Спасти президента

Члены редколлегии тотчас изобразили на лицах глубокую задумчивость. Шестеро роденовских мыслителей и мыслительниц уже прикидывали, как ущучить нелюбимую власть, которая всего пару минут назад была вполне терпимой. Отсутствие комплексов и быстрый период адаптации — вот наилучшие черты моих сотрудников. За что я их и держу на рабочих местах.

— Есть хороший вариант, — подал голос редакционный плейбой Лагутин. Он вечно ходил в темных очках и носил на щеках двухдневную небритость: писк парижской моды.

— Излагайте, — разрешил я.

— Можно дать распечатку записи переговоров Железного Болека с американским послом Уайтом и известным вором в законе Киргизом, — небрежным тоном предложил Лагутин. — И шапку дадим покрупнее, на четверть полосы. Скажем, «Три пахана делят деньги». Пойдет?

По кабинету пронесся тихий завистливый шумок: плейбою удалось нарыть настоящую сенсацию. Такого, по правде сказать, никто от него не ожидал.

— Недурно, — сдержанно похвалил я. — Четыреста строк ваши, Лагутин. А какие деньги они там делят?

— Я еще в деталях не придумал, — сознался Лагутин. — Это пока черновой проект, я его только что родил. Но дайте мне два часа, и я сочиню весь текст, набело. Потом съезжу в кукольный театр, там мне озвучат долларов за пятьдесят-семьдесят. Тогда у нас будет кассета. Все. Ни одна экспертиза в мире сроду не найдет ни монтажа, ни склеек. Ну, а если голоса будут не очень похожи... Да кто вообще слышал голос Киргиза? Может, этого Киргиза ухайдакали давно в его Мытищах?

В комнате вновь возник шумок: теперь уже — разочарованный.

— Не годится, — напрочь отбросил я лагутинскую идею, — не наш стиль. На такие дешевые трюки эксклюзив у «Листка». А мы, между прочим, — газета респектабельная, не бульварная. Мы должны быть злее и тоньше. Тоньше, господа. И острее. Информационные поводы надо искать, но не выдумывать. Кто желает высказаться? Слушаем вас, Приходько.

Семен Приходько, завотделом новостей, пригладил волосы, почесал в бороде и сказал:

— Я, кажется, нашел шизарню, где маринуют бывшего главного вертухая. Короче, Сухарева А. В.

Чем выше забираешься, тем больнее падать, не без сочувствия подумал я. Бывший начальник охраны Президента, когда-то третий человек в стране, теперь отставлен от должности и клеит коробочки в дурке. Как тут не свихнуться?

— Неплохо, Приходько, — одобрил я. — Тянет строк на сто шестьдесят. Лейтмотив такой: безжалостная власть гноит в желтом доме бывшего верного слугу. Хранителя президентского тела держат в смирительной рубашке. Пролет над гнездом кукушки, аминазин, электрошок, лоботомия. Ему ведь применяют электрошок?

— Вроде бы нет, — смущенно произнес завотделом новостей. — У меня туда братан залетел, бывший «афганец», с попыткой суицида по пьяному делу. Он и видел. Говорит, содержат прилично. Отдельная палата, говорит, телевизор, телефон. Посетителей пускают...

— Тогда не сто шестьдесят строк, а вдвое меньше, — определил я. — Лейтмотив такой: простых российских психов прессуют в общих палатах, а этому, видите ли, — особые привилегии... Что у нас еще? Из восьмидесяти строк отдела новостей полосы не слепишь.

Дверь отворилась. На цыпочках в кабинет вошел опоздавший Рапопорт, подслеповато заозирался в поисках кресла. Наконец, нашел, сел.

— У меня есть клевый ньюс о премьере, о Шлычкове, — потупив глаза, сообщила Анджела, завотделом светской жизни. — Насчет его киски.

— Киска — это любовница? — нетерпеливо уточнил я. Никогда не привыкну к их молодежному сленгу.

— Я про кошку, Виктор Ноевич, — растерялась Анджела. — Которая с лапками и хвостиком.

— Очень важное наблюдение, — иронически заметил я. — Спасибо, вы меня просветили. Я-то полагал, кошки — это которые с рогами и копытами. Так что нового у премьерской киски?

— Была беременна... — начала Анджела.

— Дальше.

— Сегодня к полудню принесла четырех котят...

— Дальше.

— Трех из них сразу утопили.

Это было уже кое-что. Любопытный штрих к портрету главы правительства, которое задерживает зарплаты, пенсии и пособия. Премьер России Шлычков убивает новорожденных зверюшек и морит голодом бюджетников. Тянет на обобщение.

— Сто тридцать строк, — оценил я. — Бессердечие верховной власти налицо. Но вы должны расставить верные акценты и, конечно, прописать фактуру: как топил, где, в чем. Побольше конкретики...

— Извините, Виктор Ноевич, — вмешался в разговор Рапопорт. — Как ни прискорбно, у премьер-министра алиби. Еще утром он вылетел в столицу Бельгии, поэтому никак не мог в полдень топить котят. Разве что этим делом он занимался уже в Брюсселе, на пару с директором-распорядителем Международного валютного фонда.

Сенсация сдохла, не прожив и двух минут. Анджела зыркнула на въедливого Рапопорта, но вынуждена была признать непричастность самого Шлычкова к злодеянию. Она, собственно, и не имела его в виду. Должно быть, в убийстве малюток виновна супруга премьера. Либо его невестка. Либо внук.

— Либо охранник или уборщица, — завершил список я. — Я разочарован, Анджела. Сорок строк максимум. И то если позвоните в Гринпис и в Общество охраны животных, и они дадут комментарий... Что, коллеги, иссякли ваши идеи?

Вита Крохина, завотделом науки и культуры, подняла руку, словно школьница.

— Прошу вас, Вита Лукьяновна. — Я кивнул.

— Виктор Ноевич, — страстным шепотом сказала Крохина, — я по поводу деятелей оппозиции. Давайте показывать их нормальными людьми. Например, Зубатова.

— А почему так тихо? — удивился я. — Что еще за конспирация? Не бойтесь, говорите об этом смело, в полный голос!

— Не могу я в полный голос, — горестно прошептала Вита. — Вчера на пресс-пати водки холодной выпила. Они ее, черти, со льдом намешали, а у меня горло слабое.

Все тем же конспиративным шепотом Крохина изложила свою мысль: показать Товарища Зубатова в кругу домашних увлечений. По слухам, у него есть какая-то особая ягодно-фруктовая диета. Можно об этом подробно рассказать. Всем уже осточертели карикатуры с серпом и молотом. Всем уже хочется увидеть за партийной символикой живого человека.

— Перспективная идея, — сразу согласился я. — Готовьте материал. Сто семьдесят строк, не больше, и не на завтра, а на вторник. Тогда уже будет ясно, кто победит на выборах. Победит Зубатов — мы первые представим его в привлекательном свете. Потерпит поражение — мы будем первыми, кто благородно не бросил камень в побежденного. Выигрываем и так, и эдак. На вторник, считайте, хороший задел есть. Однако...

Я оглядел редколлегию. Мои мыслители в поте лиц симулировали работу извилин. Но только в глазах у военного обозревателя Глеба Бортникова, кажется, светилось нечто конструктивное.

— ... Однако это не снимает проблемы с первой полосой на завтра, — напомнил я. — Пока у нас есть восемьдесят строк Приходько и сорок Анджелы. Нужно еще строк триста. Бортников, вы имеете что-то предложить?

— Наклевывается одна любопытная темка, — осторожно проговорил Глеб. — Вчера в Кремль доставили экземпляр «Белого Аллигатора».

— Это что за зверь такой? — заинтересовался я.

— Ка-75, — ответил Бортников. — Боевой вертолет камовской фирмы, последняя модель. Пять ракет класса «воздух — воздух», пять ракет класса «воздух — земля» и крупнокалиберный пулемет А-12.

— Впечатляет, — согласно кивнул я. — А зачем Кремлю такой летающий крокодил?

— Сам теряюсь в догадках, — пожал плечами военный обозреватель. — Может быть, для борьбы с воздушными террористами? Вдруг кому-нибудь захочется спикировать на Спасскую башню?

— Без размаха мыслите, Бортников, — с огорчением сказал я. — Фактура хороша, но не вижу полета. Подумаешь, террористы! Это не прозвучит, надоело. Давайте так: президентская команда не уверена в исходе выборов и ищет пути к отступлению. Чтобы в случае чего сбежать вместе с патроном из Москвы. Вы представьте себе! Темная ночь. Туман. Президент с чемоданами и со свитой покидает насиженное гнездо... Под такой поворот я дам вам все триста строк.

— Извините, Виктор Ноевич, — опять вылез этот умник Рапопорт. — Накладочка выходит. Насколько я знаю, вертолеты этой серии — не грузовые, а штурмовые машины. Кроме пилота, в кабине может поместиться только один человек...

— Слушайте, Рапопорт! — рассердился я. — Мало того, что вы опоздали, вы еще и критиканствуете. Лучше бы подкинули идею для завтрашней первой полосы. Есть у вас предложения?

Критикан скорчил виноватую гримасу.

— Тогда не возникайте, — посоветовал я ему. — Значит так, Бортников, — обратился я к военному обозревателю, — срочно садитесь и пишите материал на завтра. И особо подчеркните, что за эти вертолетные игрушки деньги выкладываем мы, простые налогоплательщики... Теперь по поводу иллюстрации к материалу Глеба. Щербаков!

Митенька Щербаков, завотделом иллюстраций, тут же вскочил с места. Его сравнительно недавно взяли в штат и лишь две недели назад кооптировали в редколлегию. У Митеньки тоже было право голоса, но он пока стеснялся им пользоваться.

— У нас есть фотография этого «Белого Аллигатора»? — осведомился я.

Щербаков развел руками.

— А что есть?

— Есть фото вертолета Ка-50... «Черной Акулы», — пробормотал Митенька. — Они, наверное, похожи, только вот цвет...

— Значит, напечатаем негатив, — распорядился я. — Спасибо, Щербаков, садитесь. — Митенька остался стоять. — Да садитесь, я уже все у вас выяснил. Или вы сами желаете что-то сказать?

— Я тут... подумал... — неуверенным голосом сказал завотделом иллюстраций. — Я вдруг подумал...

Члены редколлегии, не сговариваясь, зааплодировали: впервые за две недели Щербаков решился внести предложение.

— Ну, смелее, смелее, — подбодрил я. — Инициатива у нас ненаказуема. В крайнем случае лишу вас премии.

— Мне тут на днях попалось... — Митенька все еще робел, запинался и делал большие паузы, — я тут нашел в наших папках хорошее художественное фото... Там главный корпус Центральной клинической больницы... деревья, облака... красиво... Давайте дадим на первую полосу, а?

— И какой же будет текст под фотографией? — улыбнулся я. Невинный лепет завотделом иллюстраций пробуждал воспоминания о безвозвратно ушедшей поре моего младенчества.

— Какой-нибудь такой текст... — замялся Щербаков. — Про здоровье Президента... Он ведь там лечится... иногда... Он может, допустим, заболеть...

Наиболее несдержанные члены редколлегии принялись громко хмыкать и переглядываться. Я строго погрозил им пальцем, вышел из-за стола, приблизился к Митеньке.

— Господин Щербаков, — произнес я, дружески похлопав большого младенца по плечу, — вы сколько времени у нас в штате?

— Три месяца и пять дней, — ответил Митенька, предчувствуя подвох.

— То-то и оно, — вздохнул я. — Да будет вам известно, что «Свободная газета» существовала и до вашего прихода. И о том, что Президент болен или даже при смерти, мы за последние два года писали уже раз десять, не меньше...

— Двенадцать раз. — Рапопорт, не выдержав, снова блеснул эрудицией. — Двенадцать. И дважды мы публиковали ту художественную фотографию ЦКБ с облаками. В декабре и в марте. Больше никаких сенсаций из этой темы не извлечешь, отработанный материал. Как говорят в Одессе, Митя, вчерашняя хохма — уже далеко не хохма.

22. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН

Комсомольская лахудра принесла стопку свежих рейтингов. Встала у стола, задорно выпячивая под платьем свои жалкие бугорки. На левом ее бугорке повис маленький одинокий вождь мирового пролетариата.

— Тебе чего, Царькова? — сухо поинтересовался я, видя, что она не спешит уходить.

— Ничего, товарищ Сыроежкин, — томно ответила лахудра. — Я так...

— Вот это правильно, — одобрил я. — Никогда ничего не проси у партии. Когда придет время, та сама тебе предложит и сама все даст... Ну, иди.

Слегка обиженная лахудра удалилась, тряся жиденькой косичкой с заплетенной красной лентой. Все эти комсомолки-доброволки, бесплатно работающие в штабе из одной любви к Великому Учению, были, как на подбор, плоскозады, криворуки и редкозубы. Все они изъявляли готовность хоть даром отдаться старшим товарищам при первых звуках «Интернационала», но члены ЦК отчего-то не торопились покушаться на честь младших соратниц и дружно пялили аполитичных валютных девок из моего казино. Странная вещь: чем невзрачней выглядели штабные мочалки, тем ближе к сердцу они воспринимали идеи, равенства и братства. Возможно, всемирная победа Зубатика связывалась у них с надеждой заполучить мужа по карточкам, в порядке одной справедливой очереди. Каждой лахудре хотелось бы, конечно, молодого Алена Делона в целлофановом пакете, перевязанном золотой тесемкой.

Будет вам Делон, про себя пообещал я. Уже летит из самого Парижу.

Я с трудом дождался, пока закроется дверь за томной Царьковой, и подошел к шкафу с трудами классиков марксизма. Нижняя секция скрывала большой вместительный холодильник, где наш генсек обычно морозил свои целебные ягоды, а я — пиво. Сейчас здесь было одно только пиво, в бутылках и в жестяных банках. Выбрав наугад полулитровую банку «Монарха», я возвратился к столу и начал просматривать рейтинги.

Умники из службы профессора Виноградова драли за свои опросы кругленькие баксы, зато делали работу красиво, в цвете. Синие столбики на таблицах означали избирателей Президента, бодрые красненькие — наших сторонников, а зеленые пока болтались, как дерьмо в проруби. То ли они намеревались поддерживать Генерала, то ли просто не определились, голосовать им вообще или махнуть всей семьей на рыбалку. Из-за этих раздолбаев баксовой расцветки вся картина постоянно менялась. Временами мне казалось, что точно лидирует Зубатик, временами — что у Президента есть шанс на выигрыш уже в первом туре, а на двух-трех таблицах зелень забивала все остальные цвета. Впрочем, на глазок синих было побольше.

Все-таки зря наш генсек выбрал себе докторскую по социологии, с досадой подумал я, отхлебывая пиво. Хитрая приблизительная наука, ничем не лучше философии. Надо мне было купить ему диссертацию по математике. Дважды два — всегда четыре, независимо от того, какая моча послезавтра ударит в голову избирателю.

Отложив рейтинги и опустевшую банку, я хотел снова включить телевизор, да передумал. После того, как Зубатик в теленовостях отплясывал вместе с бухими колхозниками, у меня надолго пропало всякое желание глядеть на экран. Лучше что-нибудь поспокойнее, наподобие западного радио. Давно я не слушал вражьих голосов.

Я выдвинул из-под кресла приемник, нырнул в эфир и стал настраиваться на волну любимой зарубежной радиостанции. Господа диссиденты так привыкли за деньги американского Конгресса подкусывать наши власти, что, когда режим сменился в их пользу, они все равно по привычке продолжили это увлекательное занятие — и за меньшие, кстати, бабки. Кроме того, их пронырливые радиорепортеры о многих вещах узнавали быстрее других. Так что наша партийная печать теперь нередко пользовалась чужими сводками с комментариями, убирая из них только явные диссидентские закидоны вроде прав человека.

Нужная волна отыскалась довольно быстро. Я подкрутил ручку настройки, прибавил громкости. Сквозь шум и треск атмосферных помех прорезался чистый голос диктора.

— ... А теперь — новости в подробном изложении, — послышалось из динамика. — За два дня до президентских выборов в России все три основных кандидата стараются увеличить свой электорат. Как сообщил корреспондент нашего московского бюро Борис Филимонов, сегодня представитель от левой оппозиции Товарищ Зубатов весьма нетривиальным способом попытался привлечь на свою сторону еврейских интеллектуалов — влиятельную часть научного, культурного и предпринимательского истеблишмента. Российское телевидение показало, как после брифинга в колхозе «Заря» Товарищ Зубатов лично выступил перед аграриями с исполнением танца «Семь-сорок». Не секрет, что в массовом сознании «Семь-сорок» так же прочно увязывается с еврейским менталитетом, как танец зирк — с чеченским, гопак — с украинским, полька — с польским, менуэт...

Несколько минут я терпеливо выслушивал перечисление танцев народов мира, попутно раздумывая над тем, кто же здесь больший идиот. Устроитель колхозных плясок под любимую музычку сионских мудрецов? Наш дорогой генсек, которому не следовало запивать ранние сливы водкой «Astafyeff»? Или все-таки мудак из московского бюро зарубежной радиостанции, способный выдать такой мудацкий комментарий? Все одинаково хороши, в конце концов понял я. Страна недоумков, кочерыжка к кочерыжке. Потому-то у Зубатика в этой стране предпочтительные шансы на победу. Если, конечно, конкуренты не перехватят у нас лозунги, так обожаемые здешними идиотами.

Я подумал — и словно накликал беду. Полюбовно расставшись с танцами и Зубатиком, заграничное радио принялось месить Президента.

— ... рецидив имперского мышления, — строгим голосом поведал мне диктор. — Как мы уже сообщали в краткой сводке новостей, встреча главы российского государства с премьер-министром Украины неожиданно оказалась сокращена на двадцать шесть минут. Кремлевская пресс-служба пока никак не комментирует этот факт. Однако независимые аналитики всерьез полагают, что данный инцидент может быть напрямую связан с ужесточением позиции российского Президента по проблемам Крыма. Последнее время позиция Кремля в этом вопросе была относительно взвешенной и конструктивной. Но, принимая во внимание настроения электората левой ориентации, Кремль мог перед самыми выборами разыграть так называемую «украинскую карту», чтобы привлечь на свою сторону немалое количество...

— Ворюги, мать вашу!.. — злобно выругался я в радиоприемник. — Кидалы, гоп-стопщики позорные, на ходу подметки режут!

Борьба с хохляцким империализмом всегда была самой сильной идеей именно нашего кандидата и никакого другого. Когда Зубатик ораторствовал в Думе о проклятых чубатых желто-сине-жупанниках из Киева, в нем просыпалось подлинное вдохновение. Словно хватанув шестидесятиградусной горилки с перцем, генсек сразу же становился крутым народным трибуном, способным говорить без подготовки, темы, регламента и даже без шпаргалки. Здесь Зубатик был орел. Географические названия, даты, имена Мазепы, Петлюры, Бандеры выстреливались у него изо рта со скоростью пулеметной очереди и поражали присутствующих наповал. В такие минуты вдохновение всегда несло нашего Летучего Голландца в нужном направлении и не сажало, как обычно, на рифы. «Этот Рух!.. — надсаживался Зубатик, выбрасывая вперед руку аж до первого ряда. — Эти незаможные незалежники!.. Эти мелкодержавные националисты!.. Эти рыцари сала, галушек и шкварок, недостойные наследники Ярослава Мудрого и Платона Кречета!..» Мало кто знал, что под Симферополем, у родного дяди генсека Ивана Никитича Зубатова был когда-то вишневый сад, еще в незапамятные времена проданный украинскому куркулю и тогда же вырубленный под корень. Сильные детские воспоминания о поспевших вишнях в саду у дяди Вани делали Зубатика незаменимым борцом за национально-территориальные интересы...

Теперь же наши главные козыри нагло выхватывают из рук президентские стратеги. Небольшая показательная грызня Москвы с Киевом запросто может переманить на сторону власти миллион-другой избирателей! Народ — лох, его кинуть — как плюнуть. Покажи избирателю пальчик, другой, третий — он и пойдет за тобой на веревочке. И будет идти даже после того, как ты сложишь свои пальцы в дулю.

— ... что касается третьего кандидата на пост президента, то Генерал завершает сегодня свою агитационную поездку по Северному Кавказу. Как передает из Кара-Юрта наш собственный корреспондент Рафик Аборигян...

Радио перешло к подробностям кавказских гастролей Генерала. Но я больше не вслушивался в эту дребедень — я уже набирал номер зубатовского мобильного телефона.

Промедление смерти подобно, думал я, барабаня по кнопкам. Зубатику никак нельзя опоздать на дебаты в «Останкино», хоть зарежься. Надо доказать всей России, кто болеет за народные интересы, а кто так, еле-еле прикидывается. И пусть в экономике все кандидаты барахтаются одинаково плохо, зато уж по Крыму наш молодец искренне переорет любого. Дядин вишневый садик — секретное оружие партии, самого большого калибра.

Ждать не пришлось: я соединился по сотовому с первой же попытки.

— Эт-то кто-о? — поплыл из трубки неуверенный голос охранника Иванова. Или Матвеева, черт их разберет.

— За идиотские вопросы буду штрафовать! — прошипел я. — Считай, двадцатки ты уже недосчитался... Где генеральный?

— Виноват, товарищ Сыроежкин! — сразу же протрезвел не то Иванов, не то Матвеев. — Они покушать сели, товарищ Сыроежкин! Сию секундочку позову, товарищ Сыроежкин!

Озабоченный голос Зубатика довольно быстро возник в трубке.

— Гармонист так и не признался в диверсии, — сквозь мерное чавканье объявил генсек. — Мои парни пытались его расколоть, но он — ни в какую. Уверяет, будто ничего, кроме русских народных и гимна Советского Союза, вообще играть не умеет... И гармонист-то вроде наш, не похож на провокатора. Тридцать лет в партии, водку нормально пьет... А, может, ты ослышался? Может, я все-таки плясал «Калинку»? Я ведь хотел плясать «Калинку», честное сло...

— Теперь уже всем начхать, чего ты там хотел! — перебил его я. — Весь мир уже знает, что ты заигрываешь с сионистами... Но сейчас есть дела поважнее. Немедленно возвращайтесь, надо заново готовиться к прямому эфиру. Садитесь в машину, и по газам.

— Я не могу немедленно, — поспешно возразил Зубатик. — У нас еще не вся программа выполнена, из-за гармониста задержались... Я ведь тебе уже объяснял: местные мичуринцы вывели новый сорт сливы и назвали моим именем. «Зубатовская ранняя», представляешь? Через полчаса начнется презентация в клубе, потом еще один митинг, ансамбль народной песни...

Генсек был неисправим. Иногда мне хотелось его убить.

— Бросай презентацию, к черту народные песни! — отрезал я. Я сдерживался из последних сил, чтобы не назвать генсека словом, которого он заслуживает. — Пока ты жрешь в колхозе ягодки, Президент хавает наши идеи. По слухам, он уже для вида поцапался с самостийниками...

— То есть как «бросай»? — окрысился Зубатик. — Колхозники, можно сказать, проявили уважение к нашему делу и лично ко...