Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

— Я? — Сторожев искренне удивился. — Ничего.

— А вы, Юний Сергеевич?

Полковник только улыбнулся в ответ.

— Тогда будем просто ждать, — заключил губернатор.

— Иначе говоря, съезжать по наклонной, — заметил Сторожев.

— По возможности медленнее, — с неизменной улыбкой добавил жандарм.

— Эх, господа-господа, даже наедине с собой нам трудно признаться, что и мы… — Сторожев замолк на мгновение, но тут же со всей решительностью произнес: — Ждем тех благотворных перемен, на которые надеется вся мыслящая Россия. Пора, наконец, окна раскрыть пошире, очень душно у нас, дышать нечем.

— Не знаю и не хочу знать, Сергей Макарович, о чем вы изволите говорить. — Губернатор встал, давая понять, что более никого не удерживает.

— Я ничего не слышал. — Полковник вскочил, звякнув шпорами, и откланялся. — Честь имею, ваше превосходительство.

Сторожев тоже почтительно наклонил голову и, пропустив Волкова вперед, направился к выходу.

— Какое мальчишество! — услышал он уже у дверей. — Стыдитесь, Серж!

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — пробормотал он, спотыкаясь, и выскочил вон.

— Уделите-ка мне малую толику вашего бесценного времени, Сергей Макарович, — обернулся к Сторожеву полковник.

— К вашим услугам, — кивнул чиновник особых поручений. Он злился на себя за то, что опять глупость сморозил, не сдержался. Но всего мерзостнее было физически ощущать, как дрожат мгновенно вспотевшие руки а бледные пятна проступают на взволнованном, красном лице.

— Прошу, — Волков указал на зеленые декадентские кресла возле курительного столика. — Или лучше сюда! — Тронув Сторожева за локоток, полковник увлек его к мраморной лестнице, где под черными латами стояли добротные павловские стулья. — Тут нам будет удобнее.

Сторожев вытер ладони надушенным платком и, заложив ногу на ногу, вынул серебряную бонбоньерку с леденчиками.

— Не угодно ли, полковник?

— Благодарю, но лучше, с вашего разрешения, выкурю папироску… Дело в том, Сергей Макарович, что мне необходимо, пусть временно, заключить с вами нечто вроде союза.

— Оговорим условия, Юний Сергеевич, — озирая пустой звездчатый свод над лестницей, ответил Сторожев. — Союз против кого?

— Так уж обязательно и против! Не против, Сергей Макарович, а за! Небось решили, что я вас по своему ведомству зачислить желаю? Ошибаетесь, любезный, позвольте так называть вас, любезный друг. Вы человек высокообразованный, и вас ожидает куда более блистательная карьера. А наше дело… Чего скрывать? Золотарское. Не для утонченных натур. Я и сам, лейб-гвардеец в прошлом, как вы, наверное, осведомлены, тягощусь должностью. А что делать?

— Весьма сочувствую вам, полковник. — Сторожев жестко прервал раздражавшие его словоизлияния. — Но не совсем понимаю, чем могу оказаться полезным…

— Как вы относитесь к его превосходительству, Сергей Макарович?

— Не понимаю вас, господин полковник! — с металлом в голосе произнес Сторожев, медленно снимая очки. В полутени коридора его глаза поблескивали непроницаемо и сухо. И без того раздраженный и настороженный, он весь захлопнулся и сжался, готовясь к немедленному отпору.

— Ай-я-яй, любезный друг Сергей Макарович! — Волков привычно замаскировал полнейшее удовлетворение. — Ну да ладно, господь вам судья… Я имел в виду просить вас, зная вашу личную, а не только в порядке служебного почитания, преданность губернатору, о небольшой услуге. Суть в том, что губернатор не осведомлен о предпринятых за его спиной неблаговидных действиях.

— Так доложите ему!

— Не могу-с, Сергей Макарович, в том-то и вся сложность, что лишен подобной возможности. Только сугубо приватно, а субординация таких отношений между губернатором и мною не допускает, я бы посмел позволить себе… Ву компрене? Вы понимаете?

— Не совсем. Вы желаете воспользоваться моим посредством?

— Не столько посредством, сколько деликатной помощью. В принципе его превосходительству совсем не обязательно знать грязные подробности кухни. Вполне достаточно предостеречь его от неверного шага, и все наветы потеряют силу, окажутся ложными. Если я не ошибаюсь, Сергей Макарович, на крещенье вы имели беседу с губернатором относительно Ивана Христофоровича Плиекшана?

— Плиекшан? Кто это?

— Он печатается в газетах под псевдонимом Райнис.

— Ах, Ян Райнис! Конечно, конечно… Ну и что?

— С жалобой на него, вернее на публикуемые им произведения, тогда, если помните, обратился предводитель дворянства.

— Прекрасно помню.

— Заняться этим делом, по-моему, его превосходительство поручал именно вам?

— Вы прекрасно осведомлены, Юний Сергеевич. — Сторожев вновь извлек бонбоньерку с леденчиками. — Но мне не совсем понятно — скажем так — направление, которое принимает наша беседа. Сначала вы обещаетесь поделиться таинственными секретами, заинтриговываете воображение и вдруг — на тебе! — опускаетесь до скучных расспросов. Чуть ли не упрекаете меня в недостатке служебного рвения. Что ж, каюсь, я совершенно выпустил из головы господина Райниса, поэзия которого мне, кстати, весьма импонирует. — Сторожев бросил в рот леденец и принялся громко его обсасывать.

— Не имел намерений в чем-либо обидеть вас или же ущемить. И дабы вы поняли подоплеку моих вопросов, сразу же осведомлю вас, что барон Мейендорф принес на сей предмет коллективную жалобу от лифляндского дворянства его величеству.

— Не в первый и не в последний раз, — усмехнулся Сторожев.

— Надо думать, — согласился полковник. — Этим, однако, не ограничивается! Не только министерство внутренних дел, но и, простите, наша епархия завалены — другого слова не нахожу — доносами! Лично я — только для вас — получил уже указания провести расследование.

— Вы? А почему не…

— По нашим каналам, — поспешил Волков предупредить новый вопрос. — Министерство, само собой разумеется, отпишет его превосходительству.

— И все-таки я не улавливаю связи между поэзией и… — Сторожев выдержал многозначительную паузу, — жандармским корпусом.

— В самом деле? — Волков опять удачно воспроизвел иронический тон собеседника. — Плохо вы, дражайший Сергей Макарович, нашу русскую историю знаете. Вспомните хотя бы Пушкина и Бенкендорфа.

— Да вы шутник, Юний Сергеевич!

— Какие уж тут шутки. Думаете, я сам в восторге от многих наших порядков? — Волков отрицательно покачал головой. — Но от реальности не уйдешь. Кстати, реальность эта такова, что Иван Христофорович Плиекшан, о котором мы заговорили, имеет прямое отношение и к нашей епархии. Не как властитель муз, разумеется, а в качестве поднадзорного лица. Вы в курсе его прежней деятельности?

— Не совсем. — Сторожев смущенно вздохнул. — Его превосходительство поручил мне составить доклад относительно последней его книги «Дальние отзвуки синего вечера», и я ее прочитал. Однако все обстоятельства дела мне неизвестны, — навалилась, знаете, уйма неотложной работы, — так что…

— Понимаю, Сергей Макарович, очень даже вас понимаю… Поэтому, если позволите, подошлю вам свои материалы, которые по долгу службы тщательно подобрал. Там не только полицейская переписка, но и подробности прохождения книги, которая навлекла на себя неудовольствие наших дворян, через цензуру. Совокупно складывается довольно законченная картина, и вам будет легко ответить на все вопросы его превосходительства, паче чаяния таковые возникнут.

— От души благодарю за то, что вы взвалили на свои плечи большую часть работы, которую надлежало выполнить мне, но просветите меня наконец, Юний Сергеевич! Что все это значит? Разумеется, доносы и жалобы — это весьма неприятно, но не станете же вы уверять, что больше всего на свете озабочены Райнисом. Я слишком уважительно отношусь к вашим многотрудным обязанностям, чтобы в это поверить. Надо полагать, есть дела и поважнее?

