9 тайных посланий от монаха, который продал свой «феррари»

– Да, я думаю, да…

– Именно так обычно и происходит. Но представьте, если бы мы начали наш разговор совсем с других вопросов. Что, если бы я сказал вам, что большую часть жизни провожу на воде. С тех пор как я был ребенком, все, к чему я стремился, это жить и работать на воде или рядом с ней. Моя мама часто говорила, что, когда я был совсем маленьким, я успокаивался, только когда она купала меня. Вода, рыбалка, плавание. И лодки, лодки, лодки. У меня не было ни малейших сомнений в том, чем я хочу заниматься. Находясь далеко от воды, я всегда ощущал смутное беспокойство. Иногда моей жене и сыновьям было непросто с этим примириться. Но лучше всего мы проводили время, собираясь всей семьей на берегу моря или катаясь на лодке. Словно, находясь там, мы становились самими собой. Мне обязательно нужно было оказаться на воде, чтобы подумать и чтобы по-настоящему понять этот мир и свою жизнь. Плавая на этой самой лодке, я понял, что Каниз – та женщина, на которой я хочу жениться. Именно тут я строил все свои планы и принимал важнейшие решения. – Ахмед немного повернул руль. – Возможно, услышав это обо мне, вы сможете действительно начать меня понимать.

– Мне кажется, что большая часть того, что люди знают друг о друге, – это нечто поверхностное, – сказал я.

– Да, – кивнул Ахмед, – и это печально. – Он помолчал с минуту. – Но не это самое печальное, – продолжил он задумчиво. – Самое печальное то, что во многих случаях то же можно сказать и про наши собственные жизни: часто мы проживаем чужую жизнь вместо своей.

Сложно сказать, сколько времени мы плыли по Босфору. Блестящая водная гладь, мерцание луны и тихий гул двигателя сделали наше путешествие похожим на сон. Но потом Ахмед повернул руль и указал на далекие огни на побережье со стороны Азии.

– Анадолукавагы, – сказал он, указывая вперед. – Отсюда не видно, но там далеко, на холме, находятся руины генуэзской крепости четырнадцатого века. Мой дом расположен с другой стороны, на южной окраине поселка, прямо на берегу.

Не потребовалось много времени, чтобы привязать лодку, а затем на машине, которую Ахмед припарковал у пристани, добраться до его дома в поселке.

Небольшое каменное здание было совсем не похоже на квартиру, которую он показывал мне в городе. Пол, покрытый керамической плиткой, неровные стены. А темные грубые балки, подпиравшие потолок, выглядели пережитками далекого прошлого. На полках на кухне стояла тяжелая глиняная посуда и латунные сковородки. То там, то тут виднелись небольшие кусочки мозаики и ярких цветных стекол, но плетеные занавески приглушали свет, падающий на мебель, на которой видны были следы прошлого. Ахмед отнес мой багаж в крошечную комнатку. Он указал на небольшую одноместную кровать, ее вырезанная вручную спинка была придвинута к стене.

– Тут я спал вместе с двумя братьями, – рассмеялся он.

Потом проводил меня обратно в гостиную.

– Давайте хоть немного посидим снаружи? – предложил он.

Мы надели свитера и переместились на небольшую веранду, выходящую на залитый лунным светом залив Халич – Золотой Рог. Ахмед продолжил рассказ про свою любимую воду:

– Говорят, что раньше Черное море было пресным озером. Тысячи тысяч лет назад в результате масштабного наводнения Средиземное море перелилось в пролив Босфор и наполнило Черное море соленой водой.

– А подводная река? Вы думаете, она может быть отголоском тех событий? – спросил я.

– Похоже на то, не правда ли? – сказал Ахмед. – Знаете, некоторые люди думают, что как раз о таком наводнении и говорится в Библии – в притче о Ное.

– Ничего себе! – вырвалось у меня.

– Босфор упоминается и в греческой мифологии. Слышали историю о Ясоне и Золотом руне?

Я покачал головой.

