Я - Русский офицер!

— Сейчас, Петрович, у нас и хлеб, и «бацилла», и курево будут, — сказал Фескин. — На пока, покури.

И Сашка протянул последнюю папиросу Краснову. Петрович дрожащими руками взял папиросу и дунул в гильзу. В этот момент на его глаза накатилась крупная слеза. Конечно же, ему было сейчас трудно говорить. Ожидание своего конца могло утомить любого, даже самого сильного духом человека. Затянувшись три раза, майор оторвал кусок гильзы зубами и передал папиросу Фескину.

— Кури!

Минут через двадцать в стояк кто-то постучал. Сашка спрыгнул на пол и подошел к трубе.

— Эй, — обозначился он.

— Ферзь, держи «грев»! По «киче» прогон пошел, что ты в «трюме», так что не переживай, все будет путем… Каторжане вся в курсах. Чем можем, тем и поможем!

— Давай, ловлю! — прокричал он, и отошел от трубы.

Сверху послышался звук падающей воды, который бывает обычно после того, как арестанты промывают парашу. Вновь вода с шумом вырвалась из отколотого куска трубы, только на этот раз вместо дерьма, выскочили аккуратные круглые колбаски, связанные веревкой. Фескин отцепил их, и три раза ударил миской по трубе.

— Спасибо, братаны! — крикнул он в нее. — «Грев», принял! Срите только меньше, а то меня вашим дерьмом скоро затопит, — прокричал он следом, как бы шутя.

Отмыв пропарафиненные оболочки «торпед» от остатков человеческих фекалий, он аккуратно развернул туго скрученные газеты. В одной «торпеде» лежало больше пачки папирос и спички. В другой был завернут табак, перемешанный с махоркой. В третьей «торпеде» лежал кусок сырокопченой колбасы и шмат сала, граммов на триста.

— Во, бродяги, дают! Колбаса, «бацилла», куреха! Что еще каторжанину надо? Продержимся, Петрович! Ты, сам своего сына увидишь и все ему расскажешь. Правда, Валерка твой мою телку отбил, но я теперь не серчаю на него. Правильный у тебя, батя, пацан!

Краснов посмотрел на Фескина и улыбнулся при виде каторжанской солидарности. Сейчас его занимали совсем другие вопросы. Нужно было, во что бы ни стало, сообщить жене и Валерке о том, что он никогда больше не сможет вернуться домой.

Дядя жора

Прошло более двух месяцев после ареста отца. За это время от него не было ни слуху, ни духу. Передачи, которые мать собирала ему, не принимались, и она раз за разом возвращалась домой, так и не зная, жив ли Леонид Петрович или же…. Как раз об этом ей не хотелось даже и думать. Вечером одного дня, когда мать после очередного посещения смоленской тюрьмы находилась в трансе, в дверь кто-то постучал. Валерка открыл дверь и на пороге увидел незнакомого паренька лет шестнадцати.

— Красновы здесь живут? — спросил он, переминаясь с ноги на ногу.

— Да, — ответил Валерка, не представляя, что нужно этому парню.

— Я вам «маляву» с «кичи» принес, — сказал он по «фене», и снял с головы кепку. — У тебя «мойка» есть? — продолжил он, глядя на Валерку большими глазами.

— Слушай, я ничего не понял, что за «малява», что за «мойка»? — переспросил Валерка, пожимая плечами.

— Меня, Сергей, «Карнатик» звать, я с тюрьмы, вам письмо принес… Дай мне «мойку», тьфу ты, лезвие. Мой каторжанский «лепень» будем пороть.

— Пройди в квартиру, — пригласил его Валерка, и провел парня в комнату.

Достав лезвие, он подал его пареньку и стал с интересом наблюдать за его действиями. Тот снял пиджак и с ловкостью вспорол лезвием заплатку на рукаве, под заплаткой лежала записка.

Сердце Валерки казалось в ту секунду, вырвется из груди. Он смотрел на кусочек промасленной бумаги, и каким-то шестым или даже седьмым чувством почувствовал, что это послание писал отец.

— Мам! — крикнул он матери. — Тут от отца, письмо принесли!

Мать ворвалась в комнату с глазами полными надежды и мгновенно накативших слез. Она в этот миг ничего не могла понять, хватая трясущимися руками жалкий кусок бумаги. Слезы градом катились по её щекам.

Светлана старалась развернуть сложенную записку, но из-за трясущихся рук сделать, это было почти невозможно. Она, видя, что у неё ничего не получается, вновь вернула записку сыну и затаила дыхание в ожидании. Валерка аккуратно развернул записку и в его зрачки брызнули до боли знакомые буквы отцовского почерка. На глаза накатила пелена слез и он, глубоко вздохнув, начал читать:

«Моя милая Светочка и Валерка! Много написать не получится. Хочу, чтобы вы знали, что я ни в чем не виновен… Не стоит слушать людскую молву и даже верить приговору, по которому меня осудят. Я не думаю, что у меня будет возможность написать еще, но при оказии обязательно это сделаю. У меня нет слов, чтобы выразить все то, что я чувствую к вам в этих холодных и сырых стенах. Я верю, что Валерка станет настоящим мужиком и никогда…»

Записка закончилась как-то внезапно и непонятно. Было ощущение, что сатрапы из смоленской тюрьмы просто вырвали её из рук, не дав шанса закончить предсмертное послание.

— А что дальше? — спросила мать.

— А все, — ответил Валерка удивленным голосом и подал записку матери.

— Я, это… Хочу сказать, что батьку вашего из камеры тогда забрали. Он сунул мне эту «маляву» и, уже уходя, назвал ваш адрес. Еще он сказал, что вы денег дадите, — сказал Карнатик, кусая свои ногти в ожидании причитающегося вознаграждения.

Мать Валерки сидела за столом, подперев голову руками. По её лицу текли слезы, и она ничего в эту минуту не понимала. Огромное горе сжало её сердце сильной рукой разлуки, и она почувствовала, что это письмо от ее Лёни, было, как водится в подобных случаях, последним.

— Мам, надо рассчитаться с курьером, — сказал Валерка, положив свою руку матери на голову.

Словно отойдя от сна, мать встрепенулась и, вытерев накатившиеся слезы, сказала:

— Ах да! Прости, малыш, я совсем расклеилась, — и, привстав из-за стола, подошла к комоду. Вытащив из него шкатулку, она достала червонец и протянула его пареньку.

— Премногое вам, мерси, — сказал Карнатик, и спрятал деньжину во внутренний карман своего пиджака.

— Может, ты хочешь кушать? — спросила его Валеркина мать. — В тюрьме, наверное, очень плохо кормят. Ты сильно бледен. Видно, голодал?

— Я, мамаша, полгода под следствием на «киче» парился. Вот и отощал на казенных-то харчах. В деревню, к бабке, поеду. Молоко, сметанку кушать. Через месяц, я думаю, жиры нагуляю добрые…

— Ладно, проходи на кухню, — сказала ему Светлана, и пригласила за стол.

Карнатик без всякого смущения уселся за стол и, закинув ногу на ногу, приготовился к трапезе.

Мать отрезала краюху хлеба и достала из духовки еще теплый суп.

— Суп гороховый будешь? — спросила его Валеркина мать.

Карнатик, жадно откусывая хлеб, лишь махнул своей головой. Налив миску горохового супа, она подала его гостю, а сама, подойдя к окну, скрестила на груди свои руки и, отключившись от всего мира, уставилась на улицу. Карнатик ловко орудовал ложкой, со звоном и стербаньем опустошая фарфоровую тарелку, пока в ней не осталось ни капли.

— Вы, мамаша, так особливо-то не переживайте, может отпустят вашего благоверного… Там щас на «киче» полная неразбериха. Кто за кражи, кто политические, кто за всякие убивства сидят, кто враги народа и шпиёны всякие. Не тюрьма, а настоящий улей. Не ровен час — отпустят, — сказал Карнатик, вселяя в Светлану надежду, но она молчала и продолжала стоять, глядя в окно. Было такое ощущение, что она вообще не слышит гостя.

Карнатик, видя, что на его слова никто не отреагировал, тихо вышел из кухни и направился к выходу. Валерка вышел за ним и, пройдя на лестничную клетку, спросил:

— Слушай, Карнатик, как он там, расскажи мне без матери. Я правду хочу знать.

— У тебя, наверное, больше нет батьки. Ферзь просил передать на словах, что твой отец настоящий мужик. Он с ним в одной камере, в «трюме», сидел. Отца твоего с «кичи» увезли… Куда и когда, никто не знает. Ферзь пробивал по всей тюрьме, его ни в одной хате не было. Может в управление… Там, во внутреннем дворе, тоже тюрьма есть.

— А, Ферзь, это…

— Это Сашка Фескин. Он сейчас на «киче» в авторитете! Сам Залепа-Смоленский его в положенцы перевел. Теперь он паханит и цинкует за «Американкой».

— Фескин в паханах? — с удивлением переспросил Валерка. — Он же еще молодой…

— Ворам, браток, виднее. Чуют воры, что Ферзь правильный каторжанин, от того и ставят его в паханы, — сказал Карнатик. — Ладно, бывай, я пошел.

