Дело кролика

— Слышала? К теще завтра не поедем! — довольно предупредил жену Олег.

В углу ссорились дети. Мишенька построил что-то из обувных коробок, и к нему упорно лезла Настя, грозя разрушить все сооружение.

— Настька, уйди! — сурово шипел ее брат. — Не видишь — приватизировано!

По телевизору началась пресс-конференция членов ГКЧП.

— А где Горбачев-то? — удивилась Любка, вглядываясь в лица за длинным столом.

— В Крыму, дура, под охраной.

— Че его охранять-то?

— Чтобы новый указ не издал.

— А эти не издадут? — боязливо спросила Любка.

Олег хохотнул:

— Что они себе враги, что ли?

Любка пригляделась к гкчпистам: уж скорее они напоминали врагов рода человеческого, чем своих собственных. Нового указа не предвиделось, и успокоенная Любка продолжала гладить.

— Муля, фас ее! — возмущенно кричал Мишенька, указывая на сестру. — Все на защиту частной собственности!

Муля демонстративно отвернула морду к стене. Она то сонно посапывала, то вскидывала мохнатые уши, заслышав какое-нибудь шевеление на лестнице. Находясь взаперти, Муля, тем не менее не теряла революционной бдительности. Любка замечала ее порывы и с тоскою прикидывала, что же может готовить грядущий день.

Наутро она затянула мулин ошейник так, что та принялась возмущенно корябать его лапой. Любка сурово дернула поводок. Муля с нарочитым смирением подалась вперед и пошла, энергично повиливая задом и размахивая хвостом во все стороны.

У подъезда пока что было пустынно. Любка напряженно высматривала, не подходят ли кобели, и Муля занималась тем же самым. Однако против всех ожиданий дверь жалостно скрипнула и на крылечке появилась тетя Аня. Она была с саквояжиком а la мадам Шапокляк.

— Му-уленька наша гуляет! — присюсюкивая умилилась тетя Аня. — На-ка вот, поди сюда!

Муля заинтересованно махнула хвостом и задрала морду.

Тетя Аня вытащила из саквояжика окаменелую от времени сушку и, заигрывая, потрясла над мулиным носом:

— Служи! Служи!

— Служу Советскому Союзу! — гаркнул шедший от газетного киоска генерал. В руках у него был ворох листовок, напечатанных на бумаге туалетного типа.

Муля села и зевнула. Тетя Аня поджала губы и бросила ей сушку. Муля попыталась ее разгрызть, но не преуспела в этом и выплюнула угощение на асфальт.

— До чего страну довели! — тетя Аня с ненавистью покачала головой. — Честные люди ничего, кроме хлеба не видят, а у «челноков» его даже собаки не едят.

— Ничего-ничего! — радостно сказал генерал. — Вернется эта Светка — и с челноком у ткацкого станка будет стоять; как ей и положено, лимите!

Тетя Аня повздыхала и раскрыла саквояжик;

— Посмотри-ка, Любонька, что вот здесь написано? Мне соседка записала адресочек, а я теперь и прочитать не могу.

— Первый Зачат… Зачатьевский… — Муля взволнованно завиляла хвостом, и Любке срочно надо было принять дисциплинарные меры, — Первый Зачатьевский, а дом не то один, не то четыре. А что там, тетя Аня?

— Пожертвования там принимают народные, — с достоинством сказала тетя Аня, — трудовые наши сбережения; а кто и последнюю копейку отдает!

Тетя Аня стала класть адресочек обратно и, потеряв бдительность, распахнула саквояж чересчур широко. На Любку завораживающе блеснуло золото; множество цепочек и несколько толстых браслетов, как змеи обвивавших вычурно-крупные, усаженные жемчугом броши. Тетя Аня быстро защелкнула ободранный сейф.

— Это на что же деньги собирают?! — еле выдохнув, выговорила Любка.

— На восстановление истинной власти! — сурово и скорбно объявила тетя Аня.

— Это какой?

Тетя Аня чуть прищурилась, на глаз прикидывая любкину политическую ориентацию.

— Настоящей власти, Любонька, настоящей! — заверила она и скромненько зашаркала по асфальту.

Чтобы прошло наваждение от тетианиного золота, Любка, вернувшись домой, стала стирать. Это была ее любимая домашняя работа: глажение требовало гораздо большей сосредоточенности и нервного напряжения, а готовка налагала повышенную ответственность за результат. Любка любила стирать, а еще заниматься уборкой. И пару часов она спокойно и добросовестно возилась с бельем, а Муля отравляла ей любимое занятие настолько, насколько могла. Треклятая потаскушка словно прилипла к входной двери, тыкалась в нее носом, принюхивалась и возбужденно повизгивала, если по лестнице в это время проходил с собакой кто-нибудь из жильцов. Незнакомцы за дверью всегда реагировали на мулины позывы адекватно: они начинали упираться, хрипеть на поводке, тянуть хозяев в сторону любкиной квартиры, душераздирающе скрести когтями по кафелю и под конец отчаянно лаять, когда хозяева, пересилив своих любимцев, все-таки утаскивали их в нужном направлении. Муля разочарованно опускала хвост, но не сходила с боевых позиций. Вскоре сцена повизгивания, скрежета и лая повторялась с небольшими изменениями.

Ближе к полудню Любка с трудом разогнулась над ванной, выжала последнюю детскую майку, зверея от усилившихся визгов, протерла пол и, взяв еще мокрую тряпку, пошла к двери вершить расправу.

Увидев надвигающуюся опасность, Муля попробовала невинно завилять хвостом. Затем прижала уши и быстро метнулась вдоль стены по коридору. Любка перегородила ей дорогу, неумолимая, как бронетранспортер. Она дошла до того состояния, при котором пускают пулеметную очередь по мирной демонстрации.

Муля втянула голову в плечи.

Телефон зазвонил в самый решительный момент:

— Алло! Люба? Как вы там? — тревожно говорила Светлана из Польши.

— Как мы там? Да хоть вешайся — сил уже нет, вот как мы там! — остервенело закричала Любка.

— Что уже? — тихо и обреченно спросила Светлана.

— Уже? Да с твоей собакой и за пять минут с ума сойдешь! Эта дрянь под танки бросается!

— Под танки? С гранатами? — почти без голоса переспросила мулина хозяйка.

— Была бы у меня граната, я бы давно в нее запустила! Ты знаешь, что тут началось, когда ты уехала?…

Минут пять Любка, срываясь на крик, рассказывала о мулиной половой невоздержанности. Вдруг Светлана как-то странно хрюкнула в трубку:

— Люб, ты подожди… Да шут с ними, со щенками… Кто в «Белом доме»? Коммунисты?

— А я почем знаю? Артем туда, вроде, пошел, и Валентин с четвертого.

— Ясно. А на улицах что? Бои?

— Еще какие! — ядовито уколола Любка. — Я с кобелями знаешь как воюю?

— По телевизору-то что говорят? — отчаянно добивалась Светлана.

— Танцы по телевизору! Балет! «Лебединое озеро»! Светка, если ты завтра не приедешь…

— Я вот и думаю… Не знаю, возвращаться ли теперь…

Любка едва не задохнулась.

— Светка! — заголосила она так, как от века голосили русские женщины. — Ты чего? Ты совсем? Что я тут с твоим барахлом буду делать?! У меня своих трое! А если она ощенится? Мне за собачий приплод никто квартиру досрочно не даст! Я тебе в Польшу щенков отправлю! Заказной бандеролью!

— Отправляй, отправляй! — раздраженно перебила Светлана. — Ты что хочешь, чтобы я сейчас за собакой вернулась? Так, может, больше уже не выпустят!

— Ты, Люба, меня пойми, пожалуйста, — уже помягче сказала она. — Ну течка, но ведь можно ее пережить? Это — еще дня на три, не больше, а коммунисты — это снова лет на семьдесят!

Любка молчала и яростно дышала в трубку.

— Ты Мулю маме отдай, если совсем допечет, — сказала Светлана чуть погодя медленным, потерянным голосом, — или — свекрови. Она, хоть и бывшая, но, может, возьмет, будет ей память обо мне…

— Свет! Ты умирать собралась, что ли? — с невольным состраданием спросила Любка.

— Да ведь если я остаюсь, то уже насовсем… Насовсем, понимаешь?! — прокричала она сквозь слезы. — Мы с тобой, может, последний раз разговариваем… А потом тебя за такой разговор — как за контакты с иностранцами…

Светлана уже вовсю всхлипывала. Она воочию видела перед собою стремительно падающий железный занавес.

— Давай, Люба… Всего тебе… И спасибо за все… Не обижай там мою Муленьку!..

На рыдающей ноте разговор прервался. Любка села на коридорную тумбочку в полной прострации. Муля осторожно высунула нос из комнаты и быстро попятилась обратно.

Чтобы прийти в себя, Любка решила раньше обычного сходить за дочкой в садик. На обратном пути Настя возбужденно размахивала куклой Барби во все стороны: в садике она наслушалась политических новостей.

— Мам, а Нина Владимировна говорит, что «челноков» теперь не будет.

— Ну не будет — и не будет…

— А как же тетя Света?

— Убить ее мало! — от души сказала Любка.

Настя притихла, осознавая мудрость государственной политики.

Любка усадила дочку обедать и включила телевизор. Там показывали что-то напоминающее американский боевик: несколько представительных людей, похожих на политиков и одетых в строгие костюмы, широким шагом подходили к самолету. Любка привычно ожидала, что сейчас по ним будут палить из автоматов или брать в заложники, но узнала усы Руцкого и догадалась, что это — не кино. Тут и диктор сообщил, что группа политических деятелей летит в Форос — освобождать томящегося у моря Горбачева. Потом пошли кадры, посвященные, надо понимать, последним двум с половиной дням; «Белый дом», окруженный кольцом добровольцев и хлещущий по ним проливной дождь; Ельцин с воззванием на броневике; пресс-конференция членов ГКЧП и подрагивающие на красном сукне пальцы Янаева; танки, ревущие на ночных улицах; собирающуюся вокруг чего-то толпу, кровь, текущую из-под ног у людей и тело с разможженной головой…

— Ешь, давай, остывает, а то телек выключу! — раздраженно прикрикнула Любка на Настю, оцепенело таращащуюся в телевизор. Сама она, чтобы не терять времени, намешивала для Мули в овсянку мясные обрезки.

После обеда Муля на законном основании запросилась гулять. При первых же требовательных поскуливаниях у Любки уже сработал внутренний переключатель, переводивший ее из демократически расслабленного домашнего режима в режим беспощадного подавления свободной воли.

День был теплый и благостный по контрасту с двумя дождливыми предыдущими. В такие дни пенсионеры обычно сидят на лавочке перед подъездом; и сейчас, в рамках традиции, там присутствовала тетя Аня. Тетя Аня беседовала с Валентином Сергеевичем, который возвращался домой, но был задержан для тетианиных излияний:

— …Вы подумайте, что за изверги! И как у них только рука поднялась! Трех мальчиков, таких молодых… когда их сегодня в гробу показывали, просто сердце кровью обливалось! Мало им того, что семьдесят лет страну терзали…

Валентин Сергеевич устало кивал.

— С возвращеньицем вас, Валентин Сергеевич, — обрадовалась Любка.

— Вот они, наши герои-то! — тетя Аня едва не всхлипнула в порыве патриотизма, — вот на ком демократия держится!

Валентин Сергеевич улыбнулся с некоторой натянутостью;

— Ну, это лишнее, Анна Трофимовна… я у «Белого дома» стоял только ночь… А вчера, откровенно говоря, надежды уже не было никакой. Я решил: поеду на кафедру, договорюсь как-нибудь с вахтером, закроюсь там на ночь и буду перечитывать все, что потом должны запретить. Чтоб хоть запомнить… Хоть пересказать!

Валентин Сергеевич поднял усталую голову и смотрел взглядом пассионария, осознавшего роль своей личности в истории.

Тетя Аня еще восторженно повздыхала, потом бережно, чтобы снова не раскрылся, подняла свой саквояжик и зашаркала домой.

Любке пришлось еще постоять на улице, потому что Муля никак не хотела отправлять естественные надобности. Она вроде бы ковыляла от кустика к кустику, принюхивалась и искала место, но в следующую секунду уже замирала, и ее мохнатое ухо вставало по стойке «смирно». Словно зов природы действительно носился в воздухе, и был таким же властным и непререкаемым, как призыв на митинге, выкрикнутый через мегафон.

Из подъезда вышел генерал. Он был уже не в мундире, а в обычной рубашке и брюках. Генерал ежедневно, презирая погодные условия, совершал длительные прогулки, и благодаря им, даже выйдя в отставку, оставался в форме. Шагал он бодро и четко, с обязательной отмашкой рук, и прохожие заглядывались на него, как на парад, проводимый одним единственным человеком. Маршрут генерала был около восьми километров протяженностью, и с тех пор, как впервые был пройден, изменился только раз — слегка укоротился, когда Альберту Петровичу стукнуло семьдесят.

Генерал встал на крыльце и опустил руку в карман. Казалось, сейчас он вытащит оттуда карту местности, развернет и отдаст громовой приказ.

Альберт Петрович достал тщательно отутюженный носовой платок и отер глаза.

— Альберт Петрович, правда, что теперь опять демократия? — крикнула Любка, не совсем разобравшаяся в телевизионных комментариях.

Генерал быстро сунул платок в карман и повернулся к Любке:

— Богадельня! Богадельня, а не армия! Покатались на танках по столице… — он глубоко глотнул воздух. — Не так мы в семьдесят девятом брали дворец Амина!

Он быстро зашагал прочь от подъезда.

За ужином Любке едва не пришлось выключить телевизор; пришедший с работы Олег был отчаянно зол на все политические режимы вместе взятые за целый рабочий день простоя. На каждое сообщение диктора с экрана он отвечал взрывом таких комментариев, что даже Мишенька, привыкший к папиной экспрессивной манере изъясняться, с интересом прислушивался. Потом со ступеней «Белого дома» начали транслировать концерт в честь победы демократии, и Олег угрюмо, но уже молча уставился на простирающую к людям руки Лайму Вайкуле.

Концерт показывали долго, и за ним прошел целый вечер. После вайкуле и кобзонов начались «ддт» с «алисами», и толпа уже ходила ходуном и отплясывала на всем пространстве от стен «Белого дома» до Москвы-реки. С высоты ступеней, которые еще с утра заслоняло живое (или чуть живое от усталости) кольцо, за народным ликованием наблюдали артисты. Они профессионально ярко улыбались и посылали немой привет, когда на них наводили объектив. Среди подпрыгивающей и притоптывающей толпы случайно промелькнула одна из сестер — подружек Артема. Она сидела на чьих-то плечах, по-фанатски махала руками и кричала оглушительное «ура» всем; любимой группе, освобожденному президенту, демократическому строю. Того, кто служил опорой фанатке демократии, не показали, выбрав одну девушку, оголтело и счастливо вопящую, выразительницей народного настроения.

— Люб, слышь? Да оторвись ты от телека! Собака просится.

Муля стояла в дверях комнаты и, не решаясь завилять, только взмахивала хвостом. В глазах ее светилась надежда.

С каким-то отупением и равнодушием Любка встала, надела на Мулю поводок, и обе зашагали к лифту.

Во дворе не было никого — ни людей, ни собак, и поддувал легкий, ласкающий ветерок. Любка простояла на улице даже дольше, чем требовалось, до того приятная была погода. Муля уже сделала все, для чего вышла на улицу, и теперь топталась без дела на расстоянии поводка от хозяйки, поджидая, когда ее уведут домой, или когда перед ней возникнет страстный ночной незнакомец.

— Люба, здравствуй! Ты никак нашу собачку усыновила?

Любка обернулась, увидела перед собой сожженного солнцем и опаленного горными ветрами альпиниста, прикрепленного к каменно-тяжелому рюкзаку, и поняла, что это бывший муж Светланы. Они продолжали жить в одной квартире, оставались в приятельских отношениях и развелись только потому, что с развитием перестройки не стало повода бывать вместе: Светлана челноком сновала через польскую границу, а Сергей убедился, что статья о тунеядстве бездействует, бросил свое КБ и, подрабатывая то там, то здесь программистом, все оставшееся время проводил в Крыму на тренировках и чемпионатах. Встречаясь иногда в Москве с женой, он радостно удивлялся, а Светлана оставляла ему кое-что из привезенного польского барахла, чтобы было в чем ходить подрабатывать.