Белая игрушка с голубыми пуговками вместо глаз, с засаленными мягкими иголками, с неподвижной мордочкой глядела в небо. Поролоновый ежик, как нос клоуна Ричарда Паркера, ждал ночи на подоконнике, чтобы увидеть на небе новую мерцающую точку.
Борис Васильев
Сатурн
Я ощутил взрыв, даже защищенный толстыми бронированными стенами. Спасательную капсулу тряхнуло. Еще раз. Я вцепился руками во встроенные по бокам капсулы поручни. Хорошо, что индивидуальные блоки спасения такие узкие: будь этот ящик чуть шире, я разбил бы себе лицо о приборную панель или сломал шею. Стабилизаторы срабатывают, и меня выносит в открытый космос, как можно дальше от потенциальной опасности. Третий, а на самом деле четвертый, по счету взрыв я уже практически не ощущаю, только слабый удар взрывной волны, прорвавшейся через трещины в корпусе станции. Теперь, когда я в безопасности, я успокаиваюсь. Успокаиваюсь настолько, что принимаюсь в уме прикидывать, сколько еще счастливцев могли спастись. Но даже знай они заранее, у них не было бы ни единого шанса добраться из банкетного зала к спасательным отсекам. Я думаю, что теперь станция «Чистый Свет» мертва, и все, кто там был, мертвы тоже.
Всего было установлено четыре бомбы. Первый взрыв никто даже не почувствовал. Этот маленький химический заряд всего лишь выжег проводку в нужных местах, прекратив работу аварийного маяка, чтобы никто не пришел на помощь вовремя.
Вторая бомба взорвалась в коридоре, ведущем к центральному банкетному залу, отрезав большинству людей путь к спасению. Им пришлось использовать дублирующие коридоры, ведущие через всю станцию. За минуту до второго взрыва я уже направлялся к спасательной капсуле – согласно плану.
Третий, самый мощный взрыв повредил наружную обшивку и уничтожил систему искусственной гравитации. Четвертый взрыв снес часть купола над банкетным залом, и без центральной опоры станция была разорвана на части. Нужно быть или очень быстрым, или очень осведомленным, чтобы спастись. Но думаю, первых на станции было немного, а из вторых там присутствовал только я.
Зажатый между двумя слоями мягкой защитной обивки, я едва могу поднять руку, чтобы отодвинуть пластинку, закрывающую обзорный экран. То, что я вижу, заставляет меня моментально вернуть пластинку на место, отгородить себя от мертвого застывшего ада, того небольшого кусочка, который я мог рассмотреть через обзорное окошко. Я не был готов к такому зрелищу. И тем не менее мне нужно будет подтвердить, что станция полностью уничтожена. Как бы тяжело ни было, я должен увидеть еще раз.
Я смотрю не моргая, не отводя взгляда. Я это совершил. И теперь я навеки проклят. Деньги – не основной мотив. Все дело в людях, которые должны были встретиться на станции: Святой Бенедикт – глава и основатель военно-религиозного ордена «Дом Десяти», и глава объединенного Южного Африканского корпуса. Для них Земля уже давно перестала быть безопасной планетой, и еще не существует зоны нейтральней, чем космос. «Дом Десяти» арендовал станцию «Чистый свет», и хотя планета Сатурн была планетой, окруженный ореолом недобрых слухов, встреча состоялась.
И святому Бенедикту, и Джеку Уайту – лидеру Южноафриканского корпуса – было необходимо одно: Бенедикт ратовал за стабильность и мир, а Джеку Уайту была необходима пусть даже формальная, но поддержка сильной организации во время грядущих переговоров с Союзом. Идея мира в целом неплоха. Но они оба упустили из внимания один немаловажный факт, а именно: некоторые магистры, приближенные к Бенедикту, были более лояльны по отношению к Союзу. И только лишь по той причине, что Союз был щедр к тем, кто разделял его взгляды и политические чаяния.
Сам Бенедикт не был скуп, но держал себя в строгости и соблюдал аскезу. Того же он требовал и от своих приближенных. Но любая организация, разрастаясь, меняется. Любая система перестает быть стабильной с увеличением числа переменных. Приходит время, и люди, подобные Бенедикту, становятся препятствием. Находится, или создается, не важно, оппозиционная группа, которую впоследствии назовут ответственной за случившееся и изведут под корень.
Начинаются поиски «специалиста», готового совершить нечто под названием «массовое убийство». И этот «специалист», действуя эффективно, добьется результата и останется в живых. Все эти мысли мелькают в моей голове, пока я разглядываю то, что осталось от «Чистого света». Искореженный пустой, мертвый металл, уже практически готовый стать частью внутреннего кольца Сатурна.
Я искренне ненавижу эту планету. Мою спасательную капсулу разворачивает. У нее нет системы управления, я не могу даже направить её в нужную сторону. В критической ситуации все, на что я смогу надеться, – усиленный бронированный корпус, специально спроектированный для выживания в космосе. Я уже не вижу «Чистого света». Теперь обзор мне закрывает лик крупнейшего газового гиганта моей родной солнечной системы. Его назвали в честь римского бога смерти. Сатурн – дряхлый старец с косой, сегодня для него приготовлена жатва. Сегодня он получил сполна. Получит ли он и меня тоже? Эта мысль проскальзывает у меня в мозгу, и я не могу отогнать её. Это первый сигнал, первый тревожный звоночек приближающейся паники. У этого спасательного гроба запас воздуха – пятнадцать минут. Из-за специфической конструкции, обеспечивающей максимальную защиту. Я могу рассчитывать только на то, что меня заберет корабль, о котором я условился со своими нанимателями. Аварийный маяк, не маяк со станции, а мой, личный, работает. Остальные капсулы, даже если они и существуют, молчат. Об этом я позаботился. Но даже если мой маяк работает и не поврежден, – это же Сатурн, как я не подумал об этом раньше? Его бесчисленные спутники, его внутренний, внешний, средний пояс колец. Это все объекты, создающие помехи. А еще разорванная на части станция. Найти меня среди этого мусора будет трудно. Невозможно. И даже если они запеленгуют мой сигнал, где гарантия, что они действительно ищут меня, чтобы спасти, а не убедиться, что я никогда больше не заговорю? И запоздало приходит осознание, что здесь и сейчас наше сотрудничество подошло к концу, и я остался один. Может, не зря эти проклятые аварийные капсулы делают в форме гроба?
Моего сигнала бедствия дежурные корабли поддержки не получали, они на другой частоте, и мой сигнал они не услышат.
Они не придут спасти меня. Никто не придет спасти меня.
Готов ли я к смерти?
Нет, не так.
Готов ли я умереть в тесном бронированном ящике с мягкой внутренней обшивкой, как в палате для умалишенных.
В ящике, где извернуться так, чтобы поднести руку к лицу, это уже подвиг?
Готов ли я к медленной смерти от удушья, к видению тоннеля, наполненного чистым белым светом, когда мой мозг начнет галлюцинировать от недостатка кислорода?
Боже, о боже, нет, я не готов. Пусть этого не будет, пусть этого не случиться. Пусть меня спасут. У меня контракт. Мы заключили соглашение, пускай они заберут все деньги, которые дали мне, обратно, но пусть они найдут меня и спасут. Я хочу, чтобы меня спасли – потому что я не готов. Мой, теперь уже будем называть вещи своими именами, гроб снова немного разворачивает, и я могу насладиться ледяным великолепием – видом внешнего круга колец Сатурна.
Вчера на первой стадии переговоров – торжественном приеме – один из гостей заговорил со мной. Молодой человек – по-видимому кто-то из послушников ордена. Я был у бокового смотрового экрана, на втором ярусе, как можно дальше от остальных присутствующих на приеме. Он поднялся наверх, чтобы передать файл с документами кому-то из гостей, которые, так же как и я, наслаждались тишиной и безмятежностью второго яруса. Проходя мимо меня, он остановился, чтобы бросить взгляд в сторону смотрового экрана. Сатурн в окружении всех его колец был великолепен, и этот юноша говорил вроде бы с самим собой, но я стоял рядом, поэтому его слова были обращены и ко мне тоже. Он сказал что-то о «величии царственного венца на преисполненном скорби и гнева челе бога смерти». В этот момент я еле сдержался, чтобы не выплеснуть содержимое моего бокала ему в лицо. Если бы он решил, что я недостаточно пьян, чтобы не держать ответ за свои деяния, он вызвал бы меня на дуэль. Но все дело в том, что я не был пьян, от высказывания этого юноши меня чуть не стошнило. Сатурн был красив сам по себе, не было необходимости в его обожествлении, как это делали все эти новомодные язычники и романтики. Обожествляемый космос никогда не покорится человечеству. Я больше не контролирую свои воспоминания, ход своих мыслей. Я прихожу в ярость и начинаю быстро задыхаться. Злость заставляет меня чаще и глубже дышать. Я вдыхаю кислород быстрее, чем портативные фильтры успевают избавить маленькое пространство от углекислого газа, который я выдыхаю. Мне приходиться сосчитать до десяти в обратном порядке, чтобы успокоиться. Это слабо, но помогает. Я могу выпить немного воды, в обивку возле моей головы вшита маленькая трубочка, ведущая к резервуару с водой, намертво впаянному в корпус спасательной капсулы. Я могу оставить видео– или аудиосообщение для тех, кто найдет меня, если я сам не доживу до этого момента. По времени запись ограничена. Пять минут. Этого хватит, чтобы огласить свою последнюю волю, задыхаясь в здравом уме и твердой памяти, а еще передать прощальный привет родным и близким. Два глотка воды, чтобы успокоить нервы. Только для этого я не хочу пить – эта вода отдает химией, в ней наверняка намешана куча успокоительных препаратов, чтобы «спасенный» в последние мгновения жизни не начал метаться. Я подумываю над тем, чтобы оставить свое послание, но натыкаюсь на непреодолимое препятствие – я не знаю, кому бы мог его посвятить. Я прожил свою жизнь, словно не имея голоса вовсе. Я не задавался вопросами, никогда ни в чем не сомневался. Меня покупали для выполнения работы те, кто мог себе это позволить. И мне нечего оставить для тех, кто найдет мое тело, у меня нет ни родных, ни близких, ни друзей. На этой станции у меня даже своих вещей не было. Черный костюм-двойка взят напрокат в ателье. Может, попросить, чтобы его туда вернули? Нет, адрес ателье-проката пришит на внутренней стороне пиджака, белая бирка практически незаметна, мастера, работающие там, знают свое дело. Запас кислорода уменьшается. Я это чувствую. Инстинктивно я отсчитывал минуты, ждал, когда меня подберут. Я насчитал уже семь минут. Может, минутой больше, минутой меньше – не важно. Для меня каждая ушедшая минута, как образ моей жизни, которой у меня уже никогда не будет.
Если бы спасательная капсула открывалась изнутри, я без всякого страха шагнул бы вперед, покончив разом с сомнениями и страхом. Со всеми своими надеждами. Но магнитные запоры срабатывают автоматически и открываются только снаружи. Спасательные капсулы этого типа созданы именно для сохранения тела спасенного, которое планируется рано или поздно отыскать.
За пятнадцать минут может случиться многое, но чудеса, как правило, не происходят. У меня остается приблизительно пять минут, и я понимаю, что не хочу провести эти пять минут в тишине, слушая только свое медленно угасающее дыхание. Я могу сэкономить больше воздуха, если я буду молчать. Но я не хочу больше молчать.
Мне не требуется видео. Запись моего голоса меня устроит. Вновь с трудом поднимая руку, я жму несколько клавиш, запускаю аппаратуру: «Я обращаюсь к тем, кто найдет мое тело. – Голос эхом отражается в моих ушах. Он звучит глухо и кажется мне искусственным и чужим. Это не мой голос. Может, и в этой спасательной капсуле уже нахожусь не я, а кто-то чужой. Кто-то, кто не имеет ко мне никакого отношения. Я делаю глоток воды. Последний. Я продолжаю: – Я обращаюсь к тем, кто отыщет мое тело. Перед тем как эту спасательную капсулу развернуло в сторону от станции “Чистый свет” я имел возможность внимательно посмотреть на дело рук своих. Я сделал это. Я использовал четыре заряда. Я собрал их сам, приспособив устаревшие схемы, поэтому их не обнаружили системы безопасности. Я добился максимально эффективного разрушения, и все, кто был на станции “Чистый свет” мертвы. Я надеялся спастись, используя этот гроб, но эта спасательная капсула не стала для меня спасением. Я совершил ошибку, включив в свой план посторонний фактор. Доверился своим нанимателям. И это не единственная моя ошибка. Я прожил глупую, пустую жизнь. В ней не было ни достоинства, ни смысла. Перед лицом своей смерти я решаюсь в этом признаться. Если эту запись когда-либо получит магистр ордена «Дома Десяти» – Маркес, я желаю ему судьбы, еще более страшной, чем моя, потому что он не только убийца, но также и клятвопреступник. Я ничем не горжусь. Я не верю ни в одно божество, не верю в существование бессмертной души. Пройдет еще минута, и от меня останется только голос. Я ясно и четко понимаю, что это не кара за то, что я сделал. О чем мне сожалеть? О решениях, которые я не принимал, а позволял за себя принимать другим людям. Я сожалею о той жизни, которой у меня никогда не было. О той жизни, которой у меня никогда не будет. Я просил бы прощения, но те, кто должен это от меня услышать, уже мертвы. Я не верю…»
В горле у меня пересыхает. Так трудно дышать. Хорошо, что я недалеко от Сатурна и моей душе предстоит короткий путь. Все великолепие бесконечного космического пространства закрывает от меня тень – это обломок обшивки станции движется надо мной. Еще одно напоминание. Не в силах больше смотреть я поднимаю руку, подношу свою ладонь к лицу, закрываю смотровой экран, как когда-то раньше перед лицом верующего закрывалась окошко в исповедальне. И темнота обрушивается на меня.
«Все же не жаль таких людей, но печально, что кто-то выбирает тот губительный путь, по которому мог бы и не идти… И, наверное, одно из главного, это то, что не было веры, веры ни во что. Она бы спасла».
Комментарий к материалам, обнаруженным в спасательной капсуле. Оператора частот № 140320132058 (приобщить к делу).
Подписано: Маркес Аагрене – Командор нового ордена Солнца (ранее «Дома Десяти».)
Таисия Вершинина
Ханда
Юка стоял у раскрытого окна своей тесной комнаты, перебирая струны ванаки. Над головой его от малейшего движения колыхались маленькие стеклянные шарики, в которых отражался Юка, ванака и Тоот, висевшая на небе грузно и величественно. Инструмент издавал мягкий серебристый звук с присвистом, шарики звенели бисером.
«Воздуха совсем мало, душно» – слова стучали, попадая в такт тяжелым вдохам. Маленькие капельки пота выступили на его гладкой коже, имевшей редкий оттенок: цвет огня.
Такой загар мог быть только у того, кто всю жизнь прожил под солнцем Ханды.
Юка любил свой дом. Свою Ханду. Хотя, надо признать, у этой планеты был зверский характер. Частые землетрясения, наводнения и ураганы уже стали обычным явлением для этих мест.
Но… когда-то давно, задолго до того, как Юку родили на свет, Ханда оказалась единственной планетой, на которой люди могли жить почти как на Земле. Правда, в десятке световых лет отсюда находилась еще Тала – маленькая планетка с превосходным климатом, чистым воздухом, плодородной землей и прочими прелестями…
Но туда не пускали никого, кроме членов ПТП (Правительства Трех Планет), их друзей и приближенных. На Тале было что-то вроде засекреченной базы.
Ханда же была свободна и прекрасна!
Юка смотрел вдаль: на жемчужно-розовые горы, зелено-бурые водопады и ручьи (такого цвета была чистая вода на Ханде).
Закаты… Юка вспомнил один из них, увиденный им однажды после наводнения.
Море забрасывало берег тяжелыми волнами, а где-то далеко, на линии горизонта, вода была спокойна и безмятежна; она соединилась с небом, и даже самый зоркий глаз не смог бы рассмотреть мягкую границу между ними.
Солнце вместе с огромной планетой Тоот постепенно исчезали, двигаясь в невероятном по красоте танце, раскидывая вокруг сотни лучей цвета и света.
Юка чувствовал в тот момент сильную любовь к Ханде.
Его дед рассказывал, что когда-то эта планета имела характер, полностью противоположный нынешнему.
Юка любил слушать рассказы деда. Он мог часами сидеть рядом… Воображение рисовало ему картины Земли – планеты, откуда берет начало род Юки.
Отец деда родился на Земле, но прожил там совсем недолго. Еще будучи мальчишкой, взошел он на палубу космического корабля, чтобы навсегда покинуть места, которые были ему домом.
«В то время, – рассказывал дед Юке, – на Земле не только суша была плотно заселена людьми, но все моря и океаны, включая Крайний Север. Да-да, представь себе! Им пришлось строить плавучие острова, чтобы хоть как-то втиснуть постоянно прибывающее в своей массе человечество».
Он помнил, по рассказам отца, что основной проблемой явилось исчезновение на Земле худых людей. Рождались только полные. И чем дальше, тем толще становилось население Земли. Спасала только малая продолжительность их жизни. Умирали, достигнув сорока лет, редкие люди жили дольше. Это связывали с плохой едой, грязной водой и отравленным воздухом и еще с парой сотен факторов, дед уже не помнил, о чем там шла речь.
Люди полнели не по дням, а по часам, являя собой живой приговор судьбе человечества.
Постепенно часть населения начали переселять на Ханду, ну и на Талу, хотя ее можно не считать: слишком маленькая, общая площадь ее примерно равна площади Франции на Земле.
Как это ни удивительно, но на Ханде, с ее чистой экологической системой и необычайно полезной для людей растительной пищей (животные и птицы на Ханде не водились, лишь насекомые да рыба, непригодная для еды) у людей начали появляться на свет здоровые худые дети. Почти каждое растение, а их было великое множество, годилось в пищу. Как оказалось, они содержали абсолютно все вещества, необходимые человеку для долгой и здоровой жизни. А вода просто изумила ученых своей чистотой…
Планета в те далекие от Юки времена была спокойна. Не причиняла вреда людям, а только излечивала их недуги.
Но Юка знал уже другую Ханду: злую, нервную, быструю, беспощадную и… прекрасную… но все более непригодную для жизни из-за частых природных катаклизмов.
Его размышления прервал резкий пронзительный крик.
Юка мгновенно сорвался с места и подбежал к противоположному окну. На него неслась, пронзая воздух, великолепная по краскам смертоносная стена воды. Юка на мгновение застыл, любуясь тем, как лучи света играли в ее зеленых, буро-красных или уже фиолетовых от солнца волнах, потом, опомнившись, подбежал к сундуку, быстро достал и развернул большой прозрачный шар, забрался в него и приготовился смотреть…
Волна накрыла его через тридцать секунд.
Шар был полностью герметичен, сверхпрочен и мягок, сделан специально для наводнений и тайфунов. Он мог скользить по острейшим поверхностям или падать с большой высоты – все, что угодно: человек в нем чувствовал себя как на мягкой постели.
Юке оставалось лишь довериться стихии и ждать, когда схлынет вода. Карманный прибор на случай нехватки воздуха всегда был у него при себе, как и у других жителей Ханды: никогда не знаешь, сколько недель может буйствовать стихия. Юка мог не пить и не есть несколько месяцев, но потом ситуация стала бы критической. Впрочем, наводнение должно было скоро закончиться: в этот раз воды совсем мало, а волна была всего одна…
Юка ждал и наслаждался. Он любил тайфуны и наводнения больше, чем землетрясения и ураганы. Он наблюдал за игрой воды и чувствовал себя в эти мгновения маленькой частицей Ханды.
Попав на новую планету и оценив перспективы, люди развернули на Ханде очень бурную и грязную деятельность. Люди оставались людьми и вне Земли.
Огромные города, заводы, непрерывное движение, строительство, отходы, ругань, нервное существование во всем этом были с успехом перенесены на Ханду.
Тихая и прекрасная планета оказалась непредсказуема. Чем больше строилось городов, чем более Ханду делали похожей на Землю, тем опаснее становился ее характер.
Юка вспомнил: через несколько дней должна состояться веселая встреча Нового года, праздника, ставшего самым популярным и любимым на планете. Все люди Ханды отмечали это событие с большим размахом, как в свое время на Земле.
Юка не любил новогодние дни: много пьяных, много драк, много истерии. Да к тому же в это время традиционно случался очередной катаклизм…
Юка плыл все дальше. Он лег на спину, держась середины шара, и стал смотреть на Тоот.
Планета была еще высоко. Солнце мощно освещало ее синюю поверхность с клубами розово-желтого газа.
Юка мирно покачивался на воде среди других таких же шаров. Он спал.
Постепенно солнце уходило, забирая с собой мощную Тоот. Ханда погрузилась во тьму.
Новый год был отпразднован как полагается. Юка отсиделся дома, заперев все окна и двери: в эти дни опасно оставлять их открытыми.
Было, наверное, пять или шесть утра, когда он вышел на улицу. Население планеты только-только погрузилось в глубокий сон.
Один вдох – глаза закрыл, второй вдох – легкая улыбка, третий – ожидание чуда… Давно он не дышал чистым воздухом!
«Тихо! Тихо и спокойно!», – пронеслось у него в голове. Все спали. Тоот и солнце уже всходили на горизонте.
Юка направился куда глаза глядят. Он шел по городу и не узнавал его: на улицах не было ни души, все закрыто, все спят…
Ни один звук, издаваемый человеком, кроме шагов и дыхания Юки, не тревожил эту вселенскую тишину, царившую на планете Ханда утром, во время восхода.
Вдох… вдох… медленно… Он дышал медленно, как что-то большое, полное сил…
Юка вышел к реке, текущей по северной границе города. Он тут же остановился и закрыл рот рукой, чтобы не крикнуть.
Река эта всегда и во все времена переливалась бурными потоками, частенько покрывала окрестности своими водами, унося все, что по неосмотрительности забывали поблизости. Она никогда не была спокойна. Меж собой люди говорили: «злая река…»
Сейчас Юка смотрел на ровную безмятежную гладь, не смущенную ни единым порывом ветра или быстрым течением. В ней, как в зеркале, отражалось чистое сиреневое небо с красавицей Тоот во главе; красные, синие, фиолетовые деревья, стоящие в воде (так на Ханде росла большая их часть), и сам юноша…
Тихо. Неяркие переливы на небе, объятья света и прозрачной пыли.
Глубокий вдох до костей, до ног, до пальцев… Выдох унес слабость, страх и грусть…
Юка не шевелился. Только сейчас он почувствовал, что река разговаривает с ним, и он слышит и понимает ее.
Слова, фразы, предложения мягко возникали в голове и плавно исчезали. Юка попробовал ответить ей также: не произнося ни звука. Река поняла его и заговорила в ответ. Время постепенно останавливалось, замедляя свое движение…
Все вокруг: деревья, вода, земля, растения, камни – разговаривало с ним, и он обнаружил, что язык их един – это был язык Ханды.
Юка говорил о том, как любит ее и все, что есть на ней живое, как хочет быть не враждебным существом, а другом ей; быть единым целым с прекрасной планетой, его домом… Он вдруг понял, что не принадлежит более людям, он уже не часть их, а часть живого организма Ханды: высшая форма жизни, просветленный (как говорили древние).
Ханда дышала ровно и спокойно. Юка находился внутри жизненного круга планеты, его тело пульсировало в одном ритме с ее телом. Он узнал то, что никто никогда не знал…
Он понял, что люди до сих пор живы на Ханде только потому, что один раз в год, одно утро все они без исключения спят… Они ничего не делают, не думают, не разговаривают, просто спят, растворяются в Ханде… Исчезают их мысли, исчезает бурная деятельность, нет ссор, ругани, вражды… Все спят…
Любовь к планете росла и крепла в нем. Ханда дышала и медленно произносила слова древней песни.
Вдох…
В Юку проникла совершенная, несоизмеримая, волшебная красота, никому более не доступная… Юноша чувствовал, что его тело постепенно растворяется, включается в безвременное пространство, становится чистым, невесомым…
Теперь он неразлучен с Хандой, теперь он является Хандой…
Больше никто не видел Юку – жителя планеты Ханда. Как говорит официальная летопись планеты: «С 1 января 2560 года ровно на сто лет все катаклизмы на Ханде по неизвестным причинам прекратились…»