Валерка смотрел вслед уходящему по лестнице Карнатику, а слезы уже заполняли его глаза. Не верил, не верил он в то, что отца больше нет. Не верил, что вот так просто можно, без всяких доказательств, приговорить человека к расстрелу. Не верил и не понимал, что происходит в этом мире такого, что ему еще не понятно? Видно, прав был старый еврей Моня, когда говорил ему, что дьявол будет жать свою жатву стоя по самые колени в крови, и пожирать своих же детей от духа своего и плоти.

В груди словно загорелся огонь, а перед глазами вновь поплыли буквы, выведенные аккуратным почерком отца. Валерка вошел в комнату и ничего не говоря матери, рухнул лицом на диван. Он плакал словно мальчишка, тяжело вздыхая и воя, словно собака, потеряв любимого хозяина. Он плакал, вытирая глаза рукавом рубашки, и не верил, что судьба разлучила его с отцом не на день и не на десять лет.

Судьба развела их на всю жизнь и больше никогда он не увидит его чистых и хитрых глаз и сильных отцовских рук. Он плакал, и не знал, что это были его последние юношеские слезы. Сколько их еще будет в его жизни, он не знал, но, то уже будут совсем другие слезы — слезы горечи и потерь боевых друзей и горячо любимых подруг.

Лена вошла в комнату беззвучно, словно пантера. Перед её глазами предстала странная картина.

Будущая свекровь стояла на кухне около окна и дымила папиросой, пуская густой дым в стекло, который стоял какими-то клубами, абсолютно не растворяясь в воздухе. Её Валерка лежал на диване лицом вниз и молчал, не обращая ни на кого своего внимания. Он был в полном трансе.

Ленка подошла к нему и, присев на край дивана, положила ему руку на голову. Краснов в ту секунду даже не шевельнулся, продолжая скорбеть по своей утрате. Так и сидела Леди, держа руку на его голове, перебирая пальцами густые волосы, пока его рука не коснулась её руки. В эту минуту Леди поняла, что что-то случилось в семье Красновых. Девчонка в ту минуту не хотела задавать никаких вопросов, видя, что ее интерес в данном случае будет абсолютно неуместным. Все было понятно без слов, и она всем своим влюбленным девичьим сердцем, своей нежностью хотела просто оттянуть ту боль, которая в тот миг сжимала сердце её Валерки.

— Привет! — сказал Краснов-младший, повернувшись лицом. Он старался улыбнуться, но его опухшие и красные от слез глаза, выдавали его истинное настроение.

— Привет! — ответила Леди, и её рука нежно скользнула по щеке парня.

В эту минуту, в этот миг она почувствовала, как его губы, теплые и мягкие, нежно коснулись её ладони. Они беззвучно целовали её руку и от этих поцелуев, сердце девчонки словно дрожало на ниточках. Она молча смотрела на Краснова сверху вниз, и слеза, то ли девичьего счастья, то ли горечи и сострадания, упала прямо ему на лицо.

— Ты, плачешь? — спросил Валерка, ощутив на своей щеке теплую каплю.

— Нет, это просто так — соринка, — соврала она, не желая раскрывать глубину тех чувств, которые сейчас бушевали в её душе.

— Сегодня от отца пришло письмо, — сказал Валерка, уже как-то неестественно спокойно, словно он смирился с тем, что произошло всего лишь полчаса назад.

— А почему у тебя тогда глаза такие красные, ты, что плакал? — спросила Леди, гладя ладонью по его щеке.

В эти минуты, Валерке, как мужику не хотелось показывать свою подавленность. Девчонка сидела рядом, а ему, как будущему летчику, как будущему офицеру Красной армии, было просто стыдно за эти приступы мужской слабости, которые фактически скрыть было невозможно.

После появления в доме письма отца, майора РККА — Краснова, жизнь его семьи кардинально изменилась.

Мать, переживая всем сердцем постигшее ее горе, замкнулась в себе, и буквально за три дня на голове еще молодой женщины появились первые пряди седых волос. Она никак не могла смириться с потерей своего мужа и это чувство неизвестности, постоянно угнетало её, порой доводя до спонтанных истерик и приступов неврастении.

С момента ареста отца, прошли уже более двух месяцев, а кроме той жалкой записки на тюремном клочке промасленной бумаги, больше никаких вестей от мужа не было. Несколько раз она ходила на прием в управление НКВД, но каждый раз слышала только одно:

— Ждите, о судьбе майора РККА ВВС — Краснова, вам сообщат…

Время шло, а о судьбе бывшего летчика и героя Испании майора Краснова, никто извещать так и не спешил.

Все знали, что приговор тройки НКВД уже приведен в исполнение, а его тело вместе с сотнями тел таких же, как он офицеров РККА, теперь уже покоится в безымянной могиле невдалеке от поселка Катынь, вместе с несколькими тысячами польских офицеров, так же зверски растерзанных властью Сталина…

* * *

На дворе была темная сентябрьская ночь.

Воронок, скрипнув тормозами, замер невдалеке от подъезда, где еще совсем недавно жила в полном составе семья Красновых. Красные точки горящих окурков в машине, просматривались сквозь мокрое от дождя окно.

Их было трое. Синие галифе, промокшие от дождя плащ-накидки, черные хромовые сапоги, да фуражки с малиновой тульей наводили настоящий ужас на простого обывателя.

В те годы, люди в такой униформе, почти в каждую семью несли беду и были плохим знаком, наподобие «черной кошки», перешедшей дорогу.

Не обошла беда и семью Красновых. Следом за отцом, в застенки НКВД, как «жена врага народа», угодила и мать.

Светлана, вероятно, чувствовала, что время её пребывания на свободе сочтено, а машина сталинского «правосудия» уже творит свое коварное и беспощадное дело. В те годы многие знали, что за арестом главы семьи, как правило, карательные органы системы, производили окончательную зачистку, и подвергали репрессиям почти всех оставшихся членов этой семьи, но уже по статье 58-1в УК РСФСР.

Лишь сумрак пал на улицу, в дверь Красновым кто-то позвонил.

Валеркина мать, положив свои ладони на грудь, тихо подошла к двери и своим мелодичным и тихим голосом спросила:

— Кто там?

— Краснову Светлану, — обратился невидимый, неизвестный мужской голос.

— Да!

— Вам послание от мужа, — проговорил тот же голос.

Сердце Светланы в тот миг екнуло, и по всему телу пробежала волна какой-то невиданной слабости. В голове полетели разноцветные круги и ноги Светланы Владимировны подкосились. Она, опершись спиной на дверь, стала медленно опускаться на пол, теряя сознание. В эту секунду все смешалось в её голове. Страх, жуткий страх сковал все тело, а на уставшие от слез глаза опустилась какая-то полупрозрачная пелена.

В тот миг кто-то заорал:

— Открывай, сука, мы знаем, что ты там, — проговорил тот же голос, но уже более настойчиво и с нескрываемой грубостью. — Ты, падла, пожалеешь, когда мы выломаем эти двери!

Валерий, шокированный вечерним визитом незваных гостей, одевшись на скорую руку, выскочил в коридор и заслонил спиной свою мать. Он стоял напротив двери и непонимающими глазами смотрел на Светлану.

Сейчас Краснов-младший всем сердцем ощущал какую-то незащищенность и странную беспомощность в данной ситуации. Ему в эти мгновения просто хотелось броситься к двери, навалиться на неё всем телом, чтобы защитить самого дорогого человека. Хотелось, но что-то сдерживало его…

Валерий тихо подошел к матери, и, опустившись на колени, обнял её за плечи. Он прижал её голову к своей груди, и глубоко вздохнув, поцеловал мать в щеку. Спазмы сжали его горло словно тисками. В ту минуту Валерка молчал, боясь своим голосом спугнуть оставшиеся последние мгновения их жизни.

Глухие удары тяжелых сапог в дверь, в унисон слились с ударами их испуганных сердец.

— Открывай, сука, — вновь послышался голос, и дверь загудела под натиском разъяренных НКВДешников.

Ничего не говоря, Валеркина мать приподнялась с пола и с каким-то отрешенным и смиренным видом, открыла стальную задвижку. Дверь с грохотом распахнулась, чуть не расплющив Валерку о стену.

— Краснова, ты? — спросил мордатый офицер с красным от водки лицом.

В ту секунду от него дурно пахло луком и перегаром деревенской сивухи, которую, судя по всему, он пил незадолго до ареста Светланы.

— Да! — ответила Краснова.

— Почему так долго не открывали? Что, прятали улики!? Шифровки в печи жгли?

— Мы спали, нужно было одеться, — сказала мать уже более спокойным и ровным голосом.

— Панфилов, глянь на кухню, может, они какие вещдоки палили в печке? Эти суки контрики на все способны!

— Есть, товарищ капитан, — сказал молодой чекист и, оттолкнув Краснову, скрипя своей кожанкой, вошел на кухню, заглядывая во все углы, не исключая и помойное ведро.

Капитан, схватив Светлану за предплечье, сопроводил ее и Валерку в комнату. Наугад нащупав рукой выключатель, он включил свет и толкнул мать и сына в комнату.