– Ну что ж, в греческой мифологии Босфор был домом Симплегад – блуждающих скал, которые, сталкиваясь, уничтожали корабли, осмелившиеся проплывать меж ними. Пересекая Босфор, Ясон послал голубя пролететь между скалами. Они столкнулись, но голубь потерял лишь пару перьев из хвоста. Ясон и аргонавты поплыли следом. Корму их корабля зажало, но судно не пошло ко дну. После этого скалы перестали двигаться, и грекам, наконец, открылся проход к Черному морю.

Я улыбнулся и кивнул. Маме бы понравились истории Ахмеда.

– Боже мой! – воскликнул он. – Я и забыл, зачем вы здесь. Талисман Джулиана! Я сейчас же его принесу.

Ахмед быстро поднялся и поспешил в дом. Он вернулся спустя несколько минут с крошечным узелком из красного шелка и сложенным листом пергамента. И то и другое он протянул мне:

– Теперь у вас есть то, за чем вы приехали, и настало время ложиться спать. Завтра рано вставать. Поедем обратно в Стамбул, и перед тем, как отправиться в аэропорт, я отведу вас в Айя-София – храм Святой Софии. Но обещайте мне вернуться сюда еще хоть раз, чтобы я смог показать вам остальную часть моего дома.

Я радостно согласился, неохотно поднимаясь из кресла.

Вернувшись в комнату, я положил узелок на круглый столик рядом с кроватью. С минуту я сидел на краю кровати, прежде чем снова взял сверток и медленно развернул его. Там была небольшая медная монета. Ну хорошо – не совсем монета. Это был диск размером с пятицентовик. На одной стороне было выгравировано изображение солнца с расходящимися во все стороны лучами. С другой стороны – полумесяц. Положив монету на стол, я взял сложенный пергамент, развернул его на коленях, принялся читать:

Сила подлинности

Самый драгоценный подарок, который мы можем подарить себе сами, – это обещание прожить нашу подлинную жизнь. Однако очень непросто оставаться честным с самим собой. Мы должны отречься от соблазнов, которые навязывает нам общество, и жить согласно нашим собственным условиям, в рамках которых наши ценности определяются нашими истинными желаниями. Мы должны разбудить свое скрытое «Я», разобраться с надеждами, желаниями, сильными сторонами и слабостями, спрятанными глубоко внутри, чтобы понять, кто мы на самом деле. Мы должны понять, где мы были до этого и куда стремимся. Каждое принятое нами решение, каждый шаг должны исходить из нашего решения прожить жизнь, которая была бы правильной и честной для нас самих, и только для нас. И, следуя по этому пути, мы обязательно достигнем того, о чем не смели даже мечтать.

Я поднял свой рюкзак и вытащил с самого дна тот блокнот, который Джулиан дал мне, вложил в него пергамент и убрал обратно. Снова достав талисман, я повертел его в руках. После чего, вынув из кармана небольшой кожаный мешочек, я положил монетку внутрь и, забравшись под одеяло, уютно свернулся на кровати и заснул.

Проснувшись следующим утром, я понял, что так и проспал всю ночь неподвижно. Так я спал только во время отпуска. Когда я зашел на кухню, восхитительный аромат турецкого кофе, резкий и тяжелый, наполнил мои ноздри. На завтрак Ахмед угостил меня йогуртом с фруктами и кофе. Обратно ехали на машине по мощеным деревенским улочкам и вновь по воде.

После того как мы забрались в лодку, Ахмед запустил мотор и аккуратно отчалил от пристани. Выйдя в открытую воду, мы разогнались. Мы ехали гораздо быстрее, чем прошлой ночью, но изменилась не только скорость.

Несмотря на ранний час, солнце ярко светило в небе. Деревни, зеленые холмы, вода – все казалось чистым и ярким, пронзительным и звонким. Это ошеломляло, но ощущения мифов и тайн предыдущей ночи рассеялись.

– Все выглядит совсем по-другому, – сказал я Ахмеду. – Красиво, но по-другому.

– Да, – ответил он задумчиво. – Я и сам часто это замечаю. Ночь скрывает одно и открывает нам другое.

