Чудеса в Гарбузянах

…Ребята уже направлялись к воротам, но тут неожиданно загавкал Бровко. Он рвался на цепи, подпрыгивал, припадал к земле, мотал головою, вилял хвостом, повизгивал и гавкал, гавкал, гавкал…

— Что с тобою? — обернулся к нему Сашка Цыган. «Ребята! Дорогие! Ну возьмите меня с собой! — умоляюще гавкал Бровко. — Я вам пригожусь. Вот увидите. Вы же ничего, глупенькие, не знаете, не предчувствуете. Поверьте моему собачьему нюху. Ну возьмите, ребята. Я же никогда вас так не просил, как теперь прошу-у-у…» Но ребята не поняли его слов.

— Перестань! — сурово приказал Сашка Цыган. — Видишь же, все поуезжали. Должен кто-то остаться на хозяйстве. Вот приедут, когда погуляем.

Сашка ласково похлопал пса по загривку, и ребята вышли со двора.

Бровко вздохнул и только сокрушенно покачал головою: «Эх, люди, люди!»

Глава вторая, в которой наших героев ожидает неожиданная встреча… Таинственный «мерседес»

Ребята шли безлюдным, притихшим селом. Даже куры не кудахтали, гуси не гоготали и свиньи не хрюкали, словно их и не было. Наверно, неинтересно было кудахтать, гоготать и хрюкать, когда не кому их слушать.

Гарбузяны замерли, затаились.

За всю дорогу до Липок ребята увидели только на огороде юбку Тайфун Марусиной бабушки Параски.

— А вкусный все-таки мед у деда Коцюбы, — задумчиво произнес Марусик, когда за пригорком уже показался липняк.

— Ты только ради меда и идешь? — язвительно спросил Сашка Цыган.

— Ты что? Скажешь тоже. Да я так наелся, что три дня на еду и смотреть не могу, — вспыхнул Марусик.

— Прекрасно! Нам с Журавлем больше доста… — Сашка Цыган не договорил, потому что сразу все трое остановились как вкопанные.

У соседней с дедовой хатой, окна которой были крест-накрест забиты досками, стояла автомашина. Возле автомашины двое: один — совсем уже старый, в широкополой ковбойской шляпе, квадратных темных очках и яркой полосатой рубашке на выпуск, другой — пожилой, лысоватый, с фотоаппаратом.

Не надо было быть очень сообразительными, чтобы понять, что машина иностранная, а эти двое — иностранцы. И вид машины, и номер — длинный, белый, с латинскими буквами, кроме цифр, — сразу свидетельствовали о ее нездешности.

— «Мерседес»… Западногерманский… — прошептал побелевшими губами Сашка Цыган. Ребята не спорили. Сашка Цыган, как вы помните, в машинах разбирался, как никто в Гарбузянах.

Лысоватый иностранец поднял фотоаппарат к глазам и начал щелкать. А старый «Ковбой» ходил в это время по двору, что говорил, размахивая руками, и показывал то в одну сторону, то в другую. Наверно, что-то доказывал, объяснял лысоватому. Ребят они не видели, ведь те были еще далеко да и придорожные кусты заслоняли их.

Что надо было иностранцам в глухом углу села, среди заколоченных, старых хат, в которых уже никто не жил? Что они тут фотографируют? Это же не военный объект, не секретное предприятие…

И вдруг молнией вспыхнула в голове Марусика мысль: для пропаганды! Антисоветской пропаганды! Чтобы напечатать эти снимки в западной прессе и раструбить на весь мир: вот, дескать, в каких лачугах живут советские колхозники, вот какие у них запущенные, заросшие бурьяном сады, огороды и дворы. Все равно, что никто тут уже не живет, что не сегодня-завтра все это снесут. Под снимками будет подписано, что никого дома нет, потому что все, и старые и малые, с утра о ночи каторжно работают на государственных полях, не имея ни сил, ни времени обработать собственную делянку….

Захлебываясь, шепотом Марусик выложил все это друзьям.

Ребята какое-то время молчали, пораженные полнейшей вероятностью такого предположения.

— И выбрали же момент, когда в селе нет никакого — ни людей, ни начальства, — прошипел Сашка Цыган.

— А ты думал! Видишь, какие… супер! Это тебе не наш «диверсант» Сергей, о котором мы черт знает что думали, а он… Эти уже настоящие… — Марусик был горд, что именно ему пришла эта мысль, что именно он, а не Сашка Цыган додумался до такого.

— А этот старый, может, и воевал на нашей земле. Что-то очень он уверенно руками размахивает. Словно у себя дома. Словно все тут знает, — высказал предположение Сашка Цыган.

— Точно! — сказал свое слово наконец и Журавль.

И правда, старый иностранец в ковбойской шляпе вел себя так, будто местность ему была хорошо знакома, и, рассказывая что-то лысоватому, все время ходил по двору и что-то показывал. Вдруг старик остановился, резко снял с головы и поднес к глазам руку.

Ребята удивленно переглянулись.

Плачет он, что ли?

Но это было всего лишь мгновение. Старик снова надел шляпу, подошел к машине, открыл багажник, и они с лысоватым начали копаться в багажнике, что-то перекладывая и доставая.

Воспользовавшись тем, что незнакомцы стояли к ним спиной, ребята друг за другом, скрываясь за придорожными кустами, подбежали ближе и заняли удобный наблюдательный пункт — за старым забором, неподалеку от двора, в котором были чужаки.

Пригодился недавний опыт — именно отсюда они следили за Бобинцом и Бобешко.

Прибывшие тем временем достали из багажника два раскладных стульчика, газовую плитку с баллоном, кастрюлю, чайник, большую белую сумку-холодильник с продуктами, разложили это все не земле и принялись готовить завтрак.

Потом старик еще за чем-то полез в багажник и, перекладывая в нем вещи, вытащил широкую лопату с деревянным черенком и острым лезвием. И тут…

— Ой! — тихо ойкнул Марусик и сразу закрыл рот рукою. — Ой, ребята… — зашептал взволновано. — А может… может, они как та миссис Гапка… и… и Фишер?

Ребята пораскрывали рты.

…Тут я вынужден прервать свой рассказ и вместе с вами перенестись в прошлое, лет на двадцать назад, когда ни вас, ни наших героев еще не было на свете, а Липки еще не были безлюдными, как теперь… Тогда тут произошло событие, о котором любят рассказывать на посиделках наши гарбузянцы и о котором, конечно, Марусик, Журавль и Сашка Цыган прекрасно, во всех подробностях знали с малых лет, потому что слышали множество раз.

Но поскольку вы ее еще не слышали, я позволю себе вам пересказать.

Глава третья, в которой речь идет о делах далеких и даже очень далеких как по времени, так и в пространстве

…По соседству с дедом Коцюбой жила тогда семья Бойко — Петр Васильевич, его жена Катерина Семеновна и их дочь Люба, восемнадцатилетняя чернобровая красавица.

Петр Васильевич был знатным механизатором, передовиком, портрет его висел на Доске почета. Катерина Семеновна, доярка, соревновалась с мужем и частенько, бывало, красовалась на Доске почета рядом с ним. Люба трудовой славы родителей еще не достигла, но и ее портреты то и дело появлялись на страницах районной газеты (не столько, правда, из-за показателей в труде, сколько из-за того, что фотокорреспондент был в нее влюблен).

Одним словом, семья Бойко была известна на все Гарбузяны.

И вот неожиданно, как гром среди ясного неба, облетела Гарбузяны неожиданная новость: к Петру Васильевичу едет из Америки в гости сестра.

Петр Васильевич ходил растерянный, Любу корреспондент перестал фотографировать, а Катерина Семеновна даже плакала потихоньку.

— Миллионерша… А… Обычные бедные люди за океан в гости не летают. Один билет на самолет тысячу долларов стоит. Мне швейцар из «Интуриста» говорил. Я знаю. Точно. Нет никаких сомнений. Миллионерша! Я в таких делах никогда не ошибаюсь. У меня нюх! — говорил Тимофей Гузь, дальний родственник Степаниды Неварикаши, который приехал на неделю погостить и уже третий месяц жил за ее счет.

И пошло, поползло по селу: «Миллионерша… Миллионерша… Ишь-ты, родная сестра передовика — миллионерша! Акула капитализма!.. Ай-яй-яй!»

— Да не родная! Двоюродная, — объясняла Катерина Семеновна. — Да и то не очень, их отцы были по отцу только родные. Дед их Стефан сам с Львовщины. Семью там имел. Но жена молоденькой от чахотки померла, сына оставив, Гапкиного отца… А наш Бойко уже от другой, от здешней…

— А как же он сюда попал, Стефан этот? Львовщина была, кажется, за границей, в Австро-Венгрии.

— А он учился во Львове, в Высшей политехнической школе. Познакомился там с украинским помещиком Танцурою, и тот взял его к себе управляющим.

— Этот дед Петра Васильевича на минуточку, значит, управитель? Эксплуататор трудового крестьянства. Хе-хе-хе! — подхихикивал Гузь.

— Управителем он здесь только год всего и был. А потом женился на простой крестьянке-красавице, поставил тут шинок и стал шинкарить.

— Тоже неплохо! Имел, значит, на минуточку кусок хлеба с маслом. Не голодал.

— Сам то не голодал. А вот жена и сынок, Василий, отец моего Петра, не поверите, почти голодали. Этот Стефан был такой скряга, такой скупердяй, какого свет не видел. Жена у него жила хуже батрачки…

— Подождите, а как же Гапка в Америку попала?

— Да пишет: во время оккупации фашисты в Германию увезли. Очутилась в американской зоне. Родители от бомбежки погибли, хата сгорела, возвращаться, казалось, некуда. Вышла в Германии замуж за поляка, у которого родственники в Америке…

— И теперь, бедненькая, миллионерша… А что? Раз может себе позволить на минуточку смотаться в гости из Америки к нам, то уж копеечку имеет, и не малую!

— Не знаю, чужих денег не считаю.

Сам Петр Васильевич на расспросы отвечал смущенно:

— Да я её всего раз в жизни и видел. Перед войной. В сороковом. Как освободили Западную, приезжали они с дядькой Львом и теткой Антониной в гости на две недели. Надутая такая была, неразговорчивая. Какая она сейчас, и не представляю даже. Столько лет не отзывалась. Я уже был уверен, что… И вдруг… «Дорогой братец! По украинскому радио на заграницу узнала, что ты живой и здоровый. Очень хотела бы тебя увидеть… Встречай… Еду… «А я еще выступать не хотел, от корреспондента бегал…

— Ну и встречайте… Может, машину вам привезет ваша сестричка миссис Гапка… «Крайслер-Форд» или «Ягуар»… Хи-хи-хи! — Тимофея Гузя вся эта история чрезвычайно тешила. Он целыми днями только о ней и говорил.

С легкой руки Тимофея Гузя все село стало называть сестру Бойко «миссис Гапка».

Её приезда ждали с нетерпением, и вот наконец…

— Едут! Едут! Едут! — отчаянно закричал отец Цыгана, тогда еще чумазый шестиклассник Павлушка, который сидел с самого утра на верхушке здоровенного дуба, что рос у дороги, возле ворот дома Бойко.

Подъехала длинная, с открытым верхом интуристовская машина, и, кроме миссис Гапки, черноволосой, худощавой, совсем не похожей на Петра Васильевича пожилой женщины, вышли еще какие-то иностранного вида толстяк и стройный широкоплечий молодой человек в сером костюме и ослепительно-белой рубашке с ярким галстуком.

Выйдя из машины, миссис Гапка с минуту растерянно шарила глазами, оглядывая большую толпу, которая собралась у ворот Бойко, пока Петр Васильевич сам первый не сделал к ней шаг, чтобы, чего доброго, сестра не перепутала и не кинулась обнимать соседа Павлентия Кандыбу или же секретаря сельсовета Любомира Цимбалюка.

И тогда миссис Гапка раскрыла свои объятия и шагнула навстречу Бойко.

— Братец! Ах, братец, я есть такая счастливая, что тебя нашла. Отчаянно! Всё-таки, семья, видишь, это есть самое важное в жизни… О, я это хорошо знаю… — Она обвела взглядом вокруг, и Петр Васильевич поспешил кивнуть на жену и на дочь, которые смущенно топтались позади него.

— Сестра! — воскликнула миссис Гапка и, освободив одну руку, обняла Катерину Семеновну. Но тут же пришлось освобождать другую руку и совсем оставить брата, ведь надо же было обнять и племянницу Любу. — Племянница!.. Ах, я так рада, что вас нашла… это есть счастье!

— Прошу в хату! — сказал Петр Васильевич. И новоприбывшие пошли во двор.

Тимофей Гузь сунулся было за ними, но секретарь сельсовета Любомир Цимбалюк деликатно пресек его дорогу, наступив на ногу.

— Ах, да! — сказал Гузь. — Такой момент! Не будем мешать!

И все любопытные остались за воротами.

Уже в хате миссис Гапка вдруг опомнилась и сказала:

— Ах, извините, ведь я вас не познакомила! Это мистер Фишер, — она показала на толстяка, который едва наклонил голову. — Мой… приятель… А это… ваш… товарищ Олексиенко…

Стройный молодой человек в сером костюме, приятно улыбаясь, всем по очереди пожал руки. Причем Любе улыбался с особой симпатией.

Именно он внес в хату два чемодана, один большой, другой поменьше. Мистер Фишер что-то коротко сказал по-английски товарищу Олексиенко, и тот, снова-таки приятно улыбаясь, обратился ко всем:

— Знаете, вы тут себе по-родственному поговорите, а мы с мистером Фишером немного проедемся по селу, он хочет…

— Но же… — Катерина Семеновна переглянулась с мужем. — Мы сейчас за стол садимся.

— Ничего-ничего, мы минут через двадцать вернемся, — Олексиенко как-то странно посмотрел на миссис Гапку. Казалось, что-то его беспокоило.

Миссис Гапка тоже посмотрела на Олексиенко как-то странно.

Было такое впечатление, словно она боится остаться в одиночестве с родственниками.

И, когда мистер Фишер и Олексиенко вышли, она сразу бросилась к маленькому чемодану, раскрыла его и начала поспешно вытаскивать разные вещи.

— Это, братец, тебе… Это, Катюша, тебе. Извините. А это, Любаша, тебе, племянница. Это есть платье для венчания. Смотри, какое красивое, люксовая! Ведь у вас таких платьев для венчания быть не может. Это есть настоящий американский нейлон.

— Спасибо, но… — Люба почувствовала большую неловкость. Да и старшие Бойко тоже.

— Это ты не можешь отказаться. Пользуйся шансом, что имеешь тетку в Америке. Разве ваши девки могут иметь такие вещи?!

— Ну что вы, у нас тоже есть очень хорошие, — начала Люба, но тётка её перебила:

— Да псу на подстилку подошли бы эти ваши вещи. Разве у вас такой жизненный стандарт, как в Штатах? Вот, смотри, жилетка… А вот платье из кримплена. Это есть сейчас страшно модно, — кримплен.

— Спасибо, но…

— Но, не смотри, что немного рыжее подмышками. Небось, не на пупке — подмышками! Да и не будет же пани всё время держать руки вверх. Элегантная пани должна руки держать при себе… Видишь, это есть все немного поношенное. Натурально. Однако, за новые вещи, за новые платья надо на таможне платить большие деньги.

Красный как мак Петр Васильевич переглянулся с женой, с дочкой и, запинаясь, сказал:

— С… спасибо, сестра, спасибо… Не надо. Идём, я тебе… я тебе лучше свою пасеку покажу.

— Ты же не знаешь, он же у нас пасечник! — слишком громко воскликнула Катерина Семеновна. — Рыжий Панько. Замечательный пчеловод. А как же! Это его, как у вас говорят, хобби. Так увлекается, что полгода опухший ходит. Новый вид вывел. Только у него на нашем конце села такие пчелы, что весь мёд съели. Да еще и два пуда сахара.

— Ну, что ты говоришь? — склонив голову набок Петр Васильевич. — Что ты, извини, понимаешь в пчеловодстве?

— А что это, люди добрые, за пчелы! Что, вместо того чтобы давать мёд, весь его до капли съедают. Еще и кусаются. Не пчелы, а какие-то, прости господи, голодные собаки. Только что не гавкают.

— Мама! — укоризненно воскликнула Люба.

— Тебе лишь бы навар, лишь бы навар! Материалистка, — ухмыльнулся Петр Васильевич.

— А ты идеалист! Утопист! Утопишь меня в слезах своими пчелами.

— Ну вот, берешься говорить, а ничего в предмете не понимаешь, — обернулся к сестре Петр Васильевич. — Это же… Понимаешь, у нашей обыкновенной пчелы хоботок шесть и два десятых миллиметра, а у меня семь и одна. На целый миллиметр! Понимать надо! Обыкновенная никогда тебе с клевера взяток не возьмет, а моя — пожалуйста! Потому что хоботок!