Помоги проекту - поделись книгой:
– Сейчас в лоб получишь, – мирно сказал Серега.
Но меня уже было не остановить:
– И ты ее, конечно…
– Цыть! – прикрикнул он. – Ни я ее, ни она меня. Я, вообще, в шоке был. И тут она получила флюиграмму от продюсера нашего фильма «Их было восемь». Знаешь, кто этот продюсер?
Я пожал плечами – откуда я могу знать, кто в 2034 году будет продюсером этого фильма?
– Тимур Закоев! – победно возгласил Акимов. – Представляешь? Сейчас ему сорок пять, и кто он? Второй режиссер, дерьма пирога! А через двадцать лет станет миллионером и хозяином собственной киностудии «Тимурфильм»! Представляешь? Ездит там на левитаторе «Бэнтли»! И он сообщил Маше, что может вытащить ее в будущее, если она притащит туда на съемку светло-голубую «Волгу», которая стоит в музее «Мосфильма». Но ты же знаешь, это старая «Волга», с ручником и бензиновым двигателем. Маша ее водить не может, у них в будущем нет таких машин, они там все летают на левитаторах. Короче, мы пошли на студию, проникли в музей и… Остальное ты знаешь – я слетал с ней в будущее.
– Ага… – снова сказал я тупо. – Ты слетал в будущее, это понятно. А откуда грязь на ковриках? Там у них нет асфальта?
– Старик, я же тебе говорил: я был на освоении Красной площади.
– Ага. А вся Красная площадь в грязи по колено, да еще желтой.
– Все-таки ты еврейский зануда. Неужели ты думаешь, через двадцать лет на Красной площади можно будет снимать кино? Там туристов – пропасть! И все на левитаторах! Нет, старик, туда не пробиться ни за какие бабки! Поэтому Закоев построил бутафорскую Красную площадь, Манежку, Тверскую и Китай-город сразу за сотым километром Ярославского шоссе, рядом со Свято-Алексеевской обителью. И сделал на этом миллионы, там теперь со всего мира кино снимают – сталинская эпоха, брежневская, Первая холодная война, Вторая…
– А будет Вторая холодная война?
– А уже идет! Ты что, не знаешь?
– И чем кончится?
– Этого я не знаю. Я там был всего два часа, да и то под дождем! Мы попали в такой ливень – ужас! Съемка отменилась, у Закоева половину декораций смыло! Но я успел посмотреть сценарий и сказал ему, что этот сценарий никуда не годится, я по нему снимать не буду.
– Почему? Ты же сказал, что это я написал сценарий.
– Нет, я сказал, что ты
Я усмехнулся:
– Ага! Разбежался!
– А что? Почему нет?
– А где договор? Аванс? И вообще, почему ты был в будущем, а я должен сидеть тут и нюхать то, что ты отлил за кустом?
Акимов молчал, открывал последнюю бутылку чешского пива.
– Ну?! – сказал я требовательно. – Что ты молчишь?
Он протянул мне бутылку:
– Пей ты первый…
– Это аванс за сценарий?
– Нет, просто пей первым, и всё.
– А с чего ты вдруг такой добрый?
– А я, вообще, добрый, – неожиданно мягко сказал Акимов и сел на скамью рядом со мной, положил мне руку на плечо. – Я тебя люблю, ты же знаешь…
Этого только не хватало, испугался я, и отодвинулся:
– Кончай эти штучки. Не буду я сейчас писать тебе никакой сценарий. Если ты действительно будешь снимать этот фильм через двадцать лет, то через двадцать лет и напишу.
– Антон, дай мне в морду, – вдруг сказал он.
Я удивился:
– С чего это?
– Ну, я же тебя ударил…
– Вот именно. Ни за что.
– Это была первичная реакция. Я не успел подойти, а ты мне – раз и эту фотку в морду со следами моих кроссовок. А ты же в каком-то Совете МУРа…
– Прокуратуры, – поправил я.
– Ну вот, – продолжил он. – Я подумал – счас меня будут брать за воровство этой «Волги». Дай мне в морду, чтоб мы были квиты.
– Когда-нибудь дам. А пока пусть будет в резерве.
– Да? Тогда выпей пива, я прошу как друга, – снова мягко сказал Акимов.
Мне, конечно, не понравилась эта мягкость, но пиво я выпил – ровно половину бутылки. И протянул ему остаток, но он сказал:
– Пей до конца.
– А в чем дело?
– Понимаешь… – Он замялся и даже откашлялся, как будто слова застряли у него в горле и он должен был вытолкнуть их. – Как тебе это сказать… Короче, тебя нет в будущем.
Я опешил:
– В каком смысле?
– Только ты не волнуйся. Хорошо? Понимаешь, когда я сказал Закоеву, что ты будешь писать сценарий, он развел руками: «Старик, Антона уже нет, он ушел».
Но я еще не врубился и тупо переспросил:
– Ушел? Куда я ушел?
Акимов молчал, и только теперь до меня дошло, что через двадцать лет, в две тысячи тридцать четвертом, меня уже не будет в живых.
Я медленно допил бутылку пива и спросил:
– Когда это случится?
Часть вторая
Чудовище озера Небесного Кленового листа, или Чтоб не пропасть под халифатом
1
Как вы будете себя чувствовать, если вам вдруг скажут, что через двадцать лет вас не будет в живых?
Нет, я понимаю: мы все знаем, что смертны и когда-нибудь умрем. Но чтобы вот так в лоб и совершенно конкретно… Мне сорок шесть, через двадцать лет мне было бы всего шестьдесят шесть, с чего это я должен умереть? Я не курю и не пью, как Акимов. Так почему в две тысячи тридцать четвертом он будет жить и даже снимать кино, и Тимур Закоев, которому сейчас сорок пять, будет жить, как миллионер, и летать на каком-то левитаторе, а я буду лежать под землей?
Грустный и обиженный, я ходил по парку «Сокольники» и смотрел вокруг совершенно не так, как раньше, когда приходил сюда из дома размяться и подышать чистым воздухом. За последние десять лет наши Сокольники (парк, я имею в виду) буквально преобразились. Из запущенного, заросшего сорняками и заваленного буреломом и мусором черт-те чего он снова превращается в цивильное место, тут появились асфальтовые и плиточные дорожки и аллеи, «Тропа здоровья», розарий, ботанический сад, удобные скамейки, прокат велосипедов и роликовых коньков и рекламные стенды Владимира Шахиджаняна, главного сексолога Восточного округа. Народ это оценил, и теперь молодые мамаши и бабушки катят по аллеям детские коляски с прелестными малышами, пацаны гоняют на гоночных велосипедах, и красивые девушки в банданах и ярких спортивных трико, красиво покачивая упругими попками, красиво летят на роликовых коньках, выбрасывая длинные ноги то влево, то вправо, как олимпийские чемпионки на ледовых дорожках.
Неужели меня не станет, а здесь всё будет так же, как сейчас? Эти деревья будут стоять, как стоят, малыши подрастут и будут гонять на великах, а девушки будут катать детские коляски, и никто даже не заметит моего исчезновения… Есть я или нет, был я или не был, написал я пять романов или двадцать пять, слушал я советы Шахиджаняна или обходился своими силами – природе и миру это совершенно безразлично. Земля не вздрогнет от моей кончины, мир не рухнет, солнце не сойдет со своей орбиты и 45-й трамвай, который идет мимо нашего парка, не только не сойдет с рельс, но даже не остановится! Нет, я не тщеславный маньяк, я не хочу, чтобы с моей смертью наступил конец света или произошли какие-то бедствия и цунами, но с другой стороны, разве нельзя хоть на секунду остановить трамвай и объявить: «Товарищи пассажиры! Только что нас покинул и ушел из жизни…» И чтобы на танцплощадке в парке «Сокольники» на минуту выключили «ламбаду», пенсионерки перестали танцевать и всплеснули руками: «Ой! Этот рыжий? Как жалко! Он же только вчера тут гулял!..» Как говорил великий Геннадий Шпаликов – «Страна не зарыдает обо мне, но обо мне товарищи заплачут».
Но заплачут ли?
Пока что я в одиночестве брел по «Тропе здоровья» и жалел самого себя так, как будто я уже умер.
Звонок мобильного вернул меня к жизни. Я сел на пустую скамью, достал из кармана айфон, увидел на экране «Тимур Закоев» и вдруг подумал: а откуда он звонит? Из Будущего?
Но он, конечно, звонил не оттуда. Хотя если там умеют телепортироваться в прошлое, то почему бы им не звонить нам оттуда по телефону? Представляете, вам десять или двенадцать лет, утром вы собираете ранец в школу, и вдруг звонок: «Алло! Это твоя внучка, сколько будет корень квадратный из трехсот двадцати?» Или еще лучше – вам шестнадцать и вдруг звонок: «Алло, Володя, это твой правнук. Сегодня вечером ты встречаешься с Людой, но имей в виду – у нее…»
Закоев прервал мои фантазии.
– Антон, и в чем дело? Ви пачему не на съемке? – сказал он жестким кавказским тоном.
Конечно, моим первым желанием было тут же поставить его на место. Ни как редактор, ни как автор сценария я не обязан целыми днями торчать на съемочной площадке. Но тут я вспомнил о будущем вознесении Закоева в кинематографические олигархи и на всякий случай сдержал себя:
– А что случилось, дорогой?
Назовите любого кавказца дорогим, и он немедленно спрячет кинжал и гонор.
– У Верховского не идет сцена с Бездомным, – как-то даже интимно-доверительно тут же сказал Тимур. – Он приказал достать тебя из-под земли. Куда мне прислать машину?
– Из-под земли ты меня потом достанешь, – мрачно ответил я. – Парк «Сокольники», центральный вход.
И в сердцах дал отбой. Что за ё-моё?! То Акимов меня хоронит, то Верховский требует «из-под земли»…
Мысленно выругавшись, я встал со скамейки и пошел по аллее к центральному выходу из парка. Толстая шестилетняя девочка в нелепом желтом комбинезоне и с веревочками в рыжих косичках неуклюже, как кукла, расставив руки, катила мне навстречу на роликовых коньках.
– Алёна, стой! Алёна! – кричала издали ее бабушка, но толстая девочка не могла ни повернуть, ни остановиться и – я видел – собиралась рухнуть носом в клумбу с ромашками.
Я расставил руки и поймал ее в самый последний момент.
– Ой! Спасибо, дядя! – сказала она и подняла на меня свои испуганные васильковые глазки с крупными, как крыжовник, слезами.
Тут набежала ее бабка, остроносая и худая, как метла, я с рук на руки передал ей эту толстушку и пошел дальше, унося в душе ее васильковые, со слезами глаза и ее испуганный голосок: «Ой! Спасибо, дядя!»
2
Сцена у Верховского «не шла», потому что Бездомного, которого гениально мог бы сыграть Куравлев или в крайнем случае Дюжев, играл Киншутов. Почему нужно было на роль поэта-«валенка» брать толстяка Киншутова из «Comedy club», я не знаю. Да, у «Comedy club» высокий рейтинг, но это не значит, что все его участники настоящие актеры. И теперь Киншутов не мог целиком произнести в кадре ни одного монолога Ивана Бездомного, хотя для любого настоящего актера сыграть психа – одно удовольствие. А этот просто не держал текст. «Дура! – кричит Бездомный в ресторане “Дома Грибоедова” какой-то женщине. – При чем тут Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во-во… Нет! Так не вспомню! Ну вот что, граждане: звоните сейчас же в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами, профессора ловить! Да не забудьте сказать, что с ним еще двое: какой-то длинный, клетчатый… пенсне треснуло… и кот черный, жирный. А я пока что обыщу Грибоедова… Я чую, что он здесь!»
Ну что? Это трудный текст? Это «быть или не быть» Шекспира? В конце концов, если актер не может целиком сказать текст в одном дубле, его можно снять по кускам, с разных точек. Но Верховский же у нас классик и перфекционист, ему нужно, чтобы все было идеально даже тогда, когда актер не может просто произнести слово «мотоциклетов». Ну не может, и всё, хоть тресни! Как доходит до этого слова, так запинается посреди него и гробит дубль. Актеры, игравшие окруживших Бездомного писателей в ресторане ЦДЛ-«Грибоедов», уже измаялись ждать хоть одного приличного дубля и вместе с потом стирали с лиц портретный грим, усы и приклеенные бороды.
– Антон, я вас прошу! – трагически сказал мне Верховский, едва я вошел в ЦДЛ. – Сделайте что-нибудь! Порежьте текст! Сократите!
Я ужаснулся:
– Вы хотите, чтобы я
– Ну, а как быть? У нас смена горит! Мы бьемся уже два часа!
Я вспомнил гениальную сцену из фильма «Начало» Глеба Панфилова, где Инна Чурикова отказывается играть Жанну Д’Арк, потому что ей «руки мешают». Вот мешают руки, и всё! И что делает режиссер, которого гениально играет великий сценарист Юрий Клепиков? С криком «Пилу! Дайте пилу!» он бежит к реквизитору, хватает пилу-ножовку и возвращается к Чуриковой: «Какая больше мешает? Левая или правая?» Чурикова своими огромными глазами испуганно смотрит на эту пилу, тут же идет в кадр и гениально играет Жанну Д’Арк. Я вспомнил эту сцену, подошел к Закоеву и спросил интимно:
– У тебя есть нож?
– Ну, есть. А в чем дело? – испугался Тимур.
– Идем со мной. Держи руку в кармане, – и, взяв Тимура под локоть, подошел с ним к Киншутову, сказал негромко: – Сука, если ты сейчас же не прокатишь весь монолог как по маслу, мы тя зарежем! – И глазами показал на карман пиджака Закоева, в котором тот держал свою руку.
– Что-что? – выкатил глаза толстяк Киншутов.
– Иди в кадр, сука! – тихо приказал ему Закоев и повернулся к Верховскому: – Андрей Витольдович! Актер готов, можете начинать.
И что вы думаете? Едва Акимов включил камеру, как в первом же дубле Киншутов выпалил весь текст! Не гениально, конечно, но без запинки!
– Как вы это сделали? – изумленно спросил меня потом Верховский.
– Ну не резать же мне Булгакова, – сказал я скромно.
Поделиться книгой: