Помоги проекту - поделись книгой:
– Ты опоздала, дорогая моя, – произнесла мать не без симпатии.
Благоухая кухонными ароматами – пóтом, углем, дымом и резким запахом рыбы, – рядом со мной возникла Фиби, помощница Тетки, на вид чуть старше меня. Обычно она стояла у стола и размахивала мухобойкой, но сегодня поставила передо мной тарелку с сосисками, лепешкой из кукурузной муки, солеными креветками, черным хлебом и желе из тапиоки.
Дрожащей рукой опуская на стол чашку чая, Фиби водрузила ее на ложку, расплескав кипяток на скатерть.
– Ох, госпожа, простите! – вскрикнула она.
Мать вздохнула с таким видом, будто ей приходится расхлебывать промахи всех негров на свете.
– А где Тетка? Почему, ради всего святого, ты прислуживаешь?
– Она меня учит.
– Что ж, оно и видно.
Фиби бросилась за дверь, а я ободряюще ей улыбнулась.
– Мило, что ты появилась, – произнесла мама. – Как себя чувствуешь?
Все взоры обратились ко мне. Слова накапливались у меня на кончике языка, но не спешили выходить. В такие моменты я представляла, что мой язык – это рогатка. Я оттягиваю ее назад, сильней, сильней…
– Все хорошо.
Слова полетели через стол с брызгами слюны.
Мэри сделала вид, что промокает лицо салфеткой.
«Она станет такой же, как мама, – подумала я. – Дом с кучей детей и рабов, а вот у меня…»
– Полагаю, ты нашла остатки своей причуды?
Ах вот оно что. Она конфисковала мой документ, вероятно, даже без ведома отца.
– Какой причуды? – спросила Мэри.
Я бросила на мать умоляющий взгляд.
– Это тебя не касается, Мэри, – отрезала мама, наклонив голову, словно желая сгладить конфликт между нами.
У себя в комнате я плюхнулась в кресло и задумалась над тем, как объяснить отцу свой поступок. Я хотела показать ему разорванный документ. Размышляла об этом весь день, но ближе к ночи поняла, что ничего хорошего не выйдет. Ведь он подчинялся матери во всех домашних делах и терпеть не мог болтунов. Братья никогда не говорили лишнего, и я не стану. Надо быть идиоткой, чтобы и дальше сердить маму.
В надежде справиться с разочарованием я стала бодро обсуждать сама с собой свое будущее. Ведь произойти может что угодно. Все что угодно!
Ночью я открыла лавовую шкатулочку и долго смотрела на серебряную пуговицу.
Госпожа сказала, что я самая плохая горничная в Чарльстоне.
– Ты чудовищна, Хетти, чудовищна!
Я спросила мисс Сару, что означает «чудовищная».
– Не совсем такая, как все, – ответила та.
Ага, на лице госпожи было написано, что бывают плохие, бывают те, которые хуже, а после них уж чудовищные.
За первую неделю, помимо истории с дымом, я пролила на пол масло из лампы, оставив скользкое пятно, разбила фарфоровую вазу и подпалила щипцами для завивки прядь рыжих волос мисс Сары. Мисс Сара не стала браниться. Она перетащила ковер на масляное пятно, спрятала в кладовке погреба разбитую вазу и отрезала подпаленные волосы щипцами для снятия нагара.
Только в одном случае мисс Сара звонила в колокольчик: если к нам приближалась госпожа. Бина и ее девочки, Люси и Фиби, начинали петь: «Вот трость стучит. Вот трость стучит». Предупреждающий колокольчик мисс Сары давал мне некоторую свободу, и я, бывало, уходила по коридору к эркеру, откуда видна гавань с океанскими волнами, накатывающими на пристань. Ничто не могло сравниться с этой великолепной картиной.
Увидев ее впервые, я затопала ногами и, подняв руку, пустилась в пляс. Вот когда я обрела свою религию. В тот момент я не понимала, что такое вера, не отличала «аминь» от «аллилуйя». Знала лишь: во мне появилось нечто, связавшее с этой водой.
Я видела, как волны меняют цвет. В какой-то день они бывали зелеными, потом бурыми, на следующий день – желтыми, как сидр. Фиолетовые, черные, голубые. И все время в движении, ни на миг не успокаиваются. По морю взад-вперед ходят корабли, в глубине плавают рыбы.
Мне хотелось спеть воде песенку:
Спустя месяц или два я прилично освоила некоторые дела по дому. Но даже мисс Сара не знала, что иногда по ночам я покидаю пост у ее двери и до рассвета смотрю на воду, искрящуюся в лунном сиянии. Сверкали огромные, как блюдца, звезды. Иногда был виден остров Салливан. В темноте я тосковала по матушке, мне не хватало нашей кровати и развешенного над нами лоскутного одеяла. Я представляла себе, как матушка шьет их одна, вспоминала набитый перьями грубый мешок, красный кожаный мешочек с булавками и иголками, мой чудный латунный наперсток. В такие ночи я со всех ног мчалась в каморку над конюшней.
Матушка очень сердилась каждый раз, когда, проснувшись, заставала меня в своей постели. Говорила, если меня поймают, то беды не оберешься, я, мол, и так часто вывожу госпожу из себя.
– Ничего хорошего не выйдет из твоих ночных брожений, – говорила она. – Оставайся-ка на своей подстилке. Сделай это ради меня, слышишь?
И я старалась ради нее. Целых несколько дней. Лежала на полу в коридоре, пытаясь согреться на сквозняке и поудобней устроиться на досках. Приходилось мириться с этими мучениями, чтобы потом дождаться утешения от воды.
Прошло четыре месяца после катастрофы с моим одиннадцатым днем рождения. Проснувшись однажды пасмурным мартовским утром, я не нашла Хетти. Подстилка ее была смята, храня очертания маленького тела. В это время она обычно наполняла водой умывальный таз, развлекая меня всякими историями. Удивительно, но ее отсутствие задевало меня. Я скучала по ней, как по близкому другу, да и волновалась за нее. Ведь мать однажды уже приложилась тростью к Хетти.
Не найдя ее в доме, я остановилась на верхней ступеньке заднего крыльца, осматривая двор. Из гавани принесло редкий туман, и сквозь него просвечивало солнце, сияя тусклым золотом карманных часов. У дверей каретного сарая Снежок чинил ремень сбруи. Тетка сидела верхом на табуретке около огорода и чистила рыбу. Не желая вызывать ее подозрений, я не спеша направилась к кухонному крыльцу, где Томфри раздавал слугам орудия труда: Эли – мыло для мраморных ступеней, Фиби – два полотенца для чистки хрусталя, Сейбу – совок для наполнения ведер углем.
Дожидаясь, пока он не закончит, я скользнула взглядом по дубу в левом заднем углу двора. Ветки его были унизаны тугими почками, и, хотя сейчас дерево мало походило на себя летнее, мне вспомнился тот далекий день: я сижу на земле, расставив ноги, – в тишине и зное, в зеленоватой тени – и составляю из шариков слова: «Сара иди»…
Взглянув в противоположную сторону двора, я увидела Шарлотту. Мать Хетти шла вдоль поленницы, то и дело наклоняясь и подбирая что-то с земли.
Подойдя незамеченной, я увидела у нее в руках маленькие пушистые перья.
– …Шарлотта…
Она подпрыгнула от неожиданности, выпустила из руки перышко, и его подхватил морской бриз. Перышко долетело до верха высокой кирпичной ограды и застряло в изогнутых ветвях смоковницы.
– Мисс Сара! – воскликнула Шарлотта. – Вы напугали меня до смерти.
Она засмеялась визгливым нервным смехом, метнув взгляд в сторону конюшни.
– …Я не хотела… Хотела только спросить… не знаешь, где…
Не дав мне договорить, она указала на поленницу:
– Посмотрите вниз, туда.
Вглядевшись в промежуток между двумя поленьями, я заметила коричневое пушистое существо с острыми ушками. Совенок! Немногим больше цыпленка. Он помигал желтыми глазами, а потом уставился на меня, и я отодвинулась.
Шарлотта снова рассмеялась, на этот раз более непринужденно:
– Не укусит, не бойтесь.
– …Это птенчик.
– Я наткнулась на него несколько дней назад. Бедняжка лежал на земле и пищал.
– …Он был… ранен?
– Не-а, просто его бросили. Его мама – амбарная сова. Устроилась в вороньем гнезде под навесом, а потом пропала. Наверное, с ней что-то стряслось. Кормлю птенчика объедками.
Раньше мое общение с Шарлоттой ограничивалось лишь примерками платьев, но мне и тогда не нравилась ее проницательность. Из всех отцовских рабов она была самой умной, и в этом таилась опасность. Мои опасения впоследствии подтвердились.
– …Я буду хорошо обращаться с Хетти, – неожиданно ляпнула я.
Эти полные сожаления и в то же время высокомерные слова прорвались, обнажая чувство вины.
Глаза рабыни – медовые, как у ее дочери, – широко распахнулись, а потом сощурились, превратившись в щелки.
– …Мне не хотелось владеть ею… Я пыталась освободить ее, но… мне не позволили.
Я не могла остановиться.
Шарлотта опустила руку в карман фартука. Повисла гнетущая тишина. Она ощутила мое чувство вины и хитро им воспользовалась.
– Хорошо, – сказала рабыня. – Потому что я знаю, вы скоро сделаете это для нее.
– …Сделаю это?
– Уверена, вы обязательно поможете ей освободиться.
– …Да, постараюсь, – откликнулась я.
– И мне надо, чтобы вы поклялись.
Я кивнула, с трудом понимая, что меня ловко принудили к соглашению.
– Только сдержите слово, – сказала она. – Знаю, так и будет.
Я вдруг вспомнила, зачем подошла к ней.
– …Мне никак не найти…
– Не успеете и глазом моргнуть, а Подарочек будет у вашей двери.
Я пошла в дом, чувствуя, как сильнее затягивается петля этих странных доверительных отношений.
Через десять минут в моей комнате появилась Хетти, на худеньком лице блестели огромные глаза, жгучие, как у того совенка. Я сидела за письменным столом, только что открыв книгу из отцовской библиотеки, «Приключения Телемаха». Телемах, сын Пенелопы и Одиссея, отправлялся в Трою на поиски отца. Не спрашивая у Хетти, где она была, я принялась читать вслух. Хетти забралась на ступеньки моего ложа, уткнула подбородок в ладони и все утро слушала, как Телемах мерится силами с опасностями Древнего мира.
Коварная Шарлотта. Весь март меня донимали мысли о вырванном обещании. Почему я не сказала, что освободить Хетти невозможно? Что я могу предложить ей лишь доброту?
Пришло время шить платье к Пасхе, и я обмирала от одной мысли, что рабыня припомнит разговор у поленницы. Лучше мне было бы уколоться иглой, чем снова выдерживать ее испытующий взгляд.
– Мне не нужен новый наряд на Пасху, – сказала я матери.
И неделю спустя стояла на табурете в недошитом атласном платье. Войдя в комнату, Шарлотта поспешно выпроводила Хетти по выдуманному делу. Платье было светло-коричневого цвета. «Как кожа Шарлотты», – подумала я, глядя, как та стоит передо мной с тремя зажатыми в зубах булавками. Когда рабыня заговорила, я почувствовала запах кофейных зерен, которые она обычно жевала. Слова с трудом проталкивались сквозь сжатые зубы.
– Вы сдержите обещание?
К своему стыду, я нарочно начала заикаться больше обычного…
В первую погожую субботу, когда весна вошла в свои права, госпожа вывезла в карете с фонарями мисс Сару, мисс Мэри и мисс Анну. Тетка сказала, что они вооружились зонтиками от солнца и поехали на прогулку на Уайт-Пойнт.
Когда Снежок вывел экипаж из задних ворот, мисс Сара помахала мне рукой, а Сейб, разодетый в зеленый сюртук и жилетку, осклабился, свисая с задка кареты.
– Чего глазеете? – прикрикнула Тетка. – Быстро за уборку, надо навести лоск в их комнатах. Коси коса, пока роса.
В комнате мисс Сары я застелила постель, отчистила налет с зеркала, который никак не смывался водой с золой. После чего смахнула со штор жирных мертвых мотыльков, протерла ночной горшок и насыпала туда щепотку соды. Затем долго скребла полы.
Утомившись от работы, я задумалась, что делать дальше. Слоняться без дела нельзя. Для начала я выглянула в коридор: нет ли рабов? Кое-кто из них не моргнув глазом донес бы на ближнего. Лучше не рисковать. Я затворила дверь и открыла книги мисс Сары. Я листала страницу за страницей, всматривалась в пометки, напоминающие обрывки черного кружева, оставленные на бумаге. В них было свое очарование, но, как по мне, мало проку.
Я выдвинула ящик стола и стала рыться в ее вещах. Нашла незаконченную неумелую вышивку крестом, словно ее сделала трехлетка. Еще в ящике обнаружились красивые блестящие нитки на деревянных шпульках. Сургуч, коричневая бумага. Мелкие рисунки с чернильными кляксами. Длинный латунный ключ с кисточкой.
Я заглянула в платяной шкаф, пощупала сшитые матушкой платья. Потом залезла в ящик туалетного столика и вынула хозяйкины ювелирные украшения, ленты для волос, бумажные веера, флаконы и щетки и, наконец, маленькую шкатулку. Она сияла, как моя кожа, когда намокнет. Я отодвинула защелку и увидела большую серебряную пуговицу. Дотронувшись до нее, я медленно опустила крышку – так же медленно, как закрывала шкаф и книги, как задвигала ящики, – чувствуя, как переполняется грудь. На свете столько всего, что можно иметь и не иметь.
Я вернулась к письменному столу, снова выдвинула ящик и уставилась на нитки. А потом сделала нечто нехорошее, но без зазрения совести. Взяла пухлую шпульку с ярко-красными нитками и опустила ее в карман платья.
В субботу перед Пасхой нас всех позвали в столовую. Томфри сказал, что пропали какие-то вещи. Я шла туда и думала: «Господи, помоги».
Ничего не было хуже для раба, чем пропажа старой чепуховины. Достаточно помятой оловянной чашки из буфетной или кусочка тоста с хозяйкиной тарелки… На этот раз исчезла не старая чепуховина и не шпулька с красными нитками, а совершенно новый хозяйский отрез зеленого шелка.
И вот все мы, четырнадцать человек, выстроились в линию перед госпожой, которая нас распекала – говорила, что шелк особенный, его везли с другого конца земли, из Китая, где какие-то червяки пряли нитки. Оглядываясь назад, я думаю, что в жизни не слышала подобного бреда.
Каждый из нас обливался пóтом и дрожал, нервно пряча руки в карманы штанов или под фартук. Запах страха вился над нами.
Матушка была в курсе всего, что происходило за каменной оградой, поскольку госпожа позволяла ей самостоятельно ходить на рынок. Она старалась оградить меня от ужасных вещей, но я слышала про дом мучений на Мэгазин-стрит – белые называли его работным домом. Говорили, рабы шили там одежду, делали кирпичи и подковывали лошадей. Я узнала об этом, когда мне не было и восьми лет. Ходили слухи, что рабов сажали в темный подвал и не выпускали неделями. И еще я проведала о наказании плетьми. Раб мог получить до двадцати плетей. Белый человек за полдоллара покупал серию порок и использовал их для приведения раба в нужное расположение духа.
Поделиться книгой: