Человек за бортом

Здесь таилась главная опасность для всех путешественников, более смертельная, чем любой шторм, кораблекрушение или подводные рифы. Но Деннисон гордился своим умением держаться по ветру при любом курсе.

– Ладно, чего уж там, – сказал Джеймс, после продолжительного раздумья. – Если уж начать развозить кашу по чистому блюдцу, то какая, в принципе, разница? Человек поступает так или иначе, потому что это в его характере. Вот и все. Если ты разбираешься в судах и подводном плавании, я мог бы предложить тебе потом работу. Собираюсь заняться поиском затонувших кораблей.

– Я не против, капитан, – ответил Деннисон.

– Отлично, – закончил Джеймс. – Пока нам надо дойти хотя бы до Нью-Йорка. Отплываем послезавтра, а до этого у нас будет куча работки. Приходи вечером, часов в девять, в яхт-клуб. Я выставлю тебе выпивку.

В яхт-клубе была просторная, обшитая деревом комната с современной пластиковой стойкой. Деннисон пришел около девяти. Капитан уже сидел за одним из больших столов. Рядом расположились двое австралийцев, англичанин с женой, швед, писатель и капитан Финнерти.

– Присаживайся, Деннисон, – позвал его Джеймс. – Ты со всеми знаком?

Деннисон кивнул, отыскал свободный стул и заказал себе то же, что пили все, – «Том Коллинз».

Говорил Финнерти.

– Значит, ты собираешься обосноваться в этом полушарии, а, Джимми?

– Ага, – ответил Джеймс. – Через какое-то время Восток становится у тебя поперек глотки.

Англичанин и его жена страстно закивали, соглашаясь, а Финнерти рассмеялся. Он повернулся к австралийцам.

– Вы, ребята, должно быть, считаете, что пережили кучу приключений? Вот этот старый капитан – один из самых знаменитых путешественников нашего времени! Кэп, почему бы тебе не написать книгу о своих приключениях? Да не одну, а по меньшей мере дюжину?

Джеймс усмехнулся и покачал головой.

– Расскажи им, как было дело с теми кули, – настаивал Финнерти. – Тогда, в Вест-Индии.

– Этим ребятам будет скучно выслушивать бред старых дураков, – ответил Джеймс. Но он был явно польщен, и австралийцы без труда его уговорили. Джеймс откинулся на спинку стула, раскурил сигару и заказал по новой для всей честной компании. Он подождал, пока установится полная тишина.

– Я считаю, что ничего особенного в этой истории с кули нет. Подобные случаи в те времена не были редкостью. Давно, двадцать пять лет назад. Я тогда был совсем мальчишкой. Это случилось в Куала-Риба,

6.

В тех краях, которые назывались Датской Индией, а сейчас стали Индонезийской республикой. С датчанами было приятно работать. Я сам наполовину датчанин. Я управлял каучуковой плантацией в диких джунглях, на берегу грязной речушки, которая текла в море Флорес. Я был единственным белым на сотни миль окрест. У меня имелся помощник – наполовину датчанин, наполовину яванец. Пока дела шли хорошо, он вел себя спокойно. Еще там жили четверо полицейских-яванцев – они следили за порядком, и несколько сотен китайских кули, работавших на плантации.

В то время каучук приносил солидный доход. Я был молод и полон энергии, и я действительно поклялся кули, что хорошо им заплачу. Хотел произвести впечатление. Молодым соплякам это свойственно.

Да, лучше бы я вообще никогда не связывался с этими кули. Это были ребята из Кантона, и они черт знает сколько лет в глаза не видели женщин. Яванцы были, впрочем, довольно спокойные парни, с ними вполне можно было ладить. Но китайцы, особенно те кули, что происходили из окрестностей Кантона, были помешаны на общественной и политической сознательности. Собственно, по-моему, все эти китайцы были отъявленными коммунистами. И они у меня вкалывали на совесть, не разгибаясь – уборка каучука, сами понимаете.

Они знали, конечно, что я здесь новенький – последний белый, который был управляющим до меня, недавно загнулся от лихорадки. И эти парни решили, что со мной можно шутить шутки. Они заикнулись было о повышении платы – я послал их ко всем чертям. Я и так платил им ровно столько же, сколько получали все остальные кули на архипелаге. Парни пошумели малость, но в конце концов им пришлось заткнуться.

И все бы шло, как по маслу, если бы баркас из Батавии, на котором привозили их зарплату, пришел вовремя. Но баркас не пришел. Я потом узнал, что его перехватили пираты-даяки и, соответственно, грабанули и пустили на дно. Эти даяки промышляли по Сулу и морю Флорес. От них просто житья не было – пока, пару лет спустя после того случая, Друикшир со своими ребятами не прошелся рейдом вдоль всего побережья Борнео и не перевернул вверх дном все их поганые деревушки. Я тоже приложил к этому руку, и, должен вам сказать, ребята, эта операция прошла, как по нотам. Славное было дельце!

Но тогда даяки были еще в силе, и, как на зло, перехватили мой баркас с серебришком кули.

И, когда подошел срок, я не смог с ними расплатиться, как обещал. Я предложил им расписки, но чертовы кули не соглашались брать никакие бумажки. Эти узкоглазые тупицы верили только в полновесное серебро, они считали деньгами только то, что можно попробовать на зуб. Я говорил, что деньги обязательно прибудут, но мне не верили. Поползли слушки, что, дескать, я вообще не собираюсь им платить. И мерзавцы стали просто невыносимыми.

Я считал себя человеком спокойным и рассудительным, и думал, что всегда сумею договориться с людьми. Но эти негодяи меня вконец достали, и я озверел. Когда кули в сотый раз приперлись капать мне на мозги, я заорал, чтобы они заткнулись, или я в самом деле не заплачу им ни цента. А баркас с серебром все не приходил.

Смешно сказать, но в чертовых джунглях эти деньги и потратить-то было не на что! Все, что кули могли с ними делать – так это складывать в кубышки или, того лучше – продувать друг другу в трик-трак. Но мерзавцы желали получить свое серебро на руки точно в день зарплаты, словно какие-нибудь заводские рабочие.

Мне, конечно, пришлось туго. Эти гады избили до полусмерти одного из полицейских. Я в наказание на три дня вполовину урезал им пайку риса и добавил лишний час рабочего времени. Стоит только раз позволить кули сесть тебе на голову – и все, ты пропал. Даже я, сопляк, успел это понять.

Мой бедный помощник, на которого и раньше-то не особенно можно было положиться, чуть не наложил в штаны от страха. Парень умолял меня выступить перед работягами, толкануть речугу или что-то вроде этого, предлагал снарядить специальную лодку и послать в Батавию. Как я мог на такое согласиться? Пришлось и ему втолковывать, что баркас прибудет со дня на день. «Там и моя зарплата, и твоя, – говорил я ему. – Эти чертовы кули прекрасно знают, что в конце концов получат свои вонючие монеты. Им бы только найти повод, чтобы поскандалить».

Но тут кули начали отлынивать от работы. Я вызвал их десятников и сообщил, что дневная норма должна выполняться в любом случае. Мерзавцы-десятники только разводили руками. Дескать, что они могут поделать? Я сказал, что каждый из них мне лично за это ответит.

На следующий день они не собрали и половины нормы. Желтомордые ублюдки собрались вокруг конторы и скалились, ожидая, что я на это скажу. Ну, я им и показал. Велел помощнику прикрывать меня с револьвером наготове, а сам кинулся на десятников с кулаками. Я расквасил до черта желтых рож, и сказал, что назавтра они получат то же самое, если не выполнят норму. Эти вонючие китаезы такие тощие – одна кожа да кости, поэтому то, что я устроил, даже и дракой не назовешь.

Вечером они прислали ко мне парламентера. Представьте, они требовали увеличить дневную пайку риса! Я ответил, что пусть они сперва ее заработают. А когда этот ублюдок вздумал со мной препираться, я врезал ему как следует и заставил заткнуться.

Теперь у моего помощника действительно появился повод трястись. Он лепетал, что, дескать, нам опасно ходить поблизости от бараков кули, как стемнеет. Я сказал, что мы не должны показывать слабину, если хотим удержать положение под контролем. Но откуда было взяться храбрости у этой бесхребетной мокрицы?

Мы теперь ни на минуту не расставались с револьверами и постоянно держали наготове винтовки. Что-то такое носилось в воздухе, знаете ли. Я обычно не очень доверяю таким предчувствиям. Но в этих диких джунглях, когда под боком пара сотен озверевших кули, которые бредят убийством, ошибиться трудно. Я прижал их еще крепче прежнего, заставлял вкалывать с утра до ночи. По моему разумению, если этих людишек как следует заморить работой, у них просто не останется сил, чтобы затевать бунты. Кроме того, я по-прежнему рассчитывал на этот чертов баркас.

И тут вмешалась глупая случайность. Я как раз убирал в сейф какие-то бумаги, когда в контору забрел один из этих кули. Он увидал открытый сейф, а в нем – кучу мешочков. У этой желтой образины глаза враз стали круглыми, чуть на лоб не вылезли. Ясное дело, он решил, что в мешочках – их денежки.

Естественно, никаких денег там не было и в помине. В этих мешках я держал образцы минералов и горных пород, которые, согласно инструкциям, должен был отослать в Батавию. Но попробуйте втолковать тупому кули, что в бугристых холщевых мешочках можно держать что-нибудь другое, кроме талеров Марии-Терезии.

– Наши деньги? – спросил он.

– Деньги еще не прибыли, – ответил я.

– А мешочки...

– Послушай, ты, идиот! – разозлился я. – Ты видел, как приходил баркас? Сверху по реке? Или снизу?

– Нет. Но...

– Так откуда, черт возьми, тут взяться деньгам? Когда придет баркас – прибудут и ваши деньги! А теперь убирайся отсюда ко всем чертям!

– Что в мешочках?! – заверещала эта желтая обезьяна.

Я едва удержался, чтобы не развязать один из мешков и не ткнуть его туда мордой. Пусть бы понюхал свое серебришко! Но я решил этого не делать. Нужно было держать себя в руках. В конце концов, порядок – прежде всего. Если я покажу ему, что в мешках, то каждый из этих двух сотен кули тоже захочет посмотреть. И, если бы я так сделал, я полностью утратил бы контроль над ситуацией.

– Пшел вон! – заорал я, и пинками выкинул наглеца из конторы.

А надо вам сказать, что как раз тогда меня прихватила лихорадка. Любой белый, который попадает в джунгли, рано или поздно ее подхватывает. Поэтому я, должно быть, вел себя несколько несдержанно – хотя, надо признаться, характер у меня и в лучшие времена не ангельский.

А баркас с деньгами все не приходил. И через трое суток, ночью, начались настоящие неприятности. Толпа кули окружила контору и начала ломиться внутрь. Меня тогда в конторе не было. Только помощник, у которого поджилки тряслись от страха, да пара полицейских-яванцев. Эти идиоты запросто могли спокойно отсидеться в конторе – у каждого было по винтовке, а контора была построена весьма основательно, и вполне могла сойти за маленькую крепость. Так нет, они совсем потеряли голову, и решили удрать через заднюю дверь.

Кули искрошили их в капусту своими мачете. Потом попробовали было взломать сейф, но не тут-то было. Желтомордые сволочи вконец озверели. Они поняли, что терять больше нечего, и решили закончить начатое, а потом свалить все на даяков. И рванули искать меня.

А я со своими двумя полицейскими торчал тогда ниже по реке – мы спустились на каноэ, посмотреть, нет ли каких следов этого чертова баркаса. И тут на пригорок вывалилась толпа кули, и хлынула вниз, прямо на нас. У каждого был при себе мачете, а пара-тройка разжилась теперь еще и винтовками и револьверами. Смотрелись они внушительно, скажу я вам!

Мои полицейские хотели свалить вниз по реке – мы же были на каноэ. Но я не разрешил. Будь я проклят, если позволю узкоглазым ублюдкам разнести весь лагерь вдребезги! У нас были винтовки и пара ящиков с патронами. Кроме того, я заранее тихонько припрятал в джунглях еще кучу патронов. Совсем близко, всего в полумиле отсюда. Быстрым шагом мы добрались бы туда в считанные минуты. Место надежное, хорошо укрытое. Я сказал полицейским, что если мы сами сумеем утихомирить мятежников, нам выдадут в Батавии особое вознаграждение. Парням это не очень-то понравилось, но спорить они не стали и пошли со мной.

Мы рванули прочь от реки, напролом через джунгли. А сзади за нами неслись две сотни кули, вереща и улюлюкая. Они палили нам вслед из винтовок – к счастью, совершенно без толку.

Так они за нами и гнались, пока мы не добежали до моего тайничка с боеприпасами. Я оставил копов в засаде, а сам бросился через заросли обратно, в обход. Решил напасть с фланга. Копы должны были ждать, пока я не начну стрелять, а потом поддержать меня огнем.

Три человека против пары сотен кули! Что ж, моя уловка сработала. Во-первых, чертовы кули никак не могли сообразить, откуда я стреляю. А у меня был прекрасный выбор мишеней, и я не тратил патронов попусту. Когда эти одуревшие желтые дьяволы меня, наконец, заметили, они ринулись ко мне. Никогда не думал, что узкоглазые негодяи имеют понятие о мужестве, но тут волей-неволей задумаешься – я стрелял, а они перли на меня, как сумасшедшие. Я еле успевал менять рожки, мой автомат раскалился так, что держать было больно. Не знаю, как бы я выбрался из этой переделки, если бы не гранаты.

Понимаете, у меня была с собой пара-другая гранат. Я приберегал их на самый крайний случай. И когда патронов почти не осталось, а автомат так нагрелся, что выгорела вся смазка, я перестал стрелять. Китаезы снова сгрудились в кучу и полезли на меня. И тогда я кинул гранаты, в самую гущу желтожопых обезьян. Пару старых добрых гранат, оставшихся с Первой Мировой войны, таких, знаете, с длинными деревянными ручками. Они сработали что надо!

Короче, остались одни лохмотья – и от кули, и от доброго куска джунглей. В лунном свете это смотрелось потрясающе! Я для верности кинул еще одну гранатку. На том все и закончилось.

Когда я вернулся к своим копам, оказалось, что китаезы успели их обойти, и теперь в живых оставался только один, да и тому изрядно досталось. Но парень все же выжил.

Я послал запрос на новых работников. На этот раз брал только яванцев. Эти китайцы такие неуживчивые, все им не так!

7.

Под конец рассказа все путешественники сидели, откинувшись поудобнее в своих креслах, и в восхищении качали головами. Капитан Джеймс закурил еще одну сигару.

– Для такого нужна немалая храбрость, – подал голос Алекс.

– Храбрость? – беззаботно откликнулся Джеймс. – Никогда не думал об этом. Я, наверное, глуповат для таких рассуждений.

– А о чем же вы, в таком случае, думаете? – спросил швед. – Как вы обосновываете свои действия?

Капитан Джеймс поскреб свою лысину. Этот вопрос, похоже, сбил его с толку.

– Черт... Да никак не обосновываю!

– Но как же вы тогда приняли решение сражаться с теми китайцами?

– Да у меня просто не было выбора, – объяснил Джеймс. – Так всегда бывает, когда дело пахнет жареным. Мужчина должен встречать лицом к лицу все, что бы с ним ни стряслось, и победить – или проиграть. А когда ты лицом к лицу с опасностью – остается только делать лучшее, на что способен, чтобы поскорее с ней разделаться.

– Или погибнуть, – добавил Финнерти.

– И то правда, – согласился Джеймс. – Но если тебя в самом деле пришкопят – так что? Может, мир без тебя будет только лучше? Но пока ты жив, ты продолжаешь встречать лицом к лицу все неприятности, какие сваливаются на твою голову, и делать то, что считаешь правильным.

Швед спросил:

– Но как быть, если не уверен, прав ли ты на самом деле?

– Я всегда уверен, – усмехнувшись, ответил Джеймс.

– Да ну? Тогда вы оч-чень необыкновенный человек. В большинстве из нас гнездится червь сомнения...

– Вы говорите, прям как тот пастор, – сказал Джеймс.

– Я не пастор, – отрезал швед. Его тяжеловесное лицо закаменело. – Просто я иногда задумываюсь о морали, этике, о правах человека...

– Понятия не имею, о чем это вы таком толкуете, – перебил его Джеймс. – Вся эта дребедень – для священников и университетских профессоров. А я – человек простой, может, малость недалекий, и мне вполне хватает собственного мнения.

– Да любому хватает! – вмешался Деннисон.

Финнерти и австралийцы дружно кивнули. Швед, казалось, смутился. Деннисон подумал, что, может, он вспоминает сейчас о том парне, который выпал из его яхты в Скагерраке? Может, швед в миллионный раз прокручивает в уме все, что сделал, чтобы спасти бедолагу, вспоминает каждую минуту промедления? Вправду ли он сделал все, что было можно? И – хватило ли этого?

– Но откуда вы знаете, что вы в самом деле правы? – снова спросил швед.

Капитан Джеймс пожал плечами.

– А черт его знает! Мои мозги включаются в работу, и я просто делаю то, что должен, вот и все. Если ты в себе уверен, как же ты можешь быть не прав? И если даже ты умрешь, в этом нет ничего позорного. Конечно, если ты умер правильно – выпрямившись во весь рост и не отступив ни на шаг перед опасностью.

Путешественники кивнули, все как один, будто присяжные, услышавшие справедливый приговор судьи. Швед тоже кивнул, правда, не сразу. Похоже, он не нашел того ответа, который искал в уверенности капитана Джеймса.

Джеймс снова заговорил, чуточку растерянно:

– А собственно?.. К чему все эти разговоры – кто прав, кто не прав, и как да почему что-то творится у меня в голове... Кто, к чертям собачьим, вообще это знает? И кому это нужно? Знаете, парни, если хотите – сами тут поболтайте про это. А мне пора.

Он повернулся к Деннисону.

– Ты глянь на якорь, когда придешь на яхту, ладно? Ну, все, всем спокойной ночи.

Капитан Джеймс встал и вышел из бара.

Какое-то время все молчали, заново наполняя стаканы. Потом Финнерти сказал:

– Я же говорил вам – он стоящий парень! И это еще не самая крутая его история. Причем все – чистая правда!

– В самом деле? – поинтересовался швед.

– Чтоб я сдох! Вот вы бы послушали Джеймса, когда у него случается подходящее настроение. Спросите его как-нибудь про золотую шахту, которую он разрабатывал где-то в Дживаро. Или про то, как он вывозил слоновую кость из Конго и Танганьики, или про ту историю с сапфирами на Цейлоне. Уж вы мне поверьте, немного на свете найдется таких парней, как капитан Джеймс. Не знаю, есть ли на земле уголок, куда он не успел сунуть свой нос! И везде, куда он попадал, что-нибудь случалось. Но, как только начинались неприятности, старина Джеймс встревал в них и разбирался по-своему. Между прочим, всякий раз успешно.

– Храбрый парень! – сказал Том.

Швед нахмурился.

– Все это, конечно, так... Но... Капитан Финнерти, я знаю, что этот Джеймс – ваш друг. И все же, позвольте мне высказать начистоту, что я о нем думаю?

– Давайте, – сказал Финнерти.

– Спасибо, – швед тяжело вздохнул и продолжил: – Нельзя не признать, конечно, что капитан Джеймс – человек отважный, решительный и уверенный в себе. Прекрасные качества! Даже завидные. Но мне кажется, что вместе с этими достоинствами капитану Джеймсу присущи и некоторая черствость, бессердечие, полное безразличие к мнению и чувствам других.

– Согласен, – кивнул Финнерти.

– Вы на самом деле согласны? – швед заметно приободрился. И произнес решительно: – Тогда я должен вам сказать, что мне очень не нравятся такие приключения, которые постоянно случаются с Джеймсом.

– То есть как это?

– Да, не нравятся, – настойчиво повторил швед. – Таких людей, как Джеймс, нужно остерегаться. Ему ведь нет дела до чувств окружающих. Да что там – он даже не задумывается, что у других тоже могут быть какие-то чувства! Мне знаком такой тип любителей приключений. Они специально выбирают самые гнусные, мерзкие, беззаконные уголки мира, чтобы оправдать собственное беззаконие и жестокость.

– Вы, собственно, понимаете, о чем говорите? – поинтересовался Финнерти.

– Вполне. Мне довелось повидать немало таких людей. Я побывал во многих краях, и везде встречал таких вот бравых авантюристов, как этот ваш капитан Джеймс. Белых господ в высоких шнурованных ботинках, боссов, которые принуждают туземцев кланяться им в ноги. Они живут, как султаны, и искренне убеждены в неравенстве людей. Колониальные фашисты, вот кто они такие!