– В городах тоже так бывает, – сказал я, – то, что ночью кажется волшебным, утром может показаться серым и однообразным.

– Но в то же время обе версии одинаково реальны, – Ахмед задумался, а затем продолжил: – Именно поэтому никогда не стоит полагаться на скорые суждения. Требуется очень много времени, чтобы по-настоящему узнать места, людей, даже самого себя.

Лодка гудела, рассекая воду, а птицы кружились вокруг нас. Далеко впереди я заметил, как два человека забросили сеть с небольшого рыболовецкого судна. Молодой парнишка отделился от группы людей, собравшихся на причале, и стал энергично махать нам. На какое-то мгновение мне показалось, что раньше я уже бывал около этих берегов, но только сейчас смог по-настоящему увидеть их.

– Да, – сказал я своему новому другу. – Я действительно начинаю это понимать.

Глава IV

Временами, пока был в Стамбуле, я чувствовал себя как герой кино. Я смотрел на мир, будто с экрана, и каждое слово, что я произносил, словно было написано кем-то другим. Это сбивало с толку, но в то же время бодрило, даря ощущение, что мир полон новых возможностей. В ту ночь, когда я плыл по Босфору, по темноте водной глади, освещенной луной, я испытывал почти детский восторг. Джулиан говорил, что смысл жизни в том, кем ты станешь, и я начинал понимать это.

Но здесь, сидя в аэропорту Ататюрка, я чувствовал, что тот Стамбул уже промелькнул в зеркале заднего вида. Прошлым вечером я выключил телефон и, спохватившись, только сейчас включил его снова. Он сразу зажужжал, переполненный сообщениям с полуистеричными заголовками: «Срочный заказ на поставку»; «Вопрос по контролю качества»; «Сбой XD95»; «Ежемесячные счета к оплате!»; «Где тебя черти носят?!» Я заметил несколько писем от Наванг и начал с них. Кажется, первый этап испытаний качества прошел хорошо. Потом я взялся за письма от Дэвида. Всего лишь запросы отчетов, которые я уже отдал ему, информации, которую уже предоставил. Сколько времени я тратил на то, чтобы высылать все заново, повторять то, что я уже говорил, отправляя сотни сообщений, которые никто все равно не удосужится прочитать (составляя их столь же скрупулезно и точно в срок каждый месяц, каждую неделю)?

И только спустя сорок минут я добрался до сообщений от Анниши и Адама. Анниша спрашивала, все ли со мной хорошо и как я добрался до Стамбула. Черт. Мне следовало написать ей, как только я приземлился. Адам рассказывал про спектакль в школе. Я наскоро ответил им и стал звонить в офис, надеясь застать Наванг.

К тому времени, как я водрузился на свое место в самолете, моя жизнь вернулась в привычное русло. Я не мог игнорировать ни ее, ни свою работу, каждый раз приземляясь в новом месте. Что, если в следующий раз, включив телефон, я не увижу там кучи новых сообщений? Что это будет означать? Уж точно ничего хорошего. Я вытащил несколько вещей из ручной клади и запихнул оставшиеся на полку над головой. Я слышал, как сзади кто-то рвал и метал, недовольный чем-то. Ребенок в хвосте самолета орал на весь салон. Я стиснул зубы и глубоко вздохнул. Втискиваясь в кресло, больше похожее на детское, которое авиакомпания пытается выдать за современное и комфортабельное, я почувствовал, как у меня вздуваются вены шее. Кожаный мешочек, который Джулиан дал мне для талисманов, висел на длинном ремешке. Я надел его на шею в надежде, что так его сложнее будет потерять. Но теперь я чувствовал, как он впивается мне в кожу. Он казался неестественно тяжелым. Слишком тяжелым, с учетом того, что в нем был только один крошечный амулет. Я пристегнул ремень безопасности и вынул мешочек из-под рубашки. Достав монетку, я повертел ее в руках. Солнце и Луна. Инь и ян. Сердце и голова. Небо и Земля. Скрытое и понятное. И я снова спрятал ее.

Затем я вынул блокнот из кармана пиджака. Заметка Джулиана о подлинности лежала внутри. Я и забыл о ней, после того как прочитал. В Стамбуле я чувствовал себя так, словно живу не своей жизнью. Или, лучше сказать, словно я отступил в сторону и гляжу на нее со стороны. Теперь я начал сомневаться, было ли реальным то, что я видел. Что такое мое подлинное «Я»? Кто я на самом деле? Я вспомнил наш с Ахмедом разговор на лодке. Я сказал ему, что я инженер, женат, что у меня есть сын. Все это правда, но она верна и для тысяч других мужчин. Как бы я мог описать себя, не прибегая к этим трем шаблонам?

Я опустил откидной столик и раскрыл блокнот. Повторюсь, я не тот человек, который может часами копаться в себе. Обычно я не вижу в этом никакого смысла.

Так что, достав из кармана ручку и написав «Кто я?» на первой странице, я почувствовал себя очень глупо.

Я пялился в пустую страницу, пока вопрос стюардессы, не желаю ли я что-нибудь выпить, не вернул меня к реальности. Девушка улыбнулась мне и пошла дальше по проходу. Я пригубил кофе и хотел было закрыть блокнот, но сдержался. Это смешно. Неужели я не смогу ответить на поставленный вопрос?

Но, даже допив кофе, я все еще видел перед собой пустую страницу. Перелет длился почти четыре часа. И я пообещал себе написать хоть что-нибудь до того, как мы приземлимся. Возможно, мне удастся осознать свое подлинное «Я», если вспомнить о тех моментах в жизни, когда я чувствовал, что действительно знаю, кто я и зачем живу, и когда я понимал, что живу именно так, как хочу сам, а не так, как диктуют мне другие.

Я написал заголовок: «Время историй». Странно было писать именно об этом, поскольку это был не какой-то определенный момент, и даже не отдельное событие. Очень-очень давно, когда я был маленьким, у нас в семье был ритуал. После ужина и ванны мама отводила меня с сестрой в одну из наших спален и, когда мы все втроем забирались в постель, начинала читать. Пока я был совсем маленький, это были книжки с картинками. Позже – небольшие рассказы и, в конце концов, огромные тома, типа «Похищенный» или «Путешествия Гулливера». Такие посиделки продолжались дольше, чем я мог бы признаться своим друзьям. Однако было в этом нечто особенное. Вне зависимости от того, что происходило днем, какие проблемы меня подстерегали, как бы мы с Кирой ни ссорились или какие бы беды ни обрушивались на меня в школе, – ночью, уже лежа в кровати, когда я слушал нежный мамин голос, шум снизу, пока отец наводил порядок на кухне, и спокойное дыхание сестры, – все становилось на свои места. Я знал, кто я и зачем живу.

Потом я вспомнил про более определенное событие. «Прогулка с Аннишей по Скалистым горам», – написал я. Это было как раз перед нашей свадьбой. Бредя по маршруту к озеру Грасси, рядом с Кэнмор, крошечным городком на западе Канады, мы наткнулись на небольшой ручеек. Анниша шла позади меня, и, перейдя через ручей, я обернулся, чтобы помочь ей. Потом мы добрались наконец до верхней точки маршрута и взглянули на окружающий пейзаж. Горы обступали нас со всех сторон. Я посмотрел на Аннишу. Я очень четко помню переполнявшее меня ощущение, что я именно там, где и хочу быть, где должен быть.

Конечно, тогда я еще не представлял, что почувствую, когда родится Адам. Это мое третье воспоминание. Помню, что в больнице, держа его на руках, пока Анниша дремала, я думал, что отныне и впредь мое место в мире определено этим малышом. Я стал отцом. И навсегда им останусь. В этом была определенность, отрезвляющая и в то же время умиротворяющая.

И в конце я написал: «Пробное испытание системы впрыскивания топлива». После предыдущей записи о рождении сына это событие казалось чересчур и сугубо приземленным, но все равно. Это был мой первый независимый проект, над которым я работал самостоятельно. Джуан попросил меня попробовать придумать новую систему впрыскивания топлива. «Даже не пытайся переделать предыдущие проекты, – сказал он, – ты говорил мне о том, что нужно делать вещи по-другому. Так делай! Начни с наброска. Придумай абсолютно новый проект».

Несколько месяцев я работал над этим проектом. Я забыл про время. Я садился за стол рано утром и с трудом отрывался от него в восемнадцать часов. Выходя из машины вечером, я вдруг останавливался, не понимая, куда я попал. Настолько я был поглощен идеями и переполнен энергией. Утром я вскакивал с кровати, спеша скорее отправиться на работу.

Когда в конце концов я показал свои разработки и схемы Джуану, он сказал задумчиво:

– Хм, существует только один способ проверить, как это будет работать. Давай построим твою систему.

Так мы и сделали. И потом мы ее запустили. В конце концов, встроив ее в машину, мы решили провести испытания. Я не спал всю ночь. Наблюдая за скоростью машины в процессе тестирования, я слышал каждый удар моего сердца.

Четыре воспоминания. Достаточно для одного дня. Я закрыл блокнот и засунул его обратно в карман. Откинувшись на сиденье насколько возможно, я закрыл глаза и попытался уснуть.

В аэропорту «Шарль де Голль» сразу после приземления мой пульс начал ускоряться, как сумасшедший. Очереди на таможне, казалось, не будет конца, да и своего багажа я дожидался целую вечность. Выскочив, наконец, через стеклянные двери аэропорта на улицу, я бросился к первому же такси, как ребенок бежит к ларьку с мороженым. Я любил Париж и очень хотел поскорее прогуляться по его улочкам.

Но добирались мы до города очень медленно. Около шести вечера скоростная трасса оказалась забита машинами. В отличие от времени, проведенного в Стамбуле, прозябание в пробках было для меня делом привычным. Я был окружен людьми, для которых пробки на дорогах тоже стали частью ежедневной рутины: водители смотрели вперед без энтузиазма, отягощенные тысячами мыслей о прошедшем дне – что они успели сделать и что им предстоит завтра. Таким был и я, только на другой стороне земного шара. Вместо этого здесь я был пассажиром, пожирающим глазами пейзаж, такой знакомый и в то же время чужой, со стеной серых пригородных многоэтажек, возвышавшихся вдоль дороги, напоминавших мне о том, что в этом многомиллионном городе я не знаю ни одной живой души.

Джулиан забронировал мне отель на Елисейских Полях, но, когда такси остановилось перед входом, я не захотел выходить. Я чуть было не попросил водителя ехать дальше. Ничто не казалось мне более соблазнительным в тот момент, чем возможность покататься по парижским улицам, пока не сядет солнце и не зажгутся огни Эйфелевой башни, которые видно из любой точки города.

Однако, по словам Джулиана, мне предстояло увидеться с человеком по имени Антуан Гоше, но пока было непонятно, когда именно. Антуан должен был оставить для меня записку на стойке в гостинице, уточнив, где и когда мы сможем встретиться, – и я подумал, мало ли, может быть он уже сейчас ждет меня. В конце концов, Джулиан говорил:

– Антуан – очень интересный человек. Это может быть необычная встреча.

Такси покатило дальше вдоль Елисейских Полей, а я зашел в отель. Холл был переполнен. Десятки людей в деловых костюмах, с бейджиками на груди, выстроились перед стойкой регистрации, а еще больше собиралось в холле небольшими группами. Рядом со стойкой консьержа маленькая девочка плакала, сидя на чемодане. Унылая женщина стояла рядом с ней, пытаясь найти что-то в кошельке. Отовсюду слышались выкрики, смех, разговоры и слезы.

Полагаю, перелет, поездка из аэропорта и шум совсем вымотали меня, поскольку, добравшись наконец до регистрации, я думал уже не о ярких огнях ночного Парижа, а о стуле в кафе и напитке покрепче. Когда портье протянул мне ключ со словами: «Комната 1132», – не выдержал, даже не пытаясь разговаривать на французском:

– Нет, это совершенно невозможно. Не выше пятого этажа.