— Несомненно. Но в данную минуту я озабочен именно этим. Книга Райниса, не будем сейчас спорить о ее содержании, явилась лишь поводом, чтобы до крайности обострить натянутые отношения между дворянством и Замком. Я в курсе проводимой губернатором политики и, как русский патриот, не могу ее не одобрять. Тем не менее глубоко убежден, что методы, используемые властью, должны быть мягкими и постепенными. Не следует забывать, что остзейское дворянство всегда выступало верной и надежной опорой трона, гарантом твердости и порядка. Лучше ублажить в малом, но выиграть в основном.

— Что вы имеете в виду?

— Привилегии рыцарства, вековые причем, и без того существенно урезаны. Реформы судебной и полицейской системы, спиртовая монополия… Да вы лучше меня все знаете! Едва ли на таком фоне следует пренебрегать просьбами высокопоставленных подданных. Тем паче, ежели, идя им навстречу, мы только укрепляем собственную власть, стережем свои интересы. Не премину заметить, что живем мы с вами в немецком все-таки городе.

— И маленькая просьба эта, как я догадываюсь, состоит в том, что мы должны выдать на растерзание рыцарям народного поэта?

— К чему подобные слова, Сергей Макарович? Мы оба с вами стоим на охране государственных интересов, на страже законности. «Выдать на растерзание»! У нас, слава богу, двадцатый век на дворе. А вот запретить к дальнейшему распространению путем переиздания и тому подобных перепечаток книгу вполне возможно. Барон Мейендорф — не рядовая персона, и связи у него — о-го-го! Он, между нами говоря, глубоко обижен тем обстоятельством, что пренебрегли его мнением.

— Ничуть не бывало! Разговор велся в моем присутствии: губернатор обещал разобраться.

— Поздно, Сергей Макарович! Барон уже находится в Петербурге.

— Скорблю, но приемлю как факт.

— Положение все же можно исправить. Быстрая реакция Замка могла бы существенно снять возникшую напряженность.

— Никак, вы, Юний Сергеевич, выступаете поверенным его сиятельства барона Мейендорфа?

— Боже меня упаси! Просто имел беседу с господином бургомистром, то бишь градоначальником.

— Не вижу разницы, — двусмысленно ответил Сторожев.

— Да, немецкая партия настаивает, — прекрасно понял его полковник.

— И вы полагаете, мы должны пойти им навстречу?

— Всенепременно! Бросить им эту кость. Пусть подавятся. Ради больших дел стоит ликвидировать крохотный очажок, который, однако, можно до бесконечности раздувать. Повторяю, Сергей Макарович, что этот Плиекшан только предлог для открытого недовольства имперской политикой. И вообще пора консолидировать силы против действительно общего противника. Дворянство, Сергей Макарович…

— Не надо о том! — вспылил Сторожев. — Я и сам из столбовых, в шестой книге записан… Но есть разница между русским дворянином и остзейским бароном. Не позволю себе забывать о столь распространенном среди рыцарства обыкновении, как двойная лояльность. А вы, полковник?

— Как вам сказать? — Волков шумно прочистил горло и полез в портсигар за новой папироской. Прямой вопрос Сторожева обезоружил его и оглушил, как верный, стремительной силы удар. — Лично я одному государю присягал… Впрочем, не обижаюсь на вас, Сергей Макарович.

— Нам следует помнить о половинной лояльности этих господ. Еще куда ни шло, когда один сын служит в лейб-гвардии его величества, а другой, словно в противовес, у кайзера в вермахте. Тут хоть какая-то определенность есть. Но некоторые кондотьеры так с места на место перескакивают… В случае войны…

— Не перехлестываете ли, Сергей Макарович? — Полковник не замедлил взять реванш. — Наши государи не только кузены, но и союзники… Не посоветовал бы вам раздувать антинемецкие настроения.

— Совершенно с вами согласен, — вынужденно признал Сторожев, поскольку намек прозвучал яснее ясного. — Ни о какой антинемецкой тенденции речь, разумеется, не идет. Но современные промышленные города в первую голову растут за счет коренного населения. Коренного! Вот и решайте теперь, на кого следует нам опираться. — Сторожев нетерпеливо притопнул ногой.

— Опираться нам, милостивый государь, надлежит на законы империи, циркуляры министерства и указания вышестоящих лиц. Прекрасно сознавая ваше превосходство надо мной во всех отношениях, рискну напомнить, что оба мы лишь орудия монаршей власти. Будем же выполнять свой долг, а не мудрствовать лукаво.

— Простите, Юний Сергеевич. — Сторожев чувствовал, что его глаза буквально озарились торжеством, и поспешил надеть очки. — Не я пустился в рассуждения относительно уместности тех или других акций для проведения в жизнь инструкций свыше. Вы выдвинули тезис, что расправа, — он не отказал себе в удовольствии повторить это слово, — расправа над Райнисом… ну, целесообразна, скажем так. Верно ведь? Я же, со своей стороны, лишь попытался оспорить ваш тезис, привел свои возражения. Чего же тут недозволенного? Решать ведь не нам с вами. Давайте изложим свои точки зрения его превосходительству и предоставим ему вынести свой вердикт.

— Не перестаю поражаться вашей светлой голове! Поверьте мне, Сергей Макарович, что вас ожидает отменнейшая карьера. Губерния вам явно тесна! Куда там! Уверен, что послужу еще под вашим началом, когда министерство возглавите.

— Будет вам, Юний Сергеевич, — покраснел Сторожев. Ему было одновременно и противно, и лестно. — Значит, договорились?

— Увы, мне, дураку! — развел руками Волков. — О союзе с вами мечтаю, не о тяжбе. Где мне с вами тягаться? Будто не знаю, чью сторону возьмет его превосходительство! Эх, Сергей Макарович, Сергей Макарович, скорблю, что не сумел вас убедить. Уповаю только на то, что, ознакомившись с материалами по делу Плиекшана, вы решительно перемените мнение. Как-никак, а на охране порядка я собаку съел. Тут я опытнее вас, извините.

— Кто спорит, Юний Сергеевич? Это же очевидно.

— Значит, беретесь в срочном порядке ознакомиться с делом? И, если убедительно покажется, даже мнение свое перемените?

— Мнения — не убеждения. Если факты в другую сторону довлеть начинают, мнение можно и пересмотреть. А вот убеждения… Лично меня никто не разубедит в том, что малым народам особенно свойственно чтить больших поэтов. И не считаться с этим было бы ошибочно!

— Ваши убеждения делают вам честь, — как-то неопределенно улыбнулся Волков, и по лицу его разлилось привычное дежурно благостное довольство.

ГЛАВА 3

Как и было условлено, Плиекшан поджидал Изакса в соснах. Он пришел загодя и, расстелив плед, прилег в ивняке над обрывом. Прутья краснотала проклюнулись нежной желтизной листвы. Тихо покачиваясь на ветерке, они словно навевали дремоту. Удивительно свежо пахло морем, сосновой живицей, сухим вереском. Вдоль кромки прибоя брели гуляющие дачники. В наемных пролетках выезжали подышать господа при цилиндрах, сопровождающие дам в широкополых, отделанных страусовыми перьями шляпах. Сезон еще не был открыт, но кургаузы и заведения особо интимного свойства уже гостеприимно распахнули свои двери.

Ян Изакс спустился с заросшего лещиной пригорка. Играя ореховым прутиком и задумчиво насвистывая, он остановился у обрыва полюбоваться закатом. Неторопливо закурил папиросу и, оглядевшись, приблизился к Плиекшану. Тонкий, изящный, среди сосен, малиновых от заката, он выглядел беззаботным фланером.

— Добрый вечер, — тихо сказал Изакс, приподняв котелок.

— Здравствуйте, Ян. — Плиекшан поднялся и, стряхнув с пледа налипшую хвою, набросил его себе на плечи. — Свежеет.

— План, значит, такой. — Изакс понизил голос — Выйдем в залив, а затем возвратимся назад по Лиелупе. Подходит? Маевка назначена на выгоне близ железной дороги.

— Место уединенное, — согласился Плиекшан. — И с дороги за ветлами ничего не разглядишь, но почему такой сложный маршрут?

— Так оно будет вернее. Стоит ли рисковать? Власти только и ждут удобного случая, чтобы опять услать вас куда-нибудь подальше. Есть, конечно, и свои неудобства — придется заночевать в шалаше. Вы предупредили госпожу Эльзу, чтобы она скоро вас не ждала?

— Аспазия сейчас в городе. — Плиекшан улыбнулся. — У нее на носу премьера.

— Очень кстати! — обрадовался Изакс, но сразу же спохватился. — Я не то чтобы радуюсь отсутствию госпожи Эльзы, — смущенно пробормотал он, — совсем напротив. Но ведь это и вправду хорошо, что ей не придется лишний раз волноваться за вас?

— Я вас так и понял, — кивнул Плиекшан, покусывая соломинку. — Когда мы отправляемся?

— Как только стемнеет. Креплин и Розенберг придут за нами на лодке.

— Это мне нравится. Вообще нужно почаще пользоваться морским путем. И прежде всего для поездок в Ригу. Мало мы с рыбаками работаем, товарищ Изакс. Пора вовлечь их в борьбу. По-моему, нигде не сказано, что это дело только фабричных рабочих. И солдаты, и крестьяне, и рыбаки — свои люди. Едва добывают на хлеб…

— Уж это точно! На рыбацких харчах не разжиреешь. Недаром старики, бросив в море якорь и спуская сеть, приговаривают: «Ну, уж сегодня, боженька, дай нам рыбы полные сети, чтобы хватило и людям, и собачкам, и котятам».

— Котятам хватает, — усмехнулся Плиекшан. — Тут боженька и Большой Кристап — покровитель лодочников — щедры. Салачка-другая обязательно запутается в сетях. У вас есть среди рыбаков свои люди?

— Мало пока, но зато очень верные. Один Янис Рибенс из Майоренгофа чего стоит. Несколько раз он здорово нас выручал! Жанис Кронберг и Звирбулис под самым носом у шпиков провезли на его лодке литературу. И Пукису с лесопильни он крепко помог.

— Вот видите! Море открывает неожиданные возможности. Я уверен, что перевозить оружие на рыбачьих лодках — самый надежный путь. Ночью ни одна полицейская душа в залив не сунется.

— А как ваш топтун? — Изакс ковырял прутиком в прошлогодней листве, среди которой темным лаком поблескивали листики перезимовавшей брусники. — Как бы опять шума не поднял?

— Я ушел незаметно, а лампа у меня в кабинете будет гореть всю ночь: Анета позаботится. — Плиекшан глянул из-под руки на море. — Не они? — указал он на парус, маячивший у оконечности береговой дуги.

Лодка пришла в одиннадцатом часу, когда над темным опустевшим штрендом вставала зазубренная и розовая — к ветру — луна. Покачиваясь на якоре, со спущенным парусом, лодка ждала у первой мели. Плиекшан и Изакс сбежали с дюн и подошли к воде. Легкая пенистая волна подкатывалась к ногам и обессиленно отступала, обнажая плотный, жадно всасывающий влагу песок. Пустынный, продуваемый ветром берег был темен, но море еще слабо отсвечивало, и небо над ним тоже неясно мерцало. Лодка и люди в ней казались почти черными, как лес за спиной или облака впереди. Одна из черных фигур перешагнула через борт и захлюпала по воде, оставляя фосфоресцирующие завихрения, которые быстро смывала набегающая волна.

— Екаб? — удивился Плиекшан, узнав своего охранителя. — Вы?

— Я, товарищ Райнис, — хрипло ответил Екаб, опуская на песок ведро. С его сапог сбегали глянцевитые быстрые струйки. — Кронберг и Креплин остались встречать рижан, а мы с товарищем Дамбой за вами. Нате-ка! — Наклонившись над ведром, он достал один за другим два свертка и бросил их на песок, — Переобуйтесь.

Они вошли в море и, с трудом отрывая подошвы от зыбкого дна, побрели к лодке. Когда зашли по колено, вода начала отчетливо обжимать тонкую резину сапог.

Фрицис Дамба протянул Плиекшану руку и помог забраться на борт. Когда все разместились, он выбрал якорь и сильно оттолкнулся веслом, направляя лодку наперерез волне. Екаб уже ставил парус.