Человек-тело

– Он потому и перестал общаться с людьми, чтобы не совершать с ними всяких гнусных поступков.

Меня не волнует, что ты там решил. Я сказала:

– Я все равно люблю его. Это ужасно, правда?

Он прицепился к моей поговорке и сделал какие-то совершенно чундучные выводы, что я не очень-то и прохавала. Ну да, я и впрямь говорю: «Это ужасно, правда», ну и что? А говорю я так потому, что так говорит девушка из моего любимого сериала. А этот сериал он тоже смотрел, со мной за компанию. Оттуда и взял, только и всего. Порой он ваще не помнит, что с ним происходит: ну, это когда «писатель» пьян.

Память его становится выборочной. Он не помнит, о чем говорил, о чем говорила я, но очень хорошо помнит физиологию. Вот, например, когда я притворялась, что не кончаю, что было в нашей с ним жизни самым трудным… Ведь девочка, которой сломали целку, а я это хорошо знаю и на собственном опыте, и из клиторатуры, несколько первых раз не врубается в этот кайф. Да еще моя физиология, личное мое устройство… Когда рядом со мной муччина – не важно какой он – красивый или не очень, молодой или пожилой – я внутри себя вся дрожу. Когда муччина прикасается ко мне, например – случайно, в транспорте, у меня промокают трусики и я чувствую, как набухают мои соски.

[На полях. «Сучка, кошка. Впрочем, не я ли тебя научил? Муччина, муччина… От слова мучить, что ли, коверкаешь?»]

Когда я первый раз трахнула моего старика и должна была сыграть целку, я тогда еле сдержалась, чтобы не закричать от наслаждения. Это тяжело, потому что у меня полностью сносит крышу в интиме.

Во второй раз я лишь коротко и тонко скрикнула, на что мой жених отреагировал восторгом:

– Ого, девочка моя! Если в таком темпе пойдет и дальше…

Оно, разумеется, пошло. На третий раз я уже стонала во всю, все же сдерживаясь, чтобы не улететь полностью, а потом и вовсе раскрепостилась. Я ведь, когда кончаю, почти всегда по чуть-чуть обоссываюсь, а порой из меня и фонтан говна может неуправляемо попереть. Ну, это если через жопку кончаю.

Хорошо понимая, что мне придется прожить с этим человеком несколько месяцев (к решающему этапу плана мы приступили только через полгода, как постановил Бес, для нашей с ним безопасности) я принялась лепить из «писателя» некое подобие человека, будто творить его по образу и подобию.

Я нашла в инете дорогую, но эффективную диету, и с поцелуйчиками подсунула моему мужчине. Он отнесся к этому очень серьезно и взялся худеть с большим энтузиазмом. Килограммы летели с него, как листья с куста, он таял, словно снеговик весной.

– Правильно, молодец, очень хорошо, – приговаривала я, похлопывая его по животу, а сама мысленно добавляла: а то ведь гробик не закроется, правда?

Поначалу в его животе, если свернувшись, могла поместиться целая я, но уже через месяц диеты домик стал изрядно тесен, и чтобы там жить, мне бы пришлось обратиться обратно в зародыш.

Я купила точные электронные весы, теперь он постоянно вставал на их платформу и стоял, опустив голову, пытаясь своим старческим зрением увидеть огненные числа у своих ног. В эти минуты мне было его жалко, но я вспоминала о своей миссии, и красивые мои губы сжимались в тончайшую нить.

6

Впрочем, все это получается у меня как-то сумбурно, не могу уложить в элементарно правильный порядок. Перечитала сейчас свои записи. Получилось, будто Бес предложил, а я согласилась немедленно и ринулась исполнять его план. Как бы не так. Это надо вельми слабовато знать меня, дабы подумать, что я способна на убийство из-за квартирки, да и вообще, что я могу участвовать в КАКОМ-ТО ПОДОБНОМ ПЛАНЕ.

Основным элементом этого плана было чтение и разучивание наизусть отрывков из произведений писателя. Я должна была войти в образ юной девушки, которая с детства обожает писателя Кокусева, читает и пепечитывает его, просто-навсего[11] бредит им.

Это такая провинциальная цыпочка, бупка из далекой Ябанды, которая создала себе кумира. Она вообще предрасположена к строительству кумирен, именно на культурной почве. Для нее равнозначны понятия «гений» и «Бог».

В реале я просто тянула время, думая, как же мне остаться целенькой, то есть, остаться при Бесе, но ни в каком его ПЛАНЕ участия не принимать? Сделала вид, что согласилась, и немедленно приступила к исполнению плана, то есть – к чтению произведений «писателя». Бес перекинул мне несколько штук на мой комп. Я смутно помнила его писево: при первом визите просмотрела несколько страниц, кинув их на пол. Тогда осталось ущущение, будто я в блевотину какую-то вляпалась, но ТАКОГО я предположить уж никак не могла.

Произведения «писателя» были откровенной дьявольщиной. Перед моими глазами разворачивались самые что ни на есть омерзительные свитки самого Сатаны. Какая-то там «Лолита», которая до того представлялась мне верхом сатанизма, уже выглядела жалкой, будто была лишь предисловием к явлению настоящего Гения Тьмы.

Я читала эти «произведения» всю ночь, грызя над клаватурой ногти на своих длинных, музыкальных пальцах. В голове засели слова отца Георгия, моего наставника в Обояни: «Конец света наступит в те времена, когда зло станет талантливым». И он приводил в пример как раз «Лолиту», как пример того, что зло уже близко к этому.

Мы, девчёнки[12] нашего прихода, никакой «Лолиты», конечно, не читали – не потому, что духовник запретил категорически, а потому, что вообще не читали книжек, но содержание знали хорошо. Его, это содержание, поведал нам отец Георгий. Еще он поведал, что книга эта умопомрачительна, что она заставляет людей, прочитавших ее, совершать непотребные поступки, и это касается не только муччин-барбанов, но и девчёнок.[13] «Недозволенное становиться[14] дозволенным, запретное – сладким, злое – добрым. Вот чему учит нас эта книга», – так проповедовал отец Георгий.

Всё это потому, что книга написана талантливым писателем, что в образе его стало талантливым само зло.

И вот, в ту ночь, читая Кокусева, я испытала настоящее перерождение. Мне открылось все зло, которое несли в мир его сочинения. Я поняла, что сам Господь Бог поручает мне важную, ответственную миссию. Я должна уничтожить этого писателя не только физически, но и изъять из человеческой реальности все его книги.

Вот моя истинная цель, а не какая-то там квартирка. Вот почему утром следующего дня я также была согласна исполнить план Беса, как и вечером предыдущего. С той лишь разницей, что наутро уже произошла подмена причины.

[На полях: «Ого, девушка! Ну-ну. Этим-то и объясняются многие странности твоего поведения. А я-то, осел, не мог понять, почему ты столь мучительно тянешь резину. Знала бы ты, что и моя цель насчет этого человека также лежала совсем в другой плоскости.»]

Жизнь продолжается

1

Пора сменить позу. «Вторая часть жизни» – то был его заголовок. Уж не знаю, что он там мог бы написать. Я ж просто продолжаю свой рассказ.

Моя реабилитация проходила в подмосковном санатории «Белая гора». Обитель на Белой Горе – так назвал это место мой Бес. В итоге я стала такой бодрой ходоножкой, такой примерной вахочкой, что даже в зеркале не могла себя узнать.

Еще недавно я считала себя конченой. Я поставила на себе крест. Будто сраная алкоголка. Это не фигляр слова. По герычу, бывает, тоже обсераешься.

Мысль о реабилитации не раз приходила мне в голову, но на форумах я читала, что за настоящую реабилитацию нужно выложить крупные деньги, именно порядка двух тысяч барабулек. Все, что предлагается по пятьсот – фуфло.

Могла бы я как-то заработать эти две тысячи, тайком от Беса? Ведь он отбирал у меня все подчистую, говорил: ты мой советский муж.

Посмеиваясь. Как-то раз объяснил историю шутки. Оказывается, в советское время была такая традиция, ее даже воспринимали как закон. Муж, получив на заводе зарплату (а в советское время в нашей стране было много заводов) всю ее, до последней копейки, должен был отдать жене. Всю экономику семьи вела жена, все вещи, в том числе, мужские, интимные, покупала она.

Когда ему было нужно, он клянчил у жены по рублику, и жена строго допрашивала его: зачем, на что ему нужен этот рублик? И если, например, он попитался в рабочей столовой и заплатил за обед 86 копеек, то должен был отдать жене обратно 14 копеек и дать подробный отчет в том, что он съел в столовой и за сколько копеек. И он вдохновенно лгал, придумывая, что купил будемброд с сыром за 5 копеек, а за 9 копеек яйцо и далее… Бес рассказывал все это подробно, называя все цифры, а память у меня хорошая, и я хорошо теперь знаю цены в советской рабочей стволовой.

– Я твоя советская жена, – как-то раз перевернул Бес, вытряхивая из мей педераски все деньги на стол.

Он говорил, что все это необходимо для того, чтобы он мог самолично контролировать мои дозы, чтобы я не пошла в разнос, где-то ширнувшись сверх меры. Я не раз заговаривала о реабилитации. Я хорошо понимала, что иду прямой дорогой на кладбище, иной раз даже ползу, надев на свою красивую, плавно изогнутую спину простыню.

Сдается мне, что мой менеджер специально держал меня на игле. Несоскочимо. Денег мне в руки, таких, чтобы я могла сама купить дозу, не давал. Требовал отчета. Как советская жена.

Любая ложь дается мне с трудом, ибо православная я. Я пыталась копить. Я должна была иметь хотя бы одну свою, незарегистрированную дозу, на всякий случай. Я Телец по гороскопу. Телец должен что-то всегда складывать, запасаться. Мне нужна была доза, если вдруг он начнет играть мною в начале ломки, не давать. И я вдохновенно лгала, на что и зачем потратила те или иные рублики. У меня получалось, потому что я актриса.

Я хочу поступить в театральный. Это моя мечта с колыбели. Я не только красивая девушка, но и очень умная. Главное – талантливая. И я люблю блистать.

Кажется, я почему-то сменила стиль. Перечитываю последнюю страницу и вижу: пишу почему-то какими-то короткими фразами. Кажется, это называется «телеграфный стиль».

Однажды я поняла, что никакой реабилитации Бес мне не даст, что он будет и будет держать меня на игле, пока я не загнусь совершенно, не превращусь в сухой скрюченный стручок, и что больше так продолжаться не может, ибо я жить хочу, жить дальше и дольше, и надо продолжать и продолжать копить эти деньги, но уже не на дозу, а на реабилитацию, а потом, когда две тысячи будут в моих руках, я уеду якобы домой, в Обоянь, а сама лягу в клинику, и когда я увидела в столе у «писателя» эти больше, чем две, первая мысль, что пришла мне в голову, была именно эта – вот она, реабилитация, и я даже хотела не показывать эти деньги Бесу, но желание поразить, шокировать его, выглядеть перед ним удачливой и сильной победило, и я разыграла красивую театральную сцену с веером бабла под крышкой лаптопа. Вот. Так-то оно лучше. Со стилем.

Но накопить на реабилитацию, придумывая, что съела мороженое в «Шаропле» или выпила самый дорогой в мире кофе, в «Гертруде» – это месяцы и годы. За месяцы и годы я могла бы подохнуть. К тому же, Бес простил мне пару раз «Гертруду», затем заявил:

– Слушай, девочка! Кушай-ка ты мороженое из киоска, а?

Из этих двух разов первый я в самом деле съела гертрудское мороженое, а вторую льдышку бабла заначила. Честно говоря, я была в отчаянии. Может быть, мне как-то тайком выходить на улицу? Но там грязь, ужас и криминал, и девушка с улицы стоит в три раза дешевле, чем эксклюзивная девушка, каковой была я.

Стоит уличная девочка на углу, дубун ее колбасит. Локти к бокам прижав, а кулачки к груди, синим цыпленком стоит она сумерках вечерних. Трубы городские дымят. Трубы горят у девочки, вмазаться треба. Все бы отдала за дозу, жизнь бы саму отдала! Бледно-огненный диск дневного светила склоняется над черепичными крышами, кровли кровью окрашивая… Хорошо сказано. Только, вроде бы – листаю назад – «писатель» уже где-то писал точно так же. Не могу найти это место. Не хочу подражать Дьяволу.

Мой менеджер искал клиентов инетом, каждому делал фейс-контроль. Новые клиенты поступали редко, они подолгу проверялись, а основная их масса была уже постоянная, испытанная. Те двое из Еревана, после встречи с которыми я и попала к «писателю», были как раз из новых, нашедших меня по бесовскому объявлению.

О чем же я? О реабилитации. С «Белой горы» я скатилась просветленная, чистенькая. Бес собрал меня, словно невесту, сам проверил каждую деталь одежды. Я стояла перед высоким зеркалом, держа под мышкой лаптоп. Девушка, которая вытянулась в зеркале, была уже далеко не я.

Эта девушка не употребляла наркотики, она владела хорошими манерами и была биологической девственницей. Точнее: чикса не сидела на драге, прохавала новую феню и целяк ей вклеили за пятьсот баксов. Короче – новая жизнь, вторая часть жизни, как сказал поэт. Пусть засадит ей вполаборта писатель. Гераклу же, навек брошенному богатырю – низкий поклон, прощай! Не Иосиф Сафронович меня невинности лишил, а ты, со своими подвигами. Вычистил авгиевы конюшни мои, свежим ветром продул, как Перун, и сделал из застенчивой девочки, мастурбировавшей[15] с губчатым слоником, настоящую, сильную, жаждущую ЖЕНЩИНУ.

2

Я позвонила, дверь раскрылась. Этот человек смотрел на меня, выпучив глаза.

– Прошу вас! – взмолилась я.

Он отступил вглубь коридора, все еще держа дверь за ручку. Будто ручка была под током, и он прилип. Я медленно прошла мимо. Он потянул носом, принюхиваясь к моим духам. Швыдло вонючее. Закрыл за мной дверь, навалившись на нее своим животищем, огромным, словно сумка с кенгуренком.

– Вы ведь меня узнаете, да? – спросила я на своем новом языке, который впервые пробовала на вкус.

– Разумеется, – холодно ответил он.

Я осторожно извлекла на свет его компьютер, сверху положила зажигалку. Это выглядело очень красиво. Старикан усмехнулся:

– Совесть, что ли, к тебе вернулась? И где ж вы с нею обе были столь долго?

– Выслушайте меня! – сказала я страстно, чуть не рассмеявшись сама.

Он взял свой драгоценный лаптоп, который я опустошила тайком от Беса. В планы Беса, конечно, этот ход не входил. Для понта я записала какие-то игры, чтобы этот, так сказать, «писатель» не подумал, что я специально стерла его грязь.

Он неуклюже устроил лаптоп под мышкой, уперев его ребром о свое пузо, на которое можно было ставить различные предметы – рюмки там или даже небольшие блюдца. Зачем-то даже поклонился, словно лакей, пропуская меня в комнату. Я обрадовалась: не выгнал, по крайней мере, сразу. Эти старые козлы просто немеют перед красивой девушкой. До такой степени обалдел, что не нашел лучшего места для своего драгоценного аппарата, чем угол у батареи. Разумеется, он купил новый компьютер, стационарный.

– Ах, у вас уже новый! – с искренним притворством воскликнула я.

Все-таки, получиться[16] из меня когда-нибудь настоящая актриса.

– Да уж… – пробормотал он.

– Видите ли… Я хочу попросить прощения, – сказала я, опустив свои длинные ресницы.

– Что естественно.

– Не за то… Это само собой. Дело в том, что мои друзья… Бывшие друзья. Словом, они стерли все ваши программы. Ваши тексты. Записали игры. Вы не сердитесь?

Он помолчал. Интересно, какие чувства должен испытывать писатель, у которого отобрали его творения, месяцы и годы труда?

– Я не могу сердиться, – хитро ответил он, – хотя бы потому, что у меня на все произведения есть копии. Не пропало ни строчки, девушка.

В этот момент все внутри меня затрепетало. Зря я старалась, зря думала, что уже сделала половину дела! Мне удалось скрыть бурю собственных чувств, и я лишь рассеяно пролепетала:

– Да?

Придется начинать все сначала. Впрочем, для этого я и оказалась здесь, это и есть моя миссия. Я сказала, что деньги вернуть пока не в состоянии, он ответил, что и не собирался спрашивать о них. Добавил:

– Ты садись.

Так и сказал «садись», как самый настоящий лох, а не «присаживайся», как нормальные люди говорят. Я присела, легко поправив свое красиво летнее платье, так, что моя гладкая коленка с глубоким естественным загаром сверкнула прямо в глаза жертвы. Жертва предложила сварить кофе и отправилась на свою кухню, гнусно зажужжав оттуда кофемолкой.

За кофе мы поговорили, но что-то не склеилось, и он выгнал меня. Позже я поняла, что произошло. Когда прочитала его тетрадь. Я перестаралась и чуть было все не испортила. Оттого и выгнал, что переусердствовала. Слишком быстро раскрыла карты.

Я рассказала правду: о медулище, о родителях в Обояни. О реабилитации. Я христианка и стараюсь по возможности говорить правду. Это не так сложно, могу научить. Например, стою на кухне, входит «писатель». Я поднимаю на него голову, смотрю своими чистыми, чуть раскосыми глазами. Говорю:

– Ах! Я так люблю одного человека… Угадай, кого?

Конечно, я говорю о Бесе, но «писатель» опускает глаза, по бараньи улыбается, повиливает хвостиком, постукивает им о дверцу холодильника, я хорошо понимаю, что происходит в его голове – вроде бы как-то глупо проблеять: «Меня-а!» и еще глупее с круглыми глазами спросить: «Неужели меня?» – вот он и улыбается, и трется об меня с благодарностью, а я могу в этот миг невидимо для него закатить глаза, так, будто бы сам Бес стоит рядом, и я показываю ему, как я устала.

Но вернусь немного назад. В тот вечер, когда я принесла ему лаптоп и, как позже выяснилось, и себя, я чуть было не засыпалась, сразу откупорив все карты. Стала цитировать ему его же опусы. Он подумал, что сходит с ума, и выгнал меня – не как женщину и человека, а как болезненную галлюцинацию.

Придя домой, я рассказала все Бесу. Мы сели с ним за комп и написали «писателю» письмо.

Еще раз простите меня, я больше никогда Вас не потревожу, – отстучала я в самом конце письма, уже обливаясь слезами от смеха, и тут же загадала: а через сколько придет от него ответ?

Ждать пришлось совсем недолго. Он написал через два часа.

3

События развивались стремительно, словно в романе Тюльпанова. По замыслу Беса я не должна была давать «писателю» до самой свадьбы, разыгрывая мою хирургическую целку. Все это могло бы выглядеть вполне естественно: христианская девушка ведь не должна была позволить себе вступать в связь с женихом до венчания.

Между прочим, я так и хотела распорядиться своей жизнью. Мне было пятнадцать, когда я пришла в церковь, где служил отец Георгий. Я так проникалась духом служения, что решила: пусть будет в моей жизни единственный мужчина: мой будущий муж. Мне тогда казалось, что этим человеком как раз и станет отец Георгий, но судьба распорядилась иначе: отец продал меня, то есть – родной уже отец. Не отец Георгий.

«Писателю» я наблазила, что оставалась девственницей не только потому, что воцерковленная, но и потому что его, писателя, любила всю жизнь и для него, писателя, себя берегла.

Все произошло на автопилоте: как только я почувствовала запах мужика, его пальцы в своих ушах, как из меня полилось фонтаном. Ноги мои подкосились и я упала ему в руки, как сочное спелое яблоко падает на голову умудренному ученому. Едва и успела, что показать ему эту хирургическую вставку, но она его, как выяснилось, мало интересовала.

Бес же опасался, что добившись своего, «писатель» передумает жениться, да так и оставит меня в любимых девушках. А умрет он как-нибудь сам, по своей собственной инициативе, от передозняка виски или от слишком бурного оргазма.

Но все прошло гладко: он сам захотел жениться, и причина, как ни странно, была у него та же самая: он хотел, чтобы я унаследовала его имущество после его смерти, только он не знал, что событие планирувается[17] гораздо раньше, чем он предполагал. Только вот от венчания он отказался категорически. Жаль. Это очень красиво – венчание.

4

Вторую часть нашего плана мы постановили выполнить как можно скорее, но все же не раньше, чем через полгода, потому что странным было бы, что молодой муж покончит с собой на другой день после свадьбы. Да и самоубийство решилось не сразу: сначала были грибы. Самоубийство было запасным вариантом. Почитывая его тетрадь, я вдруг напоролась на любопытную страницу. Я осторожно вытащила ее из скрепа тетради и принесла Бесу. Как мы стречались с Бесом, когда я уже была замужем, как я ухитрялась? Впрочем, позже об этом… Про страницу я.

Так вот, эта страница, если рассматривать ее отдельно, выглядит как предсмертная записка самоубийцы. Бес это тоже заметил, внимательно прочитав страницу. Он покачал своей изящной головой:

– Не пойдет. Не может молодой счастливый муж покончить с собой на другой день после свадьбы.

Правда, тогда уже месяц прошел со свадьбы, но это он фигурально выражался. Тогда он и придумал: грибы.

Как же мы стречались-то? Как часто??

Получалось два раза в неделю. Бес придумал для меня курсы по подготовке в вуз. Мы с «писателем» решили: я уже не буду возвращаться в медулище, а лучше сразу поступлю в вуз. Для этого мне надо было закончить вечернюю школу, чтобы получить среднее образование. Для этого мне нужен был год, и я собиралась пойти в школу с сентября.

И вот, я записалась на курсы при Московском Гуманитарном Университете. «Писатель» мой выбор одобрил и оплатил обучение. Занятия были три раза в неделю, я ходила – один раз. Для моей будущей актерской карьеры это было хорошим упражнением. По вечерам, за семейным ужином, я рассказывала мужу о том, что произошло на занятиях, показывала в лицах смешные сценки, которые придумывала сама. Некоторые из этих сценок придумывал Бес – ведь эти самые занятия я чаще проводила в занятиях любовью с ним.

[На полях: «А «писатель» (как называет его моя девочка, в кавычках) посчитал это за очередной выверт реальности, бедный мой! Вот уж воистину можно, если постараться, свести человека с ума.»]

С этими сценками стало твориться что-то странное. Однажды «писатель» нахмурился и попросил повторить мой рассказ. В другой раз он вскочил с постели и забегал по комнате, нервно жестикулируя, приговаривая: «Но этого же не может быть!» Наконец, строго-настрого запретил мне рассказывать о моих занятиях, и я вздохнула с облегчением, потому что мне уже изрядно надоело это развлечение.

Лишь теперь, имея перед глазами тетрадь, я поняла, что так расстроило «писателя». Его расшатанный спиртным мозг вообразил, что и он помнит все эти смешные случаи, которых даже и на самом деле-то и не было.