Святослав. Возмужание

— Дякую красно! — поклонился отрок. — И вас с Великим Яром! Будьте здравы и счастливы!

Принеся жертву богам, Великий Могун передавал остальное служителям, которые несли мясо в огромные котлы, что стояли за пределами Капища. Там мясо варилось и жарилось на многочисленных кострах и раздавалось частью тому, кто приносил жертву, чтобы он мог оделить священной снедью домашних на праздничной трапезе. Остальное шло убогим, сиротам и немощным людям. Младшие служители при кудесниках — юноши, которые обучались волховству, — складывали пожертвования в плетёные корзины и разносили нуждающимся.

Девушки в белых одеждах с пением возлагали к подножиям богов первые весенние цветы и зелёные ветки-клечевы.

— Приняли боги киевские ваши жертвы! — провозгласил Великий Могун. — Идите, люди, веселитесь, радуйтесь новому приходу Яро-бога! Начните нынешнюю трапезу с яйца красного, что есть знак рождения мира и новой жизни, со священной сурьи, которую отцы наши почитали, с печёного агнца, дабы в стадах ваших прибавилось всякого скота, и с житного хлеба, чтобы поля уродили щедрым житом, ячменём, просом и прочими злаками!

Люди поздравляли друг друга, целуясь и обмениваясь красными яйцами.

Затем отправились веселиться, есть-пить, гулять на площадях, где играли на гуслях бояны-песенники, а девушки на зелёных лужках водили весёлые хороводы.

Весенний дух лазоревой дымкой витал над Киевом и Непрой-рекой. А Непра текла, тихо плескалась и звенела волной, будто хотела рассказать, как она любит свой град Киев, и обнимала его руками тонких струй, и лобзала волнами берега.

А Хорс сиял на Перунову гору, на гридни и торжища, на дома людей, пьяных весельем и вешней блажью, ибо настал великий день Яро-богов!

И вся Земля славянская радовалась и содрогалась до самых недр, как жена, ожидающая ласки мужа. Обнимал Яро-бог Землю, целовал её упругими ветрами и, как Сварожий Бык, оплодотворял серебряными дождями. Вздыхала Земля, разомлев от ласки, и пробуждала зёрна посеянных в неё злаков, готовясь родить тучные колосья, цветы и травы, плоды и овощи. Запели птицы в лесах, зажужжали пчёлы. И всякий зверь — от медведя до тли насекомой — радовался и принимался за работу.

Пора было и киевским кудесникам уходить в леса, чтобы молиться там, в уединении, до самых Овсеней. Каждый имел в лесной чаще домик или землянку, разводил коз, овец, пчёл, чтоб иметь пропитание, и жил так, ни в чём не нуждаясь, наедине с богами.

Солнце уже двинулось к закату, когда на Перуновой горе закончились требы и молитвы. Кудесники стали прощаться с Великим Могуном и расходиться, чтобы готовиться в неблизкий путь к дальним заимкам. Вместе с некоторыми кудесниками уходили и юноши, которые хотели учиться Ведам и познавать Тайное, различать всякие людские хвори и немощи, знать, как их лечить, какой травой или снадобьем, и какую при этом читать молитву или заговор. Ведь каждому богу читается своя молитва и приносится своя жертва. И чтобы познать всё Боговедчество, не хватит и целой жизни. Поэтому надо ото всего отречься и посвятить себя только кудесничеству. А для этого пригоден далеко не всякий юноша, даже тот, кто хочет быть кудесником. Потому учеников отбирает сам Великий Могун, который знает не только Веды, но и мысли каждого. Ему не солжешь, не умолчишь, он людей будто насквозь видит, — кто ты есть и откуда, как твоё имя и как зовут отца с матерью.

— Что ж это, отче, получается, — спросил Хорсослав, подходя к Великому Могуну, когда тот закончил разговор с последним из отроков, — мы же в прошлый раз упредили о том, что Луна в Велесов день была полною, а значит, весной быть большому разливу рек. Отчего столько жертв и потерь случилось?

