Помоги проекту - поделись книгой:
На шелковистых нежных лепестках чайных роз нежно поблескивали прозрачные дождевые капли… Это снег в Москве на глазах превращался в первый весенний дождь.
Женщина неоднократно возвращалась к этому воспоминанию…
Они застряли тогда в Цюрихе большой шумной компанией… Уже смешно: они и — застряли! Не на чем улететь! Нет самолета, вообще никакого нет — для них! Представляете?! Самолета для них нет…
Ясновский, который их провожал тогда (уже несколько месяцев после совершенного на него покушения он отсиживался в Швейцарии), через каждые пять минут звонил Калашникову. А они покатывались со смеху… Ясновский требовал прислать за ними самолет из Москвы, а Шапочников то ли прятался, то ли ему было так же весело, как им… Они-то уже изрядно к тому времени набрались… В общем, самолета все не было.
Они сидели тогда в ресторане гостиницы, скромные номера в которой (кроватка, ванна, ничего особенного — эти номера не поразили бы роскошью даже командированного из Сыктывкара) стоили не меньше полутора тысяч долларов в день… Здесь брали деньги не за роскошь, а за престиж… Гостиница была по карману только избранным, и ради этого избранные и платили деньги, останавливаясь здесь — чтобы находиться среди избранных, а не сталкиваться в лифте со всяким быдлом…
Посетители ресторана, в который было принято спускаться в вечерних нарядах и бриллиантах, образовали вокруг них зону отчуждения, занимая столики подальше, и с недоумением поглядывали на русскую компанию — на людей в тяжелых горных ботинках, одетых кто во что горазд, кое-кто был и в обожаемых Россией терниках…
(Женщине иногда даже казалось, что излюбленная нынешняя терминология, сильно эксплуатируемая последнее время: «мы великая страна», «Россия была и остается сверхдержавой», потому и полюбилась так сильно людям, облеченным властью, что давала им право — позволяла вот так вольготно, начхав на всех и все, появляться в горных ботинках в любом ресторане любой страны мира.)
В общем-то, им просто лень было переодеваться…
И еще посетители ресторана не понимали, как можно так хохотать и шуметь…
— Ох, я не могу, — закатывалась со смеху Надя Хоккер, — сам великий Ясновский, сам могучий Шапочников, рспрряж… распо-ря-жа-ющийся всей гражданской авиацией России, и — самолета… одного… самолетика хоть какого-нибудь не найдут, чтобы из Швейцарии улететь…
Они заказали кучу еды, в том числе и непременные креветки — черные креветки гриль… (Креветки еще с тех времен, когда самым доступным напитком было пиво из ларька на углу переулка, так и остались для них любимой едой… Только те креветочки были малюсенькие, гнусненькие… до того мелкие… не чета этим.)
Трое обслуживающих их официантов уже давно были в трансе — все условные знаки ресторанного этикета: нож и вилка справа на краю тарелки — можно уносить, и все такое прочее — уже давно были нарушены… Бокалы и тарелки перепутаны… А сами клиенты не могли внятно объяснить, чего они хотят или что им не угодно…
А клиенты между тем практически ничего, кроме «Реми Мартан» (и непременно бутылку-две — плевать, что у вас не принято подавать бутылками!), и не хотели. Самолет уж тем более они давно расхотели. Провались этот Шапочников… Нам и тут хорошо.
— Вот… мать вашу… все за столом полиглоты сидят… — втолковывал компании Амир. — Все английский знают в совершенстве… Так, да? И вот хоть бы раз… мать вашу… вам принесли то, что вы действительно хотели заказать… A-а?! Вот ты, Маринка, спик инглиш? Спик! А почему тебе тогда вместо клубники черт-те чего приносят? A-а?! То-то и оно…
— Точно! — поддакнул ему тогда Додик Бабкин, «прекрасная наложница» Надьки Хоккер, — мне тоже тут как-то… вместо бифштекса колбасу мелко порезанную принесли… Может, они думают, что русские только колбасу и едят?
— Заткни фонтан и не перебивай старших! — довольно мирно оборвал его Амир.
Тарханов, чей сценический имидж — «Урод, безумец, но страш-ш-шно талантлив» — вполне соответствовал его реальному будничному облику, красивого, смазливого Додика, промышлявшего откровенным альфонством, как правило, не воспринимал.
— Слушайте дальше… — продолжал Амир. — Мне мужик один, англичанин… Ну, Брюс, знаете, да? Продюсер моего английского диска… недавно сказал: у вас в Москве все говорят по-английски, но я понимаю почему-то только своего переводчика! Ха-ха! Поняли, да?
— Умора! — смеялась Леночка, новая подружка-игрушка Ясновского. — Амирчик, закажи наконец «Реми Мартан»… Может… может, тогда вам подадут самолет? Представляете, просишь самолет, приносят коньяк… А вот попросим еще коньяку… тогда, может, вы и улетите!
— В любом случае будем не в проигрыше! — заметил Ясновский.
Компания покатилась со смеху. Даже Советник рассмеялся… хотя он, как всегда, был самым трезвым. Впрочем, тогда, вспомнила Женщина, он еще не получил этот пост, а только ожидал его и, возможно, истерзанный этим долгим ожиданием, был постоянно напряженным, серьезным и нервным… даже в самой близкой компании не позволял себе до конца расслабиться…
Но это был удивительный день… В их затянувшемся застолье наступило то замечательное время, когда взрывы хохота следуют один за другим: смеются уже по любому, самому глупому пустяку… что называется — только пальчик покажи… Беззаботно, как в школьной раздевалке… Теряется ощущение времени и места… Все заботы и страхи отступают куда-то далеко-далеко. Отступают и подозрения: каждый человек в компании кажется близким на все времена, веселым и милым другом. И от этого становится так здорово, легко и просто…
— Ой, ребята, не к добру так смеемся… Как бы плакать не пришлось. Примета такая есть…
Никто из них так и не вспомнил потом, кто же все-таки произнес тогда эти слова.
Убийство Додика Бабкина получило неожиданно громкий резонанс. Ни одна из жертв Сухого не удостаивалась такого шума… Да что там шума — даже краткого сообщения в телесводках те трупы не удостаивались. О них и теперь не вспоминали. Милиция, замотанная беспрецедентным наплывом преступлений, не спешила связывать «художества» Сухого в серию — это потребовало бы от нее особого внимания. Вызвало бы шум, панику…
Смерть Додика сначала связали — это сделали журналисты — с взбудоражившим некоторое время тому назад всю страну убийством известного теледеятеля. И с модной темой последнего времени: телевидение — главная в стране машина по отмыванию криминальных денег, бешено прокручивающая мафиозные миллиарды. И теперь мотивы и подробности страшной гибели
Одна газета даже попробовала привязать убийство Бабкина к гибели Ясновского, главные деньги которого были сделаны в автомобильном бизнесе… А «Мотор-шоу» —
У всей этой шумихи был только один, никому не ведомый плюс — Сухой, ранее и не слыхавший никогда о «Мотор-шоу», был обескуражен неожиданной громкой оглаской своего преступления и на время решил завязать с любимой работой. Он предпочел «взять отпуск» — отойти от дел и посмотреть, как будут разворачиваться события дальше…
За пределами России гибель Додика Бабкина тоже не осталась незамеченной. На вилле в Испании, где Танечка Самсонова поправляла свое здоровье, нефтяной миллионер Олаф Розенкранд иногда просыпался ночью от того, что его жена металась и кричала во сне, бормоча и повторяя непонятные ему русские слова, что-то вроде
Женщина упорно продвигалась к цели… Эта цель — венец ее замысла — была не за горами… Уже был выполнен один из главных пунктов этой программы: погиб Ясновский. Отправился на тот свет швейцарец, любитель легких приключений. Она расправилась с альфонсом и сопляком Бабкиным… Отравился, веселясь на празднике нечисти, Тарханов…
Но возникли непредвиденные осложнения, нечто встало на ее пути и отвлекало от намеченного курса…
Аня удивилась своему обмороку. Она грохнулась прямо во время экзамена по английскому, демонстрируя Ясновской знание активной лексики…
С одной стороны, ничего удивительного: чтобы сдать зачеты, быть допущенной к сессии и как-то оправдаться за свои прогулы, ей пришлось спать по два часа в сутки. Но Аня все же удивилась: никогда с ней такого не случалось, хотя были ситуации и потяжелее.
