Помоги проекту - поделись книгой:
Царь и его клика готовили расправу с петербургскими рабочими. А. М. Горький и другие представители русской культуры прилагали все силы, чтобы предотвратить кровавые события 9 января 1905 г. Рабочий класс России ответил бурей возмущения на расстрел мирной демонстрации, поднялся на открытую борьбу против самодержавия. Прогрессивная интеллигенция выразила свой гневный протест против действий царизма. На нее обрушились репрессии. Горький был посажен в Петропавловскую крепость, Римский- Корсаков изгнан из консерватории; в знак солидарности с ним из нее ушли Глазунов и Лядов. Демонстративно выходит из Академии художеств В. А. Серов. Этими событиями открывается книга профессора доктора исторических наук Л. К. Ермана.
Автор на огромном документальном материале раскрывает роль разных слоев интеллигенции на основных этапах первой русской революции, обобщает опыт работы пролетариата и его партии среди демократической интеллигенции, рассказывает о том, как интеллигенция, преодолевая свои колебания и сомнения, втягивалась в автивную революционную борьбу.
Много места в книге отведено художественной интеллигенции. Автор характеризует политические настроения и художественное творчество в годы революции выдающихся деятелей русской культуры: А. М. Горького, Л. Н. Толстого, В. Г. Короленко, А. А. Блока, В. Я. Брюсова, Л. Н. Андреева, Н. А. Римского-Корсакова, Ф. И. Шаляпина, Л. В. Собинова, М. Н. Ермоловой, В. Ф. Комиссаржевской, К. С. Станиславского, И. Е. Репина, В. И. Сурикова и многих других.
Предварительные заказы на эту книгу следует присылать по адресу:
Москва. Центр, Б. Черкасский пер., 2/10, магазин ч<Книга — почтой» конторы «Академкнига» или в ближайший магазин «Академкнига».
Адреса магазинов «Академкнига»:
Москва, ул. Горького, 8 (магазин № 1);
Москва, ул. Вавилова, 55/5 (магазин N° 2); Ленинград, Д-120, Литейный проспект, 57; Свердловск, ул. Белинского, 71-в;
Новосибирск, Красный проспект, 51;
Киев, ул. Ленина, 42;
Харьков, Уфимский пер., 4/6;
Алма-Ата, ул. Фурманова, 139;
Ташкент, ул. Карла Маркса, 29;
Ташкент, ул. Шота Руставели, 43;
Баку, ул. Джапаридзе, 13;
Уфа, 55, Проспект Октября, 129.
NGKdVtl
АКАДЕМИЯ НАУК СССР ИНСТИТУТ ИСТОРИИ
А. Я. Аврех
ЦАРИЗМ
И ТРЕТЬЕИЮНЬСКАЯ СИСТЕМА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» Москва 1966
РЕАКЦИЯ*
Столыпинский террор. Когда сраженный буревестник революции упал на землю, на добычу вылетели совы реакции. Прогнивший насквозь царский режим, воплощение застоя и деспотизма, защищал свое существование свойственными ему подло-жестокими, варварскими средствами.
Повальному обыску была подвергнута вся страна. Обыскивали железнодорожные поезда, церкви, школы, университеты, земства и даже суды и психиатрические больницы
В Козловской тюрьме арестованных крестьян избивали нагайками и железными прутьями; приводили в сознание холодной водой и снова били. В харьковской тюрьме на арестантов надевали смирительные рубашки, а затем били кулаками, топтали ногами. Севастопольские тюремщики за малейшую провинность секли розгами. Акатуйская каторжная тюрьма прославилась избиениями политических заключенных. Начальник тюрьмы просил официального разрешения сечь политических t розгами. В Риге аресто- [368][369]
ванйых били плетьми, посыпали раны солью, вырывалй волосы, топтали ногами, тушили о тело папиросы, кормили селедкой и не давали пить. Пытали в Астрахани, Одессе, Кременчуге, Пинске, Казани, Вятке. Во время допроса одному из заключенных заткнули рот прокламациями, приговаривая при этом: «Почитай-ка теперь свои прокламаций» [370].
Суд повсеместно был низведен до уровня столыпинской военно-полевой юстиции. В судах разыгрывались такие драмы, что рыдала публика, ко всему привыкшие защитники падали в обморок. Приговоры объявлялись под нечеловеческие вопли невинно осужденных. Приговаривали к смерти несовершеннолетних, казнили беременных женщин. Один малолетний гимназист перед казнью лишился; чувств, и петля была накинута на обморочного. Те, кто избегал пули или веревки, погибали в тюрьмах. *
К началу 1908 г. в тюрьмах находилось более 200 тыс.; человек — вдвое больше, чем было тюремных мест. Арестантов косил сыпной тиф[371].
Смертные приговоры и смертные казни стали повсе-| дневностью — «бытовым явлением», по крылатому выражению В. Г. Короленко. !
Действия царизма вызывали негодование широких народных масс Европы, передовой интеллигенции. Английскому и французскому правительствам приходилось оправдываться даже перед самыми умеренными кругами* шокированными открытым союзом респектабельных «демократий» с режимом средневекового палачества. Русский посол в Лондоне для ориентации и организации контрпропаганды, в связи с предстоявшим летом 1909 г. визитом в Англию царя и думской делегации, затребовал у Министерства иностранных дел сведения о количестве смертных приговоров и казней, которые и были ему незамедлительно высланы аккуратно размеченными по годам (начиная с 1904 г.) и под конец — даже по месяцам (за 1909 г.) [372].
С июля 1904 г. по июль 1909 г. пострадавших от всякого рода репрессий, начиная от простого обыска и кончая намыленной веревкой, было не менее 1,5 млн. человек. Вместе с семьями эта цифра увеличивается до нескольких миллионов [373]. 1909 год был кульминационным. В последующие годы волна репрессий несколько спадает. Тем не менее тюрем по-прежнему не хватало, строили новые, очищали место от уголовной мелкоты для новых партий политических заключенных.
Подверглись разгрому многочисленные демократические организации и союзы, возникшие в годы революции. Полностью исчезли крестьянские организации. От студенческих и интеллигентских союзов остались жалкие обломки.
С особой яростью обрушился царизм на рабочий класс и его партию. Наступили тяжелые годы беспрерывных провалов, недостатка сил, разрозненных действий. Немногие уцелевшие и вновь возникавшие профессиональные союзы преследовались и закрывались. С 1906 по 1912 г. было закрыто свыше 600 союзов и примерно столько же получили отказ в регистрации. За короткий% срок были уничтожены 978 газет и журналов, 174 органа оштрафованы на общую сумму 112 тыс. руб. Свыше тысячи редакторов привлекались к судебной ответственности[374].
Неистовствовала «черная сотня». Субсидируемые правительством черносотенно-монархические организации призывали к еврейским погромам, убивали революционеров, насаждали атмосферу страха и доносов. Десятки черносотенных газет и журналов вели бешеную антисемитскую кампанию, травили «инородца», требовали новых репрессий. Черносотенцам покровительствовали «сферы». Сам царь нацепил на себя и на наследника значки «Союза русского народа» и послал приветственную телеграмму его главарю А. И. Дубровину с выражением благодарности и признанием заслуг.
С черносотенцами сомкнулась господствующая православная церковь. Следуя приказам архиереев и консисторий, «батюшки» вступали в «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», возглавляли их местные отделы, произносили с церковных амвонов погромные проповеди. В огромных количествах стала издаваться «народная» церковная литература, где призывы к обскурантизму перемежались с псевдодемократической демагогией.
Страна управлялась на основе Положения об усиленной и чрезвычайной охране, которое наделяло местную администрацию огромными правами, позволяя ей издавать обязательные постановления, имевшие фактически силу закона. В результате многие местности и губернии превратились в настоящие сатрапии и имена ряда губернаторов и градоначальников сделались нарицательными.
Ялтинский градоначальник генерал-майор Думбадзе издал приказ, требовавший выбирать во II Государственную думу только «истинно-русских людей» вместо «христопродавцев» — бывших депутатов I Думы. Он приказал сжечь дом некоего Новикова, с балкона которого, как ему показалось, была брошена в него бомба, не разрешив при этом квартирантам вынести свое имущество. Год спустя Думбадзе разразился новым приказом. В нем он обязал «беспощадно наказывать» хозяев, которые впустят к себе «злодеев-врагов», а их дома грозил, «наподобие дома Новикова, уничтожить без остатка» [375].
Даже октябристы вынуждены были сделать в Думе запрос о Думбадзе. В запросе рассказывалось о том, как ялтинский правитель выслал 72-летнего тайного советника за отказ подписаться на ч!ерносотенные издания, избил психически больного арестанта, другого арестанта приказал пороть, «пока не сознается», в результате чего истязуемый, не выдержав мучений, облил себя керосином и сжег. Цитировались некоторые из выражений Думбадзе: «я тебя выпорю, мерзавец», «запру в тюрьму», «законов таких не потерплю» и т. д. На этот запрос Думбадзе ответил: «Поступать буду всегда и впредь, как поступаю теперь и поступал раньше» [376]. Газеты пестрели заголовками: «Времен думбадзевских и покоренья Крыма», «Из Дум- бадзии» и т. п. и одновременно сообщали о «высочайшей благодарности» генералу Думбадзе за «отличный порядок» в Ялте и окрестностях во время пребывания там царской семьи [377].
Не менее прославился одесский градоначальник Толмачев. Одесса была отдана им во власть черносотенцев. Победа их на выборах в городскую думу была обеспечена
нанятыми крючниками. Доставленные на автомобилях к зданию думы, где происходили выборы, они силой заставляли избирателей отдавать свои голоса за черносотенных кандидатов. Банды «союзников» громили редакции неугодных газет, избивали сотрудников, в том числе и женщин. В наказание за сообщение об учиненных разгромах Толмачев заставил эти газеты восхвалять на своих страницах деятельность «Союза русского народа» [378][379]. О том, что творилось в Одессе, газеты сообщали под заголовками: «Толмачевская Одесса», «В толмачевском воеводстве», «Эдикты ген. Толмачева» и т. п. Два запроса о Толмачеве в Думе были так же безрезультатны, как и запрос о его ялтинском коллеге.
Наиболее мрачную картину представляла собой деятельность нижегородского губернатора А. Н. Хвостова. Особенно он отличился во время избирательной кампании в IV Думу. С помощью фиктивных цензов, священников и полиции от Нижегородской губернии прошли в Думу исключительно губернаторские ставленники. Один из друзей Хвостова позже дал ему следующую характеристику: «Бывший нижегородский сатрап. Ест людей живьем... 100 сантиметров в окружности, 8 пудов веса» п.
Достойными соратниками Думбадзе, Толмачева и Хвостова были костромской губернатор Веретенников, тамбовский губернатор Муратов и многие другие.
Даже ко всему привыкший российский обыватель в изумлении восклицал: «Какое же сравнение! При Плеве много лучше было» [380].
«Вехи». Но одних репрессий, чтобы задушить революцию, было мало: спустя полгода после того, как Плеве был убит, в стране началась революция, которую он пытался задушить в зародыше самыми свирепыми полицейскими мерами. Под свинцовым дождем репрессий зреют только семена ненависти и становится нестерпимой жажда расплаты. Реакция могла прочно утвердиться лишь в том случае, если бы из сознания масс удалось вытравить память о революции и добиться их примирения с понесенным поражением. Требовалось, чтобы контрреволюция восторжествовала также идейно. Но идейный арсенал царизма, бедный и грубый, потерявший кредит в глазах народа за годы революции, не годился для идеологического обоснования реакции. За решение этой задачи взялись владельцы более тонких идейных средств — теоретики и вожди контрреволюционного либерализма.
В 1909 г. группой «известных,— по выражению В. И. Ленина,— депутатов, известных ренегатов, известных кадетов...» [381] был выпущен сборник статей под общим названием «Вехи», который В. И. Ленин назвал «
Формально темой «Вех» были «грехи» русской интеллигенции; в действительности их авторы решили устроить суд над русской революцией, опорочить ее и доказать полную несостоятельность идей, целей, традиций русского освободительного движения.
