Архангелы и шакалы

Казимир Дзевановский

Архангелы и шакалы

(Репортаж накануне потопа)

Предисловие

Упоминания о древностях долины Нила неизменно вызывают представления о пирамидах, храмах, сфинксах, обелисках, гробницах, саркофагах, мумиях – словом, всех тех памятниках, которые создавались на века и дошли до нас от времен фараонов.

Но под слоем песка погребены не только следы деятельности десятков и сотен поколений народа, создавшего великую цивилизацию древности – культуру древнего Египта. Их потомки, одними из первых воспринявшие христианство, в которое они привнесли многие мифы, представления, верования и образы религии предков, были творцами не менее своеобразной культуры – культуры коптско-византийского Египта, донесенной до наших дней христианским населением страны. Об этой культуре неспециалистам известно значительно меньше, видимо, потому, что памятники архитектуры и искусства той эпохи не столь поражают воображение, как грандиозные пирамиды, величественные храмы, колоссальные статуи, неповторимые рельефы и фрески святилищ и гробниц эпохи фараонов. Но это отнюдь не умаляет их оригинальности, художественных достоинств и исторической ценности. Византийское искусство, в частности иконопись и фресковая живопись, оказавшее решающее влияние на искусство коптов, при своем становлении испытало значительное воздействие позднеегипетского искусства. Так, например, в иконах мы улавливаем некоторые особенности, присущие фаюмским портретам – изображениям усопших, писанным на досках восковыми красками или темперой и сменившим, особенно у греко-египтян, начиная, очевидно, с I в. н. э. древние погребальные маски[1].

Следовательно, изучение коптского искусства, помимо самостоятельного значения, во многом помогает уяснить искусство Византии, с которым так тесно связано искусство христианской Руси. Тем не менее до последнего времени древнейшие памятники всегда оттесняли на задний план памятники более позднего периода. Занимались последними значительно меньше, публикации, как правило, рассчитаны были на специалистов, а раскопки велись от случая к случаю и притом в масштабах весьма ограниченных.

Поразительные и, может быть, даже неожиданные открытия в резиденции нубийских епископов в Фарасе, которые посчастливилось сделать известному польскому археологу профессору К. Михаловскому и его сотрудникам, развернули перед нами если и не совершенно неведомые страницы культурной истории страны, то, во всяком случае, почти еще не читанные. Вот почему «чудо в Фарасе», как эмоционально окрестила пресса обнаруженные там фрески, привлекло внимание всего мира, а сообщения о работах польских ученых неизменно находили отклики на страницах газет и журналов пяти континентов. В результате значительно возрос интерес к коптскому Египту, которому несколько лет назад был посвящен отдельный зал на международной выставке в Эссене, где экспонировались фрески Фараса. В дальнейшем их показывали в Цюрихе, Вене и Париже. К сожалению, у нас, в Советском Союзе, открытия профессора К. Михаловского не получили достойного отклика (если не считать нескольких кратких заметок), хотя начало им было положено еще в 1961 г. и с тех пор опубликованы полные отчеты о двух первых раскопочных кампаниях и предварительные – о последующих[2]. Вот почему перевод книги К. Дзевановского вполне своевременен и оправдан.

Конечно, К. Дзевановский не специалист и, судя по всему, до поездки в Фарас археологией и историей Египта никогда не занимался, но он постарался очень добросовестно вникнуть во все, что увидел и узнал, а несомненная литературная одаренность и большой профессиональный опыт дали ему возможность ярко и наглядно описать и подвижническую работу археологов, которые не только находят памятники минувшего, но и сохраняют их для будущего, и быт археологической экспедиции, и сделанные ею открытия, и людей, с которыми пришлось сталкиваться, и страну, где довелось побывать. В увлекательном рассказе прошлое живо переплетается с настоящим; страницы, повествующие о событиях минувших веков, памятниках искусства и способах их консервации, перемежаются с другими, где речь идет, например, о косности и бюрократизме чиновников – увы! – всех стран мира, когда дело касается средств на ведение археологических раскопок.

Свои наблюдения, сообщения участников экспедиции К. Дзевановский передал точно; правда, иногда он проявляет чрезмерный восторг, но это естественно для журналиста. Однако там, где Дзевановский пытается самостоятельно излагать события прошлого или прибегает к помощи исторических параллелей и сопоставлений, сказывается порой отсутствие специальной подготовки и глубоких знаний, необходимых не только исследователю, но и популяризатору.

К. Дзевановский берет материал из вторых и даже третьих рук. Основным пособием ему служит книга английского журналиста Л. Гринера «Высотная плотина над Нубией»[3]. Но Л. Гринер отнюдь не претендовал на то, чтобы самостоятельно изложить историю древней Нубии – Куша. Его книга – более или менее добросовестная компиляция, изобилующая цитатами из источников и трудов специалистов, отдельные утверждения которых отнюдь не всегда бесспорны. Л. Гринер порой добавляет и свои собственные сомнительные предположения и неточные определения, иногда усугубленные и умноженные К. Дзевановским. Некоторые из них исправлены и оговорены в подстрочных примечаниях при редактировании книги. Но кое-что требует более подробных уточнений и разъяснений.

Кроме того, автор, побывавший в Фарасе в 1963 г., во время третьей раскопочной кампании, длившейся с 23 октября 1962 г. по 10 апреля 1963 г., естественно, не мог описать открытий последующих лет. Сосредоточив все внимание на христианских памятниках, действительно уникальных по своему значению, К. Дзевановский оставляет в стороне памятники иных эпох, менее редкие, но отнюдь не лишенные интереса и раскрывающие отдельные эпизоды истории страны. Все это желательно восполнить.

Вопрос о древнейшем населении Судана, безусловно, очень сложен и весьма далек от окончательного разрешения, но то немногое, что установлено, позволяет решительно опровергнуть все гипотезы, связывающие древних обитателей Куша с выходцами из Малой Азии, Аравийского полуострова, а тем более мифической Атлантиды. Не доказано также, что первые обитатели долины Нила переселились из Абиссинии или Сомали.

Неолитическая культура Северной Нубии, следы которой прослеживаются и к югу от второго порога Нила, так называемая культура А, современная додинастическому и раннединастическому Египту, идентична культуре последнего. Правильнее, быть может, говорить об автохтонности ее носителей, спускавшихся в долину реки по мере высыхания (вследствие изменения климата) степей, какими, очевидно, некогда были ныне бесплодные пустыни. Во всяком случае, наскальные изображения, особенно открытые в последнее время, в том числе и советскими учеными, свидетельствуют о том, что в пустынях обитали тогда племена охотников.

Едва ли правильно утверждение о существовании «тесных и регулярных связей» между Египтом и Нубией в столь отдаленную эпоху. По крайней мере они решительно ничем не подтверждаются. Вероятно, правильнее говорить об однородности этнического и культурного субстрата обеих стран в определенную эпоху и их стадиальной близости к народам и племенам, населявшим соседние области Африки и Азии.

Автор, следуя за Л. Гринером, а точнее, за теми учеными, трудами которых пользовался последний, не может дать ответа на вопрос, почему Египет в своем развитии далеко опередил Нубию, почему между культурами обеих стран образовался подобный разрыв. Но это давно и достаточно обстоятельно разъяснено советскими египтологами[4].

Нубия всегда была бедна пригодной для обработки землей, кроме того, она находилась на южной периферии древнего мира. Иное дело Египет. Сравнительное обилие плодородных земель не ставило границ развитию производительных сил земледельческих общин, где скотоводство поэтому в противоположность Нубии постепенно отходило на второй план. Поля становились основой благосостояния, предметом постоянных споров и причиной вооруженных столкновений между отдельными общинами и племенами, из которых более сильные подчиняли слабейших. Так начиналось объединение. Оно было необходимо, ибо рост населения требовал интенсификации сельского хозяйства. Единственным источником влаги в долине Нила была река, которая при ежегодных разливах приносила к тому же и удобрения. Поэтому возникает потребность в сооружении оросительных каналов для поливки полей и защитных дамб для предотвращения затоплений. С подобной задачей в масштабах страны могли справиться лишь большие, хорошо организованные коллективы. Вот почему в Египте еще в V тысячелетии до н. э. складываются предпосылки для возникновения первичных государственных образований, из которых в результате долгого и, видимо, мучительного развития к самому началу III тысячелетия формируется в конце концов единое централизованное государство, принявшее наиболее естественную для него в данных условиях форму восточной деспотии. Относительная близость к другим странам благоприятствовала обмену, хотя первоначально и в самых ограниченных рамках. Всего этого не было в Нубии, которая значительно отстала от своего северного соседа и в конечном итоге на долгие столетия подпала под его политическую и культурную зависимость.

До сих пор мы применяли к стране, расположенной южнее Египта и занимающей северные области современной Республики Судан, название Нубия. Однако исторически оно не оправдано, так как впервые засвидетельствовано лишь в X в. н. э. Египтяне и другие народы, а также сами жители, как это видно из сохранившихся надписей, именовали ее Куш. В последние годы специалисты все чаще предпочитают это название, перемежая его соответственно с терминами «Напатское царство» для VIII-VI вв. до н. э. и «Мероитское царство» для VI в. до н. э. – IV в. н. э. (по названию обеих столиц – Напата и Мероэ, сменивших одна другую).

Что касается племен так называемой культуры С, то, как справедливо отмечает К. Дзевановский, о ней «нам известно очень мало». При современном уровне знаний можно лишь сказать, что они жили, очевидно, к востоку и западу от долины Нила[5]. На протяжении последующих столетий новые выходцы с запада, востока и юга оседали на берегах Нила, ассимилируясь, смешиваясь с теми, кто жил здесь прежде, воспринимая их язык и обычаи. Возможно, современные нубийские диалекты восходят к этому времени, как указывает наличие в них слов, заимствованных из египетского языка. Поэтому вполне допустимо, что еще задолго до формирования Напатского царства, т. е. до VIII в. до н. э., население Куша по своему этническому составу было сходно с населением современной Нубии, причем на юге сильнее сказывалась примесь негроидных элементов.

Более чем сомнительна гипотеза о влиянии наскальных изображений мезолитической эпохи Испании на наскальные рисунки, обнаруженные в районе Вади-Хальфы. Такие прямые и тесные связи между двумя отдаленными друг от друга на тысячи километров областями решительно ничем не подтверждаются. Что касается сходства, то оно объясняется стадиальным соответствием.

Далеко не всегда удачны, как уже говорилось, исторические аналогии и параллели, когда К. Дзевановский, очевидно для вящей наглядности, сопоставляет события и факты далекого прошлого с современными. Например, что общего между политикой Египта в покоренном им «презренном Куше», как называли его в своих победных реляциях фараоны, и политикой капиталистической Англии в Индии? В равной степени неопределенно и сравнение крепостей, воздвигнутых египтянами вдоль берегов Нила южнее первого порога, с «линией Мажино». Они создавались в совершенно разных условиях и преследовали абсолютно разные цели, потому что и противники, и задачи, стоявшие перед строителями, ничего общего между собой не имели. Подобного рода примеры можно умножить.

То ли по неосведомленности, то ли желая еще сильнее подчеркнуть значение открытий польской археологической экспедиции, которые и без того не оспариваются, К. Дзевановский пишет, что при первых, по сути дела, разведочных изысканиях, проведенных в Фарасе в 1909 г. известным английским египтологом Ф. Гриффитсом, помимо некоторых древнеегипетских памятников (о них еще будет сказано), удалось исследовать лишь «небольшую христианскую церковь... так называемую... церковь у ворот над рекой. И это все». Далее автор задает вопрос, что побудило К. Михаловского избрать именно Фарас для работ возглавляемого им коллектива: «Была ли это простая случайность? Или внезапное откровение? Или, быть может, результат большого опыта? Профессор молчит». Думается, что ответить на этот вопрос не так уж сложно, если основательно ознакомиться с литературой предмета, как, несомненно, и сделал при подготовке к экспедиции К. Михаловский. От серьезного и добросовестного ученого иного ожидать было трудно.

Еще до Ф. Гриффитса, в 1908-1909 гг., в Фарасе, так же как и в ряде других древних поселений этого района, побывала экспедиция Музея Пенсильванского университета, в которой принимали участие английские ученые. Один из них, архитектор Д. Майльхем, специально занимался изучением средневековых церквей Нубии, точнее, их руин[6]. В Фарасе он описал, измерил и нанес на план две церкви, которые назвал «Северной» и «Южной». Кроме того, в развалинах крепости были открыты две часовни со следами фресок, изображавших святых или апостолов. Установить это точнее оказалось невозможным, так как фрески почти не сохранились[7].

Кроме того, на основании письменных источников было известно, во-первых, что в Фарасе в VI в. н. э. обосновался принявший христианство царь племени нобатов, или нубатов (они-то и дали название всей стране), Силко. Владения его простирались от первого до третьего порога Нила[8]. Во-вторых, и это также не подлежало сомнению, Фарас избрали своей резиденцией епископы одной из нубийских епархий[9]. Наконец, в-третьих, в описаниях некоторых путешественников и историков, в частности французского ученого Э. Катрмера, упоминалось о множестве христианских памятников, имевшихся в Фарасе; одних разрушенных церквей, не считая часовен, насчитывалось семь.

На противоположном, восточном берегу Нила в Аддендане, т. е. на расстоянии 2,5-3 километров по прямой от Фараса, Д. Майльхем обследовал руины еще двух церквей, причем в одной из них видны были явные следы фресок. К сожалению, от изображенных фигур уцелели лишь ноги и нижний край одежды.

Сам К. Михаловский в последнем опубликованном им отчете, подводящем предварительные итоги раскопочного сезона 1963/64 г., пишет: «Принимая во внимание, что проведенные 50 лет назад исследования Ф. Гриффитса дали с точки зрения археологии общее представление об этом районе, которые впоследствии были дополнены работами У. Адамса, Л. Кирвана и Ж. Веркутте, мы решили начать с раскопок Большого холма внутри ограды, так как представлялось, что она окружает наиболее важные руины древнего Фараса»[10].

Таким образом, профессор К. Михаловский имел все основания надеяться на более или менее значительные находки в месте, избранном им для работ экспедиции. Конечно, известный риск был, но он неизбежен при археологических раскопках. Кроме того, – и это очень существенно – раскопки следовало организовать так, чтобы по возможности скорее добиться существенных результатов и привлечь к ним интерес, что обеспечит приток средств, которые, как правило, далеко не щедро ассигнуют археологам. И здесь нельзя не воздать должного знаниям, чутью и организационным талантам К. Михаловского, сноровке и энтузиазму его сотрудников, открытия которых действительно прославили польскую науку, ибо они оказались в числе наиболее значительных, сделанных за последние годы в рамках кампании ЮНЕСКО по спасению памятников древности в зоне затопления.

Теперь мы вправе утверждать это со всей определенностью, так как уже опубликованы два первых тома подробного отчета (третий вскоре должен выйти в свет) о работах экспедиции, охватывающих 1961-1962 гг., а также предварительные сообщения о том, чего удалось достичь в последующие годы.

И вновь следует отметить большую заслугу К. Михаловского, сумевшего столь оперативно поделиться с научной общественностью результатами своих исследований. Подавляющее большинство полных отчетов других экспедиций до сих пор не издано, в основном из-за недостатка средств. Видимо, решающее значение имеет преимущество социалистической системы, не принимающей во внимание одни лишь меркантильные соображения, когда речь идет о науке.

Согласно первоначальному плану, исследования польской археологической экспедиции, приступившей к работам в Фарасе в феврале 1961 г., были рассчитаны на два года. Однако достигнутые результаты заставили удлинить этот срок, и не только потому, что консервация найденных фресок заняла много времени. Были все основания надеяться на новые, быть может, и не столь значительные, но все же существенные находки. В какой степени оправдались эти надежды?

О третьей раскопочной кампании мы узнаем из книги К. Дзевановского. Постараемся вкратце рассказать о дальнейшей работе польских археологов, которые основной своей обязанностью считали, как и раньше, спасение уникальных фресок епископского собора Фараса.

Размах и темпы строительства Асуанской плотины, воздвигаемой при непосредственной помощи Советского Союза, неотвратимо приближали время затопления страны. Поэтому с октября 1963 г. по апрель 1964 г., когда длилась четвертая раскопочная кампания, была завершена работа по снятию и предварительной консервации фресок. Всего упаковали и отправили в Хартум и Варшаву в соответствии с соглашением, заключенным с правительством Судана, 69 фресок. Общее количество памятников монументальной живописи, найденных и спасенных польскими учеными, достигает 170, причем отдельные композиции имеют весьма внушительные размеры – 7 метров длины и 4 метра высоты.

Обеспечив сохранность фресок, археологи приступили к разбору тех стен собора, которые были сложены из вновь использованных плит эпохи Нового царства и мероитского времени.

Неожиданное открытие посчастливилось сделать в последние дни работ. Под полом алтарной части собора была расчищена покрытая белой штукатуркой абсида, а в траншее, вырытой вдоль восточной стены, – стена, сложенная из кирпича-сырца, подле найдены чаши времени так называемой культуры X, которую теперь отождествляют с культурой нобатов. Еще глубже замечены следы какой-то древнеегипетской постройки.

При раскопках под собором были выявлены остатки довольно большого фундамента, сложенного из неотесанных камней на том же уровне, что и внутренние основания стен церкви с тремя приделами, высившейся на этом месте до собора. Найденные под стенами церкви сосуды времени культуры X, а также последовательность расположения культурных слоев доказывают, что и фундамент и основания стен относятся, очевидно, к позднемероитскому периоду. Как известно, именно тогда в долине Нила активизируются нобаты. До сих пор, кроме гробниц их вождей или царьков, не было обнаружено принадлежащих нобатам монументальных сооружений. Возможно, здесь под собором скрыто первое из них, ставшее известным.

Тщательное исследование и анализ архитектурных деталей и руин позволили не только восстановить историю отдельных сооружений, но и проследить общий ход истории Фараса и последовательность некоторых событий, а также определить отдельные даты, хотя далеко не всегда с абсолютной точностью.

В V в. н. э. здесь на развалинах какого-то древнеегипетского здания, скорее всего храма из кирпича-сырца, христиане построили часовню с абсидой. После вторжения нобатов она была снесена, площадка выровнена, выбоины заполнены щебнем и песком. Место освободили для дворца какого-то правителя нобатов – вождя или царька, решившего тут обосноваться. Прямоугольный в плане дворец, который, возможно, украшали найденные при раскопках мероитские карнизы, просуществовал около 200 лет и в свою очередь подвергся разрушению. Это произошло, очевидно, на рубеже VI и VII веков.

С середины VI в. в стране официально было введено христианство. Одновременно Пакхорис, как тогда назывался Фарас, стал столицей Нобатии. Быть может, для царской резиденции дворец показался недостаточно обширным, а местоположение – неподходящим. Во всяком случае, его сменила церковь с тремя приделами. Произошло это до 707 г., когда епископом стал Павел, развивший активную строительную деятельность.

Церковь воздвигли нарядную, какую и подобало иметь столице. Своды ее поддерживали колонны из красного песчаника с превосходной работы резными капителями, среди которых не было и двух одинаковых. Стены, очевидно, тогда еще не расписывали фресками, так как никаких следов их не обнаружено. Скорее всего, довольствовались иконами, хотя и их здесь пока найти не удалось. Быть может, на позднейших фресках окруженные рамками композиции из нескольких фигур написаны в подражание иконам.

Как видно из посвящения епископа Павла, в 707 г. церковь подновили и расширили. Вероятно, именно она служила ему и его преемникам собором. К основному зданию пристроили еще два придела. Колонны из красного песчаника заменили гранитными с такими же капителями. Старые капители использовали как строительный материал. Из базилики с плоским перекрытием храм превратился в собор с куполом. Он был посвящен богородице и архангелу Михаилу. К этому времени относятся и древнейшие фрески, следы которых открыли в абсиде. Фигуры на них оконтурены фиолетовым и желтым. К. Михаловский называет поэтому ранний период фресковой живописи Фараса «фиолетовым». К нему относятся расчищенные под древнейшим слоем штукатурки изображения святой Анны и какой-то царицы, охраняемой архангелом Михаилом. Любопытно, что последнему приданы типично нубийские черты. Это уникальный случай: облик Михаила никак не соответствует предписанной канонами строгой красоте ангелов и святых.

В дальнейшем, очевидно до XI в., снова производился ремонт или частичная реконструкция: над более древним полом настлали пол из красных кирпичей. Примерно к этому же времени относятся фрески «белого стиля», на которых изображен, в частности, епископ Кир, несомненно нубиец. Так как он занимал кафедру с 865 по 902 г., то фрески нетрудно датировать второй половиной IX в. В белые одеяния облачены персонажи и на других фресках, например дьякон в южном приделе или Иоанн Златоуст. Интересен портрет епископа Григория (1062-1097), надгробная стела которого была обнаружена при раскопках предшествующих лет.

По мере распространения и закрепления ислама в Судане ослабевало влияние христианства и, следовательно, сокращалось число верующих и церквей. Собор в Фарасе был заброшен, очевидно, в XII в. При раскопках в 1964 г. профессора Д. Пламлея в Каср-Ибриме, расположенном между первым и вторым порогами Нила, т. е. несколько севернее Фараса, была вскрыта неразграбленная гробница епископа, в которой обнаружены два кожаных свитка длиной 5 метров каждый. Они содержали коптскую и арабскую версии документа, доказывающего посвящение епископа в сан в 1372 г. Там он назван епископом Фараса и Ибрима. Таким образом, подтвердилось предположение К. Михаловского о времени запустения собора Фараса, история которого, так же как и прилегающей области, стала значительно яснее в результате работ польских ученых.

Некоторым археологическим экспедициям других стран, принимающим участие в кампании по спасению памятников Нубии, также посчастливилось обнаружить древние христианские фрески, хотя, они, конечно, ни по количеству, ни по сохранности, ни в большинстве случаев и по качеству не идут ни в какое сравнение с фресками из Фараса.

Так, сотрудники французского Института восточной археологии при раскопках храма Рамсеса II в Вади-эс-Себуа (в 140 километрах южнее Асуана) установили, что в VI в. копты оборудовали тут церковь. Ученым удалось расчистить фрески, которые были сильно повреждены. В числе прочих композиций можно разглядеть Христа с апостолами, апостола Петра, череп как символ мученичества и т. п.

Археологическая экспедиция Римского университета, руководимая профессором С. Донадони, исследовала поселение в Тамите. К шести известным прежде церквам она добавила еще две. Все они изучены и описаны. Настенная живопись обнаружена в двух храмах, где уцелели на стенах целые композиции, дающие наглядное представление о местной художественной школе, достигшей значительных успехов; таковы изображения архангела Рафаила, вызволяющего человека из пасти дракона, епископа Мена между этим же архангелом и святым Иоанном, Вседержителя, некоторых святых. Выявлены и надписи – коптские и старонубийские.

Не менее значительными оказались успехи голландского египтолога А. Классена, открывшего в Шокане, севернее известного пещерного храма Рамсеса II в Абу-Симбеле, 84 фрески VIII-XI вв., созданные под значительным воздействием византийских художественных канонов. Более древние фрески, где палитра художника еще довольно однообразна, написаны на белом фоне, позднейшие, отличающиеся сравнительным богатством красок и некоторой свободой в передаче движений, – на розовом.

Самые совершенные фрески обнаружены в находившейся в центре города церкви, стены которой частично сохранились до уровня сводов. Особенно выделяются высоким мастерством живописи образы Иисуса Пантократора (Вседержителя) и Иоанна Златоуста. После консервации на месте фрески сняли со стен и, тщательно упаковав, отправили в Каир для дальнейшей обработки. Любопытная деталь: у многих фигур были уничтожены глаза. Профессор С. Донадони объясняет это суеверием местных жителей, боявшихся «злого глаза». К сожалению, об этой интересной и важной находке имеются пока лишь краткие предварительные сообщения[11].

В Судане, за вторым порогом, на острове Касар-Ико стены исследованных церквушек, скорее даже часовен (размеры самой большой не превышают 7,6х7,5 метра), некогда были украшены фресками. Уцелели лишь жалкие фрагменты, по которым можно судить, что изображены были Иисус Вседержитель, святой Иосиф, богородица, возможно, апостолы. Точно так же как и в соборе Фараса, художники отдавали предпочтение желтым тонам[12].

Таким образом, в результате совместных усилий ученых ряда стран – в первую очередь Польши – заполняется малоизученная страница истории и истории искусства средневековой Нубии. Конечно, потребуется еще не один год, чтобы досконально изучить все вновь найденные памятники, сопоставить их между собой и с известными прежде, а также с письменными источниками и сделать исчерпывающие выводы и обобщения. Тогда, конечно, наука обогатится новыми фактами, но и предварительные заключения, как мы видели, дают уже много ценного и интересного[13].

Когда профессор К. Михаловский избрал район для работы руководимой им экспедиции, от Службы древности Судана, ведающей охраной памятников прошлого и надзирающей за раскопками, он получил карту местности, где были обозначены уже установленные, в большинстве случаев Ф. Гриффитсом, археологические объекты. Всего на территории польской концессии, занимавшей 7 квадратных километров, их значилось 34, причем ровно половина – 17 – приходилась на памятники христианские. Остальные распределялись так: времени культуры А – 2, культуры С – 3, эпохи Среднего царства Египта – 1, Нового царства – 7 и мероитской эпохи – 4. Многие объекты были более или менее тщательно исследованы. Как мы знаем, К. Михаловский избрал холм, на который Ф. Гриффитс в свое время обратил внимание. Ф. Гриффитс высказал предположение, что большая часть холма скрывает сооружения мероитского периода и времени Нового царства, в том числе и остатки храма фараона Тутмоса III. Сам Ф. Гриффитс не раскапывал холм. Это выходило за пределы его возможностей, так же как и тех, кто работал здесь после него. Основное внимание археологи уделяли древностям дохристианским, преимущественно египетским.

Вполне закономерно поэтому, что К. Михаловский занялся памятниками христианскими, а так как его старания были щедро вознаграждены находками, имеющими непреходящее научное значение, то, естественно, почти все усилия были отданы расчистке и консервации фресок, отодвинувшим на второй план все остальное. Правда, пока не удалось обнаружить ни от эпохи Нового царства, ни от мероитского времени чего-либо выходящего за рамки обычного, однако в совокупности с тем, что было найдено прежде, данные польской экспедиции дополняют наши знания по истории Куша.

В течение четырех лет из стен собора и дворцов епископов извлечено 497 обломков камней и плит, частично покрытых иероглифами, орнаментами и рельефами. К ним следует прибавить еще 128, открытых прежде Ф. Гриффитсом, У. Адамсом и Ж. Веркутте. Подавляющее большинство их происходит из стоявшего здесь некогда храма Тутмоса III – прославленного фараона-завоевателя; на одной плите начертано имя Тутанхамона. Остальные 17 принадлежат фараонам XX династии – Рамессидам.

На существование поблизости от собора святилища Тутмоса III указывает именно количество принадлежавших ему камней. Однако местонахождение храма до сих пор не установлено. Руины скрыты где-то под слоем песка и мусора или под фундаментами позднейших сооружений, куда проникнуть не удалось из-за инфильтрации вод Нила. Все эти блоки и плиты – части архитравов, карнизов, перекрытий, т. е. верхней части храма. Плит с рельефными изображениями – они обычно помещались ниже – сравнительно мало. Таким образом, не исключена возможность, что храм Тутмоса III еще будет найден. Судя по сохранившимся обломкам архитектурных деталей и величине иероглифов, он должен быть внушительных размеров. Как предполагает К. Михаловский, храм следует искать в основании холма.

Что касается мероитской эпохи, то она также представлена преимущественно архитектурными памятниками. Как можно заключить на основании фрагментов архитектурных украшений, главным образом карнизов, использованных в качестве строительного материала при сооружении собора и арабской крепости, в Фарасе в I-II вв. н. э. имелись небольшие святилища. Некоторые орнаменты явно указывают на влияние античного искусства. И это вполне объяснимо; первые века нашей эры совпадают с расцветом Северной Нубии, по которой проходил один из важнейших торговых путей, соединявший Египет, находившийся тогда под властью римлян, с Мероэ, откуда вывозились в Рим всевозможные экзотические товары: благовония, слоновая кость, шкуры диких животных и, конечно, черные рабы.

Другие архитектурные детали – обломки резных оконных решеток, наличники дверей и тому подобное – украшали, вероятно, дома местной знати. Несколько домов экспедиция расчистила еще во время первого сезона раскопок. Обычно дома имеют по четыре комнаты и отделены друг от друга узкими проходами или улочками. Фрагменты керамики позволили датировать их с достаточной степенью точности. Характерно, что при постройке этих жилищ не были использованы камни и плиты храма Тутмоса III. Возможно, его еще не разрушили. В дальнейшем удалось выявить следы более монументальных сооружений позднемероитского времени, т. е. III-IV вв. н. э., а также обнаружить две мероитские надписи, правда сильно поврежденные.

Хотя раскопки памятников эпохи Нового царства и мероитского времени еще весьма далеки от завершения, все же допустим вывод, что уже тогда в Фарасе существовало более или менее значительное поселение. Место для него выбрано, очевидно, не случайно. Скалы, тесно окаймляющие русло Нила, здесь несколько отступают от его берегов, оставляя больше земли, пригодной под пашни, сады и огороды. В эпоху Нового царства Фарас избрали своим местопребыванием наместники фараонов, носившие титул «царских сыновей Куша». Быть может, поэтому Фарас впоследствии стал столицей Нобатии и резиденцией епископов.

Будущие исследования Фараса, возможно, принесут новые открытия – ведь здесь, судя по всему, таятся еще многие свидетельства прошлого, которые помогут восстановить насыщенную бурными событиями историю Северной Нубии. Но надо торопиться. Расположенный лишь немного выше нынешнего уровня Нила Фарас при заполнении водохранилища Асуанской плотины одним из первых навеки скроется под водой, и с ним навсегда исчезнут бесценные памятники минувших тысячелетий.

И. С. Кацнельсон

От автора

Нил затопит Нубию –

И нам надо забыть о прошлом.

Река дает жизнь –

И она же несет смерть.

(Песнь нубийцев 1964 года)

«Мы многим обязаны польским экспертам...»

(«Таймс», 1963)

О чем эта книга?

Это репортаж о людях и фресках, рассказ о событиях новейших, а также древнейших времен. В ней говорится о людях, которые, работая в пустыне в исключительно тяжелых условиях, изнывая от удушливой жары и песчаных бурь, сделали необыкновенные открытия, прославившие их самих и их родину, Польшу. В книге идет речь и об очень древней стране, одной из старейших обитаемых стран мира, история которой исчисляется не то что столетиями, а целыми тысячелетиями. Но к тому времени, когда наша книга попадет в руки читателя, история этой страны придет к концу. Ибо через три года от нее не останется и следа. Наступит потоп.

Книга рассказывает также о людях из более чем двадцати других стран. В песчаной пустыне они вместе с поляками составили подлинный интернационал ученых. Со времени Эйнштейна известно, что наш мир существует в четырех измерениях. Но можно также сказать, что и жизнь в мире протекает в четырех измерениях. Три из них – экономика, политика, идеология – были известны издавна. В нашу эпоху возникло и четвертое – наука. Только учитывая все эти измерения, можно составить себе полную картину современного мира.

В стране, о которой идет речь в нашей книге, – в Египетской и Суданской Нубии – все это сплелось в один узел. С эпохи фараонов и вплоть до времен Насера политическое развитие в долине Нила предопределялось экономикой. Фараоны посылали на юг экспедиции за золотом, древесиной, рабами. На дорогах, ведущих за нильские пороги, они строили крепости и храмы. Нищета и перенаселенность в современном Египте побудили правительство Насера приступить в первую очередь к строительству высотной плотины в окрестностях Асуана. Однако жизнь в нашем мире протекает под знаком острого идеологического конфликта. Его влияние сказывается на каждом важнейшем предприятии. Дошло поэтому и здесь до конфликта и драматических событий, связанных с национализацией Суэцкого канала и суэцкой войной. Впоследствии Советский Союз предложил свою помощь в строительстве плотины. Нубия очутилась под угрозой потопа, но не библейского, а вызванного человеком. И тогда началась всеобщая мобилизация ученых.

Экономика, политика и идеология, древнейшая история человечества и его сегодняшний день – таков общий фон, на котором разыгрываются события, описанные в нашей книге.

Когда эта книга выйдет в свет, толпы посетителей Национального музея в Варшаве будут с любопытством разглядывать уникальные произведения живописи: чужие, с тонкими чертами смуглые лица, словно опаленные жарким, непривычным для здешних мест солнцем. Люди будут останавливаться перед стенной росписью, аннотированной: «Фрески из Фараса». Фрески эти проделали длинный путь. Найденные в песках Судана, они плыли на парусных лодках по Нилу, переправлялись по железной дороге до Порт-Судана, небольшого города на побережье Красного моря; укутанные покрывалами, плыли на кораблях через многие моря. Но знаменательно не это. Их история куда более замысловата. Взять, например, вот этого архангела с мечом, у которого столь почтенный, но в то же время добродушный вид. Сколько трагедий, сколько драматических событий должно было разыграться, прежде чем он оказался здесь! Какая масса конфликтов, – а впоследствии какой яркий пример международной солидарности! В его судьбе отражены история развития цивилизации и соперничество между великими державами, столкновение двух самых динамичных религий в мире – христианства и ислама, наконец, столкновение двух социальных систем. Какой необычайно сложный узел!

В этом сплетении трудных проблем, волнующих событий, примечательных находок, великолепных произведений древней живописи и чудесных людей и оказался журналист. Он стал свидетелем того, как было открыто «чудо в Фарасе».

И вот что он может об этом рассказать.

Глава первая. В спешке

27 марта 1963 года, вечером, без пяти минут семь, по опустевшему длинному залу огромного аэровокзала в Каире бежал запыхавшийся человек. Вид у него был потешный, хотя ему самому было вовсе не до смеха. Он бежал все медленнее, напрягая силы, было заметно, что он выдыхается. Нагрузился бедняга неимоверно: в одной руке тащил чемодан с одеждой, обувью и книгами, в другой – еще один тяжеленный чемодан, битком набитый металлическими коробками с кинопленкой; на ремне, перекинутом через плечо, висел киноаппарат в объемистом футляре. С другого плеча свисала сумка с фотографическими принадлежностями. Но это не все: в той же руке, в которой он нес чемодан с личными вещами, человек тащил также вместительную, мягкую юфтевую сумку, какие продаются в Каире. Сумка также была заполнена до отказа. Но и это еще не все: под мышкой он нес большой, тяжелый штатив. Не удивительно, что бежал он все медленнее. Пот струился по его лицу ручьями. Казалось, что длинному залу не будет конца. Он совершенно опустел, все разошлись, не было ни одного носильщика, которых здесь всегда достаточно. Бегущий понимал, что эта пустота могла означать только одно: его самолет уже улетел или сделает это через мгновение. Все пассажиры заняли свои места. Кассы и окошки, где оформляют отправление пассажиров, закрылись. Исчезли носильщики. Он опоздал. И тем не менее человек бежал. Или, вернее, теперь уже не бежал, а с трудом двигался сам и тащил свой багаж. Он понимал, что не смеет опоздать. Если он не улетит сегодня, все пойдет прахом: двухлетние хлопоты, длительная подготовка и журналистские планы. Словно, переплыв море, он утонул бы у самого берега, притом в момент, когда все складывалось, казалось, как нельзя более удачно.

Одним словом, это было бы верхом невезения.

Но вот уже кончился зал. Стеклянная дверь. Последним усилием обремененный поклажей человек протискивается через дверь и выбегает – нет, просто выходит, еле держась на ногах, – на бетонную площадку. В ста метрах от него стоит четырехмоторный самолет. Его двигатели заведены, винты разрезают воздух. Главный трап – для пассажиров – уже отодвинут. Через мгновение самолет тронется с места, сделает поворот и покатится на взлетную полосу. Но злосчастного пассажира уже заметили. Кто-то окликает его. Двое людей хватают его багаж. Человек пробегает последние сто метров. Его вталкивают через вход для членов экипажа. Перед тем как захлопнуть дверь, швыряют его чемоданы. Никто уже не проверяет билета и не выдает багажной квитанции. Наш пассажир пробирается между рядами кресел на свое место. Он совершенно мокр от пота. И бормочет себе под нос:

– Журналист не должен быть ослом... Не должен... ослом... Не должен... ослом...

Тут каждый, кто мало-мальски знаком с журналистикой, несомненно, скажет: пустые шутки! Журналисту не подобает писать ни о том, что кто-то думал про себя, ни о том, что тот бормотал себе под нос. Это чистый вымысел, проверить который никак нельзя.

Все это верно, но в одном случае журналист вправе писать так: когда он пишет о себе и рассказывает о собственных приключениях, когда вспоминает о том, что он бормотал себе под нос...

Самолет, четырехмоторный «Виккерс-Вайкаунт», летел по направлению к Луксору, легендарному городу фараонов, который в ту эпоху назывался Фивами[14]. Это грандиозный комплекс, где сосредоточено множество интереснейших памятников древности, способных пленить воображение всякого. Огромный храм в самом Луксоре, двумя километрами дальше – поражающий своими масштабами Карнак[15], этакий древнеегипетский Манхэттэн, на противоположном берегу Нила – колоссы Мемнона, дальше – Рамессеум[16] и опять колоссы, храм Хатшепсут[17] и, наконец, «Долина царей» – многоярусные подземные гробницы со скрытыми в них несметными сокровищами. Об этой «Долине» сложены самые фантастические легенды.

Если вы турист и летите туда, то неизбежно будете приятно возбуждены. Именно такое настроение и овладело пассажирами четырехмоторного «Вайкаунта». Полные мужчины сняли пиджаки и сияли белизной сорочек, перечеркнутых резкими линиями подтяжек. Худощавые дамы сбросили шали и сверкали оголенными плечами. В воздухе стоял запах духов и сигар. Слышен был рокот моторов и приглушенный шум светских разговоров. Когда внизу мелькали редкие огоньки, все оживлялись и поворачивались к окнам. Через несколько минут самолет снова летел в полной темноте.

Из 60 пассажиров лишь я один нарушал гармонию. Прежде всего я был совершенно мокр и долгое время не мог отдышаться. Я пыхтел как паровоз. Я, безусловно, не был туристом. Окружавшие меня люди летели, чтобы увидеть закат, упадок, распад. Знаменательный и занимательный, – но только закат. Я же летел, чтобы увидеть воскрешение. Несмотря на усталость, несмотря на то что рубашка прилипла к телу, точно пластырь, наложенный на сломанные ребра, на душе у меня было радостно. Мы летели на высоте тысячи метров. Мне кажется, в тот вечер на этой высоте не было человека счастливее меня. Ибо я все-таки не оказался неудачником. Наоборот, мне сопутствовала удача.

Целых два года хлопотал я об этой поездке. Не стану перечислять здесь всех переговоров, писем, телефонных звонков, заявлений, протекций. Всякий, кто пытался уладить какое-либо важное официальное дело, знает, каких трудов это стоит. Тем более если речь идет о валюте, в данном случае о некоторой, хотя и небольшой сумме египетских фунтов. Игра шла с переменным успехом. То мне удавалось забросить мяч в угол охраняемых именитым вратарем валютных ворот, то вновь, как плохой голкипер, я упускал мяч из рук. Несколько раз мне казалось, что я безнадежно проигрываю. Министерство культуры умело передавало мяч на свой край нападения. Раз за разом сыпались оттуда жестокие контратаки в виде решений комиссий, постановлений, распоряжений и разъяснений. Раз за разом я был вынужден бросаться под ноги нападающих, чтобы выудить оттуда маленький и противно скользкий круглый мяч. Это был мой шанс. Шанс на выезд – в качестве единственного польского журналиста – в Нубию, где происходили знаменательные события и где польские ученые сделали открытия, прославившие их имена на весь мир. В Фарас, где работали поляки, ездили уже многие иностранные журналисты. А из Польши до сих пор никто еще не приезжал. Я боролся поэтому, точно лев, и, как пишут спортивные обозреватели, восполнял технические недостатки своим рвением. А недостатков этих у меня было немало, и прежде всего мне не хватало опыта в улаживании официальных формальностей. Вот почему я срывался и путался в игре. Мои подачи были неточными, да и удары – не всегда меткими. Наконец, рефери, которым был сам министр Галиньский, дал финальный свисток. Результат – 3:0 в мою пользу. Что означало: получишь, братец, деньги на три недели пребывания. Однако противник был силен и в последнюю минуту сумел свести на нет один из забитых мною голов. Окончательное решение последней инстанции гласило: выдадим тебе разрешение на три недели пребывания, но командировочные получишь только за две недели. И это все! Впрочем, я заранее знал, что, если мне вообще удастся добраться до Нубии, я пробуду там значительно дольше. Даже сам Киш[18] не сумел бы написать книгу о стране после двухнедельного пребывания в ней. Так или иначе, я мог теперь отправиться в путь, а это было главное.

Я вылетел в Каир. Но приземлился на польской территории. Ночевал в польском доме и ел польский завтрак. Происходило это в помещении Польского центра средиземноморской археологии, разместившегося в столице Египта. В доме хозяйничают молодые, чрезвычайно милые супруги Кубяк, которые в отсутствие профессора Михаловского пользуются здесь высшей властью. Профессор Михаловский руководит Центром, но делит свое время между раскопками в Судане, Египте и Сирии и занятиями в Варшавском университете, где руководит курсом археологии Средиземноморья. Кроме этого, он – заместитель директора Национального музея в Варшаве, сотрудничает с Польской академией наук и выполняет много других функций. Поэтому повседневной жизнью Центра руководит магистр Владислав Кубяк. Центр занимает дом в районе Гелиополис в Каире. Когда кончается сезон раскопок, здесь живут все члены нашей археологической экспедиции. В доме есть также двое слуг-египтян. Последний жилец – Рексик, милый пес, предки которого были, очевидно, немецкими овчарками, но сам он успел усвоить все арабо-мусульманские повадки, хотя и понимает по-польски. Из окон видны зелень и цветы. Гелиополис – очень красивый район города. Однако у меня не было времени любоваться прелестью весеннего Каира. Я должен был сразу же следовать дальше. Но это оказалось совсем нелегко...

Швейцарская пресса писала о «чуде в Фарасе». Известный французский еженедельник «Пари-матч», один из наиболее популярных иллюстрированных еженедельных журналов в мире, направил туда собственного корреспондента, наняв для него специальный самолет, чтобы скорее доставить его на место. Приехали корреспонденты американских журналов «Лайф» и «Нэйшнл джиогрэфикл мэгэзин». Прибыли и немцы. Только в польской прессе царило почти полное молчание. Ни один польский журналист не добрался пока до Фараса, где перед самым потопом произошло воскрешение, «авторами» которого были поляки. Это плохо, очень плохо. Зато для меня хорошо... Я – первый, кто едет туда. Не стану скрывать: это огромная ответственность, и я опасаюсь ее. Но она же окрыляет. И в самом деле, чтобы долететь туда, нужны крылья.

Я прилетел в Каир в понедельник 26 марта 1963 года. А на следующий день все должно было решиться. Мне нужно было получить деньги в банке, но это не так уж трудно, хотя и занимает много времени. Я должен был также обеспечить себе место в самолете до Луксора, чтобы добраться туда в тот же день и переночевать там. Это было уже труднее. Из Луксора раз в неделю отправляется самолет в Вади-Хальфу в Судане. Он вылетает туда как раз по средам. Стало быть, если мне не удастся сразу же полететь в Вади-Хальфу, я сумею это сделать лишь 3 апреля. А работы в Фарасе заканчиваются в первую неделю апреля. Может поэтому случиться, что, став первым польским журналистом, получившим возможность прибыть в Фарас, я явлюсь туда слишком поздно. Два года я добивался этой поездки. Два раза я, казалось, уже должен был ехать, но каждый раз все шло прахом. Теперешняя попытка – третья. Бог троицу любит! Я добрался наконец до Каира, так неужели мне предстоит застрять здесь? Вообще-то говоря, это не так уж страшно. В Варшаве теперь еще мороз, а здесь все цветет, ходишь налегке, в брюках и рубашке. В Варшаве – март, но холодно, как в феврале. А здесь – май или даже июнь. Но ведь я прибыл сюда, чтобы стать свидетелем последних дней перед потопом, а не для того, чтобы упиваться запахом цветов.

Но откуда эти грустные размышления? Для этого были причины. Оставалось уладить самое трудное, что могло сорвать все планы, – получить суданскую визу. Супруги Кубяк сразу высказали мне свои сомнения. Суданскую визу получить вообще нелегко, а уж добиться ее в один день совершенно невозможно. То же самое сказали и в польском посольстве.

– Не стоит и пытаться, – безапелляционно заявили мне, – не может быть и речи, чтобы вам выдали ее сегодня. Да и вообще неизвестно...

Кроме того, возникал вопрос и о деньгах. В моем блокноте были записаны подробные инструкции, которые профессор Михаловский дал мне перед своим вылетом из Варшавы в Судан: «Долететь до Вади-Хальфы. Послать телеграмму. По прибытии взять такси в аэропорту и поехать в гостиницу „Ниль-отель“. Там переночевать. Это стоит около двух с половиной фунтов. На следующий день утром пойти в местный музей к г-ну Шерифу. Переговорить с ним. Быть может, будет попутная машина в Фарас. Если нет, то взять такси, но достаточно мощное: предстоит проехать 50 километров через пустыню по бездорожью. Это обойдется более чем в три фунта. Нанять фелюгу. Переправиться на западный берег Нила. Там расположен лагерь». Итак, включая деньги на такси из аэропорта, нужно минимум 6 фунтов, что составляет 18 долларов. Кроме того, нужно немного денег на пребывание в Фарасе и на обратную дорогу. А у меня всего 6 долларов. Повторяю: 6! Все остальные деньги я получил в Варшаве в египетских фунтах, которые ни вывезти из Египта, ни обменять нельзя. Даже контрабандным путем вывозить их нет смысла, так как в Судане их все равно не принимают. А что я могу сделать, если Фарас расположен на суданской территории, пусть даже в одном километре от границы? Не могу же я присоединить его к Египту! Но деньги – это еще полбеды. Важнее всего виза. Пока я получил деньги в банке и побывал в польском посольстве, уже наступил полдень. Суданцы, как мне сказали, принимают только до часу. В пять минут первого я подъехал к воротам суданского посольства.

Но ворота были заперты. Когда я постучал, выглянул привратник.

– Закрыто, – сказал он. – Только до двенадцати. После закрыто.

Ворота были крепкими, привратник – тоже. Не могло быть и речи о том, чтобы преодолеть обе преграды. Впрочем, если бы это даже удалось, как добиться приема у консула? Да и вообще, там ли он еще? Казалось, будто я медленно проваливаюсь в какую-то бездну. В кармане у меня лежало письмо от Польского археологического центра, адресованное суданскому консулу. Я вынул его и показал привратнику.

– Как жаль, – сказал я, – а у меня очень важное письмо к консулу. Было бы гораздо лучше, если бы консул мог прочитать его сегодня.

Я не врал. Разумеется, было бы гораздо лучше, если бы консул мог это сделать сегодня. Ведь я не уточнил, для кого именно было бы лучше. Привратник попался на удочку. Взял письмо и сказал, что отнесет его консулу. Прошло довольно много времени. Ожидая на тротуаре, я с беспокойством раздумывал о том, что же, собственно говоря, я стану делать в Египте, если не добьюсь визы в Судан. Весь план составления репортажей и книги о большой спасательной кампании в Нубии пошел бы насмарку. Можно было бы, правда, посмотреть, что делается в египетской Нубии, но уже без Фараса. Без чуда в Фарасе, сотворенного руками польских ученых. Все хлопоты пропали бы даром. Наконец привратник вернулся. Лязгая замком, открыл ворота.

– Консул вас ждет, – заявил он.

Ошеломленный, я вошел в здание. Консул ожидал в своем кабинете. Сердечно пожал мне руку и начал подробно расспрашивать о моей миссии. Она была достаточно обстоятельно изложена в письме Польского археологического центра. Я рассказал обо всем, что хотел бы увидеть и сделать. Консул терпеливо слушал. Но вот я дошел до самого щекотливого вопроса: время! Я старался как можно лучше объяснить, что виза мне необходима сегодня же.

– Ах, так, – сказал консул. Взял мой паспорт и вышел.

Я ждал, исполненный тревоги. Как все это понять? Он не сказал «да», но не сказал и «нет». Я успел рассмотреть огромную карту Судана, висевшую на стене, и витрину с суданскими почтовыми марками. В канцеляриях посольств всех арабских стран выставлены витрины с почтовыми марками. Прекрасный обычай!.. Вдруг консул вернулся в кабинет, держа в руке анкеты, которые мне надлежало заполнить для получения визы. Я сделал это в мгновение ока и осмелился спросить:

– Я получу визу?..

– Посмотрим, – сказал консул. Его лицо стало непроницаемым. Он снова вышел из комнаты.

Надежда, мелькнувшая было несколько минут назад, начала гаснуть. Я подумал: «Скорее всего не дадут. Во всяком случае, наверное, велят прийти завтра. А завтра мне вообще уже незачем будет приходить».

Консул снова вернулся и сказал, что я должен заплатить полтора фунта. Да, пожалуйста, с удовольствием. Все меньше понимаю: будет виза или не будет? Проходит еще некоторое время. Жду. Наконец открывается дверь. Входит консул, теперь исполненный какого-то достоинства, лицо расплылось в широкой улыбке. Он держит мой паспорт.

В паспорте виза!

Пожимаю руку консулу и готов расцеловать его. Я ничего не пожалел бы для него в эту минуту. Консул дает мне понять, что я всем обязан польским археологам. Их очень ценят в Судане. Без их письма было бы совсем иначе.

Все продолжалось полчаса! Как безумный выбегаю из посольства. На дворе жара и неумолчный, истинно каирский рев автомобильных гудков. Но в душе у меня все поет. Теперь побыстрее в кассу агентства воздушных сообщений! Но это уже не суданское консульство. Предстоят мытарства с польским авиабилетом, выданным агентством «Лёт» в Варшаве, причем, как уже неоднократно со мной случалось, оформленным неправильно. Мытарства с билетом продолжаются долго, очень долго. Место в самолете от Луксора до Вади-Хальфы находится. А из Каира в Луксор вылетают ежедневно два самолета. Один отправляется сегодня в семь вечера, а следующий – завтра на рассвете. Я предпочел бы вылететь завтра, но, увы, билетов уже нет. Все места заняты. Зато есть место на сегодня. Да, но переписывание и многократный, кропотливый перерасчет суммы, причитающейся за билет, тянется до бесконечности долго. В Варшаве, конечно, ошиблись. Египетские служащие в агентстве воздушных сообщений работают более аккуратно, чем их польские коллеги, но зато очень медленно. До вылета остается только два часа. Я прошу египетскую служащую, чтобы она ускорила выдачу билета. Она смотрит на меня с изумлением.