Украина.точка.РУ

– Тебе какое дело?!

Цветаев удивился тому, что капитан Игорь угадал его тайные мысли. Это он только для вида хорохорился, изображая эстетизм охотника, а на самом деле, давно подумывал изменить тактику этой самой «охоты», дело оставалось за малым: подобрать верное оружие, дюже его заинтересовала винтовка капитана Игоря, но показывать слабости было нельзя. Юность закончились, понял он, надо измениться, и вмиг повзрослел.

– Мне, конечно, никакого дела до твоих выкрутасов нет, – размеренно произнёс капитан Игорь и засунул в рот новую спичку. – Однако выглядишь ты динозавром. Со мной этот фокус не пройдёт!

Цветаев собрался ответить особенно едко, мол, не тебе меня, пижон, учить, или что-то подобное, но в комнату стремительно вошёл Прок и сказал непререкаемым тоном:

– Хватит собачится! – Вечереет, пора! – И с пониманием посмотрел на капитана Игоря, как бы говоря, извини, других провожатых нет.

***

Только бы не было дождя, подумал Цветаев. В дождь ему почему-то становилось тоскливо и одиноко.

Вышли в сумерках. Капитан Игорь нервно буркнул в локалку[48]:

– Держись за мной! Варёные мухи!

И скользнул бесшумно, как призрак, между домами. Оказывается, пока Цветаев злился многоэтажно, он изучил карту и ориентировался в чужом городе, как у себя в кармане.

Цветаев, положившись на инструкции прикрывающего, трусил метрах в пяти правее, чтобы контролировать «неудобное» направление из «левостороннего правила». По его мнению, капитан Игорь навесил на него слишком много оружия: ну понятно, АК-74, как бы сам бог велел, бог велел тащить ещё и четыре магазина по шестьдесят патронов каждый, но зачем восемь коробок в ранце, столько же гранат и УДЗ?[49] Это уже потом Цветаев оценил предусмотрительность капитана Игоря, а вначале злился, места себе не находил, полагая, что капитан Игорь тихо над ним издевается. Даже Пророк покачал головой, глядя на их сборы:

– Словно на войну собираетесь...

Капитан Игорь ничего не ответил, только криво усмехнулся, мол, вы мне ещё спасибо скажете. Сам он, по мнению Цветаева, шёл налегке: с бесшумным пистолетиком на бедре, со своей винтовочкой, у которой ствол был таким толстым, что она походила на пулемет «Максим», с какими-то маленькими магазинами и с длинными, в палец, патронами, а ещё – с энным количеством банок пива. Цветаев сам видел, как капитан Игорь кинул их в ранец. Алкоголь, даже лёгкий, на «охоту» не брали. Это было табу, потому что любой алкоголь тормозит реакцию и «воняет». Но Пророк лишь пожал плечами и ничего не сказал, давай понять, что он не командир капитану Игорю и что у того своя голова на плечах. Цветаев хотел во очередной раз возмутиться, но передумал под строгим взглядом Пророка.

Вначале было тяжеловато, но минут через двадцать, когда они уже пересекли Лаврскую, Цветаев почувствовал, как втягивается в ритм: в поту, под хрипы в горле – ремни разгрузки уже не казались узкими, а фляга, которая хлопала по бедру, была даже мила, и всё потому что в неё налит сладкий-присладкий чай с лимоном, и к ней хотелось присосаться, как к любимой девушке.

Эспаланада[50] Славы встретила их абсолютным запустением. Похоже, здесь прошлись львонацисты и бандерлоги. Ввиду сгоревшей гостиницы «Салют» Цветаев и капитан Игорь миновали ряд заброшенных баррикад со следами бурой крови. Кто и за что здесь сражался, трудно было понять, скорее всего, кто-то из самообороны несознательных граждан попытался удержать свой квартал – следы недавнего восстания? Вначале они все были наивными: предвкушая ЕС, прыгали и ликовали вокруг майдана, потом рыдали и стенали, потом побежали с криком «Спасайтесь!», а ещё потом: «Мы завидуем вам… – сознавались они нехотя, – вы отвоевали свободу…», и лица у них были серыми от тоски и безысходности. Теперь их кости валяются в бурьяне, и вороны с карканьем растаскивали их по округе, и Киев, расколотый хунтой на части, упал к ногам ляхов, ждавших своего часа семьдесят пять лет.

Поговаривали ещё о группах «Очищення»[51], которые занимались тем, что выявляли нелояльных и уничтожали их. Но это вовсе казалось дикостью в сытом, довольном Киеве, и Цветаев не верил.

Все мололись на помощь с Востока, и эти бедняги тоже. Только у нас всё получилось, думал Цветаев, а у них – ничего, никто не пришёл, не потому что презирали за слабину перед ляхами, а потому что были связаны по рукам и ногам, и надо было выбираться из дерьма самим, а не взывать к России, которая, хорошо хоть, помогала добровольцами и оружием.

После дождя воздух был пропитан запахами лета. Город вымер, и природа мгновенно взяла своё, благоухали все: блестящий Днепр, серый асфальт, голубое небо и даже крыши, не говоря уже об вездесущих одуванчиках и зарослях крапивы, в одночасье поглотившими обочины и поляны.

Ещё минут через десять, после пробежек не прямой, а по всякий закоулкам, они выскочили на Парковую возле «БонВизит-Тов» с огромной рекламой на фасаде здания. Заходящее солнце блестело в окнах, левобережье лежало в золотистой дымке, подкрашенной на горизонте чёрными дымами. И капитан Игорь, позволив Цветаеву приблизиться, спросил словно между прочим, вглядываясь в мост Патона:

– Злишься?

Нервное состояние капитана Игоря передалось Цветаеву. Он поймал себя на том, что стал чаще оглядываться по сторонам.

– А ты как думаешь? – через целое мгновение ответил он.

Даже Пророк не позволял себе таких вопросов, а этот: на тебе, пожалуйста, никакого такта. И он понял, что его специально дразнят.

– Это хорошо, – оценил капитан Игорь, жуя спичку, – на злых воду возят.

Цветаев только заскрипел зубами, капитан Игорь был невыносим, как тёща, хотя у самого Цветаева тёща, Вера Михайловна, была золотым человеком.

Одинокий велосипедист, крутя педалями, как сумасшедший, унёсся прочь. И всё потому что капитан Игорь велел нацепить жёлтые повязки майданутых. На углу «Арсенальной» из метро выскочили и спрятались назад какие-то личности с такими дикими рожали, что Цветаев вздрогнул. Где-то играла музыка, но людей не было видно. У красной башни в зубцами стояла машина бандерлогов с сине-жёлтым флажком. Капитан Игорь долго рассматривал её сквозь оптику.

– Так, дальше не пойдём, – сказал он так, словно знал тайну, но не особенно доверял Цветаеву.

– Дальше и не стоит, – согласился Цветаев, и его удивила то, что капитан Игорь с первого взгляда определил границу дозволенного: идти открыто не стоило, начинались посты львонацистов, воюющих под желто-голубым флагом дайнов.

Здесь, как в книжных «зонах», никто и никогда не ходил по прямой. Можно было предположить, что в преддверии явления эмиссара Еврокомиссии графа Сморчевского-Потоцкого, окрестности напичканы львонацистами и местными бандерлогами. Одной из причин того, что Цветаев перестал пользоваться «Зелёным театром» было то, что в высотке на проспекте Аскольда появился снайпер с позывными «ракале»[52]. Да не обычный, а какой-то искусник-самоучка: стрелял по такси на набережной и исключительно в голову таксистам. Позывные специально придумывали себе так, чтобы в них присутствовала буква «р», в условиях боя и помех звук «р» особенно хорошо слышан. Сами майданутые говорили, что «ракале» псих, что с ним никто не хотел идти в паре. Этим и воспользовался напоследок Цветаев: трое судок караулил в засаде, а на четвертые взял во время стрельбы, когда снайпер на несколько секунд становится глухим. Это оказался убелённый сединами дядька, естественно, с оселедцем на бритой, круглой голове и с вислыми усами «аля-запорожская сечь». В кармане у него Цветаев нашёл крестик и католический требник. «Ракале» оказался неистово верующим, потому что после каждого удачного выстрела горячо молился и крест-накрест целовал требник. На запястье у него было выколото: «Слухай Бога, і все буде добре!»[53]

Поэтому когда они зашли за высотку, Цветаев всё чаще оглядывался на неё: не появился ли там новый «ракале-психопат», хотя, естественно, никого разглядеть не мог.

– Видишь? – капитан Игорь нервно оскалился и сунул Цветаеву винтовку.

И действительно, через оптику Цветаев даже различил у бандерлога наколку «свастика» на правой руке. Бандерлог неприкаянно слонялся на опушке парка, обнимая автомат, как пустую бутылку. Хорошая винтовка, оценил Цветаев, мне б такую: лёгкая и удобная, сама в руку ложится. Он на мгновение позже, чем надо, вернул её капитану Игорю.

– Иногда минута войны может изменить всю жизнь, – загадочно произнёс капитан Игорь.

И хотя нерв его речей несколько ослаб, Цветаев кожей чувствовал, что капитан Игорь прав, что именно в таком состоянии, когда обостряются все чувства, когда ты закручиваешь в себе эту самую пружину, можно идти на дело. Уважаю, почему-то подумал он, уважаю, и согласился:

– Ну да, если попрёмся через парки, то нас, как пить дать, подстрелят.

Капитан Игорь внимательно посмотрел на него, должно быть, воспринял его слова как насмешку и сказал абсолютно другим голосом.

– Не кажется ли тебе, что он как-то демонстративно шляется? Варёные мухи!

– А бог его знает, – ответил Цветаев, почесав шрам на груди, – может, пьяный?

Он уже давно понял, что на рукоблудной войне гадать, себе дороже, потому что многое зависит от случайностей, нет смысла ломать голову, что будешь делать при таких-то и таких-то обстоятельствах, легче положиться на интуицию. В данном случае интуиция говорила, что не происходит ничего из ряда вон выходящего, всё, как всегда, всё, как обычно: бандерлогам скучно, вот они и искушают судьбу – подставляются под случайную пулю, тоже занятие для майданутого.

– Дальше веди сам, – сказал капитан Игорь, перекладывая спичку справа налево.

– Есть, вести самому, – уныло ответил Цветаев.

Он вдруг подумал, что капитан Игорь хотел сказать ему что-то важное, но не сказал, мешала враждебность между ними.

– Э-э-э… – окликнул его капитан Игорь, – только без фанатизма. Нам ещё живыми вернуться надо.

Он загонял его между чувством долга и желанием сбежать куда глаза глядят. А фиг тебе, решил Цветаев, не на того напал, доведу и помогу, чем могу, а на большее на рассчитывай, имея ввиду дружбу и доверительные отношения, такие, какие у него были с Пророком или с Гектором Орловым.

План был несложным. Бандерлоги и львонацисты настолько уверовали в победу, что не утруждали себя охранять. Вели образ жизни беззаботный и пьяный. Если бы не группа Пророка, то они бы в этом районе вообще стали картошку выращивать, а так хоть озираются порой. Цветаев подозревал, что существуют и другие подобные же группы, но где и в каком районе, Пророк не говорил, молчал как рыба об лёд, жизнь научила, а может, просто не знает, часто думал Цветаев, однако с расспросами не приставал, всё равно не скажет.

– Пошёл бы ты… – беззлобно ответил он, и, пригнувшись, демонстративно потрусил туда, где в церковных развалинах под береговым холмом прятался ход в подземелье.

Эта церковь, как и все второстепенное в украинском государстве, давно пришла в ветхое состояние: стены потрескались, купол осёл, крест торчал криво, словно в укор майданутым. Внутри царил хаос и запустение. Иконостас, естественно, давным-давно был разграблен. Сам ход был даже не ходом, а дыркой в полу, точнее, в потолке туннеля. Если бы не таинственная карта, которую однажды принёс Пророк, они бы даже не знали о его существовании. А так Цветаев разгрёб камни, откинул лист железа, и они прыгнули вниз.

Воздух внутри был тяжелым и спёртым, пахло подземельем, ну, и кошками, разумеется – верный признак того, что в туннеле никого не было с тех пор, как Цветаев замаскировал его. Это, правда, ещё ничего не значит, суеверно подумал он и повёл капитана Игоря так, словно туннель был заминирован. Однако капитан Игорь оценил его медлительность совсем с другой точки зрения.

– Нам нужно до темноты выйти на позицию, – напомнил он недобрым голосом, смахивая с лица корешки, которые свисали из потолка и казались чем-то неземным.

Не надо быть таким длинным, злорадно подумал Цветаев и согласился:

– Выйдем, – сказал он, воспринимая начальственные тон капитана Игоря, как ещё одну его зловредность, и не обращая на неё особого внимания. Просто в его понимании капитан Игорь хотел казаться значительным, а это противоречило жизненной позиции Цветаева: не любил он, когда им командовали злые и тупые люди, наверное, поэтому и попросился к Кубинскому, у которого дисциплина была не такой строгой, как в Народной армии.

После «Зелёного театра» ход вёл дальше, в Лавру, однако карта на этом места, преднамеренно или нет, была оборвана, да и Цветаев, честно говоря, совершенно не жаждал попасть туда, где лежат высохшие покойники и пахнет ладаном.

Кирпичная кладка сменилась известняковыми стенами, совсем такими же, как Лавре, только не было ниш с усопшими монахами, корешки стали гуще и белее, на полу появились сталагмиты, которые с треском ломались под ногами. Затем снова пошла кладка, и через несколько шагов они уперлись в монолитную стену. Если не знать, как её открыть, то можно было промучиться до скончания веков, однако Цветаев потянулся, нажал на потайной камень, стена бесшумно провернулась, и открылся лаз. Едва они проскочили наружу, как лаз закрылся. Через мгновение они были в «Зелёном театре».

К их удивлению, «Зелёный театр» не то чтобы не оказался заминированным, его даже не охраняли. Сцена лежала ниц, лавочки унесли ещё при царе Горохе, стены усыпались. То ли львонацисты не поняли, откуда в своё время появлялся Цветаев, а самое главное, куда он пропадал, то ли ещё по какой причине, но выйдя через правую винтовую лестницу и, поднявшись по откосу, они и здесь никого и ничего не обнаружили, кроме разве что горы окурков и банок из-под пива. Зато в «Охотничьем домике» напротив вовсю гремела музыка, горели окна и слышались пьяные голоса.

– Где развалины? – спросил капитан Игорь, вглядываясь в темнеющие купы деревьев.

– Там, – Цветаев уверенно показал в сторону трассы.

Собственно, трасса являлась продолжением эстакады, которая начиналась от крыши велотрека. Когда велотреком перестали пользоваться по назначению, на нём сделали вертолётную площадку, от которой до здания верховной рады было пять минут езды.

– Пошли! – скомандовал капитан Игорь.

Развалины были старым-старым туалетом с плоской крышей. Но как раз с этой крыши хорошо была видна трасса в том самом месте, где она делала крутой поворот и где машины обязательно притормаживали. Единственно, оборонять такую позицию было невозможно, но, похоже, капитана Игоря это мало заботило. Он деловито залез на крышу и даже попрыгал на ней, словно говоря, что после уничтожения ляха графа Сморчевского-Потоцкого можно будет устроить танцы с девочками и плевать на плохую в оборонительном смысле позицию. Тебе виднее, подумал Цветаев.

– Действуй по плану, – всё так же нервно благословил его капитан Игорь.

Цветаев был рад остаться в одиночестве, так он чувствовал себя увереннее. В банках оказалось, конечно же, не пиво, что само по себе было маловероятно, а самый настоящий пластид – самодельные бомбы.

– Вставишь взрыватель, – проконсультировал на ходу капитан Игорь, не вынимая спичку изо рта.

Цветаев в очередной раз начал злиться: на охоту идти – собак кормить. Идиот, подумал он. Спичка раздражала его больше всего.

Ещё капитан Игорь сказал:

– Выберешь ориентир напротив, например дерево, и когда машина пересечёт его, нажмёшь кнопку. Задержка до четверти секунды. Взрывай любую машину, первую или вторую, всего их будет три. Остальное я сделаю сам.

– Ладно, – кивнул Цветаев, не в силах глядеть на дёргающееся лицо капитана Игоря. Вот урод! – злился он ещё больше.

Перво-наперво он двинулся к «Охотничьему домику», в котором гремела музыка, только бы подальше от капитана Игоря с его нравоучениями, только бы снова ощутит себя одиночкой. Двинулся по всем правилам: ползком, с замиранием через каждые три метра, чтобы прислушаться, ну и чтобы, не дай бог, не наткнуться, на растяжку или сигнаналку, ибо нет ничего хуже минного поля, но ничего, кроме пивных бутылок, не обнаружил.

Старое, привычное, как кожа, чувство охотника наполнило его, он купался в нём, он был создан для него. Главное, понимать самого себя, думал он, свои инстинкты, свои истоки, а всё остальное приложится. Это капитан Игорь не удосуживается сообразить, что охотник должен ощущать своё естество, это он нагибает всех под себя, здесь так нельзя, здесь надо принимать людей такими, каким они есть, а не ломать через колено.

Он полз и думал о своей жене, что будет потом, когда он вернётся домой, и как она обрадуется, и что он скажет, и что скажет она, а самое главное – выражение её карих глаз, которые вдруг вспыхнут таинственным огнём, тем огнём, которым она одаривала его всю жизнь. А потом они лягут в постель, и им будет хорошо и уютно. Больше он ни о чём не мог думать, только о её глазах и постели. К его большему удивлении, он оказался однолюбом, не признающим компромиссов с совестью, но понял это только здесь, в Киеве, потому что никто из местных женщин не нравился ему.

Через пять минут он уже мог различить женские силуэты в окнах и подумал, что одной банки с пластидом и взрывателем от РГО вполне хватит, чтобы разнести богадельню к чёртовой матери. В помещениях такие самодельные гранаты наносили большой урон за счёт ударной волны, которая выбывает переборки. Соблазн был слишком велик, чтобы на него поддаться, однако же от Цветаева требовалось всего лишь установить поперёк дорожки, ведущей к трассе, оборонительную гранату РГО. Граната эта взрывалась без задержки и давала большое количество осколков на большом расстоянии. Расчёт был простой, когда львонацисты, услышав взрыв, бросятся к трассе, то кто-нибудь обязательно заденет за проволоку и вырвет чеку. После этого все, кто останется в живых, пребудут в замешательстве, а у них с капитаном Игорем появится время, чтобы незаметно улизнуть. Таков был план, и Цветаев в него свято верил, потому что, что ни говори, а находиться под началом капитана Игоря, его опыта и послужного списка, которого Цветаев никогда не видел, было весьма полезно. То, что послужной список состоял из одних победных реляций, можно было не сомневаться.

Он прикрепив мину к дереву и, соблюдая все правила маскировки, отступил к трассе. На другой её стороне чернел недостроенный дом. Солнце пало за горизонт, и на фоне ультрамаринового неба дом казался чёрнее тучи, сосны торчали, как колокольни, пахло хвоей и смолой. В носу у Цветаева так чесалось, что он прилагал огромные усилия, чтобы не чихнуть, к тому же тяжёлый ранец съезжал на бок, а во фляжке вовсю бултыхался чай.

Цветаев был уверен, что в доме никого нет, что он пуст и заброшен: какой дурак усидит, когда под боком пьянка и женщины, но на всякий случай пересёк трассу в метрах пятидесяти ближе к велотреку и подкрался с тыла. В двери не сунулся, боясь растяжки, а тихонько влез в окно и прислушался. Было тихо, пахло известкой, сыростью и, как всегда, кошками, дом же был явно пустым. Цветаев уже собрался было с лёгкой душой отправиться на трассу, чтобы заложить взрывчатку, а потом предаться чревоугодию, как услышал голоса. Кто-то забубнил:

– Микола, Микола, Микола, Микола…

А что «Микола», было неясно, только тоскливое «Микола»… да «Микола…»

Цветаев аж присел, его пробил холодный пот: только что он едва не совершил роковую ошибку. С верхних этажей трасса была как на ладони. Подстрелили бы, как пить дать, понял он, даже в темноте, и двинул вверх на голоса. Чем выше он поднимался, тем больше ему казалось, что песчинки под ногами скрипят, как оглашенные, а каждый его вдох и выдох слышат все окрест. К тому же автомат и ранец сковывали движение, и ему, привыкшему воевать налегке, было дискомфортно. Если кто-то выскочит на меня, я даже мяукнуть не успею, подумал он. Поэтому между вторым и третьим этажами, он снял амуницию и сразу почувствовал себя лёгким и грациозным. Взошла луна и светила в оконные проёмы. На четвёртом этаже были слышно особенно отчетливо. Сжимая нож, Цветаев прокрался ближе. Кто-то жаловался басом:

– Микола, а вони там горілку п'ють…[54]

– Ну так що з цього?[55]

Второй голос был жиже первого, но с гонором новобранца, свято выполняющего долг майданутого.

– А ти не хочеш, Микола?..[56]

– Ні[57].

– А дівок хочеш, Микола? Дівки хороші, я бачив[58].

– Дівок хочу, але не хочу отримати піздюлей від Семена Павленко[59].

– Який ти боягузливий. А я б збігав хоч на секундочку. Хоча б вічком всзгляднуть. А, Микола?[60]

– Знаю я твою секундочку. Збігай, мені і тут не погано[61].

– Який ти дивний[62].

– Я не дивний, я дісфіплінірованний[63].

– Ну що, дисциплінований ти наш, принести тобі в клювике?[64]

– Ну, принеси, – великодушно согласился Микола[65].

– Що ж ти такий скромний, аж противно. Так і воювати будеш?[66]

– Не бійся, воювати буду, як треба![67] – заверил Микола.

– Тоді я пішов[68].

– Iди[69].

– Пішов! А ти?[70]

– А я тут залишуся[71].

– Що б ти сказівся![72]

– Іди, іди…[73]

– Ну і пішов[74], – обиделся тот, который говорил басом.

Можно было схитрить: прикинуться своим, майданутым бандерлогом, тем более с жёлтой повязкой, тем более с местным говорком, приблизиться внаглую и порешить обоих. У него был случай, когда он вошёл в киевскую мэрию через центральный вход, сославшись, что ищет друга, Кирюху Гончаренко. Имя и фамилию он, конечно же, выдумал на ходу. Нашёл тупиковую комнату на седьмом этаже, в которой было трое, «взял» их на три счёта и так же незаметно вышел. Четыре дня его искали и на Красногвардейской, и на Площади Толстого, мол, видели убегающего в ту сторону, а он хихикал в кулак под носом, в развалинах музыкальной академии, на пятую ночью, когда его считали погибшим, вернулся к Пророку живым героем, засел на кухне и залпом выпил два литра чая, не обращая внимания на друзей, пьющих водку за его счастливое воскрешение. Оказывается, он уничтожил отдел пропаганды и дюже «талановитого й вірного героя України», почти, ну почти, ни много ни мало – Павло Штепа[75], как кричали потом «обізнані»[76] СМИ. Одну из центральных улиц тут же переименовали в улицу «Штепа», а ещё одну – в улицу «Бандеры», имя же «талантливого и верного героя» канул в лету. Правда, его плакат ещё долго таскали по улицам города под крики «Слава Україні!»[77]

Тем не менее, на этот раз, повинуясь шестому чувству, Цветаев действовал по-иному, бесшумно отступив на этаж ниже, потом ещё ниже. В тот самый момент он незаметно для самого себя превратился в зверя повадками и движениями, всё-всё понимал и всё-всё видел, и даже дальше за зданием, до самого Днепра, определил, что бандерлогов в «Охотничьем домике» ровно девятеро и три женщины с ними и что они имеют их по очереди, разглядел даже капитана Игоря на крыше под плащ-палаткой, хотя он ловко маскировался, разглядел на крыше велотрека снайпера, который страшно скучал и завидовал прожигателям жизни в «Охотничьем домике», но не смел оставить пост и от этого безмерно страдал, потому что был алкоголиком в третьем поколении. Впрочем, сам едва не обмишурился, заметив в последний момент, что на бандерлоге бронежилет с воротником. А вот шлем бандерлог снял и остался в одной жёлтой косынке со свастикой. Действительно, зачем таскаться в тяжелом облачении, умная голова устанет.