Помоги проекту - поделись книгой:
Опустив газету, Деннис О’Рурк поверх очков близоруко прищурился на сына.
— Такие большие компании выдерживают всякие передряги, — сказал он. — Если повезет, можешь дослужиться до чего-нибудь стоящего — станешь там одним из заправил.
И Дэнни согласился, как соглашался в течение всего обеда. Он понимал, какие радужные перспективы рисует сейчас фантазия его отца. По сравнению с фабрикой, с ее табельными часами, грохотом и грязью любая контора казалась седьмым небом обеспеченности и комфорта. Она сулила то самое «райское житье», которое, по мнению Денниса, было у администрации щеточной фабрики «Аргус».
Его жена подняла глаза от носка, который штопала.
— Дэнни должен уповать не на удачу, — сказала она, — а на свою старательность и на помощь господа.
Ей было пятьдесят лет, а из-за худого, изможденного лица она казалась даже старше; и все же в ней жило кремневое упорство, неотъемлемое от враждебности, которую она испытывала к этому району и к своему мужу, по чьей милости она оказалась тут.
Деннис бросил на нее злобный взгляд. Уж она обязательно приплетет господа, о чем бы ни шла речь!
— Придется ему научиться говорить самому за себя, — сказал он упрямо. — Как один наш старикан говаривал: «Смазку-то получает скрипучее колесо!» — и он довольно хохотнул.
Деннис неторопливо посасывал трубку. Из Дэнни выйдет толк. Он благодушно кивнул.
— Ты получил хорошее образование, сынок. Пусть-ка оно тебе теперь послужит.
А сколько раз на памяти Дэнни он говорил: «Бросили бы они забивать тебе голову стихами и прочей ерундой, а взяли бы да и обучили тебя чему-нибудь полезному!» Ведь сам он знал только отупляющую работу. И никакой надежды впереди. Ни обещания, ни поэзии в сумерках.
Его мать сунула руку в носок, проверяя, нет ли где-нибудь дырочки.
— Ну, несколько шиллингов и некоторая самостоятельность, я думаю, не вскружат ему голову. Дэнни надо еще много работать, прежде чем он доберется до верха.
Деннис сердито забурчал и снова злобно посмотрел на нее. И почему ей всегда надо вылить на тебя ушат холодной воды? Он взял газету с колен и неодобрительно зашуршал страницей, но ничего не сказал.
Настроение Дэнни упало. О господи! До чего же они доброжелательны и безнадежно непонятливы! Каждое их замечание словно открывало дверь еще в один тупик, и он почувствовал, что должен бежать, прежде чем какая-нибудь из этих дверей захлопнется за ним.
— Все устроится, — сказал он. — Мне еще нужно кое-что сделать. Попозже я опять спущусь погреться.
Он стоял у окна в своей комнате и смотрел на строй старых домов напротив, на мокрую пустынную мостовую и на расплывчатый нимб уличного фонаря. Его мысли скатывались назад по лестнице в «диванную», и ему казалось, что жизнь, прожитая его родителями, истощает плодородную почву его духа, как эрозия, и, пока он остается в их доме, ему необходимо будет мечтать и размышлять, работать и читать, чтобы преодолевать иссушенные пространства души. Ну почему он так мал ростом, почему его длинные брюки выглядят так, словно он только что перестал носить короткие штанишки, почему на верхней губе у него мягкий пушок, а не черная жесткая щетина, и почему по его носу разбегаются веснушки! Чтобы вновь обрести веру в себя, он вытащил из кармана газетную вырезку и прочел в десятый раз: «Треб, младший клерк 15–16 лет, со шк. аттест., хорошо считающий, для солидной страховой компании. Написанное от руки заявление и рекомендации адресовать главному бухгалтеру, п/я…». Спрятав вырезку в ящик стола, он взял «Золотую сокровищницу», которая в свое время вызывала у его одноклассников куда больше стонов и вздохов, чем даже унылый учебник геометрии, и бросился с книгой на кровать.
Листая страницы, он вспоминал Макгэррена, от которого всегда пахло мелом — у него была привычка, стирая с доски, засовывать тряпку в карман, — и который сказал: «Не бросай чтения, Дэнни. И иногда пиши стихи. Это будет помогать тебе думать, размышлять. Ты можешь даже стать парадоксальной личностью — финансистом со склонностью к литературе». Это был один из тех благожелательных и слегка иронических советов, которые Дэнни привык получать от него, но теперь, когда он перебирал в памяти пустячные события дня, слова Макгэррена вдруг задели смутную отзывчивую струну. Он снова увидел ту сосредоточенность, которая появлялась в в глазах учителя, когда его завораживали образы, таящиеся в печатных строках, и, начав читать, вновь услышал звучный голос, разбудивший в нем любовь к словам и к емкости выражения мысли:
Его тело охватила истома, и через некоторое время, пресытившись амброзией и старика Хайяма и своей собственной, он уснул.
Треск мотоцикла разорвал его сон, и он сел на постели, щурясь от электрического света. Если это возвращается домой Молли, значит время уже позднее. Он перекатился на край кровати и прислушался. Хлопнула входная дверь. Он решил спуститься вниз и выпить чаю.
Молли была в ванной. Сквозь плеск воды он расслышал пение:
Молли в своем репертуаре. Чем позднее час, тем она становится оживленнее. Он поставил чашки на стол и, когда она вышла из ванной, позвал:
— Эй, Мо, иди сюда, выпей чайку!
Она пришла, закутанная в халат, шлепая туфлями.
— Чего ты бродишь по дому так поздно? Не спалось?
— Я уже спал. Заснул, пока читал. Вот, бери, — и он пододвинул ей чашку.
— Спасибо, Дэнни, — она посмотрела на него с задумчивым удивлением. — Уж ты-то выйдешь в люди! Ну, хоть они довольны — редкий случай!
Он улыбнулся ей через стол.
— Мне надо поберечься, чтобы несколько шиллингов и некоторая самостоятельность не вскружили мне голову!
— Тьфу! — поморщилась Молли. — Можешь не объяснять, кто это сказал. Знаешь что: веселись, пока можешь. Молодость бывает один раз, а после смерти еще належимся.
Такова была суть ее философии, и Дэнни слышал это уже не в первый раз, а поэтому просто спросил, не налить ли ей еще чашку.
— Не надо, — ответила она, зевнув. — Пора и на боковую. Спокойной ночи, Дэнни.
— Спокойной ночи, Мо.
Дэнни перемыл чашки, убрал их и поднялся к себе. Он долго не мог уснуть и думал о разных вещах. Когда он открыл глаза, было еще темно, и он лежал и слушал, как дождь стучит по железной крыше и булькает в водосточной трубе за окном. Он услышал, как закрылась входная дверь и по дорожке прошуршали шаги. Стукнула калитка, и он понял, что ночь прошла. Эти шаги звучали в коридорах его памяти. Это было чуть ли не первое, что он помнил о своем отце, и в последние годы он постоянно напоминал себе об этих шагах, стараясь преодолеть отчуждение между собой и отцом. Он зябко поежился в своей теплой постели, прислушиваясь, как они постепенно замирают на тротуаре Токстет-роуд.
3
По воскресеньям Молли вставала поздно и только в одиннадцать спускалась в кухню поджарить себе хлеба и выпить чашку чаю, Деннис возился в садике, а Дэнни сопровождал мать в церковь.
Всегда сдержанная и суровая, в воскресное утро она становилась уже просто куском льда, и они в полном молчании шли мимо запертых магазинов Глиб-роуд, мимо «Лопаты и Капусты» — излюбленного приюта Денниса по вечерам в пятницу и в субботу днем, мимо спортклуба Джека Салливена с блеклой вывеской над дверью: «Бильярд — пирамидка, карамболь».
Каменная церковь, окруженная деревьями, стояла на пригорке высоко над улицей, и Дэнни, поднимаясь по истертым ступеням, в который раз иронически улыбнулся про себя при виде ее громоотвода.
Орган уже играл, и его звуки гармонировали с благолепным неярким светом, который лился сквозь витражи. Дэнни тихонько опустился на скамью и поглядел по сторонам, высматривая Тейлоров.
Встретившись с ним взглядом, Изер Тейлор опустила глаза. Дэнни напряженно замер: его обычная застенчивость мешала ему посмотреть на нее еще раз. Он был знаком с Изер еще с тех пор, когда они совсем малышами ходили в воскресную школу, однако до последних нескольких недель она была для него словно не в фокусе. Но теперь он видел ее, когда сидел за своим столом в «Национальном страховании», в своей комнате, в окне трамвая — призрачный образ, который каждое воскресенье обретал реальность на церковной скамье.
Он попробовал отвлечься и начал смотреть на наждачный профиль старика Митфорда, сидевшего вместе со своей пухлой, флегматичной женой ряда на три впереди них по ту сторону прохода. Митфорд был церковным старостой, и, так как звание церковного старосты подразумевает гарантированную честность, Дэнни каждую пятницу ходил в его бакалейную лавку. Потом он перевел взгляд на миссис Сэдлер, которую редко можно было увидеть без метлы в руках: она всегда улыбалась ему, когда он проходил мимо ее калитки, и спрашивала, как ему работается. Затем взглянул на дряхлого мистера Кассела, который сидел, положив на колени черную шапочку, и слезящимися глазами смотрел на окно в глубине церкви.
Звуки органа затихли, на кафедру поднялся преподобный Рейди, и Дэнни уставился на него, обрадовавшись возможности отвлечься от неподвижных профилей, дамских шляп и номеров на доске, обозначавших псалмы.
— Помолимся! — священник придал своему звучному голосу оттенок глубокого благоговения.
«О возлюбленный наш господь, в мудрости своей вновь собравший нас в этом священном месте, услышь нас ныне, взываем к тебе.
За ушедшую неделю мы нарушали твои заповеди и теперь смиренно предстаем пред тобой, ища прощения, в коем, знаем, отказано нам не будет, ибо милосердие твое бесконечно.
Господи, все мы грешники перед лицом твоим и ни в чем не достойны сравниться с примером, поданным сыном твоим. И посему молим о милости, зная, что недостойны предстать перед тобой в одеждах, тобой нам уготованных.
Господи, наши молитвы возносятся к тебе в годину, когда мир, словно в ослеплении, не зрит света пути твоего, и мы молим за себя и за людей в других землях, не познавших истинной веры, да избавишь нас от грозного твоего воздаяния в Судный день.
И когда наступит оный день, да сможем мы сказать, что готовы предстать пред тобою утвержденными в вере и раскаянными. И когда поражены будут нечестивые, избави нас от кары твоей, взываем мы к тебе ныне, как взываем о твоем благословении…»
Дэнни заерзал на скамье. Преподобный Рейди опять перегнул палку. Молли проклята навеки, дело с его отцом в лучшем случае обстоит не совсем ясно, а он сам внезапно оказался в положении обвиняемого, защитник которого вдруг стал обвинителем.
— А теперь споем псалом номер шестьдесят третий.
И церковь заполнило дружное пение:
Дэнни молчал, не в силах согласиться; он с нетерпением ждал, чтобы монотонная служба скорее окончилась, и вел мысленный спор — единственное, что еще как-то помогало переносить давно знакомую рутину, которая за последнее время все больше его раздражала. Как и высокий лоб над гладко выбритым лицом на кафедре, как украдкой поправляемое облачение, как грозно указующий перст, как руки, благоговейно касающиеся большой библии на подушке из красного бархата. Наконец-то заключительные слова, и прихожане вновь оживают, вновь поют, вновь ликуют. Благословение, почтительная пауза, чтобы преподобный Рейди успел удалиться, а затем медленное шествие по проходу к двери.
Теплое рукопожатие, сердечная улыбка.
— Ну, как тебе работается, Дэнни?
— Хорошо работается, — и Дэнни бросился вниз по ступеням навстречу солнечному свету и голубым глазам Изер Тейлор.
— Здравствуй, — сказал он.
Она робко ему улыбнулась и тревожно посмотрела на мать, которая стояла рядом, разговаривая с Митфордом.
— Мы сейчас идем домой, — сказала Изер, подразумевая, что они могут пойти вместе.
Он кивнул.
— Ты кончаешь школу в этом году?
— Да. А ты работаешь, так ведь?
— Я уже год работаю.
— И тебе нравится?
— Очень, — ответил он, подразумевая не столько настоящее, сколько будущее. Уголком глаза он заметил нетерпеливое движение матери и сказал поспешно: — Ты не пойдешь погулять со мной в субботу, Изер?
Ее лицо оживилось.
— Я бы с удовольствием. Только не знаю, разрешат ли мне.
— Я спрошу у твоей матери.
Оживление сменилось испугом.
— Нет, я сама. И скажу тебе в следующее воскресенье. — Обиженно взглянув на мать, Изер добавила: — Она может так проговорить весь день.
— Я подожду, если хочешь.
— Но ведь твоя мама торопится, — неуверенно возразила Изер.
Дэнни знал, что его мать не захочет подождать — ведь это значило бы санкционировать приглашение, которое может вовсе не понравиться миссис Тейлор; и он знал, что она очень обидится, если он оставит ее одну.
— Столько матерей, что толку не будет, — сказал он. — Ну, хорошо, Изер, до следующего воскресенья.
Пока они шли к воротам, Дэнни поглядывал на оживленно разговаривающие группки, объединенные почти монастырской общностью, и ощущал себя среди них немым слушателем, и только. А в это утро еще и пойманным в ловушку. Лето в его душе омрачалось здесь еще и мертвящей церемонностью, враждебной теплоте его чувства к Изер, мешавшей этому чувству расцвести.
По Глиб-роуд прогрохотал трамвай, подняв за собой маленькие пылевые смерчи, а когда шум затих, мать сказала:
— Я видела, что ты сегодня разговаривал с Изер Тейлор.
— Да?
— Она стала очень хорошенькой, правда?
— Да.
Мистера Тейлора сделали мастером, а послушать миссис Тейлор, так он там важнее самого хозяина.
А значили ее слова только одно: Изер принадлежит этим домам, этим улицам и голос фабрики главенствует в жизни, которая ее окружает. И Дэнни ответил:
— Мне неинтересно, что и как говорит миссис Тейлор.
— Тебя, наверно, куда больше интересует Изер.
— Ну и что?
— Все решают ближайшие четыре-пять лет, — уклончиво ответила она. — Ты ведь это понимаешь?
Они свернули на Токстет-роуд, к шеренге бывших полуособнячков, к раскаленным тротуарам, к засыхающим плетям винограда и воскресной сонной тишине.
— Ты же знаешь, — ответил он, — что я хочу сделать карьеру.
— Вот и помни об этом. Последнее время ты больше читаешь, вместо того чтобы заниматься.
— Я и читаю и занимаюсь. Видишь ли, — добавил он раздраженно, — жить ведь еще не значит делать одно и то же каждый день. А с моей работой справился бы и десятилетний ребенок.
— Если ты будешь так говорить, тебя сочтут самодовольным.
Однако не самодовольство, а смятение духа подтачивало кокон однообразных дней. Чтение открывало перед ним выход, а занятия обещали заманчивое будущее. Нынешние его обязанности были ему невыносимо скучны. Но отец этого не понял бы, а если бы он попробовал поговорить откровенно с матерью, она истолковала бы его недовольство как лень и слабоволие.
— Не беспокойся, — сказал он, когда они подходили к калитке. — Я там говорю мало.
— И правильно, — одобрила она. — Не трать слова зря. Говорить надо, когда подвернется удобный случай. И уж тогда говори первым. А пока не зевай и слушай.
Расставшись с матерью в передней, Дэнни поднялся к себе и сердито швырнул пиджак на кровать. Кем она его считает? Младшим соглядатаем, подсматривающим в замочные скважины и подслушивающим за гранитными колоннами?
За прошедший год в штатах бухгалтерии не произошло никаких перемен, и Дэнни порой начинало казаться, что компания — это машина, которая работает вечно, не нуждаясь в регулировке. Он как-то сказал об этом Риджби, и тот ответил:
— Обманчивое впечатление, Дэнни. Наоборот, она работает рывками. Когда вы пробудете здесь так долго, как я, вы поймете, что я имею в виду.
— Когда кто-нибудь уходит или умирает?
Поделиться книгой: