Чудеса в Гарбузянах

Ночь была месячная, чудесная.

Где-то в кустах сладко и влюблено пел соловей. Из липовой рощи ему отвечал другой, третий…

Гапка вздохнула.

И вдруг из кустов послышался жаркий шепот Тимофея Гузя:

— О! Пани!.. Какой я счастливый! Я знал, что пани выйдет… Я не зря ждал…

Гапка вздрогнула:

— Пан сошёл с ума?

Но дармоеда нельзя было остановить.

— О! Пани!.. Я полюбил вас с первого взгляда!.. Я вижу — пани несчастлива со своим приятелем… Я честный человек. Я женюсь на пани… Я художник… Мне не нужны деньги…

— Да пусть пан уходит отсюда прочь! Ведь услышат родственники… Что пан себе позволяет! — возмущенно зашептала Гапка, но вместо того, чтобы вернуться в хату, почему-то побрела через сад в огород.

— О! Пани! Пани такая красивая… такая пре… прекраснейшая!

Ковыляя на расстоянии за Гапкой по саду и по огороду и бормоча свои пылкие признания, Гузь в темноте не заметил ямы и — оп! — полетел туда вниз головою.

— Вай! — подскочил на раскладушке мистер Фишер и визгливо заговорил по-английски.

Из хаты выскочили Бойко и Олексиенко. Беспорядочно залаяли соседские собаки.

Как вытаскивали из ямы незадачливого Гузя, как он безуспешно пытался доказать, что и мысли не имел тайно ночью выкопать клад, как, не доверяя ему, мистер Фишер сгоряча ударил его ногой, а тот отчаянно заверещал: «Смотрите! Классовый враг, капиталист дерется! Держите меня, а то я сейчас учиню международный скандал!» — об этом гарбузянские старожилы любили рассказывать с красочными подробностями, которых с каждым годом становилось всё больше.

Вот такая вот была памятная ночь.

А утром, когда землекопы снова взялись за дело, приехал дед (он три дня гостил в Киеве у родственников).

— Оп-па! Что это, Пётр, у тебе такое творится? Атомное бомбоубежище копаете или еще что? — удивленно спросил он.

— Да… — почесал затылок Петр Васильевич. — Клад ищем. Деда Стефана. Оказывается…

— Ясно! — перебил его дед Коцюба, решительно махнув рукою, — закидывайте яму! Нет там ничего. Выкопали давно, еще в войну.

— Как?! Кто?!

— Матерь божья!.. — растерянно прижала руки к груди Гапка.

— Отец твой, друг мой Василий… — Дед Коцюба вздохнул. — В сорок четвертом приехали мы с ним после ранения на поправку в село. И тут именно и отыскали его письмо из Америки, в котором написано было написан об этом кладе. Ты сам в Германии тогда был — откуда мог этом знать. А мы с отцом снова на фронт. Так он и погиб, не увидевшись с тобой…

— А вы… почему же вы мне ничего не рассказали? Почему? — воскликнул Пётр Васильевич.

— Не хотел он, чтобы ты знал — вздохнул дед Коцюба. — Стыдно ему было за своего отца. Душу ему жгли эти деньги. Все до копеечки отдал государству — для фронта, и просил, чтобы никому… Не хотел он, чтобы ты даже знал, что у тебя в Америке дед есть.

— Так что, дед Стефан забыл о том своём письме, что ли? Не понимаю.

— Может, потому что батька не хотел писать деду, а просил, чтобы отослали это письмо назад, в Америку, написать, что село было партизанским и жителей фашисты расстреляли. Дед, наверно, решил, что и отца твоего убили и нет никого живого.

— А не боялся дед, что кто-то прочитает письмо и выкопает клад.

— А в этом письме так хитро было написано, что только отец мог расшифровать, где закопано. «Десять шагов на запад от того, сынок, места, где ты когда-то на меня плюнул, а я тебе зуб передний выбил». Вот такой ориентир! Чтобы никто кроме Василия, не сообразил.

— А зачем дед вообще письмо прислал?

Да заболел, горемыка, боялся, что не встанет. Думал откупиться от безносой. А потом поправился.

Обеспокоенный мистер Фишер что-то застрекотал Гапке. Она в ответ даже бровью не повела в его сторону. Окаменела, потупив глаза в землю.

— Отец сначала не хотел и выкапывать. А я говорю: «Это деньги нормальные, что ж ты, это народные деньги… Где Стефан их взял? У народа наторговал, и выходит так, словно предки наши, которые несли в шинок своё горе, теперь, в тяжелую годину, помогают нам. Врага помогают уничтожить, село наше из руин поднять…» Вот так вот!

— Значит, нет клада… — тихо вымолвила наконец Гапка. — Нет… нет… Ой! Что же теперь?! Что?

— Извини, сестра! Сама видишь, сама слышала, как оно вышло. Я тут не виноват.

— Я вижу, вижу… Никто не виноват… Несомненно! Деньги, наторгованные в селе, справедливо вернулись в село. Это, наверно, справедливо. Да… что же мне делать? — В голосе звучало отчаяние.

Мистер Фишер снова раздраженно застрекотал, размахивая руками.

— В чем дело? О чем это он! — удивленно спросил Олексиенко у Гапки. — Говорит, что этот клад его. Но завещание же на ваше имя.

— Это есть правда! Его! — Гапка сокрушенно покачала головой. — Такое подписала соглашение, контракт: девяносто процентов ему и лишь десять процентов мне. А что я могла сделать? Что?! Разве я могла сама добраться сюда? Могла? Как, если я два года нигде не работаю. Но… Вы знаете, что такое это в Америке два года без работы? Два года!

— Ой, мамочки! — всплеснула руками Катерина Семеновна.

— Как Юлько бросил меня, нашел себе богатую вдовушку, и очутилась я натурально на улице, нанялась в ресторан мыть посуду. А два года назад из-за этого, — она кивнула на Фишера, — чтоб его черт побрал!.. Я, видишь, разбила ему гипсовую фигурку. Поставил её на пол, а я шла с полным подносом посуды, не видела, зацепилась и … В восемьсот долларов оценил. Старая паршивая фигурка какой-то голой красавицы. А то, видишь, антиквариат. Где бы это я взяла такие деньги? Только и имела, что дедово завещание. Да и то едва не выкинула — не принимала его всерьёз. А он, — снова кивнула на Фишера, — снова загорелся. Говорил, что один эмигрант из России в прошлом году ездил и получил наследство. Ну и написал контракт… И на дорогу ссуду документом оформил — тысячу двести. Не за кладом, видите, ехала… Продала тот клад. Чтобы хоть день прожить на родной земле… на Украине. Теперь можно и в тюрьму…

Пётр Васильевич с болью смотрел на сестру. В глазах у него были слёзы.

— Стой, Гапка, стой! — воскликнула внезапно Катерина Семеновна. — Не плачь! Отдадим этому американцу его чертовы деньги, пусть лопнет! Чертова работа!

— Конечно! Конечно! — подхватила Люба.

— Но, как это? Как отдадим?! Где я возьму такие деньги? Две тысячи долларов! Вы знаете, что это такое?

— Подумаешь, две тысячи! — выкрикнула Катерина Семеновна.

— Это как? — растерянно посмотрела на брата Гапка.

— А вот так… — решительно сказала Катерина Семеновна. — Сейчас пойдём, возьмем и отдадим. Беги, Петя, доставай книжку… А очередь на машину Кандыбам отдадим.

— Умница-разумница моя! Дай я тебя поцелую! — растроганно обнял Бойко жену, потом обернулся к Олексиенко. — Товарищ дорогой! Вы же поможете нам оформить всё это официально. И… И чтобы Гапка больше не ездила ни в какую Америку…

— Поможем! Поможем! Не волнуйтесь! — весело и, как всегда, приятно заулыбался Олексиенко.

…Остаётся только добавить, что Гафия Лукашевич-Бойко, бывшая миссис Гапка, живет в Гарбузянах до сих пор. Замуж за дармоеда Гузя она, конечно, не вышла, потому что он из Гарбузян на следующий день куда-то исчез, да и, как вы наверно, догадываетесь, замуж она не собиралась. Работает она шеф-поваром в сельской чайной и живет в центре села рядом с сельсоветом. Колхоз помог ей построить хату. Вышла замуж за вдовца из Васюковки и счастлива с ним.

А вот Люба, вы не поверите, вышла замуж за представителя инюрколлегии товарища Олексиенко, переехала в Киев и, когда пошли дети, забрала к себе сначала маму, а потом и папу. Конечно, когда они стали уже пенсионерами.

Вот так началось обезлюдение Липок…

…А теперь быстренько возвращаемся в наше время, ведь Сашка Цыган, Журавль и Марусик закоченели в лопухах, следя за иноземцами.

Убедившись, что лысоватый не мертвый, а просто спит, они уже не сомневались, что старый «ковбой» непременно вернется.

И правда, где-то часа через два послышалось шуршание «мерседеса», подъехала машина и из неё вышел старый «ковбой» и еще один пожилой дяденька со шрамом, который наискось пересекал левую щеку…

Ребята удивленно взглянули на него.

А кто это?

Глава пятая, в которой ребята делают перерыв на обед, во время которого происходит неожиданная случайность. «Оу! Дер Кнабе?!»

Лысоватый иноземец проснулся.

Дяденька со шрамом, который только приехал, не поздоровался с ним (слова «гутен морген», «гутен таг» ребята хорошо знали, ведь они учили немецкий язык), а сразу начал, немного запинаясь, что-то рассказывать.

Из этого ребята сделали вывод, что человек со шрамом из их компании. Наверно, они где-то его оставили, а вот сейчас забрали.

— Наверно, проверял, разведку проводил, чтобы убедиться, что никто не помешает, — прошептал Марусик.

— Да цыц! Дай послушать! — цыкнул на него Сашка Цыган.

Но как ни вслушивались ребята в разговор прибывших, не могли понять ничего. То, что говорят они на немецком языке, было ясно — отдельные слова знакомы, а вот о чем речь — хоть убей. Вот когда пожалели ребята, что на уроках Олены Всеволодовны ловили мух, играли в «морской бой», да обстреливали жеванными бумажными пульками Панька Цигалика. Но от этого не легче.

— Почему же они не копают? — прошептал Сашка Цыган.

— Ага… Я уже есть хочу, — тихо проговорил Журавль.

— Наверно, ждут ночи. Тайно, без разрешения сокровища, как правило, выкапывают только ночью, — авторитетно заявил Марусик. Он читал больше друзей, любил приключенческую литературу и имел в детективных делах немалый опыт.

— Так что — нам до утра тут сидеть без крошки во рту? — прошептал с тревогой Журавль. — Мать сегодня такой обед готовит… борщ с пампушками, утка с яблоками… на третье печенье и компот.

Марусик тяжело вздохнул.

— Ребята, — шепнул Сашка Цыган. — А зачем нам всем трем тут торчать? Давайте по очереди на обед сбегаем. Двое дежурят, а один…

— А что матери скажем? — шепнул Журавль. — Почему не вместе?

— Ну… ну… что рыбу на Голубеньке ловим. Клюет невероятно… не можем оторваться… Ты первый, Журавль, и иди. Твоя же мать, подготовишь её. Да и есть ты всегда больше хочешь. Иди…

Журавль не стал спорить. Как вы уже знаете, спорить он не умел. Да и мысль об душистом борще с пампушками, румяной утке с яблоками и сладкое печенье с компотом лишила его сил спорить.

За время дежурства Сашки Цыгана и Марусика ничего важного не произошло, иностранцы сидели и разговаривали.

Ребята даже не представляли себе, о чем еще можно так долго беседовать. Причем больше говорили старый «ковбой» и лысоватый, человек со шрамом слушал, иногда переспрашивал, изредка кивал, но сам говорил мало.

Лицо у него было задумчивое и скорбное.

— Наверно, войну вспоминают, — шепнул Сашка Цыган.

— Ага, — согласился Марусик.

Журавль вернулся разомлевший и виноватый:

— Бегите, ребята, бегите быстрее! Такой борщ! А утка! Я уже не говорю о печенье и компоте…

— Ну, беги, Марусик! — самоотверженно приказал Сашка Цыган.

— А почему я, беги ты, ты же… — не очень уверенно начал Марусик.

— Я сказал! — сжал зубы Сашка Цыган.

— Ребята, бегите вдвоём, чего там. А я подежурю. А то борщ остынет и утка… Мать сказала, чтобы…

— Правильно! Нет вопросов! — подхватил Марусик.

— Да мы же договорились… — заколебался Сашка Цыган.

— Да что там договорились. Бегите быстрее, а я сам тут справлюсь.

— А, если… — начал Сашка Цыган, но Журавль перебил его:

— Ничего не «если»! Ведь как перестоит обед, мать вам не простит.

— Ну, хорошо. Ты уж тут смотри. Мы быстро. Одна нога тут, другая там.

Сашка Цыган подбадривающе похлопал Журавля по плечу, и они с Марусиком исчезли.

Журавль остался один.

Не будем скрывать: одному в опасной ситуации всегда хуже, чем вдвоём. Казалось бы, должно быть вдвое, но это почему-то значительно хуже, — вдесятеро, а то и больше… Никто этого не подсчитывал и подсчитать не сможет. Просто, когда ты один, не перед кем скрывать свой страх, и все в тебе дрожит, как в лихорадке. И это совершенно естественно: страх — это инструмент самозащиты, инстинкт, который предупреждает об опасности. Не было бы страха, человечество давно бы погибло, в самом начале своего существования. Это Марусик вычитал в какой-то книге и очень любил повторять. Правильность этой мудрой мысли Журавль почувствовал сейчас всем своим существом.

То, что перед ним немцы, которые во время войны воевали на нашей земле, не вызывало никакого сомнения. И по возрасту, и по некоторым другим признакам (хотя бы те же самые шрамы) они полностью подходили под эту категорию. Разве что лысоватый в войну был совсем юным. Но, как видно, в конце войны, во время тотальной мобилизации, в армию брали даже пятнадцатилетних мальчишек. Значит, все они бывшие фашисты, а может, даже и военные преступники.

Гарбузяны были тогда партизанским селом, тут орудовали каратели. Значит…

Приехали они сюда не просто так. Просто так иностранные туристы в Гарбузяны не ездят. В Гарбузянах нет ни Софии, ни Лавры, ни других исторических памятников. Иностранным туристам тут осматривать нечего. Значит…

Что-то они тут ищут. Это несомненно. Что? Наверно, то, что осталось с войны. А что могло остаться? Либо какие-нибудь секретные документы, которые говорят о чем-то важном — или об агентуре, навербованной из разных предателей и оставленной в нашей стране, или о каких-то военных секретах. Либо награбленные драгоценности, которые они тогда они по каким-то причинам не смогли вывезти.

Либо… кто его знает. У Журавля не хватило фантазии.