Исходной посылкой «Вех» являлась мысль, что самый ошибочный путь — это путь революции. Он не только не ведет к достижению политической свободы и к социальным преобразованиям, но, наоборот, наносит им величайший вред. Суть дела не в том, писал П. Б. Струве, «как делали революцию, а в том, что ее вообще делали». «Обычно после революции и ее победы,— писал он в другом месте,— торжествует реакция в той или иной форме». В подтверждение он ссылался на историю. Низы, поднявшись в ожесточенном бунте против государства в начале XVII в., «только увеличили свое собственное закрепощение и социальную силу „господ"». Пугачев своими «воровскими» методами борьбы против государства погубил «дело крестьянского освобождения». Наследником этих «воровских» методов стала русская революционная интеллигенция [384].
«Вехи» яростно обрушиваются на марксистское учение о классовой борьбе, ясно отдавая себе отчет в том, что это краеугольный камень, на котором зиждется все здание демократической и социалистической идеологии и практики, источник всех бед и разочарований либерализма в его борьбе с рабочим классом за гегемонию в освободительном движении. С исключительной настойчивостью П. Б. Струве, Н. А. Бердяев, Б. А. Кистяковский и др. стремятся доказать несостоятельность тезиса о том, что изменение «внешних» условий жизни общества, под которым разумеется революционное ниспровержение общества, построенного на эксплуатации и угнетении, приводит к достижению поставленной цели — к всеобщему благу.
«Основная философема социализма, идейный стержень, на котором он держится как мировоззрение,— писал Струве,— есть положение о коренной зависимости добра и зла в человеке от внешних условий». Она объявляется им примитивной и ненаучной. Эта «примитивность» доказывается низкой клеветой на социализм, который выдается «Вехами» за мировоззрение, «где идея производства вытеснена идеей распределения». Из двух основных средств социального приобретения материальных и духовных благ — распределения и производства — интеллигенция якобы «признает исключительно первое». Сконструированная Струве несложная «религия социализма» сводится к идее перераспределения отнятых богатств. Социализм «стремится превратить всех людей в „рабочих"..., свести к минимуму высшие потребности» личности и общества «во имя всеобщего равенства» [385].
«Вехи» издеваются над «человеколюбием» революционной интеллигенции. Веховцев выводит из себя, что «символ веры русского интеллигента есть благо народа». Они бичуют интеллигента за то, что «его бог есть народ, его единственная цель есть счастье большинства. Им ненавистен этот «культ материальной пользы большинства», «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу...» [386].
С. Н. Булгаков в статье, названной «Героизм и народничество», задался целью развенчать такие качества, которые всегда у всех народов служили образцом для подражания. Героизм революционной молодежи он объявляет лжегероизмом. Он осуждает «одержимость» революционеров, их «фанатизм», «пресловутую принципиальность», «экзальтированность», «авантюризм» и т. д. «...Пафос революции,— утверждает автор,— есть ненависть и разрушение». Революционеры, доказывал С. Л. Франк, оказались в «духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и разнузданными любителями полового разврата» [387].
По мнению А. С. Изгоева, уход в революцию студенческой молодежи объясняется главным образом ее нежеланием серьезно работать и учиться. «Русская молодежь,— писал он,— мало и плохо учится», обладает слабой культурой, для нее характерны «нравственное разгильдяйство» и «привычка к фразерству» [388].
«,,Вехи“ — по выражению В. И. Ленина,— сплошной поток реакционных помоев, вылитых на демократию» [389].
«Задача реакции— писал В. И. Ленин еще за два года до выхода „Вех“,— заставить население забыть те формы борьбы, формы организации, те идеи, те лозунги, которые в таком богатстве и разнообразии рождала революционная эпоха». Так поступила английская реакция по отношению к чартизму, немецкая — к революции 1848 г., французская — к Великой французской революции. Для того чтобы отвратить народ и его передовые слои от революции, ее надо скомпрометировать. И именно поэтому «герои контрреволюции, особенно из вчерашних „демократов" вроде Струве, Милюкова, Кизеветтера и tutti quanti соперничают друг с другом в подлом оплевывании революционных традиций русской революции... Создалось уже громадное течение, называющее себя
«Вехи» показали всю мору либерального ренегатства, лицемерия и клеветы, выдавая политический и моральный распад мелкобуржуазных и либеральных попутчиков революции за несостоятельность революции вообще. Авторы сборника стремились утвердить у революционной интеллигенции чувство неполноценности и полной якобы оторванности ее от народа. Народ ненавидит интеллигенцию, она чужда ему, уверял М. О. Гершензон. В качестве вывода следовала ставшая геростратовски знаменитой фраза: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом,— бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [391].
«Вехи» демонстративно отказываются учитывать программные и тактические различия революционных течений и партий, считая их несущественными по сравнению с тем, что их объединяет. Они все рассматриваются как «народничество». Даже марксизм объявляется полностью растворившимся в нем.
«Что для либерала,— писал В. И. Ленин,— стирается различие м>ежду народничеством и марксизмом,— это не случайно, а неизбежно, оно не „фортель" литератора (прекрасно знающего эти различия), а закономерное выражение современной сущности либерализма. Ибо в
дальнейшие цели, виды и перспективы, открывающиеся на почве осуществленной демократии» [392].
Однако ненависть «Вех» к революционному марксизму была так велика, что принятый метод его третирования до конца не выдерживался. Революционному марксизму «Вехи» противопоставляют ревизионистские идеи Э. Бернштейна, соглашаясь, в частности, с его формулой «движение—все, конечная цель —ничто». Они восхваляют «экономистов» и ликвидаторов как «настоящих» социалистов, обвиняя большевиков в анархизме, мелкобуржуазности и отходе от марксизма. Резкое недовольство вызвали у «Вех» организационные принципы большевизма, царящая у большевиков дисциплина. Особенно восстают они против идеи диктатуры пролетариата и вооруженного восстания [393].
«Вехи» потребовали от демократической интеллигенции перехода к «новому сознанию», к которому можно «перейти лишь через покаяние и самообличение», отказа от материализма и атеизма на почве «синтеза знания и веры». Взамен героизма предлагалось «христианское подвижничество». Нести послушание должны были все: врач, инженер, профессор, политический деятель, фабрикант, рабочий. Призывы к «покаянию», возвращению к церкви, «религиозному оздоровлению» и «религиозному гуманизму» рассыпаны на страницах «Вех» в огромном количестве. Цель этих призывов не скрывалась. «Религиозность,— писал Франк,— несовместима с признанием абсолютного значения за земными, человеческими интересами, с нигилистическим и утилитаристическим поклонением внешним жизненным благам». «Религиозная идея,—доказывал в свою очередь Струве,— способна смягчить... жесткость и жестокость» крайнего политического радикализма [394].
Однако проповедь отвращения к «внешним жизненным благам» удивительным образом уживалась на страницах «Вех» с самым грубым, пошло-мещанским культом личного благополучия, волчьего эгоизма и наслаждения жизнью, который они противопоставили общественным идеалам. «Эгоизм, самоутверждение — великая сила,— вещали „Вехи",—именно она делает западную буржуазию могучим бессознательным орудием божьего дела на зем
ле». Высмеивался «странный аскетизм» революционной молодежи, ее нежелание «эгоистически» радоваться жизни, наслаждаться «свободно ее утехами». Выдвигалось требование покончить с «деспотическим» предрассудком, что «думать о своей личности — эгоизм, непристойность...» [395].
Обращение к «здоровому эгоизму» было не чем иным, как призывом к революционной молодежи отказаться от политики, которая должна являться уделом «взрослых», ве- ховски-благоразумных, либеральных политиканов, знающих, что такое «политический реализм», «историческая терпеливость» и т. п. Пожалуй, самым ненавистным для «Вех» было то, что во главе революционного движения стояла преимущественно молодежь. «Духовная пэдо- к р а т и я,— писал Булгаков, придумавший этот термин, который означал у него господство детей,— есть величайшее зло нашего общества...» Его приводила в неистовство «противоестественная гегемония учащейся молодеяш» в революции. Раньше, как более тонко и вкрадчиво писал Изгоев, студенты были чуть ли не единственной группой образованных людей, боровшихся с правительством. Но «теперь со студенчества эта непосильная для его молодых плеч задача снята, и общество требует от него другого: знаний, работоспособности, нравственной выдержки» [396].
В качестве исходного пункта политической программы и тактики контрреволюционного либерализма «Вехи» открыто провозгласили приспособление к царизму и реакции. Лозунг социал-демократов о свержении монархии, доказывал Струве, является «бездонным легкомыслием». Революционная интеллигенция «неделовита, легкомысленна в политике», не понимает, что политику нельзя сводить к борьбе классов. Сводить же ее надо к компромиссу — таков центральный лозунг «Вех». Современное конституционное государство, писал Кистяковский, основано на социальном, политическом и правовом компромиссе, устраивающем все классы и партии, в том числе и социалистов. Именно «это и позволяет социалистам, несмотря на принципиальное отрицание конституционного государства как буржуазного, сравнительно легко с ним уживаться и, участвуя в парламентской деятельности, пользоваться им как средством». Все прежние лозунги и средства борьбы русской революционной интеллигенции после манифеста 17 октября, ставшего «порогом новой русской истории», должны быть оставлены[397][398].
С появлением «Вех» поворот либеральной буржуазии к контрреволюции, распад и развал среди попутчиков революции получили идейное обоснование и программу. Ренегатство было объявлено политическим прозрением, подлое и трусливое приспособление к реакции — подлинным мужеством. Веховцы, писал В. И. Ленин, не просто
«Успокоение». Царизм и сплотившиеся вокруг него имущие классы, казалось, добились своей цели. В стране воцарилось «успокоение». Стачечное движение резко пошло на убыль, число стачечников в 1910 г. по сравнению с 1905 г. уменьшилось в десятки раз. Повсюду предприниматели пытались отнять у рабочих завоевания 1905 года. Крестьянство, обессиленное изъятиями «аграрников», лишившись своих организаций, молчало. В деревне хозяйничал земский начальник, туда проникала только черносотенная литература. Массы находились в состоянии уныния, подавленности, испытывали чувство собственного бессилия. Мелкобуржуазные партии и организации эсеров, народных социалистов, меньшевиков и др. пришли к полному развалу, распались на отдельные группы и течения. Большевики переживали тяжелый кризис, связанный с разгромом организаций, появлением таких антимарксистских течений, как «отзовизм», «богостроительство», эмпириокритицизм, разрушительной работой ликвидаторов. Процветала провокация. Пульс общественной жизни едва бился.
На этом фоне неистовствовала упадочническая литература. Смерть, распад, предательство, эротомания, индивидуализм стали ео ведущими темами. Либеральные публицисты издевались над тем, как в 1905 г. «ломали шапку перед его величеством пролетариатом». Д. С. Мережковский писал о «грядущем хаме», имея в виду победу революции. М. П. Арцыбашев в своих романах призывал к разврату и самоубийству во имя «свободы личности». Поэт Игорь Северянин воспевал ницшеанское «я». Проповедовался уход от действительности, мир символов объявлялся единственной заслуживающей внимания ценностью.
Почти все литературные «измы» того времени (символизм, акмеизм и пр.) сознательно или бессознательно делали одно дело: разрушали веру в человека, уничтожали исторический оптимизм, сеяли семена неверия и отчаяния. И это принесло свои плоды. Самоубийство среди молодежи стало модой. «Большая пресса» отводила много места вопросу о существовании «клуба самоубийц», задачей которого являлось содействие желающим отправиться на тот свет. Разложение принимало самые уродливые формы.
Могло показаться, что могильный «покой» воцарился в стране на долгие годы и контрреволюция восторжествовала. Но революция не была убита. Ее уроки глубоко запали в сознание масс и усваивались ими. Над обобщением ее опыта трудились идеологи пролетариата. Однако у революции, как известно, учатся не только революционные, но и контрреволюционные классы. Урок 1905—1907 гг. заставил царизм усвоить ту истину, что одних негативных средств для предотвращения новой революции недостаточно. Необходимо было попытаться решить задачи, поставленные революцией, и царизм встал на этот путь, добиваясь их решения «сверху», контрреволюционным, «бисмар- ковским» методом, в интересах крепостников-помещиков и верхов буржуазии. Орудием для этого он избрал политику аграрного и думского бонапартизма. Первый нашел выражение в знаменитом указе 9 ноября 1906 г., второй — в создании так называемой третьеиюньской системы, исходной предпосылкой которой стал государственный переворот 3 июня 1907 г.
ТРЕТЬЕИЮНЬСКИЙ БЛОК
Третьеиюньский государственный переворот. Суть третьеиюньского государственного переворота состояла в замене избирательного закона 11 декабря 1905 г. избирательным законом 3 июня 1907 г. Он был издан в нарушение манифеста 17 октября 1905 г. и Основных законов 1906 г., торжественно провозгласивших, что «никакой закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы...» В противовес этому в манифесте 3 июня утверждалось, что только царю принадлежит право изменять избирательный закон — «отменить оный и заменить его новым». Именно поэтому данный акт царизма, совершенный одновременно с роспуском II Думы, был расценен современниками и вошел в историю как государственный переворот.
Новый избирательный закон коренным образом перераспределял число выборщиков в пользу помещиков и крупной буржуазии за счет демократии — рабочего класса и крестьянства в первую очередь. Рабочие потеряли около половины выборщиков, крестьяне — больше половины (56%). На их долю приходилось около четверти всех выборщиков, в то время как помещики, составлявшие ничтожную часть населения страны, получили половину их общего числа (49,4%). Количество городов с прямым представительством сократилось с 26 до пяти (Петербург, Москва, Рига, Киев, Одесса). Только в шести губерниях (Пеле
тербургской, Московской, Владимирской, Костромской. Харьковской и Екатеринославской) рабочие получили право посылать в Думу по одному депутату. Число обязательных крестьянских депутатов равнялось 53 — по одному от каждой из 53 губерний европейской части России. Выбирались онЬ, как и рабочие депутаты, губернскими собраниями выборщиков, в большинстве которых преобладали представители землевладельческой, т. е. помещичьей, и первой городской, т. е. крупнобуржуазной, курий. Резко сокращалось представительство национальных окраин. Все народы Средней Азии, Якутской области, кочевники Астраханской и Ставропольской губерний и нерусские народности Забайкалья вообще лишались представительства в Думу. Кавказу из 29 мест было оставлено 10, Польша вместо 37 теперь посылала 14 депутатов. В целом число депутатов Думы сокращалось с 524 до 442.
Все антидемократические черты старого закона — многостепенность выборов, лишение избирательных прав женщин, военнослужащих, имущественный и другие цензы — разумеется, сохранились. Всего избирательным правом пользовалось не более 15% населения. Даже царь и его министры окрестили новый избирательный закон «бесстыжим».
Поводом к разгону II Думы послужило обвинение социал-демократической фракции в подготовке вооруженного переворота. На основании этого обвинения Столыпин потребовал от Думы устранения 55 социал-демократических депутатов (всего с.-д. фракция насчитывала 65 человек) и санкции на немедленный арест 16 из них. Провокация была настолько грубой и явной, что тут же была разоблачена прессой. Не дожидаясь ответа от Думы, Столыпин разогнал ее и арестовал социал-демократическую фракцию.
Вдохновителем третьеиюньского государственного переворота был Совет объединенного дворянства, который с самого начала своего возникновения в 1906 г. стал играть по отношению ко всем другим черносотенно-монархическим организациям и партиям роль руководящего идейного центра. По форме Совет представлял собой объединение 32 (позже 37) губернских дворянских обществ. На деле это была настоящая политическая партия крепостников- помещиков со своим центральным комитетом (Постоянный
2 А. Я. Аврех
совет объединенных дворянских обществ), регулярными съездами, программой, партийной кассой и т. д. Организация, благодаря тому, что в нее входили многие дворяне, занимавшие видные посты, имевшие обширные связи при дворе, в правительстве, Государственном совете и т. д., оказывала огромное влияние на всю политику правительства, особенно в критические для контрреволюции 1906— 1907 гг. Первый председатель Постоянного совета (до 1912 г.) граф А. А. Бобринский, ярый реакционер, крупнейший землевладелец и сахарозаводчик, имел возможность излагать взгляды «объединенных дворян» непосредственно царю во время аудиенций, которые обычно испрашивались для преподнесения «трудов» очередного дворянского съезда «обожаемому монарху».
V Совет объединенного дворянства не только потребовал отмены закона И декабря 1905 г., но и разработал основные принципы нового избирательного закона, и именно они были реализованы правительством в законе 3 июня.
Поделиться книгой: