Изборский витязь

Звавший свою слабость к женским ласкам и не считавший это грехом, Ярослав легко мог вонять такое дело. Ян только отвёл глаза, не желая явно признаваться, но для князя итого было достаточно.

   - Пускай, - кивнул он. - Вот прибудем в Перьяславль - заберёшь свою ненаглядную - и вези, куда хошь!.. Что, - шагнув к коню, спросил уже через плечо, - домой небось свезёшь?

   - В самую цель попал, княже, - чувствуя огромное облегчение, ответил Ян. - В Изборск.

Такой ответ, чуял он, не мог не порадовать Ярослава. Он всех рязанцев считал теперь мятежниками и рад был знать, что кто-то из них отправится в дальний городец, где уж наверняка, даже если и захочет, мести свершить не сможет. Проще было бы всех пленных расселить по дальним погостам[36] и глухим сёлам, да батюшка на уме иное держит. А с родителем спорить понапрасну - грех.

С тем Ярослав сел на коня и отправился к отцу, а Ян, не чуя под собой ног поспешил по своим делам.

На выселках[37] уцелело от огня несколько изб - строили их далече, Рязань широко выбрасывала по окским берегам погосты, починки[38] да селенья-однодворки. Многие крестьяне нарочно ставили свои дома в виду города, будет легче укрыться за крепкими стенами в случае нападения врага. Отселялись ремесленники, углежоги да кузнецы, рубили хоромы бояре. Сейчас несколько таких селений было занято княжескими дружинами - в них своей участи ожидали семьи рязанских князей да боярских родов. Близ изб, где коротали они время, стояли возки и телеги, возле которых крутились немногочисленные холопы - те, кто не променял под шумок службу господам на полуголодную волю на пепелище. Простой люд большею частью начинал понемногу возвращаться к сгоревшим домам - мало кого удерживали.

Яна отовсюду встречали настороженные, а порой и враждебные взгляды - он был княжьим дружинником, и он же был в числе тех, кого Рязань скинула с горба в смуту. Кто-то отчаявшийся и впрямь мог бы броситься на него даже с голыми руками, и только то, что люди Всеволода загодя перехватали всех, кто мог решиться на такое, и заковали их в железа, оставив на свободе лишь женщин, стариков и детей, удерживало оставшихся от нападения. Всё же от холопов Ян быстро узнал, в какой избе нашло приют семейство боярина Романа Мстиславича, и направился туда.

Боярской семье отделили половину дома» вторую занимала другая семья. Ещё три семьи ютились в клетях и сараюшках, вытеснив даже скотину. По грязному двору то я дело кто-то шастал туда-сюда, и ворота даже на ночь оставались распахнуты настежь. Перед ними улочку запрудили несколько возков и телег с принадлежавшим опальным боярам добром. Куда девались в этой неразберихе хозяева подворья, оставалось только гадать.

Чуть не стукнувшись головой о низкую притолоку, Ян шагнул в тесную полутёмную избушку, перегороженную от печи к столу холстиной надвое. За нею, как он догадывался, в жару метался и бредил умирающий Роман Мстиславич. Жена его находилась при муже неотлучно и выглянула из-за занавеси только когда услышала тяжёлые шаги Яна.

В избушке натоплено и надышано так, что пришлось открыть маленькое оконце, затянутое бычьим пузырём, да и дверь плотно не притворять. Пол исшаркан десятками ног, вдоль стен, потеснив хозяйскую утварь, стоят несколько сундуков - видно, приданое старшей дочери. На выскобленном столе осталась забытой кое-какая посуда - недавно здесь трапезничали.

В доме было пятеро детей и четверо взрослых, не считая умирающего за занавесью. Жена и старшая дочь Романа Мстиславича, ещё одна пара, судя по всему дальняя родня и дети тех и других. Трое девочек и двое мальчиков, старший из которых почти отрок[39], а меньшой только и умеет, что палец сосать, забились в уголок и оттуда посверкивал» их любопытные глазёнки. Дети всегда дети - даже напуганные бедой, они сохраняют интерес к жизни.

Чего нельзя было сказать о взрослых. Вышедшая к незваному гостю боярыня показалась Яну дряхлой старухой. Старший сын её, первенец, был ровесником Яна. Добрыня Романович ныне закован в железа, отлучён от семьи» а любимый муж, надежда и опора, умирает от дон, Она взглянула мимо витязя пустым взором, тяжко вздохнула и медленно опустилась на лавку.

Остальные домочадцы выглядели не лучше, но Ян, как вошёл, сразу нашёл глазами Елену и забыл думать о прочих. Боярышня сидела у оконца за шитьём - штопала что-то меньшим сёстрам. Была она в той же светло-розовой рубахе,- поверх которой была одета вышитая запона, в какой видел её Ян в день, когда привёз раненого боярина. Она знобко передёрнула плечиками - в горести порой никакая печь не может спасти от внутреннего холода. Услыхав шаги вошедшего, Елена отложила шитье, подняла глаза - да так и застыла. Словно плеснули в лицо ледяной водой - враз изменилась девушка. Сидела, как мёртвая, - глаз отвести и вздохнуть не могла.

На Яна из всех углов обратились вопросительные взгляды, но он сам вдруг заробел. Медленно, словно боясь напугать резким движением, снял шелом, поклонился на три сторону, нашёл глазами образа в углу, перекрестился: «Матушка, царица небесная! Не выдай!» То, что предстояло ему сейчас, показалось вдруг неимоверно трудным делом.

   - Здравы будьте» хозяева, хрипло молвил, как вытолкнул сквозь зубы.

   - С чем припожаловал, гость дорогой? - первым подал голос сухолицый бледнокожий мужчина, измученный давним тяжким недугом. - Что за вести принёс?

По тому, как говорил человек, стало ясно, что он здесь не чужой. Ян склонил в его сторону голову, приветствуя, но потом повернулся к старой боярыне.

— С вестью я от Великого князя Всеволода и сына его Ярослава Всеволодича, - ответил он. - Поведено, чтобы все бояре и прочие люди именитые с семействами их и животами отправлены были на жительство по выбору князя - либо во Владимир, либо в Суздальскую землю, або ещё куда-нибудь подалее, дабы никто не смел в Рязани оставаться[40].

   - И где ж тамо... поселят нас? - откликнулась боярыня вымучено.

   - Не твоя забота, - Ян хотел сказать, что беспокоиться нечего, но под строгими осуждающими взглядами слова сами собой получились грубыми.

Елена вздрогнула при этих словах, а её мать вдруг вскрикнула, схватилась за голову, запричитала-заплакала. Плач легко подхватила вторая женщина, подсела, обняла её, и вместе они залились горючими слезами. Янов собеседник рванулся было привстать - но только грохнул кулаками по лавке. Лицо его пошло красными пятнами, и он натужно закашлял, хватаясь за грудь. Мигом опомнившись, его жена бросилась к нему, обхватила руками, словно желая защитить от зла и принять на себя его боль и, обернувшись, бросила на Яна взгляд, полный горечи.

Только Елена сидела ни жива ни мертва и не сводила с Яна больших синих глаз, на дне которых, казалось, могло уместиться всё Псковское озеро с Нево-озером[41] вместе. Она не плакала, но Яну вдруг стало её жальче больше всех остальных. Он порывисто шагнул к девушке и горячо заговорил:

   - Ни о чём не тревожьтесь! Сделаю я всё так, что вам горе-горькое не так тяжко покажется. Только доверься мне, Елена Романовна, - обороню от любой беды. Жить будете не хуже прежнего... Брата твоего у князя вымолю - освободит боярина Ярослав. Верь моему слову!..

Девушка отшатнулась, прижимая руки к груди, а её мать вскинулась разгневанной ведьмой, взметнула над головой кулаки.

   - Вон отсюда! - закричала визгливо. - Вон! Не смей на глаза мне попадаться! От твоего князя да от тебя все беды у нас! Не князь - веред-кровопивец[42] он! Сколько уж зла сотворил, а всё ему мало!.. Погоди ужо, отольются ему наши слёзы! Попомнит он Рязань!

Ян не стал перечить боярыне, от горя потерявшей разум, - отступил к порогу, оттуда ещё раз отдал земной поклон, кивнув после Елене наособицу[43] и молвил, уже перешагивая порог:

   - Не права ты, боярыня! Горе разум твой помутило, но зла я на тебя не держу. Прости, коль чем обидел, а только княжескому слову поперёк не молвишь!.. Завтра сборы, а там и в путь...

Он вышел, оставив за спиной гневные крики старой боярыни, кашель её больного родича и тихие стоны умирающего Романа Мстиславича. Уходил не обернувшись, знал он, чуял - Елена глядела ему вслед, пока могла видеть. Вот только что думала о нём, ведь для неё он был врагом!

Полонённые рязанцы тронулись в путь в ближайшие дни, торопясь поспеть на новые места до осенних дождей. Полки князя Всеволода уходили вместе с ними, постепенно обгоняя обозы. Только небольшие дружины отрядил для охраны Великий князь - пусть доведут рязанцев до городов, а там те уж сами начнут обустраиваться.

Ярослав торопился в Переяславль, чтобы в тишине и покое переждать зиму и пережить унижение от своего неудавшегося княжения. Его дружины и бояре шли с ним. А к обозу, везущему княжескую казну и брони витязей, сзади пристроились два возка и телега.

То семья боярина Романа Мстиславича переселялась на новое место. Сам боярин ехал в переднем возке, с женой Ириной Игоревной; его дочь Елена и младшие дети - отрок неполных двенадцати лет и две девочки-погодки десяти и девяти лет - занимали второй. Родичи боярина, свояк[44] Юрий Игоревич с женой и малыми детьми, были вынуждены остаться и распрощались с семьёй боярина Романа навсегда. Никто не верил, что суждено им снова увидеться на этом свете. Всё, что смог сделать верный слову Ян, было сделано – приказание Ярослава отпустить старшего сына Романа Мстиславича, Добрыню, и позволить ему ехать в изгнание вместе с семьёй.

Успев до распутицы, прибыли в Переяславль, но спешка обошлась дорого. Стойко вынесший все тяготы пути, боярин Роман скончался уже вскоре после въезда в город. Наспех разместив невольных гостей близ княжьего подворья, Ян захлопотал, спеша снарядить отца Елены в последний путь.

Еле удалось сыскать в небольшой церквушке на окраине непритязательного попа, согласившегося отпеть и похоронить в освящённой земле человека, умершего без причастия и исповеди. Но не успели оплакать покойника, семью ждало новое испытание - Ян заторопился в Изборск, решив до зимы отвезти Елену и её родню к себе. Княжий меченосец Василий Любимович не стал перечить, раз сам Ярослав противного слова не молвил, разрешил даже вызвать охотников провести возки до Изборска.

В путь тронулись лишь чуть промёрзла после распутицы земля. Леса облетели, поля и луга, побуревшие после; проливных дождей, казались неприютными и бесплодными. Серое тяжёлое небо нависало пухлыми тучами, из которых, казалось, вот-вот полетит на землю снег. Утрами подмораживало, на лужах на дороге намерзал ледок, который не стаивал до полудня. Ветер хмуро трепал голые ветви деревьев, над которыми кружились вороны. В борах оттрубили своё лоси и туры, и волчьи выводки уже начинали выходить на добычу, а лесной хозяин, медведь, искал место для берлоги. Поздняя осень - мёртвое время, безвременье между осенью и зимой. Редко кто пускается в путь в эту пору.

Ян спешил, как мог. Прямым путём от Переяславля отправились к Торжку[45], оттуда до Пскова, а там рукой подать до родного Изборска. Торжок близко - за самой границей земель Переяславльского удела, долог лишь путь до Пскова.

Вызвавшиеся проводить Яна дружинники - все оказались из Пскова и Изборска - ехали впереди и позади возков, то и дело пуская коней в окрестные поля, дабы размяться скачкой. Неотлучно подле боярского поезда находился лишь Ян.

Елена Романовна по-прежнему ехала во втором возке, с матушкой, которая все дни лила слёзы по покойнику мужу. Молчаливый Добрыня Романыч оставался с младшим братом и сёстрами. Он словно ушёл в себя и со дня освобождения не молвил ни с кем и слова. Но уж коли поднимал глаза - холодом и ненавистью горели его ярко-синие очи.

В дороге Ян, как мог, старался отвлечь Елену от тягостных мыслей, но его старание пропадало даром. Стоило ему, поравнявшись с её возком, наклониться с седла к нему, старая боярыня поднимала сухой гневный взор.

   - Почто опять явился? - напускалась она на витязя. - Уйди, окаянный, не вводи в грех!.. Спокою от вас нету! И как Господь такое терпит?..

Всё время, пока Ян оставался у возка, Ирина Игоревна продолжала ворчать себе под нос. Слушая её речи, дочь невольно отводила взоры, не замечая изборца, вроде бы и не было его вовсе. Сделав несколько попыток заговорить, Ян отставал, чтобы вернуться позже и снова встретить холодный приём.

Только на привалах и ночёвках в придорожных избах мог он случаем встретить Елену одну, без матушки. Но девушка чаще всего предпочитала отсиживаться где-нибудь в доме, у окошка, не выходя во двор. Стой сейчас жаркое весёлое лето, может, и оттаяла бы её душа, но какое уж тут счастье, когда на лужах лёд, в небе ветер со свистом гоняет тучи, земля ждёт снега, и ночами уже так холодно, что даже в пути не хочется высунуть нос из возка, чтоб оглядеться. Но опальная семья и не особо оглядывалась, не желая знать, куда везут.

Лишь единый раз повезло Яну в дороге. Как людьми говорено - не было бы счастья, да несчастье помогло. Уж как выехали из Пскова, на другой день точнёхонько пополудни зашаталось и отвалилось колесо у телеги с боярским добром. Два узла и небольшой сундук свалились на землю прежде, чем бредшие пешком холопы успели подхватить их.

Пришлось остановиться ненадолго, благо, как выяснилось, поломка невелика. Телегу скоренько разгрузили, повернули набок, и холопы занялись делом.

Елена в первый миг, как остановились, высунулась поглядеть, в чём дело. Ян, только того и ждавший, спешился и поклонился боярышне, протягивая руку:

   - Пройдись, Елена Романовна, разомни ножки!

Боярыня опять ожгла витязя непримиримым взором, но дочь на сей раз не видела горящих гневом глаз матери. Встрепенувшись, она вскинула настороженный взгляд на Яна, пугливо огляделась и, на миг коснувшись его протянутой руки, легко соскочила с возка. Кутаясь в шубку, она осторожно сделала несколько шагов по мёрзлым грудам земли обочь дороги.

Не в силах поверить, Ян с замирающим сердцем шёл следом, оглядывая её стан.

   - Скоро поедем? - вдруг тихо спросила девушка, взглянув на телегу, возле которой трудились холопы.

   - Не тревожься понапрасну, Елена Романовна. - Ян придвинулся ближе, стараясь поймать её взгляд. – В срок дома будем!

   - Дома. - Елена не смогла сдержать тяжкого вздоха и опустила глаза, сжавшись в комок. - Далече он, дом-то...

Она казалась потерявшейся, отбившейся от стаи птицей, что присела на голую ветку, устав и отчаявшись искать своих, Ян невольно шагнул вплотную, желая обнять, утешить. Да как утешишь, как вернёшь то, что потеряно, как воскресишь ей отца!

   - Рязанская земля далека, - молвил он. - Родину терять - не радость. Да только и другие места есть... Русская земля велика... А в доме моём жить будете, как по чину и роду вашему положено, - решился сказать он. - Изборск хоть и невелик град, а обиды и утеснения ни в чём знать не будете. В моём терему места на всех хватит!

Елена не утерпела - вскинула-таки на витязя внимательный взор, словно впервые увидела его подле себя, глаза её впились синими иглами в лицо Яна. Изо всей семьи в ней единственной не угас пока интерес к жизни. Мать её после смерти Романа Мстиславича старела на глазах, дряхлела и словно собиралась последовать за ним. Для брата Добрыни изгнание было хуже темницы. Он всё молчал и глядел на всех волком. Будь тут мнительный и ждущий подвоха Ярослав - не миновать бы бояричу поруба.

   - В терему? - переспросила Елена осторожно. - В твоём?

   - Ведаю - не любит меня твоя родня, Елена Романовна, - кивнул Ян. - Потому как и впрямь можно счесть, что из-за меня все беды ваши начались. Да только верь слову моему, - шепнул он, - ни тогда, ни теперь обиды тебе от меня ни в чём не было бы и не будет. А не веришь - испытай! Ради тебя на всё пойду!

Он уже протянул руку, уже коснулся её запястья - ко тут Елена, будто очнувшись, скользнула мимо него к возку и проворно запрыгнула внутрь, задёргивая полог. Только оттуда она на миг обернулась через плечо.

   - Оставь меня, витязь, - шепнула тихо, словно извиняясь за свои слова. - Не мучь понапрасну!..

Ревнивица мать метнулась ему навстречу, закрывая собой дочь, и Ян остался стоять на дороге, сражённый речами боярышни.

Глава 3

Изборск - небольшой городец. Он весь умещается на холме над тонкой извилистой речушкой Смолкой, несущей свои воды в чистое Словенское озеро, откуда другими реками можно было прямым путём пройти во Псковское озеро. Короткая дорога в Ливонию[46] идёт из Пскова как раз через Изборск, проходя далее в земли эстов и ливов.

Здесь кругом холмы - гладкие, с пологими склонами или крутобокие, на которые не вдруг и заберёшься. Иные по праву именуются горами. Выше всех - ближняя от града Журавлиная гора. С неё далеко всё видно окрест - речка, озеро, поля, островки леса на вершинах холмов и прорезающие землю глубокие, с почти отвесными склонами овраги. Один из них, опоясывая городскую стену, защищает Изборск, другие ветвятся подле. На дне их всегда держится сырость, во время прохладного короткого северного лета там не высыхают озерца талой воды, а стены оврагов заросли ивняком так густо, что прорваться через них почти невозможно.

Сердце Изборска - детинец на крутобоком холме над речушкой. Земляной вал укреплён обожжённой глиной, по верху его идёт стена, сложенная из вековых брёвен пополам с каменьем. Леса вокруг много, по бору, из бора и город прозван был когда-то. Но в нынешние времена не всегда у человека надежда на дерево. Дабы не взять было город с наскоку, низ стен сложен из камня. Стена глубоко уходит в вал - внутри укреплений в два яруса, причём нижние словно под холмом. Здесь камень - гранит, известняк. Плиты пригнаны друг к дружке насухо и так крепко, что кажется, нет Такой силы, которая их разняла. Из камня и сторожевая башня, что стоит напротив въездной. Её из дерева не срубишь - хранится в ней зерно да прочий запас на случай осады, а в подземелье прорыт колодец да тайный ход к берегу реки.

Въездная башня высится над воротами - единственным входом в город. Для-ради этого в валу сделан проем, а надо рвом перекинут мост. Коль придёт нужда, его скоренько подымут, а то и вовсе размечут по брёвнышку, чтоб врагам не пробраться к воротам.

На стенах заборола[47] с переходами, чтоб было, где развернуться, откуда и стрелу пустить, и камень метнуть, а случится такое и бой принять. Кровля защищает от стрел, в узкие оконницы[48] тоже нелегко попасть лучнику и не протиснуться незваному гостю снаружи. В клетях у городской стены хранится солидный запас - и стрелы, и копья, и каменья, и смола готовая - растопи да лей на вражьи головы. Там же кузня чтоб не ходить далеко править мечи да брони. Кузнецы-оружейники и для города трудятся, но во Псков свою работу почти не возят. Болот поблизости маловато, руды почти нет, а какая есть - дорога. Потому для кузнецов главное своих добро снарядить - мал город, а дружина велика. В самом Господине Великом Новгороде[49] есть изборский полк - служат там испокон веков друзья-родичи.

Сие не для красы и похвальбы - Изборск но сравнению с иными городами глушь заозёрная. Века спустя о нём никто и не вспомнит, а ныне нет у Псковской и Новгородской земли крепче и надёжней заступника. Ставлен был Изборск в незапамятные времена как пограничный город против иноземной угрозы. Сперва варягов[50], чудь белоглазую[51] да корелу[52] сторожил, а ныне приспела новая угроза - из-за Варяжского моря[53] докатилась до земли Суми и Еми[54] гроза рыцарей свейских[55] да датских. По следам торговых гостей[56] из Ростока, Любека и других западных городов стремятся они прийти на Русь, но не торговать - огонь да меч несут. Копошатся, выжидают своего. Тут ухо востро держать надобно! Как пойдут на Русь походом крестовым, как уже на святой Иерусалим ходили - только держись[57]. А Изборск на их пути первый встанет. Потому и держит Новгород Великий изборский полк, потому и владеют Изборском не тиуны[58] псковские да посадники[59], а князья, и дружина изборская без дела не сидит.

Город-крепость Изборск привык жить, ожидая нападения. Памятуя об этом, вокруг города почти не было посада - мало кто решался селиться вне пределов городских надёжных стен. За рвом детинца стояло едва три-четыре десятка дворов, коих отделял неглубокий ров первых укреплений. Бывали мирные годы - таковыми выдалось аж несколько лет подряд. Но недавно снова зашевелилось на границах Руси - датские рыцари с благословения епископа Альберта теснили со всех сторон полоцких князей, распространяли латинскую веру на всю Ливонию[60], забирались в земли финнов и чуди. А потому в ожидании того, когда новогородский князь позовёт браться за мечи, жители Изборска не забывали про оружие.

В прошлом году ливонские рыцари разгромили городок Герцик[61], в котором жил удельный князь Всеволод. Он согласился явно творить то, что до сей поры совершал тайно, предавшись латинской вере, свободно пропускал через земли своего удела литовских рыцарей. Видя в том несомненную угрозу своим землям, князь Мстислав Новгородский[62] вкупе[63] с псковским князем Владимиром[64] ходил на крепость Медвежья Голова в попытке отбить её у ливонских рыцарей и утвердить там православную веру.

С ним вместе из Новгорода ушёл и изборский полк, и, помня об этом, в граде многие жили ожиданием завершения похода.

Только несколько жителей Изборска словно не ведали о том. Это была семья покойного рязанского боярина Романа Мстиславича, что с недавних пор жила здесь не то засидевшимися гостями, не то забытыми всеми узниками.

Городом правил отец Яна старый князь Родивон Изяславич - муж в летах, но ещё крепкий телом и духом. Двое сынов было у него, да вот как судьба повернулась - старший, Аникей, сложил четыре года назад буйну голову в распрях князей владимирских, а меньший, Ян, уж несколько лет как служил дружинником у молодого князя Ярослава Всеволодовича. Одно оставалось утешение старому князю под конец жизни - внуки, дети старшего сына - Евстафий шести лет от роду да Аннушка. Маленькому Евстафию в тот год как раз по весне справили постриги[65]. Ещё немножко - и сможет он к мужской воинской науке быть допущен. Старый Родивон Изяславич изо всех сил торопил этот день - Яна не скоро дождёшься к родному очагу, - он с каждым днём всё сильнее чувствовал дающие себя знать года.

В просторном добротном тереме изборских князей долгое время стояла тишина - старый воевода жил тихо, привыкнув к последним мирным годам, он всё надеялся, что при его жизни Изборску не придётся столкнуться с врагом. Год назад схоронил Родивон Изяславич жену, с которой прожил без малого тридцать лет. В доме оставалась только вдова старшего сына Любава с малыми детьми. Хоромы Изяславом Романовичем, дедом Родивона с братьями рубились на большую семью, да только не задерживались в них дети - одни умирали во младенчестве, другие, чуть оперившись, улетали из-под родительского крова. А потому в тереме было много пустующих горниц, и Ян не кривил против истины, когда обещал, что рязанцы ни в чём не будут знать нужды.

Так и получилось. Любава с радостью приняла гостей, устроив боярскую вдову в покоях покойной свекрови, а детей её на женской половине дома. Добрыня оказался поселён в горницах, когда-то принадлежавших самому Яну, что ему не слишком-то понравилось.

Первую зиму, чуть схлынула суматоха новоселья, рязанцы прожили тихо и скучно. Любава чуяла, что горю их надобно перегореть, подёрнуться пеплом времени, и доноры не тревожила гостей. Пока они были чужими, всякий, даже последний холоп, старался как-то не задеть, не обидеть ненароком неосторожным словом. Потом, когда к боярской семье привыкли, их перестали почитать за чужих.

Человек привыкает ко всему. Прошло время - и горе впрямь отдалилось, стало глуше. Через год после пожога Рязани и смерти боярина Романа мало что напоминало о пережитом. Приходилось самим подстёгивать память, чтобы не забыться.

Дети первыми перестали тяготиться своим положением изгнанников. Они сдружились с дворовыми детьми, как когда-то в Рязани и целыми днями бегали с ватажкой новых приятелей за городским валом и к реке. Они успели привыкнуть к новой родине и словно никогда не знали иной жизни. Взрослея, они больше тянулись к сестре Елене и ласковой терпеливой тётке Любаве, что всю жизнь мечтала о большой семье, но осталась одна с двумя малышами. Младшие Романовичи заменили ей нерождённых детей.

Старая боярыня тяжко страдала на новом месте. Первую зиму она всё лила слёзы, оплакивая свою горькую вдовью участь, разорение родового гнезда и несчастную судьбу своих детей. В такой ли глуши жить и расцветать её дочерям, тут ли возмужать меньшому сыну! А старший, Добрыня? Ни силой, ни статью Господь его не обидел, а вот горькая судьба - не служить молодому Романовичу боярскую службу своему князю, не заседать в палате вместо отца своего. Всю судьбу поломали молодцу в единый миг лиходеи владимирцы! Уж и невеста была облюбована, уж и сговор был. В ту осень честным пирком да за свадебку - а оно вон как повернулось! И Елене давно пора было жениха искать, а что теперь? Уж не за дружинника ли того её отдавать! Девушка уж тайком повинилась матери, что в тот раз именно с ним столкнулась в своём саду. Ой, не зря он возле них отирался! Грех замаливал, пёс бесстыжий! Из-за него все беды!..

Так думала старая боярыня, целыми днями сидючи в своей светёлке и глядя на двор. Позовут к трапезе - встанет, выйдет, побудет со всеми - и опять к себе. Забегут дети - оживится ненадолго Ирина Игоревна, приголубит дочерей, вздохнёт, взглянув на подрастающего меньшого сынка, а как уйдут они - снова затихнет. Старшая дочь Елена входила неслышными шагами, на цыпочках, боясь потревожить мать. Она чувствовала свою вину перед нею - мать и старший брат оба узники, оба помнят, что заточены здесь по приказу Великого князя Всеволода и мстительного сына его Ярослава, оба тяготятся житьём в Изборске, а она никак не может себя смирить. Молода боярышня Елена Романовна, а молодость жить хочет.

Скрипнула половица. Ирина Игоревна подняла тусклый от слёз взор и словно не сразу признала дочь. В новом расшитом навершнике[66] Елена была так хороша, что у старой боярыни захватило дух. «Женихов бы ей на двор зазывать, к венцу благословлять. А ныне - кто возьмёт сироту бесприютную?» Слеза набежала на глаза боярыни, она сморгнула и опустила голову.

   - Что приключилось, матушка? - Елена мигом оказалась рядом, припала на колени, обнимая мать. - Недужится?

   - Всё со мной хорошо, моя сладкая, - Ирина Игоревна погладила дочь по голове сухой рукой. - Ты-то вот, голубка сизокрылая, болезная моя... Нет тебе волюшки, не будет тебе счастья в жизни! Охти, доля твоя горькая!.. Мне-то что - мне уж скоро в землю уходить, к Роману Мстиславичу моему - чую, ждёт он меня, дождаться не может... А вам-то жить, сиротинкам!..

   - Да что ты, матушка, - удивлённая Елена вывернулась из-под ласкающей руки матери. - Рано ты о смерти задумалась! Да и чем же плохо-то всё?

   - Как же! Пора бы тебе суженого искать да под венец, а тут кому ты нужна? Богатства за тобой ныне нет никакого, а за красу не всякий полюбит!..

Елена опустила голову. Матушка права. Чужие они тут. Первое время Елена сама сторонилась парней, а теперь, два года спустя, чувствовала, что ушло её время безвозвратно[67]. Восемнадцать лет — не шутка! По первости всё приходил на память тот витязь, что их сюда привёз, да постигшее их горе, матушкины речи гневные да долгое отсутствие Яна Родивоновича сделали своё дело - коль и помнила его Елена Романовна прежде, то теперь уж позабыла.

   - Не тужи, матушка, - попробовала девушка уговорить мать. - Бог даст - всё образуется!..

   - Так, дитятко, - вздохнула боярыня. - Истинно так... Молись Спасителю да Пресвятой Богородице - пусть оборонят да заступу сделают! Молись, милая...

Сама боярыня последнее время много часов проводила перед иконой - лила слёзы да просила оборонить её деток от всякого зла. И сейчас она дёрнула дочь за руку и вместе с нею повалилась на колени перед образами...

... В тот же самый миг дозорный на стене увидел далёкого всадника, что во весь опор скакал к городцу.

Елена вышла на двор, тяжело дыша и сжимая руки на груди. Хотелось плакать - и от досады за свою судьбу и от томивших душу желаний. Она была ещё так молода, так мало видела жизнь, а ныне... Страшно повторить то, что предложила ей только что мать. Как! В её возрасте, совсем молодой принять постриг, уйти от мира в монастырь! В глубине души девушка понимала, что это будет лучшим выходом, но не могла смириться с тем, что в её жизни уже не будет радости. Выйдя со двора, она тихо пошла по улице.

Изборск - городок маленький и тихий, не кажется приграничным. Улицы тесны, на земле постелена мостовая по примеру Пскова и Новгорода. Тесовые заборы огораживают дворы бояр изборских, посадских людей да ремесленников. Тут, как в любом граде, всяк селится близ своих - гончары к гончарам, кожевники к кожевникам. Близ детинца гридни дружины - всякий день там то позванивают мечи, то посвистывают сулицы[68]. Изборцы ждут - не призовёт ли их князь Мстислав Удалой под свою руку, не кинет ли клич Господин Великий Новгород или Псков-град. Кроме дружины, что за давностью лет обзавелась семьями да детишками, добрая половина ремесленного и простого люда при случае за оружие возьмётся - на порубежье только воинам и жить.

Елена шла вон из града - вдохнуть чистого воздуха. Здесь, на севере, дышалось не так, как дома - с далёкого псковского озера частенько задували холодные ветра. От речушки вечерами тянуло прохладой, да и само лето оказалось короче привычного рязанского. Однако не успела она пройти и половины пути, как навстречу ей попался Добрыня.

Брат спешил так, словно раньше сестры проведал, что дома не всё ладно. Увидев её, не удивился - подлетел, тряхнул за плечи. Радостью сверкнули его глаза, и Елена ахнула - давно не видела она Добрыню таким весёлым.

   - Что приключилось, братец? - молвила девушка, сама боясь неизвестной ещё вести. - Али рати Мстислава Мстиславича с победой возвращаются?

   - Иные вести, Алёнушка! - воскликнул Добрыня радостно. - Гонец был из Пскова только что, на воеводино подворье прошёл, да я следом. Выспросить успел - радость для нас великая: князь Всеволод Юрьевич, обидчик наш, умер!.. Некому нас более утеснять!

Добрыня светился от счастья, а Елене почему-то было нерадостно. С чего так - девушка не могла объяснить себе, что её встревожило, но брат не понимал её тревоги.

   - Теперь вся жизнь наша переменится, - убеждённо говорил он. - Вот увидишь, сестрица, - некому теперь нас тут держать. Можем ехать, куда похотим, хоть назад в Рязань. Я-то вот нынче еду, коня заберу, серебро, какое осталось, на дорогу прихвачу - и в путь!

Тут только поняла Елена, что тревожило её.

   - Да как же ты, братец? Куда ж направишься? Неужто прямиком в Рязань?.. - заторопилась она. - Так ведь и дома- то нашего, небось, нету - сгорел...

   - Ничего, - отмахнулся Добрыня. - Я князя разыщу, Глеба Владимировича[69], ему меч предложу. Не сможет он сыну самого Романа Мстиславича отказать! А в его дружине найдётся случай отомстить за отца и род наш погубленный...

Он говорил так убеждённо, что Елена как-то сразу ему поверила. Брат её был горяч, но слов на ветер не бросал.