— Было всем киянам о том объявлено и на Торжище, и через Киевского тиуна, да народ беспечен, как всегда, каждый думает, что как-то обойдётся, что его минет беда. — Могун помолчал, потом заговорил снова: — Говоришь, раз Луна молодая на Яров день в этом году, то и осенние заморозки будут ранними?

— Верно, отче. В свитках всё отмечено, — в какой день где были Солнце, Луна и звёзды и какое из этого следует влияние на нынешнее лето.

— Что ж, добре потрудился, отец Хорсослав, дякую за свитки, теперь все волхвы да кудесники киевские теми знаниями владеть будут, понесут их огнищанам, рыбакам, бортникам да кормчим.

— Не одного меня это труд, Степко помогал, способный отрок, если так дальше пойдёт, достойная замена мне будет.

— Пусть подойдёт, — велел Могун.

Степко приблизился к Великому Кудеснику, почтительно отвесил поклон, приложив правую руку к сердцу. Затем взглянул в очи Могуна и вдруг почуял, будто вокруг всё завертелось. А сам он, становясь невесомым, начал, вращаясь, уходить в бездонную синь то ли небесной сварги, то ли глаз волхва. Отрок даже чуть шире расставил ноги, чтобы удержаться. И словно издалека услышал вопрос:

— Воистину ли желаешь посвятить свою жизнь кудесной науке о звёздах и Солнце?

Потом слова вовсе ушли, но в тиши продолжало звучать нечто, бывшее сильнее и ярче слов. Отрок одновременно почувствовал и увидел, что, выбрав стезю кудесника-звездочёта, сам становится живым звеном в многотысячелетней цепи поколений жрецов, служителей Великой Прави. В короткий миг он узрел связь времён и труды волхвов, что изо дня в день, из года в год, из века в век собирали и передавали дальше по живой цепи знания-Веды, строили солнечно-лунные Капища, записывали на глиняных и деревянных дощечках, на камнях, бересте и кожах. Громада времени и человеческих знаний поразили его, и тем сильнее возникло желание встать в эту златую цепь. Будто издалека он услышал свой глухой голос, ответивший Могуну:

— Да, отче, желаю…

— Вижу, — ответствовал кудесник. — Что ж, — повернулся он к Хорсославу, — думаю, к следующему Яру посвятим отрока в солнечные жрецы.

— Дякуем, — ответил за обоих Хорсослав. — Благослови, отче, в обратный путь. Переночуем нынче, а завтра с утра — домой, в Кудесный лес.

Попрощавшись с солнечными жрецами, Великий Могун обратился к другому кудеснику:

— Погоди, отец Велесдар, хочу с тобой слово молвить… Кудесник Крысъ Велесдар был самым старым из киевских кудесников, который лицезрел самого Рурика и пришёл из Новгорода с Олегом Вещим. Но плоть его, иссушённая многими летами, оставалась выносливой, а зрение — верным. И хотя говорил он тихо, в словах имел великую силу. Велесдар умел врачевать, избавлять от лихого сглаза, отвращать недуги и расслабления, снимал самые страшные заклятия и помогал роженицам. За это он был в почтении и у людей, и у других кудесников, а простые огнищане по праву величали его Боговедом.

С длинной — почти до земли — белой с прозеленью бородой, одетый, как и прочие волхвы, в белые холщовые порты и рубаху с вышитым сине-красным узором по вороту и на груди, он имел также безрукавку на козьем меху, поскольку кровь уже плохо грела старое тело. На ногах — мягкие сапоги. Опершись на резной посох с рукоятью в виде головы быка, Велесдар кивнул и остался сидеть на колоде неподалеку от жертвенного огня.

Великий Могун сел рядом.

— Что, отче, — спросил он, — не видел ли ты княгиню Ольгу нынче на Требище?

— Не приходила она, — ответствовал Велесдар, — ни на Требище, ни на Торжище, ни на улицах её никто сегодня не видывал. Сказалась недужной, сама не пришла и сына не привела… Не зря увиваются вокруг неё хитрые греческие гости да служители христианские, а Ольга не слушает советов, не гонит их прочь. И юного княжича при себе держит, а его надобно обучать дедовской вере и обычаям.

— Ольга — одинокая жена, — отвечал Великий Могун, — может, из тех гостей хочет кого в мужья себе выбрать, вольному воля. А Святослава, ты прав, пора всерьёз обучением занять. Он должен следовать стопами отца и деда, стать настоящим князем и воином. Руси нужен крепкий муж, чистый помыслами, преданный нашей вере, исполненный славянского духа. Не то захватят киевский престол иноземцы, как в своё время грек Дирос или варяг Аскольд. А наш князь из рода Рарожичей…

— Олег Вещий из кельтов был, но нашей веры держался, — заметил Велесдар. — В нашей вере великая сила! — поднял он палец. — Ибо она делает человека славянином по духу, невзирая, какого он роду-племени.

— Вот и я реку, что давно пора обучать княжича славянским Ведам. Ему ведь сколько минуло?

— Да уж одиннадцать годков, все сроки вышли…

— Вот и пойдём теперь к Ольге, потолкуем всерьёз, хотя мы больше с богами говорить привыкли…

Кудесники не спеша спустились с холма и пошли к теремному двору.

День был уже на закате, и им всё чаще попадались крепко выпившие, горланящие песни люди. Там и сям устраивались драки, и уже не до первой крови, как на утренних состязаниях, а колотили друг друга жестоко и беспощадно. Некоторые, упившись, спали прямо у подножия Перуновой горы. Могун, глядя на них, качал головой.

— Прежде праотцы наши знали только мёд-сурью, заделанную на травах и перебродившую на солнце, тайну сотворения которой бог Ладо передал отцу Богумиру. Пили её русы по три глотка пять раз в день во славу богов, и она была им во здравие, силой солнечной одаряла для работы тяжкой и сечи жестокой, а разум в ясности божеской сохраняла. А нынче хмельным греческим вином упиваются, которое омрачает разум, и пребывают в недостойном виде. Дерутся беспричинно, калечат друг дружку, — силушка-то у славян — не чета греческой!

— Верно изрекаешь, — согласно кивал Велесдар, — от того греческого вина сколько бед произошло! С давних времён греки и римляне, зная, что русы сурью часто пьют, вином своим её подменяли, на маке зелёном настоянным, и поили наших князей, а потом убивали их, как неразумных овнов, и увозили в рабство наших жён и юношей. Ох, много горестей ещё от того будет!..

— Ни один ведун или кудесник не потребляет напитков хмельных, хоть никто и не запрещает нам того. Потому что сила божеская с нами пребывает, доколе мы Оумом своим с богами соединены, а затумань Оум хоть толикой хмельного зелья, и сила волховская убавится…

— Не о кудесниках да волхвах речь, а о ремесленниках, огнищанах, купцах, воинах и прочем люде славянском! Правь познавать можно лишь чистым и светлым разумом, а какой тут разум, какая чистота его? — Велесдар в сердцах указал на двух киян, что шли, пошатываясь, вдоль высокого частокола, то и дело хватаясь за него, чтоб не упасть.

Так, беседуя, дошли до ограды Детинца[3], где находился княжеский терем с постройками. Охоронцы с почтением пропустили волхвов, отворив калитку.

Ведуны взошли на высокое резное крыльцо, укрытое от непогоды навесом с островерхой крышей. Молодой гридень в малиновом кафтане, мягких яловых сапогах и с лёгкой хазарской саблей за широким поясом учтиво склонил голову и отворил тяжёлую дубовую дверь, потянув за кольцо, вставленное в ноздри медной головы быка. Пропустив волхвов, гридень по-кошачьи легко и быстро скользнул вперёд, толкнул вторую дверь и, пройдя к Ольге, доложил:

— К тебе кудесники, мать княгиня!

Волхвы вошли в просторную гридницу, где справа и слева от дверей стояли два уже зажжённых греческих светильника, приятно пахнущие елеем. От дуновения воздуха огоньки дрогнули, затрепетали, и на стенах, обитых пёстрыми коврами с развешанными на них воинскими доспехами, принадлежавшими ещё Олегу и Игорю, пробежали, искрясь в металле, разноцветные блики. Турьи, кабаньи и оленьи морды, взиравшие с другой стороны, казалось, на миг ожили.

Гридница была пуста, однако через отворённую охоронцем дверь виднелась девичья горница, где княгиня с тремя девушками сидели у малого стола с семисвечником и занимались рукоделием.

Молодой пардус[4], лежавший у ног, настороженно поднял голову, глядя на вошедших. Не ощутив с их стороны ни страха, ни враждебности, чуть опустил острые короткие уши и вновь положил морду на сильные лапы.

Девушка, сидевшая спиной к двери, сказала ему что-то ласковое и погладила по буро-пятнистой шерсти. Пардус, подобно огромной кошке, довольно замурлыкал, прикрыв янтарные глаза.

Дав распоряжение девушкам, княгиня поднялась и вышла в гридницу плавной, полной внутренней силы и достоинства походкой. Среднего роста и крепкого телосложения, Ольга была облачена в платье зелёного синьского шёлка и длинную, почти по самые щиколотки, накидку из тонкого византийского сукна с собольей опушкой и широкими разрезными рукавами. Накидка скреплялась на плече золотой пальчатой фибулой. На голове поверх уложенных по-женски волос накинут плат тончайшего шёлка, покрытый малым золотым венцом в виде переплетающихся изображений цветов и птиц, украшенных несколькими зеленоватыми камнями. Княгиня ступала беззвучно в своих расшитых бисером мягких туфлях. Молодой дружинник зажёг светильник на столе и удалился. Поздоровавшись с волхвами, Ольга предложила им сесть. Ведуны с достоинством опустились на резную скамью подле огромного — рассчитанного на большое число гостей — стола, покрытого зелёной с золотым шитьём скатертью.

— Сказывают, занемогла ты, мать княгиня? — осведомился Великий Могун.

— Да занедужила с утра, потому и на Требище не смогла прийти… — сказала Ольга полнозвучным глубоким голосом.

— Что ж нам знать не дала? Волхвов на празднование много пришло, вмиг бы хворь изгнали.

— Теперь вроде отпустило. — Ольга старалась не глядеть ведунам в глаза. Знала, что они могут читать людские помыслы, как Великий Могун свою волховскую книгу, которую, кроме него, никто понять не может.

— Княгине, видать, сам Яро-бог здравие вернул в сей великий день, — сказал Велесдар, глядя на Ольгу.

Та повернулась к двери и нетерпеливо окликнула:

— Устинья!

Дверь отворилась, и одна из девушек внесла кувшин, а вторая — два расписных деревянных ковша. Следом за ними, цокая когтями по гладкому полу, вбежал пардус и сел у ног княгини. Девушки, налив медового квасу, с поклоном поднесли кудесникам. Те с удовольствием выпили, поблагодарили. Девушки проворно скрылись за дверью, а пардус растянулся на медвежьей шкуре тут же у стола.

— Мы с отцом Велесдаром по важному делу пришли к тебе, княгиня, — вновь заговорил Великий Могун.

— По какому делу? — намеренно спокойно спросила Ольга, чуть дрогнув светлой бровью.

— Святославу уж одиннадцать лет исполнилось, нельзя боле тянуть. Младенчество давно кончилось, пора начинать второе коло — познание Тайных Вед…

Ольга знала, что с достижением семилетнего возраста будущий князь должен поступить на обучение к волхвам. Потом в четырнадцать лет принести клятву Перуну и пройти третье коло — воинскую науку. И лишь по прошествии этих трёх кругов, в день совершеннолетия, которое исполнится в двадцать один год, он станет настоящим мужчиной, воином и князем Руси. Но с тех пор, как Святославу исполнилось семь лет, Ольга с году на год откладывала обучение у волхвов, отговариваясь то болезнями княжича, то своим недомоганием, когда сын должен быть рядом. Да и в глубине души она считала эту учёбу не очень нужной. Ради чего княжич должен есть простую пищу, спать на твёрдых досках, терпеть голод и холод?! Её материнское естество противилось этому.

— Да ведь мал он ещё, отцы, — вновь попыталась возразить княгиня, — не уразумеет он волховских премудростей, пусть ещё подрастёт…

— Мать Ольга! — строго пресёк Могун. — Мы и так четыре лета тебе уступали. Не нами этот обычай заведён, не нам его и отменять. Отец его Игорь, и дед Рарог, и прадед — все эту науку проходили. Святослав — будущий князь Руси, он должен ведать о том, о чём знаем только мы, кудесники. Вспомни, Олега прозвали Вещим, оттого что он в волховской науке преуспел, научился зреть будущее и открывать тайные мысли врагов. Сколько раз его отравить и убить пытались, но он был заговорён ведовскими чарами, дожил до старости и умер так, как предсказали волхвы. Олег взрастил Игоря настоящим князем и воином, и Игорь желал так же воспитать Святослава. Нельзя, княгиня, против обычаев отцов и дедов идти, прогневим Пращуров — быть беде! Через лето-другое княжичу уже воинскую науку познавать надо будет, дозволь его взять хотя бы от сего Яра до следующего!

Ольга задумалась. Вдруг и впрямь Святослав научится видеть то, что недоступно простым смертным, и сможет читать мысли людей, как эти независимые гордые волхвы? Но не станет ли он сам таким же гордым и независимым, не отвадит ли это обучение сына от матери? Что, ежели Святослав после этого только волхвов станет слушаться?

— Когда думаете начинать учение и где? — спросила она. — Сюда будет приставлен кто-то из кудесников или Святославу надо ходить на Требище?

— Тебе ведомо, мать княгиня, — не допускающим возражения тоном продолжал Могун, — что княжич должен уединиться от мира и от людей и жить с волхвом в Кудесном лесу, оставаясь наедине с богами…

— В лесу? — всплеснула руками Ольга. Синие очи на округлом лице стали большими и глубокими. — Отчего ж непременно в лесу? У меня за Киевом два теремных двора, там тихо, никто мешать не будет. Я охрану надёжную дам! — Ольга встревожилась всерьёз. На целый год отпустить сына в лес с дикими зверями и колдунами?!

Могун покачал головой:

— Тому, кого оберегают сами боги, стража не требуется. Не волнуйся, мать княгиня, ничего худого с княжичем случиться не может, только доброе, истинно реку тебе!

В это время послышался топот ног по ступеням сверху, где находились княжеские покои, дверь широко распахнулась, и в гридницу вбежал юный Святослав в одной длинной ночной рубашонке.

— Где мой Кречет? Ульяна сказала, что он здесь! — воскликнул он.

Увидев пардуса, стремглав бросился к нему и взялся за изукрашенный чеканкой ошейник. И лишь тогда заметил, что кроме матери и верного пардуса, с которым он проводил время в борьбе и беготне по терему, на лаве сидели чужие люди. Княжич нахмурился и серьёзно стал разглядывать старцев. Могуна он узнал почти сразу, потому что видел его несколько раз на Требище и в праздники. А вот другого старика припоминал смутно. Кажется, он приходил давно, во время какой-то тяжкой болезни… Святославу эти воспоминания не понравились, и он нахмурился ещё больше.

— Скажи, юный княжич, ты знаешь, кто я таков? — спросил Великий Могун.

— Знаю, — ответил Святослав, тряхнув неостриженными тёмно-русыми волосами, — ты главный киевский волхв, режешь коз и овец на Капище…

Могун улыбнулся:

— А знаешь ли ты, что волхвы с богами говорить умеют, людей врачуют, язык зверей и птиц понимают?

— Знаю, не маленький, — с некоторой обидой буркнул Святослав.

— Дозволь, мать княгиня, — обратился Могун к Ольге, — спросить у самого юного княжича, желает ли он учиться волховству и тайным Ведам в лесу у кудесника Велесдара?

Ольге ничего не оставалось, как с деланым безразличием пожать плечами, тем более что вопрос хитрый волхв уже задал.

Святослав взглянул на мать, на волхвов, почему-то на своего пардуса, которого продолжал держать за ошейник, потом опять на волхвов.

— Правду речёшь? — спросил он, весь напрягшись и вперив немигающий взор в Могуна.

— Богом Велесом клянусь, правда. Пришла пора твоей учёбы, — серьёзно и спокойно ответил Могун.

Малец вмиг преобразился: глаза его засияли голубыми звёздочками, чело озарилось детским восторгом.

— Ехать сейчас надобно? — не скрывая нетерпения, спросил он, не отрывая восхищённого взора от Велесдара, про которого няньки и девки в тереме рассказывали столько невероятных и удивительных историй! И вот теперь сам Велесдар будет обучать его волшебству, и где? В глухом лесу, где полно диких зверей, где нет ни челяди, ни надоедливых дядек, ни зоркой стражи, следящей за каждым его шагом! Душа юного княжича пела, и он готов был ехать немедля, хоть на ночь глядя, прочь из терема.

Детское сердце так горячо, а глаза так правдивы, что его состояние поняли и волхвы, и мать.

— Мы скажем, когда надобно будет ехать, Велесдар должен всё подготовить, — несколько охладил пыл Святослава Могун.

Ольга уже с плохо скрываемым чувством досады, обиды и материнской ревности велела сыну:

— Пора ложиться спать! Святослав взглянул исподлобья.

— Без Кречета не пойду! — заявил твёрдо, как отрезал.

— Ладно, — махнула рукой Ольга, — забирай своего Кречета и иди…

Дверь за княжичем затворилась, и в гриднице повисла напряжённая тишина.

— Пардус — зверь гордый, — проговорил, будто сам себе, до сих пор молчавший отец Велесдар. Ольга думала, что старик и вовсе задремал. — В неволе он не размножается, — продолжал кудесник, — и долго не живёт, как его ни корми и ни пестуй…

— К чему это ты, отче? — настороженно спросила Ольга.

— А к тому, мать княгиня, что сын твой, как русский пардус, не предназначен в неволе жить. Чтоб суметь вольной Русью править, он сам вольным и сильным должен быть. Не гневайся на сына, что рвётся он из отцовских хоромин, для него скоро вся Русь родным домом станет, и стезя его освящена самими богами. Не иди супротив! — то ли уговаривая, то ли предостерегая, заключил Велесдар.

Оба кудесника встали и, слегка поклонившись, с достоинством пошли вон из гридницы.

Ольга, тоже чуть склонившая голову в ответ, осталась стоять у лавы задумчивым немым изваянием.

Глава 2

Праздник богов

Пройдя по звериной тропке вдоль ручья, Велесдар вышел к тому месту, где прозрачные струи сливались с небольшой рекой, а на поляне возвышался Священный дуб. На высоте примерно пяти саженей, там, где начинались ветки, можно было разглядеть выступы четырёх кабаньих челюстей. Когда-то аккуратно вставленные в древесину, они давно заросли и стали единым целым с Перуновым дубом. Потому что дикий кабан — вепрь — является одним из священных животных Перуна. Он силён, могуч и бесстрашен, а дубовые желуди служат ему любимым лакомством.

Под раскидистой кроной старец остановился. Оглядевшись, прислушался. Никаких посторонних звуков, кроме журчания воды, шума молодой листвы и щебета птиц.

Велесдар, опершись руками на свой посох, прислонился спиной к грубой коре старого дуба. С этой стороны кора была тёплой, видно, солнце, отражаясь от зерцала водной глади, нагрело ствол.