Портье взглянул на меня вопросительно.

– Я не могу… – начал было я, но остановился. Я не хотел ничего объяснять.

Подлинный «Я»? Ну что ж, вот еще часть подлинного «Меня». Я страдаю клаустрофобией; боюсь небольших замкнутых пространств. И отсюда проблема с лифтами. Немногие знают это обо мне – я делаю вид, что моя любовь к лестницам – дань приверженности здоровому образу жизни. Джуан даже прозвал меня «любитель лестниц», после того как я поднимался на восемнадцатый этаж в офис для приема гостей во время конференции. На самом деле мне было легче предстать вспотевшим и запыхавшимся перед своими коллегами, чем перенести несколько минут паники.

Портье понадобилось время, чтобы найти мне комнату на пятом этаже. Вместе с ключом он передал мне небольшой конверт. Должно быть, это от Антуана, подумал я и положил его в карман. Я оставил багаж посыльному и направился к лестнице.

Оказавшись в номере, я наконец скинул ботинки и, повалившись на кровать, достал конверт. В нем был один листок бумаги с короткой запиской: «Антуан Гоше, хранитель архива. Катакомбы Парижа, 1, avenue du Colonel Henri Rol-Tanguy. Давайте встретимся у меня на работе, s’il vous plait. В среду, в 17:30, после того, как музей закроется».

Определенно Антуан был не особенно разговорчив.

Среда – означало завтра. То есть у меня оставался целый день в Париже. Первой моей реакцией был восторг. Целый день, чтобы бродить по одному из самых фантастических городов мира. Куда же пойти? Нотр-Дам? Маре? Монмартр? Лувр? Но затем другая мысль начала зудеть в голове. Целый день. Я достал из кармана телефон. Уже два дня меня не было на работе, а мне все еще оставалось собрать восемь талисманов. Если продолжать с той же скоростью, сколько еще я буду отсутствовать? Три недели казались реальной, но довольно оптимистичной оценкой – а что, если что-то пойдет не так? Я попытался дышать медленнее, расслабил мышцы. Сейчас я ничего не могу поделать со временем, так зачем же беспокоиться о нем, сказал я себе. Расслабься. Успокойся. Воспользуйся открывшейся тебе возможностью. Я глубоко вздохнул и пошел в ванную, чтобы освежиться.

Прогуливаясь по Елисейским Полям, освещенным лучами заходящего солнца, я чувствовал себя тоскливо. Париж – город, который требует пары. Я смотрел на держащиеся за руки парочки, мужчин и женщин, сидящих рядом за небольшими столиками уличных кафе. Если б Анниша была здесь… Мы бы смогли поговорить о наших отношениях. Что пошло не так, как я обидел ее и чем разочаровал Адама. Черт. Магия Парижа испарилась. Изменю курс. Что было бы, если бы я приехал сюда с Тессой? Так-то лучше. Романтика неизведанного.

Я прогулялся до парка, прежде чем повернуть обратно по широкому проспекту. Вдали виднелся великолепный силуэт Триумфальной арки. Я остановился у крошечного бистро, чтобы поужинать. Я был очень голоден, так что заказал графин красного вина и салат, потом утку и сыры на закуску. Традиционный французский ужин.

Бистро было переполнено людьми. Я пытался прислушаться к разговорам вокруг. Мама и дочка определенно приехали отдохнуть. Чем они займутся завтра? Пойдут по магазинам или отправятся на поезде в Версаль? Какой-то бизнесмен говорил о презентации, которую они собираются провести в конце недели. Парочка обсуждала назойливую соседскую собаку.

Я, не торопясь, доел сыр, оплатил счет и пошел дальше навстречу ночи. Солнце уже село, но город вокруг был полон света. Я дошел до Триумфальной арки и поднялся по трем сотням ступенек на смотровую площадку на крыше. Я не собирался на Эйфелеву башню (из-за лифтов), так что это был для меня лучший шанс взглянуть на город. Наверху я прошелся по кругу смотровой площадки. Эйфелева башня сияла на западе. Огни машин и такси освещали улицы от площади Шарля де Голля. Крошечные фигурки ходили по тротуарам, скрываясь в магазинах и появляясь вновь. Так много людей и так много жизней, все разные, все движутся и меняются. Все ли они проживают свою «подлинную» жизнь? И, если нет, осознают ли они это?

Я все еще не представлял, что же такое моя «подлинная» жизнь, но подозревал, что это не та жизнь, которой я жил. Вряд ли в ней могло быть так много того, о чем я старался даже не думать. Анниша? Мой отец? Джуан? Если бы я жил «подлинной» жизнью, наверно, я чувствовал бы себя более счастливым. Я направился обратно к лестницам. Вниз и вниз по ступенькам, вокруг холодные и молчаливые каменные стены. С каждым поворотом я чувствовал, как энергия уходит. Это был долгий день. Долгие несколько дней. С того момента, как я встретил Джулиана, моя жизнь закрутилась в сплошном урагане. Мой дом, моя работа казались мне сейчас такими далекими. А предстоящие недели маячили впереди, как огромный вопросительный знак. Время отправляться в постель; время забыться сном.

Следующим утром я добрался на метро до района Маре и отыскал крошечное кафе, которое помню со времен прошлой поездки. Заказал сafé au lait и pain au chocolat. Расположившись за небольшим столиком, я достал телефон. Ответил на несколько сообщений, а затем вошел в Интернет и набрал «Катакомбы Парижа». Я и раньше слышал о катакомбах, но никогда в них не бывал. Теперь, прочитав о них, я понял, как это было мудро с моей стороны. Как и все христиане, парижане закапывали умерших на священных землях кладбищ. Проблема, видимо, была в том, что со временем кладбища начали переполняться. Время шло, и число людей, живших вокруг них, росло. К концу семнадцатого века кладбищенская земля была переполнена жертвами чумы, эпидемий, голода и войн. Десятки лет трупы складывали один на другой, и на землях для захоронения кости и разлагающаяся плоть смешивались с грязью. Воздух вокруг кладбищ смердел; растекающаяся грязь загрязняла воду и еду. Разносящие заразу крысы наводнили дома и общественные строения, и дошло до того, что однажды стены в основании одного ресторана рухнули под давлением гниющего содержимого кладбища Невинных. Трупы и кости оказались в кладовых ресторана. Я прочитал, что каменщик, осматривавший место происшествия, подхватил гангрену, только дотронувшись до рухнувшей стены.

Все те годы общественность, должно быть, протестовала, но именно эта рухнувшая стена по соседству с кладбищем Невинных дала толчок решению властей закрыть кладбища и привело к тому, что лейтенант Александр Ленуар изобрел решение проблемы. Пять лет спустя после происшествия представители правительства действовали согласно предложению Ленуара. Было решено перенести тела с городских кладбищ в подземные средневековые каменоломни. Выбрали тоннели, расположенные к югу от городских ворот, и процессией перенесли кости с парижских кладбищ в новый освященный склеп. Не было никакой возможности оставить скелеты целыми, поэтому кости были отсортированы по типу и сложены вдоль стен тоннеля, вместе с отметками с могил, взятыми с кладбищ. В катакомбах, как мне стало известно, хранились останки шести миллионов человек.

Продолжая чтение, я посмотрел несколько фотографий и был рад, что Антуан пригласил меня встретиться уже после закрытия катакомб. Я бы ни за что не согласился отправиться туда на экскурсию. Мало того что пришлось бы проводить время среди груд костей, так еще узкие, темные тоннели… У меня кружилась голова, стоило мне только подумать об этом.

После завтрака я решил побродить по улицам. К полудню солнце стало припекать нещадно. Его яркость и тепло напомнили мне о талисмане «подлинности» – об этой крошечной монетке с солнцем и луной. Предполагалось, что он должен обладать некой восстанавливающей силой. Как именно это работает? Может ли он помочь человеку обрести его подлинное «Я»? И если да, как это может помочь кому-то исцелиться? Я шел, вглядываясь в лица прохожих. Я решил поиграть, отгадывая, кто из встречавшихся мне людей живет своей подлинной жизнью, а кто нет. Молодой высокий мужчина, уткнувшийся носом в путеводитель по Парижу, – нет. Малыш, крепко ухватившийся за мягкую игрушку, – да. Немолодой хмурый официант, стоящий у дверей в небольшое бистро, достающий из кармана сигарету, – нет. Женщина, раскладывающая яркие шарфы на витрине магазина, – да. Еще несколько кварталов я продолжал гадать, а потом призадумался о том, что определяет мой выбор. Я решил, что определенное выражение наполненности во взгляде заставляет меня думать, что они живут «реальной» жизнью, а не по какому-то шаблону, который навязывает им общество. Взгляд, который говорит, что они знают, кто они на самом деле, что для них важно и чему они посвящают отведенное им время. У кого еще был такой взгляд? У мамы и папы. Возможно, это только детское восприятие, но, даже когда они ворчали из-за нашего покосившегося дома или по поводу старого автомобиля, они казались мне невозмутимыми, более того – даже довольными жизнью. Это сводило меня с ума. Я подумал о нескольких своих друзьях и вдруг вспомнил про Джуана. Не того Джуана, которым он был в последние годы, а того человека, которого я встретил, когда впервые перешагнул порог нашей компании.

Должно быть, ему только-только перевалило за сорок, когда мы впервые встретились, но он обладал мудростью и энтузиазмом ученого старца. Во время собеседования он казался отвлеченным, даже безразличным; я удивился, когда он в итоге позвонил мне и предложил работу. Позже я понял, что мне просто довелось застать его погруженным в свои мысли. Вероятно, ему так понравились мои тесты по профпригодности, мой предыдущий опыт работы и мои вводные замечания, что он просто размышлял, работу над какими проектами он мог бы мне доверить. Однако в мой первый рабочий день Джуан казался уже вполне заинтересованным.

– А вот и он, – объявил он, когда я вошел. – Идите все сюда! – обратился он ко всем в лаборатории. – Встречайте нового члена нашей команды – юного, но впечатляющего Джонатана Лондри.

Потом нас всех представили друг другу, провели для меня экскурсию по лаборатории и накормили обедом в местной забегаловке. Джуан велел мне сразу приступать к работе по новому проекту. Я до вечера засиделся у компьютера, ни на секунду не забывая о своем страстном желании преуспеть. Около пяти часов я почувствовал, как мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся и увидел улыбающегося Джуана.

– Кажется, у тебя был довольно насыщенный первый день, – сказал он. – Я останусь разобраться с бумагами, а ты иди домой. Ты и так хорошо поработал.

Не думаю, что я сделал хоть что-то полезное, но уверенность Джуана приободрила меня. Я глубоко вздохнул, сохранил файлы и выключил компьютер.

Так продолжалось всю неделю. Я сидел за компьютером, предельно сосредоточившись на работе, и, как только мои плечи затекали или в висках начинала стучать головная боль, Джуан заходил поинтересоваться, как у меня дела, предложить что-нибудь или даже временами посоветовать мне отправиться передохнуть. Но, несмотря на всю его поддержку, я умудрился напортачить еще в первый месяц работы – глупая ошибка в расчетах, из-за которой наши образцы отклонили. Босс Джуана ворвался в лабораторию, швырнув пачку листов на один из столов.

– Чьих это рук дело? – выпалил он.

Тут же появился Джуан, поднял бумаги и, взглянув на них, сказал:

– Извини, Карл, кажется, мы допустили здесь ошибку. Я прослежу, чтобы исправленные планы были у тебя к концу дня.

Карл не спешил уходить, подозрительно посматривая в мою сторону.

– Это моя ошибка, – сказал Джуан, продвигаясь к двери, явно пытаясь поскорее выпроводить Карла из лаборатории, – но ее легко исправить, мы сейчас же этим займемся!

Как только Карл скрылся в коридоре, Джуан подошел к моему столу:

– Никто не застрахован от ошибок, не стоит их бояться. – И добавил: – Ведь мы учимся на ошибках.