Домой она еле добралась, чувствуя себя непривычно слабой и, в общем-то, совершенно больной. И, поскольку состояние это не прошло даже после сна, Аня позвонила Устинычу, старому другу отца.
В общем-то, к Устинычу обращаться было еще рано… поскольку он был доктором-реаниматором. Но это для обычных пациентов. А старые друзья обращались к Устинычу даже с самым обыкновенным насморком.
Устиныч задавал короткие вопросы, хмыкал, вообще говорил в своей обычной сухой, отрывистой манере, так что больным, которые его не знали, могло показаться, что они Устиныча раздражают своей болтливостью и назойливостью и по большому счету доктор, конечно, будет рад, если они поскорее окочурятся…
Закончился диалог по телефону тем, что Устиныч объявил Ане, что скоро приедет, сорвался из своего Зеленограда и довольно быстро подъехал на такси к Аниному дому. Такси Устиныч не отпустил. А усадил в него Аню и повез к себе в клинику. До утра они развлекались какими-то анализами и процедурами… А в сером утреннем свете Устиныч, устало глядя на Аню, лежавшую на больничной кушетке, сказал:
— Ты чего, девушка, натворила? Может, кому из преподавателей нагрубила или книги в библиотеку не возвращаешь?
Аня удивленно приподняла брови:
— То есть?
— Разрази меня гром, дорогая… Но тебя вроде как… травят.
Аня ошалело уставилась на своего сухонького, маленького доктора.
— Еще немного… и я бы понадобился тебе по своей прямой специальности… в реанимации.
В клинике Аня провела почти неделю. Устиныч отказывался ее отпускать, хотя в лечении Аня больше не нуждалась. «У нас можно, конечно, помереть с голоду, — сказал он, имея в виду больничный рацион. — Но отравы мы не подсыпаем. Самое худшее: понос прохватит от прокисшей капусты».
— Думай, — велел он Анне. — Когда до чего-нибудь додумаешься, можешь уходить.
Милиция, конечно, исключалась… Любому, кто захотел бы разобраться в загадочной ситуации, понадобились бы исходные данные. Где искать, в каком направлении? Кому и как Анна могла помешать?
А если случайность, то на чем она основана? В любом случае никто, кроме самой Ани, не смог бы в этом изначально разобраться.
— Знаешь, что гласит инструкция по оказанию первой помощи при отравлениях? — спросил ее Устиныч. — Удалите пострадавшего из зоны действия отравляющих веществ. Эту помощь тебе оказали — удалили.
Где она, эта зона? Вот в чем заключался вопрос. И вопрос этот был не умозрительным, а умозаключения, которые Анне надлежало сделать, не имели ничего общего с детективной игрой. Выбора ей не оставили. Утопающему пришло время активно заняться собственным спасением.
Хлебая жиденькую и безвкусную больничную пищу, стоя в очереди к умывальнику, слушая бормотание своих соседок по палате, сидя перед телевизором в густой толпе больничных халатов, Аня прокручивала в голове все, что произошло с ней за последнее время. Кроме того, она попросила Устиныча покупать ей побольше самых разных газет и журналов, за исключением тех, что промышляют оккультизмом — потусторонние силы ее не интересовали…
Обычно она не читала периодику. Но теперь убедилась, что из потока шелухи, домыслов и вранья, даже бреда, которые извергали подчас газетные полосы, можно было извлечь необходимые крупицы информации. И более того, внимательный, сосредоточенный на определенной проблеме читатель мог и без доступа к особым каналам информации составить необходимую картину, некое досье на интересующих его лиц, прорисовать канву событий.
Аня попросила Устиныча выписать ее в понедельник… Даже «перед лицом смерти» Светлова не могла себе позволить завалить сессию, а ей предстоял еще один, последний экзамен.
— Прости, Устиныч, но у нас на факультете строго — умерла не умерла, отравили тебя или нет — ни за что не позволят досдавать. Ответ один: бери академ. А я не могу без конца тянуть эту резину с учебой.
Устиныч вздохнул и выписал.
— Держи в курсе, — предупредил он. — Если ты не разберешься с этим делом, Анюта… тебе светит самый длинный академический отпуск, который только можно представить. Вечный.
Уже подъезжая к дому, Аня вспомнила про единственного члена своей семьи, Машку-кошку… И удивилась, укорила себя, что за все время, проведенное в больнице, не вспомнила о ней — другими мыслями была полностью забита ее голова. Укорила, однако, несильно, она надеялась, что и на этот раз с Машкой, привыкшей к автономной и самостоятельной жизни, ничего особенного не случилось… Разве что съела раньше времени запасы «Вискаса» и теперь проголодалась больше обычного…
К тому же она подозревала, что у Машки есть какие-то дополнительные источники питания за пределами дома… Аня не отличалась особенно сентиментальным отношением к «братьям нашим меньшим». Отношения между ней и Машкой-кошкой были скорее деловыми… В Анины обязанности входило никогда не закрывать форточку на кухне, через которую Машка входила и выходила, когда ей вздумается. (Анна жила на втором этаже, рядом стояло, упираясь толстой веткой в окно, дерево… Вот здесь и был проложен Машкин маршрут.)
Кроме того, Аня должна была на случай, если задержится, оставлять в избытке воду и сухой «Вискас», которому не грозило протухнуть. А Машке, как второй договаривающейся стороне, вменялось в обязанность не съедать корм весь сразу, а распределять его равномерно. В обмен на все это оба участника договора получали свободу. Аня могла довольно надолго отлучаться из дому… А у Машки была жизнь хоть и суровая, но полная романтики, — не то что у ее стерилизованных и кастрированных собратьев по подвиду кошачьих, которых держали от рождения до смерти взаперти или выводили гулять, как собак — вот ведь глумление над природной кошачьей тягой к независимости, — на поводке.
В общем, Аня не очень беспокоилась: большую часть своей романтической жизни Машка обычно проводила на улице, среди своих возлюбленных… Конечно, Машка не была лесбиянкой, что, впрочем, у животных не такая уж большая редкость. Просто Машка-кошка была на самом деле котом. Когда-то в былые времена на птичьем рынке Светловы прельстились дымчатой крошечной «кошечкой» — так утверждал продавец, а дома никто вовремя не озаботился выяснением половой принадлежности… Когда же выяснилась довольно существенная деталь, кот уже носил гордое имя Машки-кошки, и переименовывать его не стали… В стране и так шла волна переименований: улицы, города, станции метро… Светловы не любили участвовать в кампаниях. Так кот и прожил всю свою жизнь под девичьей фамилией.
А теперь он лежал на полу в комнате рядом с любимым Аниным креслом и был похож на чучело из зоологического музея, в который Анин класс когда-то регулярно водили на экскурсии. Окоченевшее вытянутое кошачье тельце, стеклянные остановившиеся глаза… Любимое занятие кота — драть когтями Анино кресло (запретное удовольствие, которое ему категорически возбранялось) — спасло Ане жизнь…
Кот всегда драл обивку в одном, раз и навсегда облюбованном месте, и ткань там давно уже оттопыривалась, как карман… Из этого «кармана» и пролилась на пол лужица ртути… Рассыпалась, раскатилась шариками…
Пользуясь Аниным отсутствием, кот, по всей видимости, вволю предавался любимому занятию: драл обивку, за которую и была кем-то спрятана довольно изрядная доза ртути… Когда она разлилась по полу, кот, возможно, еще катал шарики, играл…
Природный кошачий инстинкт, очевидно, не предупредил его об опасности… Домашние городские животные давно уже стали мутантами, утратившими способность чуять опасность, — известно, что собаки перестали, например, выбегать накануне землетрясения из квартир и погибали вместе с хозяевами… Аня где-то даже прочитала, что домашние куры в двадцатом веке настолько изнежились, что страдают головными болями от перемены погоды, как люди.
Машка-кот ушел от той стадии спасительной дикости, когда чутье определяет, что можно, а чего нельзя, но так и не стал «ученым котом», который «заводит песни, говорит сказки» или, на худой конец, ориентируется в периодической системе элементов Менделеева.
Ясно было одно: тот, кто это сделал, конкретно Машке плохого не желал. И отнюдь не на кошачью жизнь покушался.
Из вороха печатной продукции, которую Аня проштудировала в больнице, ей приглянулись странные публикации в незаметном малотиражном издании под названием «Город». Журнал стремился всеми силами привлечь к себе внимание и опубликовал некие, основанные главным образом на домыслах и допусках статьи… Автор не приводил конкретных данных, он больше предполагал. Он связал воедино три громкие смерти, о которых сообщалось в последнее время… Имена погибших и привлекли его, просто притянули, как магнитом. Речь шла о Ясновском, Бабкине и Тарханове… И еще об одном человеке, имя которого Аня услышала впервые: швейцарце Андреасе Брассе.
Ясновский погиб в Альпах. Бабкин был садистски замучен в московской квартире. Тарханов — отравлен во время празднования Хэллоуина в ресторане — данные экспертизы, свидетельствующие об этом со всей очевидностью, милиция уже сделала достоянием журналистов.
Версия автора была такова: идет война не на жизнь, а на смерть между двумя финансовыми криминальными кланами. Один из этих кланов возглавлял Ясновский. Теперь людей из этого клана убирают… В подтверждение приводились не данные, а аналогии… Война между кланами не редкость. Почему бы не предположить это и в данном случае? Тарханов — певец, а не так давно все средства массовой информации обошел скандал с известным певцом, распевавшим при социализме с большим успехом комсомольские песни, а затем плавно перешедшим в эпоху перестройки на романсы и дружбу с уголовными авторитетами. И вообще, шоу-бизнес криминален, как и все остальные бизнесы в России, стало быть, Тарханов, вполне возможно, был человеком из клана Ясновского… Доказательство? Они погибли друг за другом…
Бабкин работал на телевидении, а то, что телевидение давно прибрано к рукам криминальным миром, для автора статьи было аксиомой, то есть не требовало доказательств… Швейцарец Брасс был, по всей видимости, причастен, непонятно еще пока как, к гибели Ясновского. Журнал «Город» располагал данными, что этим уже занимается швейцарская полиция, им даже удалось взять интервью у инспектора Берти Фостера, прибывшего в Москву для налаживания контактов с коллегами…
Все это было очень любопытно. Но самым любопытным был заголовок второй статьи серии…
Она называлась: «Киллер — это женская профессия?»
Ответ предполагался утвердительный. Ибо теперь шла речь о возможном существовании некой женщины — киллере высокого класса… Необычайно хитроумной, неуловимой и изобретательной. Способной к фантастической мимикрии. Ей, по предположению автора, и были заказаны соперничающим кланом все эти убийства.
Далее автор, чтобы читатели, готовые посчитать его предположения фантазией, не утвердились окончательно в своем мнении, сообщал, что в ближайших номерах журнал «Город» приведет неопровержимое и документальное доказательство этой редакционной версии.
Подписан был опус до боли знакомой Ане фамилией. Рома Пантюхин, сотрудник журнала «Город», был когда-то ее одноклассником. Виделись они с Ромой в последнее время, конечно, не часто… Например, Аня была совершенно не в курсе того, что Пантюхин нынче подвизается на ниве журналистики. Последний раз, когда они столкнулись в метро, Роман сотрудничал с фирмой, торговавшей «тайм-шерами»… Он бродил тогда по городу с рекламными проспектами и останавливал на улице доверчивых, хорошо одетых женщин словами «Добрый день, милая дама…» и пытался впарить им некую виллу на Сейшелах, которая «отныне две недели в году будет принадлежать вам безраздельно». Пантюхин тогда пожаловался Ане, что начинает потихоньку сходить с ума: он столько раз повторял «милым дамам» свои фантазии о «тайм-шере», что… «Веришь ли, Светлова, я уже, кажется, окончательно спятил — сам начинаю верить в то, что эта вилла действительно существует».
Была ли история с женщиной-киллером такой же фантазией, в которую Пантюхин и сам уже верил? Во всяком случае, прочитав залпом огромное количество периодических изданий, Аня уже верила, что между бизнесом по сдаче в аренду несуществующих вилл и сегодняшней журналистикой существует много общего. Недаром Рома Пантюхин с такой легкостью поменял один бизнес на другой.
Рому она нашла легко. Редакция журнала «Город» находилась недалеко от Савеловского вокзала в помещении, которое раньше занимало казино. В довольно богато отделанном зале, где раньше крутилась рулетка, были расставлены столы и компьютеры сотрудников. Казино прогорело. Теперь счастье здесь пытал журнал, бившийся что было сил за тираж, известность и рекламодателей.
— Тебе это зачем? — перекатывая во рту «Стиморол без сахара», спросил ее Пантюхин.
Аня уклончиво пожала плечом:
— Могу обещать только одно — это не для конкурирующего издания. И твоей публикации не помешает. Сугубо личные проблемы, Роман. Можешь — помоги, не можешь… ну что ж.
Еще со школьной скамьи Анна знала, что просить Рому о чем-нибудь «по-дружески» бессмысленно. Говорить надо строго по-деловому. Роман не дурак и, если сообразит, что может извлечь какую-то выгоду, сделает, о чем просят, а не сообразит — и говорить дальше бесполезно.
Рома Пантюхин, с ясными, прозрачными серыми глазами, просто созданными природой для того, чтобы «впаривать» виллы на Сейшелах, по-девичьи белокожий и рослый, как гренадер, еще чуток поперекатывал во рту «Стиморол».
— Ты пару сотен баксов не одолжишь, Светлова? Ненадолго… — наконец сказал он.
Аня (спасибо урокам английского) достала деньги. Она знала, что возвращать их Пантюхин не собирается. Просто такова была назначенная им плата за информацию. Изложенная в максимально деликатной — все-таки одноклассники — форме. Быстренько перебрав в уме комбинации, Рома решил, по всей видимости, что дивиденды от статьи еще вилами на воде писаны, а пара сотен баксов, больше со Светловой не сдерешь, — вот они. Синица в руках…
Цена, которую назначил Пантюхин, говорила главным образом о том, во что он оценивает Анины возможности и финансовое положение ее дел, а вот краткость его раздумий — о том, что большого значения достоверности сенсации, которую «Город» собирается обнародовать, Пантюхин не придавал. Кроме того, он, как ни странно, вполне доверял Аниному обещанию, что журнальным планам в отношении этого дела утечка информации к Светловой не помешает. У Анны с детства, с первого школьного звонка, была репутация человека, который «не кидает», — приличного человека. А Рома Пантюхин, сам будучи великим обманщиком, как ни странно, верил в существование таких людей. Он считал их наивными, не шибко умными, немножко презирал и все такое… но при всем при том — он в них верил. Потому и рассказал Светловой то, что знал…
Некоторое время назад, уже после публикации первой части опуса, посвященного гибели Ясновского, в редакции появилась женщина… Привлеченная скорее всего номером телефона для контактов и объявлением, которое «Город» публиковал из номера в номер… Это было что-то вроде приглашения делиться небезынтересной информацией, новостями и сведениями. Разумеется, за вознаграждение.
Посетительница заявила, что готова предоставить некое доказательство, подтверждающее обоснованность редакционной гипотезы… Речь шла о фотографии, на которой Ясновский и некая дама были запечатлены в дружеской обстановке. Фотографию женщина с собой не принесла. Ее интересовал размер вознаграждения. Сумма, которую она запросила, была немаленькой. Вопрос, платить или не платить и стоят ли того посулы неизвестной посетительницы, решал, конечно, не Пантюхин, а хозяин журнала. Пантюхин вообще опасался, что, даже если вся игра и стоит свеч, выгоды от нее пройдут мимо его, Роминого, кармана. Посетительница получит вознаграждение, журнал скандальную сенсацию и увеличение тиража, а он, Пантюхин, только обычный гонорар. Этим и объяснялась, кроме всего прочего, готовность, с которой он пошел на предложение Анны.
Женщина, дав редактору время на раздумья, обещала зайти… Как найти ее, она объяснять, конечно, не стала.
Рома Пантюхин признался Анне, что насчет женщины-киллера он «сообразил» — понимай: выдумал! — сам. Просто незнакомка упоминала о некой известной ей особе, с которой и связано происхождение фотографии. Кроме того, Рома подумал: а вдруг это она сама их убирала? Предположение, что киллер сама разносит по редакциям фотографии своих жертв, было, конечно, чудовищным… Но ведь и жизнь чудовищная… Вдруг у женщины-убийцы маниакальная тяга к славе, потребность увековечить свои деяния… Или она чувствует себя настолько неуязвимой, что не видит ничего рискованного в том, чтобы содрать немного долларов на карманные расходы, поделившись с бульварным изданием не столь уж важной для нее информацией… В общем, и ремесло его, пантюхинское, журналистское — чудовищное…
— И ведь классное же предположение, суперсенсационное… да? — Рома явно ждал от Анны одобрения.
Поделиться книгой: