Помоги проекту - поделись книгой:
— Еще как жива, Болеслав Янович, — грустно проговорил помощник Петя. — Как огурчик.
— Но ей должно быть лет сто?
— Уверяет, что восемьдесят, — осторожно сказал Петя. — Выглядит на пятьдесят. Настырна как двадцатилетняя. Хочу, говорит, внести вклад в общее дело. Мою, говорит, «Девочку Надю» народ обожает. Требует включить ее в программу гала-концерта, вынь ей да положь Красную площадь. Три сотни звезд участвуют, и ей невтерпеж.
Ситуация прояснилась. Значит, все же гала-концерт. Триста звезд, так-так. Да еще на главной площади Москвы. О фокусах Волкова я, как водится, узнаю последним. Проклятый гигантоман, он опять за свое! Ну погоди.
Свободной рукой я дотянулся до черного телефона и приказал:
— Волкова — ко мне. Извлечь и доставить. Если нет на месте, разыскать. Срочно.
— Разыщем и доставим, — четко, по-военному ответила Ксения и повесила трубку.
Тактичный Петя дождался, когда секретарша даст отбой, и тихо спросил в другое мое ухо:
— А с Лисовской что мне делать? Поблагодарить и отпустить?
— Пусть посидит у тебя в приемной, — коротко сказал я. Если Волков вздумает отпираться, у меня наготове свидетельница. Эх, надо было мне взять в штаб хоть одну энергичную бабку. Из таких получаются самые лучшие информаторы. Наши хваленые социологи им и в подметки не годятся.
— Вас понял. — С этими словами Петя отключился.
Пока я разговаривал по двум телефонам, дизайнер Монахов тоже времени зря не терял. Он разыскал в стенном шкафу полпачки крекеров и теперь меланхолично их лопал. Глядя на этого типа, можно было подумать, что он живет впроголодь и отъедается только в начальственных кабинетах. А между прочим, ставка у него — ого-го. Ценными специалистами нельзя бросаться, нам же хуже будет. Вот еще одни грабли, на которые наступал бывший хозяин моих апартаментов. Поэтому он теперь на пенсии, а я — в его кресле. Диалектика.
— Ну что? — поинтересовался Монахов, дожевав последний крекер. — Мы запускаем агитпродукцию? Торговля торопит, им нужно отстреляться за два оставшихся дня.
— Запускайте, — велел я. — Можете немедленно дать команду. Идут все ваши серии, кроме двух. Кроме зубной пасты и каши «Геркулес». Их до выборов пускай попридержат на складах.
— Вот как? — с недоумением сказал Монахов. — И в чем конкретно мы облажались? Упаковку пасты «Прези-Дент» макетировала Ринка Бернацкая, очень грамотная мадам. А к обертке каши я и сам, грешен, руку приложил. Президент там такой славный пупсик, чистый Шварценеггер...
— Облажались не вы, — успокоил я соратника. — Упаковка в полном порядке, мои поздравления. Но вот сама паста оказалась дрянь, третий сорт вместо первого. И запах подкачал, и вязкость выше нормы. Появился бы лишний повод говорить: наш Президент всем в зубах навяз. Только бы дискредитировали название. А что касается каши... Тут и моя вина, недоглядел на стадии проекта. Спасибо психологи носом ткнули. Скажите-ка откровенно, вы любите кушать «Геркулес»?
— Я еще в своем уме, — хмыкнул откровенный Монахов. — Нет, конечно.
— И я тоже, — согласился я. — И вообще мало кто любит. Едят, потому что полезно, но не любят. О чем же станет думать покупатель «Геркулеса», разглядывая Президента на обертке? Как по-вашему?
Монахов ненадолго задумался.
— Логично, — признал он. — Мы сыплем соль на раны. Толкаем к выбору по расчету, а не по любви. Вы правы, может дать обратный эффект.
— В том-то и беда, — кивнул я, отпуская дизайнера восвояси. Монахов ответно кивнул и закрыл за собой дверь.
Я обвел кружочком еще одну цифру в плане предвыборных мероприятий: очередное дело сделано. Завтра же с утра начнется дешевая распродажа всяких полезных мелочей с президентской символикой. Официально в этот день прямая агитация уже запрещена, и мы ее вести не будем. Но есть вещи, под запрет не попадающие. Бог торговли Меркурий не знает выходных — и с частных торговцев никакого спроса нет. Спички, ложки, сигареты, носки людям нужны каждый день. Кроме того, всем прочим кандидатам тоже не возбранялось дарить свои имена или портреты галантерейному и любому другому товару.
Расческа «Товарищ Зубатов» — плохо ли? Ничем не хуже апокрифического мыла «По ленинским местам»...
Зазвенел черный телефон. Трубка голосом Ксении сообщила:
— Доставлен Волков.
— Пусть введут, — грозным тоном произнес я. — В наручниках. А еще лучше — в железной клетке.
Главный шоумен предвыборного штаба вошел сам и замер у стола с видом мальчика-отличника: постный взгляд и руки по швам.
— Что ж ты делаешь, Валера? — горько спросил я. — Тебе ведь была доверена вся худчасть под твердое обещание...
— Болеслав Янович, — проникновенно заговорил этот липовый отличник, — без гала-концерта ну никак нельзя, честное пионерское! Я пробовал, не получается. Нам нужен завтра апофеоз, массовый выплеск, финальный взрыв эмоций. И тогда все как один поймут...
— ...И все поймут, — продолжил за него я, — что администрации Президента деньги некуда девать. Сообрази же, родной: Москву нам концертами убеждать не надо, а провинции твои пляски на Красной площади — как мертвому горчичник... В общем, я отменяю твое мероприятие. Хочешь — жалуйся Президенту.
Валера Волков всплеснул руками:
— Какие деньги? Все звезды согласились работать почти даром. Они за Президента горой, от чистого сердца, оплата их не волнует...
Сдается мне, эту песню я уже слышал. Сегодня какая-то эпидемия щедрости. Знал бы прижимистый губернатор Прибайкалья, сколько в столице бескорыстных людей.
— От чистого сердца? — переспросил я Валеру. — Отлично. Это меняет дело.
Я достал из стола пульт управления всей кабинетной техникой и стал давить на кнопки, разыскивая нужную. Так, вот и она! Отодвинулась боковая панель, на свет появилась большая карта России. На ней были отмечены все избирательные округа.
— Триста звезд... — пробормотал я, включая разноцветные электролампочки на карте. — Триста... Ну что же, этого хватит... Решено — разбросаем всех твоих добровольцев по избирательным округам, на периферии. Даже командировочные дадим. Представь, Валера, приходит избиратель в каких-нибудь Нижних Бурасах на свой участок, ничего хорошего не ждет. Глядь — а там уже Викентьев с гитарой развлекает публику. Или сам Борис Борисыч Аванесян со своими анекдотами. Или даже группа «Доктор Вернер» в полном составе... Они нам такую явку обеспечат, что любо-дорого. И при этом дешево... Подожди, куда же ты, Валера?..
Главный шоумен предвыборного штаба с мученической гримасой стал тихо-тихо отодвигаться к дверям. Отодвинулся и пропал. Как видно, мое предложение ничуть не вдохновило его. Но, по крайней мере, спорить он больше не захотел и идею гала-концерта отстаивать не стал. Этого пока достаточно. Валера Волков — талантливый профессионал, когда его не заносит. А когда его заносит, я возвращаю соратника по штабу с небес на землю. Аккуратно, но твердо.
Я вновь разыскал на столе план предвыборных мероприятий, вписал дополнительным пунктом укрощение Волкова и отметил новый пункт галочкой. Чем только не приходится заниматься Главе администрации Президента за два дня до выборов! И жнец, и швец, и в подкидного игрец. Сегодняшние теледебаты кандидатов тоже висят на мне. Но это вечером, время еще есть...
Бледно-лиловый телефон сдержанным звоном напомнил о себе.
— Что-нибудь еще, Петя? — устало спросил я.
— Извините, Болеслав Янович, — виновато проговорил мой помощник по опервопросам. — Певица Надежда Лисовская все еще у меня в приемной. Опять спрашивает о своем участии в концерте на Красной площади. Что ей передать?
— Передай, что все утряслось, — объявил я. — Концерт в Москве вообще не состоится. Но если она так хочет выступать, можем ей выписать командировку в провинцию. Например, в Ямало-Ненецкий избирательный округ. Тамошние избиратели буквально изнывают без ее песен...
Боюсь, она не согласится, подумал я, а жаль. Я представил себе умилительную картинку: тундра, чумы, вечная мерзлота — и посредине всей этой романтики старушка Лисовская агитирует за Президента, исполняя оленеводам шансонетку «Девочка Надя».
7. МАКС ЛАПТЕВ
Я попробовал сдвинуть защитный козырек. Козырек отчаянно заскрипел и выпачкал мне палец ржавчиной. По-моему, этот ящик смастерили еще в те далекие времена, когда письма развозились ямщиками на лихих тройках от станции к станции. Белая нашлепка герба СССР давно облупилась, буквы «ПОЧТА» на боку едва угадывались. Седая древность. И вдобавок ржавая. Я поискал, обо что здесь можно вытереть палец, не нашел и кое-как обтер его о столб, на который был подвешен этот облупленный памятник старины.
Столб с прибитым ящиком возвышался на небольшом скучном холмике — мини-Голгофе местного значения.
Более дурацкого места трудно придумать. С трех сторон холмик окружали сизые проплешины огромного заброшенного пустыря, на границах которого смутно белели девятиэтажки нагатинского жилого массива. С четвертой стороны и девятиэтажек не наблюдалось: в отдалении слабо поблескивала Москва-река, отпугивая возможных рыболовов одним лишь цветом своих вод. Судя по цвету, в реке не водились даже микробы.
По дороге от станции метро «Коломенская» мне попалось штук пять нормальных почтовых ящиков, не таких древних и притом развешанных в обитаемых местах. Здесь же царило унылое марсианское безлюдье. На возможность разумной жизни намекал только старый асфальтовый каток, который оставили гнить в двух шагах от столба. Хотя нет, метрах в тридцати отсюда еще подпирал небо не менее дряхлый подъемный кран. Кран уже здорово накренился, на манер Пизанской башни. Много лет назад здесь, очевидно, планировалась постройка чего-то масштабного — может быть, стадиона или универсама. Ящик для писем был приколочен к столбу заранее, авансом. Но затем планы поменялись, и все быстро заглохло, покрываясь ржавчиной, зарастая травой. Мэрии теперь выгоднее обустраивать центр, а не возиться с окраиной, где даже свежий памятник Георгию Победоносцу работы Захара Сиротинина воздвигать нет никакого удовольствия. Святой Георгий, покровитель мэра, предпочитает у нас шинковать дракона при большом скоплении свидетелей. А тут — штиль, «мертвая зона», бесперспективный район. И чем дальше от метро, тем бесперспективнее. В жизни бы не подумал, что найдется олух, который нарочно преодолеет пустырь, доберется до здешнего музейного экспоната с надписью «ПОЧТА» и доверит ему свое послание.
Однако именно в этот железный гробик и легло злополучное письмо Президенту. Мне выпала пустяковая работенка — обнаружить автора письма...
Час назад, после беседы с генералом Голубевым, я вернулся в свой кабинет и добросовестно стал исполнять генеральский приказ: вытащил из сейфа документы и опять разобрался с принцем Хатангой. Потом снова прошелся по всем связям Данилова-Заточника, разобрался и с ними. Поскольку все было давно проверено-перепроверено, подписано-подшито, оба дела заняли у меня в общей сложности минут шесть. Еще минуты четыре я пил кофе и курил, глядя в окно и размышляя о тяготах чекистской службы. Когда наконец от сигареты остался один фильтр, а от кофе в чашке — осадок на дне, я счел, что мой рабочий день досрочно завершен. Можно посвятить свободное время любимому хобби.
Я вернул на стол один листок из папки и принялся накручивать телефонный диск моего древнего аппарата. У каждого свои увлечения. Одни любят коллекционировать зажигалки, другие обожают бильярд, преферанс и видео, а вот капитан Лаптев на досуге отдает предпочтение шарадам и кроссвордам, вроде дела «Мстителя». Спортивный интерес в свободное время у нас ненаказуем. Максимум, на что тянет мое хобби, — это легкое дисциплинарное взыскание за личные разговоры по казенному телефону. Ну так я ведь не по межгороду звоню, убытков казне чуть-чуть.
Номер эксперта-графолога не отвечал. Возможно, маэстро тоже устроил себе сокращенный рабочий день или внезапно ушел в запой, позабыв о моей просьбе. Вообще-то я обращался к нему скорее по инерции, чем по убеждению. Я давно подозревал, что его графология — близкая родственница астрологии, типичная лженаука. Сколько ни рассматривай через лупу завитушку в букве «щ», по ней никогда не вычислишь фамилии и домашнего адреса подозреваемого. Если бы маэстро когда-нибудь определил по почерку пусть не адрес, но хотя бы возраст автора послания, я бы согласился уверовать в чудо. Но чудесами наш спец никого не баловал. Обычно он выдавал, многократно оговариваясь, психологический портрет написавшего, и тот напоминал старинную игру в «барыню»: «да» и «нет» не говорите, черного с белым не берите. Почерка менялись, портреты же оставались одинаково обтекаемыми. «С одной стороны...», «С другой стороны...», «Можно высказать осторожное предположение...». Словом, ничего определенного. Попробуйте-ка отыскать человека, у которого среди особых примет — два глаза, нос и пара ушей.
Так и не дозвонившись до графолога, я набрал номер своего друга Сережи Некрасова. Главного криминалиста МУРа тоже на месте не оказалось. «Выехал на труп», — сообщил мне загробный голос. В переводе с милицейского на русский это означало, что произошла очередная заказуха и жертва теперь остро нуждается в Сереже. Почему-то покойникам побогаче требовалось внимание только лучшего эксперта с Петровки. Словно бы убитые, загодя оплатив услуги криминалистов, получали право на более качественный сервис. Конечно, мертвому уже все равно, кто пинцетом подберет с асфальта гильзы от «ТТ» и засунет их в целлофановый пакет — молоденький муровский стажер или доктор наук, светило всероссийского масштаба. Но светило здесь выглядит не в пример солиднее. Это нужно не мертвым, это нужно живым.
По закону подлости все неудачи обязаны цепляться одна за другую. Я позвонил на Главпочтамт, в центральный сортировочный пункт, уже почти уверенный: и тут будет осечка. Трубку взял какой-то ворчливый старикан, сперва заявивший, что у них тут подразделение Министерства связи, а не справочное бюро, и если господин хороший хочет получить справку, то пусть он, как все нормальные люди... Не дожидаясь инструкций,
Оказывается, мне повезло. Я даже не сразу понял, до какой степени. По штемпелю на конверте можно определить совсем немного — дату, примерное время и район, где опущено письмо. Однако в то утро все сложилось на удивление удачно. Во-первых, «Мститель» не потрудился указать индекс, отчего его послание со свистом вылетело из сортировального аппарата и сразу попало в цех ручной обработки. Во-вторых, корреспонденции было совсем мало, потому-то обработчице конверт запомнился. Не так уж часто граждане сегодня пишут в Кремль, а когда и пишут, стараются послать свое письмо заказным, с уведомлением, не доверяя сомнительному ящику у черта на куличках...
— И что было потом? — спросил я.
— А ничего, — жизнерадостно ответила дама с Юго-Востока. — Обработали и отправили... Вам же и отправили, — добавила моя собеседница, снизив голос до интимного полушепота. У нашей конторы с почтовиками было несколько общих секретиков. Дама намекала на один из них: все письма, бандероли, посылки, адресованные Президенту или членам правительства, сперва попадали к нам, в экспедицию-Б, и лишь после проверки передавались по назначению. Контроль за обычными письмами ужесточен был еще за год до американской истерики с белым порошком. Просто несколько лет назад какой-то наш кретин насовал в конверт маленьких скорпиончиков. Страна только что пережила очередное повышение коммунальных цен, поэтому скорпиончики предназначались лично вице-премьеру, курирующему ЖКХ. Пока ядовитое послание допутешествовало до Москвы, насекомые успели сдохнуть, но тем не менее нашему генералу Голубеву потом крепко вломили на закрытом заседании Кабинета министров. Шеф никогда не распространялся о подробностях порки. Зато всем нам, попавшим под горячую генеральскую руку после заседания, эти дохлые букашки из конверта еще долго являлись в страшных снах.
— Что ж, спасибо за помощь, — скупо поблагодарил я даму из Юго-Восточного филиала и уже собирался сказать «До свидания». По счастью, в последний момент меня осенило. Черт возьми! Из-за воспоминаний о насекомых минувших лет я едва не забыл о деле. — Одну минутку! — поспешно сказал я.
— Слушаю вас, — с надеждой откликнулась дама-сортировщица. Возможно, она решила, что капитан с Лубянки сейчас пожелает разделить между Минсвязью и ФСБ еще какой-нибудь профессиональный секрет. Как будто мало тех, что у нас уже есть.
— Вот вы упоминали ящик у черта на куличках, — заторопился я, боясь снова упустить мысль. — Вы что, имели в виду конкретный почтовый ящик?
— Ну да, — с некоторым разочарованием ответила моя собеседница. — Самый что ни на есть. Доезжаете до станции «Коломенская», потом пешком...
Не прошло и часа, как я уже ходил вокруг того самого столба с подвешенным железным коробом — когда-то синего, а теперь неопределенного цвета. Ходил и пытался вообразить себя «Мстителем». Вот я пробираюсь сюда со стороны девятиэтажек... или выныриваю из Москвы-реки в водолазном костюме... или прыгаю с парашютом с пролетающего мимо дирижабля... В общем, как-то оказываюсь на холмике возле почтового ящика, достаю письмо и ме-е-е-едленно опускаю его в прорезь. Или быстро? Нет, быстро не получится из-за ржавого козырька. Готово, пропихнул. Мои угрозы ушли в Кремль. Пустые эти угрозы или нет — вопрос другой, но вот зачем избран такой нелепый путь? Левой рукой чесать за правым ухом — и то значительно удобнее.
Версия первая. «Мститель» сделал это за-ради конспирации. В людных местах полно свидетелей, а тут хоть целый день броди, живой души не увидишь. Кинул письмецо — и смылся. Есть в этом логика? Есть. Но глупая. Так рассуждать можно только под великим градусом либо накурившись дури по самые уши. Ведь гораздо безопаснее тихо приехать в центр города и бросить свою весточку в ящик на Тверской или на Арбате. Сотни людей вокруг, никто и внимания не обратит.
Версия вторая. «Мститель» — просто дядька с поехавшей крышей. Это разом объясняет и угрозы, и грамматические ошибки, и выбор ящика, и подпись, и само письмо — все. Собственно, такую идею смело можно поставить на первое место, что и сделали Железный Болек вместе с генералом Голубевым. С проверки граждан, состоящих на таком учете, я сам еще вчера начал свою разработку. Результатов пока нет. Но кто вам сказал, будто
Вслед за первыми двумя у меня неожиданно проклюнулась и третья версия. Версия до того странная, что ее надо было тщательно обдумать — и решительно отбросить. Или хорошенько обдумать — и принять в числе прочих...
Ни того ни другого сделать мне пока не удалось, не хватило времени. В отдалении возникло пыльное облако, которое стало быстро приближаться, завывая форсированным двигателем автомобиля. Сперва я подумал, что сюда направляются работники почтамта, желая исполнить свой профессиональный долг и вновь опорожнить ржавый ящик. Потом я прикинул, что гонять «Мерседес» по такому бездорожью — слишком расточительное удовольствие для небогатого Министерства связи. Когда же «Мерседес» затормозил, не доехав до столба метров пятьдесят, я серьезно усомнился в принадлежности пассажиров к почтовому ведомству. И окончательно разуверился в этом, как только захлопали первые выстрелы. Ну за каким дьяволом сотрудникам почты палить в меня без предупреждения? И с каких это пор Минсвязи стало вооружать своих служащих девятимиллиметровыми спецавтоматами системы «Вал»?
8. ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ
Сашкино нытье мне давно осточертело, но я старался держать себя в рамках. Мне, крупному писателю и известному политику, западло было унижаться до ругани с этой лысой задницей.
— Заткнись, — вежливо попросил я, копаясь в своем гардеробе. — Видишь же, работаю.
— Он, видите ли, работает, — злобно пробурчала эта тварь. — А у меня голова мерзнет, понял? Я терпеть не могу, когда голову продувает.
— Было бы чему у тебя мерзнуть, — кротко заметил я.
Шмотья в шкафу было много, прямо глаза разбегались. Пожалуй, черный кожаный куртец на сегодня сгодится. В меру вальяжно, в меру эпатажно. Сюда бы еще шлямпомпон из выхухоля — и все бы отпали. Но выхухоль не по сезону, лето все-таки. Ограничимся простым зеленым кепариком с цветуечком. Плюс малахитовая серьга в ухо.
— Чего-чего? — Сашкин голос опасно дрогнул. Только истерики сейчас не хватало! Угораздило же меня связаться с этой нервной скотиной.
— Ничего, — сказал я и примерил у зеркала изумрудный кепарь. Выглядел он на все сто. Недаром же я снялся именно в нем для своей листовки. Ни один из моих конкурентов не додумался до такого прикольного прикида. Свитерок или пятнистый комбинезон — вот предел, до которого доходит убогая фантазия их стилистов. А я — беспределен, как ветер. Как стихия. Как...
— Говно! — Плаксивый голос за спиной обещал вот-вот пролиться натуральным плачем. — Говно ты, Фердик! У меня голова мерзнет, а тебе все по барабану! Ты же сам настаивал: побрейся да побрейся. Клевый, говорил, будет имидж...
Я оглянулся и в который уже раз осмотрел новый Сашкин имидж. Гладкий бильярдный шар головки раскачивался на тонкой гусиной шее. Рахит рахитом, никакой мужественности. Кажется, я и вправду переборщил с «нулевкой». Хватило бы и стрижки «полубокс». Максимализм иногда меня подводит, гады критики правы. Во всем мне хочется дойти до самой сути. До основанья, а затем...
— Ладно, не скули, — проворчал я и полез в шкаф. — На вот, надень эту классную фуражку. Чистое гестапо. Будешь в ней настоящим панком и лысину драгоценную заодно согреешь. Все завистники увянут, а электорат закайфует: какой четкий паренек тусуется с Фердинандом Изюмовым! Бери-бери, от сердца фуражечку отрываю.
— Я тебе не паренек, я девушка, — огрызнулась Сашка. Но головной убор взяла и сердито напялила на свой бильярдный шар. Получилось недурственно, ей-богу. Молодой эсэсовец после тифа.
— Девушка... — поддразнил я. — Не преувеличивай, моя радость. Вспомнила прошлогодний снег.
Сашка скривила такую рожу, будто наелась мух. Если это скорбь по утраченной девственности, то невелика потеря. Еще в ночь нашего знакомства она честно предупредила, что рассталась со своим сокровищем уже в пятнадцать лет. Первым ее мужчиной был старый шахматист в городском парке. Старпер допоздна засиделся на лавочке с какими-то там шахматными задачками и был изнасилован этой стервой. Александра клялась мне и божилась, что это был сам гроссмейстер Алехин. Врала, конечно, набивала себе цену. Алехин загнулся лет за тридцать до ее рождения, в Париже. Я сам видел могилку, когда пробегал однажды по Сен-Женевьев-де-Буа: искал, где можно отлить.
— Кончай прикалываться, я серьезно! — Сашка с ногами запрыгнула на кровать, села, обняла подушку. На кровати она чувствовала себя увереннее всего, как ткачиха у любимого станка. — Целых два месяца я ломаю комедию. Таскаюсь в кожаной сбруе, чтобы закосить под твоего бойфренда. Вместо ментолового «Вога» курю «Московские крепкие». Теперь еще и голова босая... Нашел себе мальчика-колокольчика! Все, завязываю!
Я с сожалением оторвался от коллекции предвыборных шмоток и запер шкаф. Сколько ни объясняй Сашке стратегию, в ее маленькой головке ничего не оседает. Техника безопасности при оральном сексе и половина таблицы умножения — весь ее умственный багаж.
— Мужайся, Александра, — попытался вразумить я капризную сучку. — Немного потерпи, боевая моя подстилка. Последний бой, он трудный самый. Скоро все закончится, опять будешь герл.
Сашка неверно истолковала мой миролюбивый тон. Дура вообразила, что ее жалобные вопли на меня подействовали.
— Фердик, ты сволочь! — громко заныла она, по-прежнему обнимая подушку. — Сука, извращенец! Как меня по ночам трахать, так я и сейчас тебе герл. А днем на митингах, на сейшенах — ни боже мой. Мужайся, Сашка, корчь из себя юного пидора... Надоело! В платье хочу ходить! В сарафане! В лифчике, блин!
Меня так и подмывало унизиться до банального рукоприкладства. Но нет, теперь нельзя. Я снова общественный деятель, обязан мыслить политически. Даже домашние скандалы надо гасить малой кровью.
— Пойми, Александра, — проникновенно обратился я к лысой дряни и присел на край постели. — Настроения избирателей — очень серьезная фиговина, с ней шутить нельзя. Тебе в интересах дела придется еще походить в бойфрендах. Совсем уж недолго, до воскресенья. Потом я верну тебе все платья, колготки, все лифчики твои номер ноль. И накуплю тебе еще мешок такого же барахла. В салоне у Славки Цайца накуплю, сама выберешь... Два мешка! Слово кандидата в президенты.
— Кандидата от пидорасов, — буркнула Сашка. Сколько ни учил я ее хорошим манерам, она упорно называла наших геев по старинке, в духе незабвенного Хрущева.
— Не «пидоров» и не «пидорасов», — строго поправил я, — а сексуальных меньшинств. Даже на «голубых» теперь обижаются. Расизм, мол, разделение по цвету...
— А тебе-то чего обижаться? — зафыркала Сашка. — Ты же из этих... из большинств.
Так я и знал! Все мои объяснения влетели у нее в правое ухо и опять выпорхнули из левого. Что за дырявый лысый черепок! И почему меня вечно тянет к дебилкам, вроде этой? Первая жена была курицей, вторая — мороженой курицей, третья — навовсе олигофренкой с рожей пластмассового пупса. Эдипов комплекс мне подгадил, вот что. Тяга к дамочкам наподобие родной маман. Дурищей та была феноменальной: имея фамилию Изюмова, назвала сынулю Фердинандом. Устроила мне веселенькое детство, нечего сказать.
— Когда-нибудь ты у меня дождешься, — утомленно посулил я Сашке. — Прибью собственноручно за тупость и невнимание. Заруби себе на глупом носу раз и навсегда. Раньше я был идейным вождем национал-возрожденцев и мог ходить в натуралах. Но фишка не прокатила. Теперь мой основной электорат — геи, а стало быть, официально и я гей. Вокруг меня должны тусоваться только братцы по полу. Всего одна юбка рядом — и мой рейтинг упадет к чертовой матери...
— Он у тебя и так полпроцента. По телеку говорили, — со злым ехидством в голосе заметила дрянь. Она все не могла осознать, что я — публичный политик всероссийского масштаба. Когда подробности жизни писателя Ф. Изюмова гласно обсуждались на ТВ, сучка ревновала нелепейшим образом. Ни бельмеса не понимая в социологии, она почему-то считала себя самым крупным специалистом по подъему и спаду моего рейтинга. Я терялся в догадках, что же именно подразумевает она под этим словом и почему по-идиотски хихикает, когда слышит его с экрана. Ну до чего безмозглое создание!
— Полпроцента — тоже хороший результат, — наставительно проговорил я. — В четверку финалистов я уже попадаю.
— Подумаешь, радость, — хмыкнула Сашка. Как и все идиотки, она обожала спорить. — Хрена ль не попасть в четверку, раз кандидатов всего четверо! Президент, мордатый в пиджаке, Генерал... и ты.
Эта дрянь и фамилий-то конкурентов не помнила, зато внаглую ставила меня на самое последнее место. Положим, я и был на последнем, но зачем тыкать пальцем? Зачем нарочно меня злить? Сашка просто напрашивалась на крепкую зуботычину, из природного мазохизма. Лишь благодаря огромной силе воле я не опустился до вульгарного мордобоя.
— Важна не победа, важно участие, — сказал я, очень стараясь не разозлиться. — Это азы политики, дура! Раз высунешься, два высунешься, а потом тебя оценят. Мой роман «Гей-славяне» четыре года подряд выдвигали на разные премии. На английскую Букеровскую, французскую Гонкуровскую, американскую Пулитцеровскую и российскую премию МВД. И российскую я чуть не получил! В последний момент министра внутренних дел сняли. Обнаружили у него размягчение мозга...
Мой монолог Сашку ничуть не урезонил.
— Тем более! — упрямо заявила она. — Если тебе главное — просто засветиться покруче, а победа до лампочки, какого гималая мне преть в мужском прикиде? Могу и в обычном, в бабском, походить. Не убьют же тебя за это твои пидо... меньшинства.
— Меня — нет, — подтвердил я. — Я классик, меня не тронут. О тебе забочусь, дура ты беспросветная. Помнишь про Стеньку Разина и княжну?
Поделиться книгой: