На сопках Маньчжурии

— Допускать всё возможно. И проворонить агента!

— Да явись на Распадковую хоть ангел бесплотный, любой схватит за шкирку!

Васин был потрясён рассуждениями капитана и вновь подумал о докладной по поводу неполного соответствия Фёдорова службе.

— Ещё какие мысли, товарищ капитан? — гася свои эмоции, спросил Васин.

— С помощью местных коллег проверить новых поселенцев в окружающих пунктах — Сотникове, Вахмистрове, Иволге, Берёзовке, Мостовом. Я уже договорился в НКГБ Бурятии. Не мешало бы и милицию включить, как вы считаете?

— Не помешает. Из госбезопасности что-то выудили? — Васин подвинул к себе схему местности, красиво начерченную на кальку рукой землемера. Восемь вышек. Три секрета в тайге. Плотная ограда и въездные ворота с контролем. Двойной шлагбаум — на подходе и внутри на территории.

— Работают ребята! Надеюсь выудить!

— Не многовато ли всего для овощебазы? — Васин поднял воспалённые в болезни глаза на Фёдорова. — Не привлечём ли излишнее внимание постороннего глаза?

— Каша всегда от масла вкуснее, товарищ майор!

— В нашем деле две стороны. Внешняя — тут, как мне показалось, у вас есть размах. Внутренняя — не особенно! Следует ещё раз просеять личный состав, в первую голову — пополнение.

— Сей или не сей, гуще не станет!

— Поинтересуйтесь, капитан, перепиской рядовых и командиров. Возможны любопытные данные открыться! — В душе Васин по-прежнему негодовал: секретные документы Фёдоров осмелился везти при себе, как обыкновенную бумажку!

— Личной перепиской?! — Фёдоров вздёрнул голову.

— У военного цензора выборочно. Вы, ей-Богу, как новорождённый пацан. Голощёков имеет опыт — поделится. Для него просмотр писем служит определённым ориентиром для разработки отдельных неблагонадёжных из гарнизона.

— Вроде, как в замочную скважину подглядывать?

— Нечего рассусоливать! Это — обычная практика, потрудитесь исполнять! Что у вас ещё?

Васин и Фёдоров в длительном обмене мнениями, замечаниями касались наблюдения за теми жителями Распадковой, кто ранее был замечен в социальной неблагонадёжности, кто подвержен пораженческим настроениям, за кем «хвост» тянется в годы семёновщины.

— Прикинем, капитан, кого могут забросить? — вслух раздумывал Васин. — Не японец. Не кореец. Не китаец. Такого у нас тотчас раскусят. Разве под бурята попытается работать?..

— Такой вариант не исключаю, товарищ майор.

По подсказке Васина генерал Чугунов распорядился ознакомить Фёдорова с архивными материалами по белой эмиграции.

— Может, не стоит? — Фёдорову не хотелось погрязать в бумажных дебрях.

— Приказ генерала!

Фёдоров смотрел на Васина с состраданием: зубы сводят мужика с ума! Отсюда и раздражение майора.

— Климент Захарович, моя бабушка делала так: отрезала кусочек свиного сала и закладывала за щёку, где больной зуб.

Майор, занятый мыслями о предполагаемых кознях противника, округлил глаза:

— Какое сало? Какая бабушка?!

— Подержать сало за щекой полсуток — боль утихнет. Просто и здорово! — Фёдоров искренне удивлялся, что майор не берёт в ум такое верное средство лечения. — Испробовано десятки раз!

— Ну-у-у, капита-ан, — Васин, безнадёжно махнув рукой, приложил ладонь к больной щеке, — я ему — про Фому, он мне — про Ерёму! Вы сроду такой или кто испортил?

Фёдоров понимал: майор не верит в его возможности как контрразведчика. Тому свидетельство — начало встречи. И вот теперь слова без выбора. И он рассердился донельзя.

— Поле у нас, товарищ майор, вроде одно, а мерим его разными саженями. Так замечаю. И это мне не по сердцу, если честно сказать, товарищ Васин!

Климент Захарович вздыбил густые брови.

— Вы о чём, капитан?

— Ну-у, во-от… Не прикидывайтесь, будто не понимаете! Терпите меня, как неизбежное зло. Бесполезное барахло, а выбросить нельзя — начальство велело держать. Не так ли?

Майор, застигнутый врасплох, не готов был к открытому разговору о взаимоотношениях.

— Мне дано право, капитан, поставить вас по стойке «Смирно!» — Васин пощурился на солнце, поглаживал щеку. Так и не найдя пути к смене разговора, спросил: — Вам понятно?

— Разрешите идти? — Фёдоров поднялся — выше начальства на голову. Защёлкнул кнопки планшетки.

— Не разрешаю! Между нами, капитан, должно быть всё выяснено. — Васин обошёл стол, опёрся на спинку стула. — Да, вы не предназначены к нашей службе. Вы не станете отрицать?

— Руки опускаются в неверии. Отпустите на фронт!

— Зря тешите себя, капитан! Служить нам пока вместе. Надеюсь, не сбежите?

— Фёдорову не личит показывать спину противнику! Не водилось у нас такое!

— Похвально! — Васин, измученный болью, ругательски ругал себя: «Зачем дал втянуть себя в этот разговор?!» — Делайте дело, как положено контрразведчику «Смерша», никто и слова упрёка не бросит вам, капитан! Врага разобьём, тогда видно будет, кому и чем заниматься. Война нас свела, победа — разведёт!

— Вот на этом и порешим, товарищ майор. Обещаю не давать повода для вашего недовольства.

— Обещания дают пионеры, Семён Макарович.

— А я и есть пионер в «Смерше»! — И Фёдоров широко заулыбался, обезоруживая раздосадованного Васина.

Перекинув планшетку через плечо, Фёдоров покинул комнату.

Климент Захарович ещё и ещё раз взвешивал мысли о будущем капитана. Разве Фёдоров отлынивает от поручений? Возможно, он видит в военной службе что-то такое, чего не дано ему, майору Васину, с его опытом контрразведчика? Васин допускал, что новый человек свежим взглядом уловит какую-то деталь, какую-то возможность, решающую в данной ситуации. Но этого Климент Захарович не заметил в действиях и намерениях Фёдорова. И это не нерадение! Это — служба без огонька: как получится, так и ладно. Вспомнив совет насчёт сала, Климент Захарович мысленно улыбнулся: «Нужно попробовать!».

Климент Захарович глубоко прятал чувства раздвоенности в отношениях с Фёдоровым. Беспокоился, чтобы оно не прорвалось наружу и не повлияло на общую службу. С такими людьми, как Фёдоров, нужно вести себя в лобовую. И Васин не осудил себя за только что состоявшийся разговор. Чувство опасения осталось: капитан своей некомпетентностью в какой-то момент нанесёт вред службе, которой Васин верен, как семье, без которой не мыслит себя в мире…

* * *

Фёдоров, перекусив в буфете штаба, спустился в подвальное помещение. Пахло бумажной пылью, клеем, застоялым табачным дымом. Сотрудник хранилища выдал ему указанные генералом папки. Расположившись за столом под лампой и досадуя на Васина за этот «ликбез», Семён Макарович принялся читать пожелтевшие от времени секретные материалы.

«Обзорная справка составлена на основании анализа эмигрантской печати, агентурных донесений, документов, захваченных в ходе боевых операций 1918—1922 гг.

Семёнов Г. М., есаул Забайкальского казачьего войска. Звание генерал-майора присвоил ему адмирал А. В. Колчак. Он был фактическим командующим белоказачьими частями на Дальнем Востоке и в Забайкалье.

Окружив себя отпетыми монархистами, насильниками, палачами, выходцами из буржуазно-помещичьей среды России, атаман Семёнов, люто ненавидя Советскую рабоче-крестьянскую республику, жестоко расправлялся с мирными жителями Бурят-Монголии, Читинской и Амурской областей, с аратами братской МНР. В расстрелах, грабежах, экзекуциях отличались офицеры и солдаты, казаки барона Унгерна, генерала Тирбаха. Исполнителями карательных акций являлись мобильные отряды войсковых старшин Казакова и Фильшина, сотника Чистохина. От их рук погибли тысячи невинных жертв. Они сожгли сотни сёл и деревень.

Атаман Семёнов Г. М. виноват в расхищении золотых запасов России, доставшихся ему от адмирала Колчака А. В. Атаман в 1920 году владел 44 миллионами золотых рублей. Отступая от Читы, семёновцы на станции «Маньчжурия» сдали под расписку японскому полковнику Иссоме на хранение 22 миллиона золотых рублей. Передачу исполнял начальник личной канцелярии атамана полковник Миронов. Позднее он застрелился в Харбине.

При захвате Читы и установлении в городе диктаторской власти городскому казначейству были переданы 11 миллионов рублей. В 1920 году эта часть золота, принадлежащая народу, на бронепоезде была эвакуирована на станцию Маньчжурия и там вручена полковнику Иссоме. В марте 1920 года атаман Семёнов попал в Харбин. При нем находились 20 пудов золота. По распоряжению китайского генерал-губернатора золото конфисковали. Ещё раньше, при пересечении атаманским поездом маньчжурской границы, генерал-губернатор Цицикарской провинции отобрал у Семёнова Г. М. 326 тысяч золотых рублей.

В последующие годы атаман Семёнов Г. М. и его подручные генералы Власьевский, Бакшеев и ближайшая свита находились на содержании японцев. Для этой цели японцы отпускали ежемесячно до 15 тысяч золотых иен. На все атаманские воинские формирования выделялось из казны Японии по 300 тысяч золотых иен. Японцы оговорили с атаманом своё право на неограниченное владение богатствами Дальнего Востока и Забайкалья. Взамен они поставляли Семёнову военное снаряжение, обмундирование, оружие и боезапас.

С 1931 года, с момента оккупации Квантунской армией Маньчжурии, штаб атамана Семёнова Г. М. регулярно снабжал разведывательными данными спецслужбы Японии. Военные сформировали организацию «Кио-Ва-Кай» (Содружество наций), которая широко пропагандировала вражду к СССР, Англии, США, Китаю. В неё вступили до 4 тысяч белогвардейцев. К 1939 году казаки Семёнова собрали сведения о строящихся железных дорогах Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока. Штаб атамана передал информацию японским разведчикам.

В Харбине атаманцы с помощью японцев открыли спецшколу по подготовке шпионов, диверсантов, террористов, радистов, нацеленных против Советского Союза.

Белогвардейцы из харбинской эмиграции в 1943 году учинили провокацию на Березовских и Константиновских островах по реке Амуру».

Фёдоров прочитал на полях справки пометку генерала Чугунова: «Жаль, не добыто доказательств причастности к сему японцев. А дело-то их рук!».

«Родзаевский Константин Владимирович.

Источники: агентурные донесения, документы из Благовещенского архива и архива Управления НКВД по Амурском области, эмигрантская, китайская, маньчжурская, парижская печать.

Родзаевский К. В. (кличка «Коська Факелов») родился в 1907 году в семье нотариуса города Благовещенска. С малых лет причастен к уголовному миру: воровал, мошенничал. С установлением в городе Советской власти тайно пересёк реку Амур и обосновался в Харбине. Учился в местном университете.

Белая эмиграция выпускала газету «Русское слово». В её редакции однажды объявился беженец с «красной стороны». Худой, оборванный, вечно голодный. Ему как очевидцу предложили написать о кознях большевиков и советском разбое в Благовещенске. Перо новичка оказалось бойким. В газете замелькали хлёсткие заметки и статьи за подписью «Костя Факелов».

У «Русского слова» был конкурент в лице еврея Евгения Кауфмана, который выпускал газету «Грош» с приложением «Новости жизни» на русском языке. Издание бульварного толка, но «уводило» читателя. Однажды в редакции взорвалась бомба. Здание на углу Китайской и Мостовой разрушилось. Покалечены сотрудники и два прохожих. На заметку маньчжурской полиции попал студент юридического факультета «Костя Факелов». Тогда не удалось доказать причастность Родзаевского К. В. к взрыву. Защитительная бумага руководителей «Русского слова» гласила: «много читает, увлекается музыкой, сам сочиняет и играет на рояле, широко образован, поведения примерного».

И вновь пометка генерала Чугунова: «Сведения неполные. Требуется уточнить».

«В 1932 году Родзаевский К. В. зарегистрировал в Харбине «Российский союз». Члены новой фашистской организации называли себя «соратниками». Выпускали свою газету «Наш путь». Между этими словами заголовка печаталась маленькая свастика, а над ней — орел и девиз «Бог, нация, труд». Русские фашисты по-прежнему приветствуют друг друга поднятием правой руки вперёд и паролем «Слава России!». Имеют свой клуб на Китайской улице, рядом с гостиницей «Модерн», лучшим отелем Харбина. На втором этаже содержат игорный зал. Над крышей клуба — флаг с фашистской символикой. У русских фашистов была своя униформа: чёрная, ремнём подпоясанная рубаха, галифе, высокие сапоги, нарукавная повязка со свастикой.

В Харбине русских, способных носить оружие, фашисты привлекали к военному обучению. Читались лекции и доклады на тему «Большевики лишили нас Родины. Мы должны вернуть её себе!».

Изучалось советское оружие. Пели советские песни, читали советские газеты. Осваивали «Боевой Устав пехоты РККА», советские наставления по оружию. В школе выдавались особые значки слушателям: для русских — гербовая доска с трёхцветным царским флагом, для поляков — жёлтый значок, для литовцев — розовой знак. За один поток здесь готовили до тысячи человек. Здесь же было отделение «Кокурю-кай» — «Общества чёрного дракона» — шпионско-террористической организации японских спецслужб из Квантунской армии.

В 1933 году в Харбине разразился скандал: у владельца гостиницы «Модерн» Каспе выкрали сына Семёна, способного пианиста. Злоумышленники требовали выкуп в 300000 долларов! Маньчжурская полиция занялась активным поиском и быстро выявила шантажистов. Ими оказались члены «Российского фашистского союза» Мартынов, Кириченко, Шандер, Глушко. Снова тень пала на Родзаевского К. В. Вмешались штабисты атамана Семёнова и негласно — японские офицеры. Дело замяли…»

Примечание, написанное рукой Чугунова: «Нет точности. Запросить фактические данные. Не впадать в сочинительство!».

«В 1937 году «Союз» преобразован в «Русскую фашистскую партию». Официально она учитывалась до 1943 года. Доныне функционирует под руководством пятёрки, в которой главным остаётся Родзаевский К. В.».

В красной папке находилось обвинительное заключение и приговор по уголовному делу барона Романа Унгерна фон Штернберга, осуждённого 15 сентября 1921 года в Ново-Николаевске (ныне Новосибирск) Чрезвычайным Сибирским Революционным трибуналом к расстрелу.

Фёдорова поразило заявление атамана на суде. На вопрос прокурора: «Что заставило вас идти войной против Советской России?» — барон Унгерн ответил: «Кормиться надо. Жидовский скот перерезали, а орда требует «чингисхановский паёк» — три барана в месяц на каждого, кроме того всего остального, а офицеришки требуют золото».

Семён Макарович с брезгливостью захлопнул красную папку с грифом «Совершенно секретно», туго затянул завязку. Сотрудник архива, пожилой лейтенант с будённовскими усами, видя небрежение капитана к секретным документам, счёл полезным сделать замечание:

— Знать необходимо! Семёнов жив и прислуживает японцам — это раз. Второе. С ним генеральская свита. И третье: выкормыши атаманов Анненкова и Унгерна, палачей Каппеля и Пепеляева обретаются в Харбине, Шанхае, Чаньчуни, Мукдене, Дайрене — шесть тысяч отпетых висельников! Ну-к, двинут через границу? А? Есть над чем подумать, товарищ капитан? — Лейтенант взбил свои усищи. — А гляньте на наш розыскной перечень. Ой-ё-ёй, сколько швали!

Лейтенант убрал красную папку в сейф, дал Фёдорову расписаться в ведомости о возвращении закрытых материалов, проводил до обитой железом, с зарешеченным оконцем двери.

В просторном садике, отгораживающем особняк от улицы, Семён Макарович, словно вернувшись из темницы, с восторгом обозревал мир. Солнце над Титовыми сопками. Голубое небо. Летящие голуби. Стучали каблуки чьих-то сапог по деревянному тротуару. Кто-то курил махорку и едкий дым тянулся между деревцами…

* * *

Васин, обдумав происшедшую беседу с Фёдоровым и согрев ладонью щёку, попросил генерала принять его. Тот согласился. Сжато рассказав о мерах, направленных на прикрытие от посторонних стройки в Распадковой, сообщил о своём впечатлении от встречи с капитаном.

— Для Фёдорова, как для всякого дилетанта, много знать, много говорить, много видеть — своего рода удовольствие. Пока удовольствие! Он ещё не осознал, что практика нашей службы создаётся из сознательных недомолвок в словах и разумной ясности в действиях для достижения цели…

Чугунов слушал сосредоточенно. Полное лицо его выглядело так, будто бы его опахнуло жёлто-серой пылью.

— Фёдоров мучается, как я полагаю, от непознанного, неизведанного в тонкостях своего дела. Он и мы обречены на страдания, добывая истину из фактов. Каждый день для нас сплошь загадка! Это следует учитывать, Климент Захарович!

Васину было приятно, что генерал разделял его точку зрения на суть офицеров, призванных из запаса, как Фёдоров. Давно зная Чугунова, он полагал, что у Тараса Григорьевича какие-то неприятности, и желал скорее завершить визит.

— Климент Захарович, помню, меня призвали в ВЧК, а я — ни в зуб ногой! — Чугунов тяжело опустился в кресло и долго молчал. — Седло да шашка, шенкеля да подкова — весь груз знаний. Два коридора да один класс ЦПШ при нашей сельской церкви…

Тарас Григорьевич повертел шеей, словно освобождаясь от тугого воротника кителя. Вздохнул, потирая крутой подбородок.

— Вы, кажется, перед войной вернулись из строевой части в особый отдел?..

— Если тюрьму считать строевой частью!

— Извини старика! Ну и повозились тогда со мною в ЧК. Самому тошно сие. Старик-рубака из конной армии снова и опять за своё. Да-а, все мы в деле набираемся сноровки, товарищ майор!

Васин ждал, когда Чугунов выскажет сегодняшнюю боль. А генерал перемежал слова молчанием, перебирал листки настольного календаря, ровно пересчитывая их с начала года. Потом рывком выдернул один.

— Вот он, роковой! — Тарас Григорьевич показал Васину листок за понедельник 17 июля. — На улицах Злочева…

— Юрий? — догадался Васин.

— Смертью храбрых…

Климент Захарович потянулся через стол, сжал руку Чугунова.

— Ваше горе — моё горе, Тарас Григорьевич.

Климент Захарович потерял жену во время конфликта на Халхин-Голе. Ушла в агентурную разведку за Керулен — не вернулась. Его родители остались под Ярцево. Деревенский холуй донёс немцам: у стариков сын энкеведист! За околицей на дубу повесили. Не сказал Васин обо всём этом генералу. И про брата своего не сказал: пропал без вести в августе сорок первого западнее Вязьмы. Не сказал! У всех своё, и у всех общее — война!

— Тамара Тихоновна пишет?

— Реденько. По моим соображениям, уже в Польше, с полевым госпиталем. Ума не приложу, как уведомить. Юрий у нас единственный. Да вы же знаете!

Генерал вынул из канцелярского шкафа початую бутылку и два гранёных стакана. Васин сторонился водки, но стакан принял. Постояли без слов. Выпили молча. Чугунов вернул бутылку и стаканы на полку. Листок календаря спрятал в карман кителя.

— В лазарете был? — Тарас Григорьевич указал на припухшую щёку Васина.

— У меня теперь свой рецепт! — Климент Захарович рассказал о совете Фёдорова насчёт свиного сала за щёку.

— Землемер-знахарь! — Чугунов трудно усмехнулся. — Приживётся у нас? Что дала твоя проверка?

— Замечаний по профилю нашей службы не поступило. Куйбышевские коллеги не имеют претензий ни к нему, ни к его родителям, ни к его тестю. Правда, из части, где служит жена Фёдорова, пока ответа нет.

— Похоже, вы компромат готовите? Просвечиваете до седьмого колена?

— Бдительность, в моём представлении, это не слова!

Чугунов тяжело вздохнул, потёр ладонями щёки, словно избавляясь от серости и налёта желтизны на лице.

— Уважая вашу, Климент Захарович, исполнительность, должен признаться, что меня не покидает предощущение бесполезной траты времени на сие занятие. Так как, по-вашему, товарищ майор, годится или не годится Фёдоров для несения секретной службы?

— Оботрётся! — Ломая в себе желание дать ход докладной о служебном несоответствии капитана, Васин покривил душой. Ломал себя и Чугунов. Известие о гибели сына подкосило его силы и он не мог сосредоточиться. Беспричинно вспомнил об информации, полученной из Главного Управления военной контрразведки «Смерш».

— Не забыли Гияса Исхаки, татарского литератора, Панисламский конгресс в Харбине?

— Который ратовал за создание Идель-Урал штатов?

— Он самый. Знаете, где объявился? При министре по восточным территориям Розенберга. В Берлине издаёт журнал «Идель-Урал».

— Взял бы винтовку в руки да против фашистов!

— Не тот человек! Носит же земля выродков! Власов, Семёнов, Исхаки — паразиты, как на подбор. Вот после Люшкова хлебаем дерьмо… А мальчишки гибнут.

Васин оставил генерала в печальных переживаниях. Разговор с Чугуновым вернул Климента Захаровича в недавнее прошлое.

В 1937 году капитана Васина, оперативного уполномоченного особого отдела в 5-м авиадесантном полку, арестовали и бросили в каменный мешок.