Беовульф

Северин чувствовал себя неуютно — ещё бы, затеряться в таком огромном, бесконечном мире! По сравнению с этими бескрайними пространствами, холодной безлюдной пустыней, даже нелюбимый Суасон выглядел густонаселённым полисом, достойным Рима. Впрочем, картулярий не боялся — варвары относились к нему участливо и заботливо, вполне по-семейному, будто Северин и впрямь был их младшим братом. Кроме того, чего бояться рядом с такими великанами, для которых меч есть продолжение руки? Как стило для самого Северина…

Вместо испорченной одежды Скильду Скевингу подарили новую, поделился из своих запасов Алатей, как самый невеликий из дружины Беовульфа — рубаха немыслимо огромного кормчего явно была бы Северину до пят.

Ант не пожалел крашенной в пурпур «праздничной» рубахи, чем вызвал новый всплеск удивления: стоила такая ткань невероятно дорого, даже Хловис и его дуксы надевали красные одежды только на пиры и торжества!

Беовульф запросто отдал Северину два золотых браслета, схватывающих широкие рукава на запястьях, в мешке Гундамира отыскалась тёплая шапка с пушистым песцовым хвостом, Ариарих одарил витой серебряной гривной, Хререк-дан преподнёс подбитый белкой плащ. Словом, от дарителей отбоя не было, а как отдариваться — непонятно, нельзя же обычай нарушать, обидятся! Северин тихонько спросил об этом у общительного и казавшегося самым понятливым вандала, но Гундамир только рассмеялся и сказал, что все подношения — от души и чистого сердца, бери и носи!

На пятый день путешествия Северин попросился посидеть на весле и попробовать — как это у него получится? Очень быстро устал и взмок, но варвары отнеслись к этому с пониманием: нехорошо смеяться над человеком только потому, что он чего-то не умеет делать. Всегда можно научиться!

На шестой день картулярий поймал себя на том, что начал выстраивать часть своих мыслей по-готски, а не на родной латыни. Ужас. Крайняя степень одичания! Кроме того, Северина удивляло его собственное железное здоровье — иной раз от простуды не мог подняться с ложа дней по десять, а тут после едва не ставшим фатальным купания даже насморк не подхватил! Странно…

К закату этого же дня Мез разлился чуть не на две лиги и ладья вышла к морю. Беовульф постоянно держался правого берега и не стал уводить лодку к огромным волнам, бушевавшим вдали, а когда узрел несколько оранжевых огоньков в прибрежных дюнах, над которыми тёмной полосой возвышался вековой сосновый лес, приказал налечь на вёсла.

— Здесь живут батавы, — пояснил Беовульф, назвав ещё одно малоизвестное Северину варварское племя. Вроде бы лет пятьсот назад они воевали с римлянами, ещё при Августе и Тиберии. — Мы дружим с их старейшинами, в деревне можно будет хорошо отдохнуть, пополнить припасы и плыть дальше.

— Куда? — Кормчий доселе ловко уходил от прямых ответов на этот вопрос. Плывём себе и плывём, ни о чём не беспокойся…

— В земли данов. К их риксу Хродгару, в золотой бург, именующийся Хеорот. Знаешь, где это?

Разумеется, Северин не знал. В Суасоне рассказывали, будто даны живут где-то далеко на севере, возле самого Края Мира, там, где воды океана обрушиваются в бездну. Беовульф Скильда Скевинга успокоил: не бойся, мол, с Края Света не свалимся, он находится гораздо дальше…

* * *

В приморской деревне батавов задержались на полную седмицу. Здесь Северин ясно понял значение слов «захолустье» и «медвежий угол», хотя ранее таковыми безоговорочно полагал Суасон, Реймс и Лютецию.

Село, в котором жили пять семей рыбаков и охотников, могло похвастаться лишь десятком строений, начиная от больших общинных домов на низких сваях (в одном конце дома коровник, в другом — живут люди) и заканчивая хижинами, в которых устроили мастерские.

Рыбачьи лодки хранятся в сараях, построенных в двухстах шагах от линии прибоя, двери коровников выходят на axwei, «бычью дорогу», окружающую деревню и затем ведущую на выпасы. Тын невысокий и хлипкий; если появятся недобрые люди, село долго сопротивляться не сможет, но удалённость от главных сухопутных путей, ведущих с востока на запад, играла на руку батавам — в эту глушь иные варвары редко забредали.

Жили батавы просто, проще некуда; однако же, когда сезон штормов заканчивался, ходили далеко в море на промысел и били китов (на берегу Северин нашёл несколько побелевших остовов, которые вначале принял за кости неизвестных морских чудовищ), о событиях в большом мире имели самое смутное представление, с ближайшими соседями — фризами и ютами — когда враждовали, а когда роднились, а в целом были людьми патриархальными, со строгостью в жизни и древним богопочитанием. Доннара они именовали Тунаром, но больше всех прочих богов уважали Тиваза-Тюра и Ниорда.

Гостеприимством, однако, батавы не уступали всем иным германцам, и Беовульфа сотоварищи приняли как родичей — поселили в доме старейшины, кормили до отвала, поили допьяна, своими заботами не обременяли. На Северина поглядывали с интересом и отчасти побаивались его — никогда прежде не встречали ромеев, а карий глаз традиционно считался «недобрым».

— …Вот что ты делаешь, пожри тебя Гарм? — вопрошал Гундамир. — Надоело повторять: рубить, рубить, а не колоть!

У вандала от бестолковости Северина руки опускались. Заскучав на отдыхе, Гундамир вместе с Алатеем-антом решили проверить, как покажет себя Найдёныш в настоящем бою, и остались крайне разочарованы. Скильд имел некоторое представление только о классическим римском бое, причём пешем, со скутумом и коротким мечом-гладием, в строю легиона — читал старинные военные трактаты ещё в Салерно. За время жизни у франков войной интересовался мало, больше делами духовными.

Как оказалось, искусство владения длинным варварским мечом не отличается по сложности от лабиринтов философии и риторики, это Северин быстро осознал на своей шкуре. Варвары быстро сумели убедить его в том, что не зная хотя бы простейших приёмов обороны (не говоря уж о нападении!) — не выживешь. Эрзарих говорил также, но картулярий лангобарда не слушал — это наука для воинов, а не для учёных клириков.

— Посмотри ещё раз, — терпеливо сказал вандал, поднял с земли круглый щит и перебросил один из клинков анту. — Алатей, хоп!..

Алатей ловко поймал меч за ручку и мигом атаковал. Красиво, не поспоришь. Двигаются они стремительно и в то же время очень плавно, ни одного колющего удара — дело не только в скруглённом оконечье клинка: лезвие заточено лишь на последней трети, поскольку главная задача — не столько ранить, сколько покалечить врага сильным ударом по руке, плечу или рёбрам, заставить противника выйти из боя и затем добить.

Тактика дикарская, но вполне действенная, особенно если учитывать, что германцы не приучены сражаться в плотном строю, каждый геройствует в одиночку. Оттого и традиция поединка у варваров куда более развита, чем у римлян.

Детишки батавов, пришедшие взглянуть на ратную потеху, жизнерадостно голосили — Алатей, вооружённый одним мечом, теснил более тяжеловесного и широкого Гундамира, парировавшего удары щитом и изредка старавшегося достать анта своим клинком. Зато его оборону пробить было невозможно, как Алатей ни плясал вокруг вандала.

Наконец Гундамиру забава надоела, он подпустил увлёкшегося соперника поближе, внезапно и резко ударил Алатея обшитым кожей ребром щита в лицо, чем моментально поверг анта наземь, картинно занёс меч для последнего удара…

Ант не сплоховал — извернулся, резко ударил ногами сзади под колени Гундамира, в результате оба оказались на мёрзлой глине. Вылетевший из рук меч упал поодаль.

— Никто не победил, — сказал ант, сплёвывая кровавую слюну и поднимаясь. Протянул руку, помог вандалу утвердиться на ногах. — Едва зубы мне не выбил, отродье Гарма!.. Губу рассёк. Скильд, теперь понял, как надо? Гундамир, возьми палку вместо меча, а Скильд пускай возьмёт щит и настоящий меч. Если он хотя бы коснётся лезвием твоей одежды, будем считать, что Найдёныш одержал славную победу!

Победы Северин на этот раз не одержал, больше того — пропустил шесть болезненных ударов палкой по голове, защищённой лёгким кожаным шлемом, по правому предплечью и плечу. В настоящем сражении он бы давно погиб.

— Взрослый мужчина, а ничего не умеешь, — очень огорчённо проговорил вандал по окончании поединка. Он всегда принимал любые неудачи близко к сердцу. Хлопнул Северина по спине, едва дух не вышиб. — Ничего, выучишься. А меня взамен научишь ромейским рунам, любой начертанный знак несёт в себе волшебство!

В отместку картулярий нынешним же вечером заставил Гундамира вырезать на гладком полене следующую латинскую надпись: Credo in Unum Deum — «Верую во Единого Бога» и христианский крест. И ничего, получилось очень даже неплохо: «ромейские руны» были ровными, а само полешко с разрешения старого батава, хозяина дома, утвердили рядом с истуканами, стоявшими за скамьёй старейшины: если руны привлекают добро, хотя и посвящены иному божеству, значит это правильно. Так всеми богами одобрено.

«Первая победа на миссионерском поприще, — грустно подумал Северин. — Дядя Ремигий порадовался бы. Где-то он теперь?.. Нет, не так: где он, а где я?»

Кроме ставших ежедневными воинских развлечений с Гундамиром и Алатеем (картулярий постепенно втягивался, и ему становилось интересно), делать в безымянной батавской деревеньке было решительно нечего. Обитавшие здесь варвары неустанно трудились, едва поднималась заря: если сидеть бездеятельно, умрёшь с голоду и не будет к весне товаров на обмен с обитающими южнее франками.

Весна же подступала — Германское море утихло, штормы прекратились, ветер унёс облака на восток, и дни напролёт светило солнце, катящееся по голубому небу по нахоженному пути от восхода к закату. Дважды Северина позвали на охоту — мужчины-батавы вместе с Беовульфом, Хререком и готами-Амалунгами ходили на медведя, а через день все вместе на тура: громадного лесного быка с удивительными рогами и гладкой тёмной шкурой.

Обе охоты были счастливыми — поморские варвары вновь убедились, что Нибелунги приносят удачу, особенно если учитывать, что на охоте никто не пострадал и не погиб, а Беовулъф, как военный вождь, взял на рогатину огромную медведицу и сразил её в единоборстве.

Из трёх добытых туров одного посвятили богам — такое жертвоприношение Северин видел впервые: тушу быка уложили в старую ладью и вывели её в устье Меза, чтобы течение унесло требу в море. Пусть Ньорд, повелитель глубин, всласть попирует и потом отблагодарит батавов своими дарами — побережное племя жило морем и морских богов чтило едва ли не больше властителя битв, Тиваза.

Северин, которому ничего не оставалось, кроме как слушать, вникать и стараться не навязывать варварам свою точку зрения, завёл себе собственный распорядок дня, весьма отличный от суасонского. Найдёныша никто не заставлял что-либо делать — хочешь спи, хочешь гуляй по берегу или в лесу, хочешь слушай рассказы стариков, поучавших детишек (старейшины батавов рассказывали истории ничуть не хуже, чем Беовульф). Однако само собой получилось так: Северин приучился подниматься на рассвете, вместе с остальными быстро перекусывал остатками вечерней трапезы, брал с собой тыквенную баклажку с ячменным пиво и уходил в дюны — думать.

Думать было тяжко — впервые очень близко познакомившись с варварами (дружина и приближённые Хловиса Меровинга не в счёт), он начал понимать, что живут они истинно христианской, апостольской жизнью: неустанные труды, искренняя забота о семье, похвальная бережливость, нестяжательство (Беовульф подарил старейшинам несколько золотых вещиц, их немедля припрятали, сказав, что в голодный год будет на что выменять зерно или мясо — ни один старейшина не надел на себя гривну или браслет!), душевное, хоть и разорительное гостеприимство — зима на исходе, припасов осталось мало, а тут восемь лишних ртов! И ведь не женщины, а воины! Но всё лучшее — на стол, для гостей!

Это ли не христианские добродетели? Вот где стоит сеять Зёрна Истины, о которых так много говорил епископ Ремигий! Но как с этими добродетелями согласуется язычество и ужасающие обычаи батавов, когда «ненужное» дитя выносят в лютую зиму за ограду, неверной жене бреют в знак позора голову и оставляют её близ волчьего логова связанную, на съедение дикому зверю, а к святилищу Тиваза приносят головы убитых врагов, туда же отправляют уродов и калек?

Вскоре раздумья над этими противоречиями Северину надоедали, и к полудню он шёл на возвышенность за деревней, где его обычно ждали Гундамир, Алатей и заинтересовавшийся забавой Хререк-дан, большой искусник в метании короткого копья, ножей и любитель «бьорнхильд» — «медвежьей битвы», так на диалекте данов он называл драку вовсе без оружия. Это не привычный римлянину кулачный бой, а подражание настоящим медведям, когда человек идёт шатающейся походкой, одновременно позволяющей сохранять равновесие, бьёт наотмашь полной горстью, а не кулаком, уворачивается от ответных ударов с ловкостью медведя и снова налетает на врага всей массой.

Гундамир объяснил, что Хререк — вроде бы вутья, медведь-перевёртыш, отсюда и умение. Но никто никогда пока в облике лесного хозяина Хререка не видел, видать сдерживает в себе священную ярость до времени.

Хререк в поединке с вандалом без мечей и ножей дважды сбил с ног Гундамира обычными оплеухами. Это наводило на размышления. А про быстрого и уворотливого Алатея Хререк сказал, будто предки анта ведут род от рысей — такой проворной может быть только лесная кошка! Северин даже не пытался выйти против дана, раздавит и не заметит, зато метание копья ему понравилось куда больше мечного боя — древняя, почтенная и прославленная наука греческих олимпионников, в гимнасии Салерно каждого непременно обучали сему искусству! Хререк бросал пику на сто шагов вдаль и на семьдесят в цель, Северин соответственно на пятьдесят и тридцать. Дан сказал, что это очень хорошо. Будет толк из Скильда Скевинга. Непременно будет, тут и думать нечего!

Пойдём, побьёмся на руках, лукавый вандал и суесловный ант? Двое на одного?

Гундамир и Алатей не принять вызов не могли, но оба оказались биты ко всеобщей радости и довольству. А Хререк пуще всех радовался — вот как угодил!

Хререка же с одного удара уложил Беовульф, заглянувший на холм из праздного интереса. Вождь во всём должен быть первым.

Потом все, смеясь и бахвалясь удалью, пошли в деревню — трапезничать.

* * *

Беовульф не раз повторял, что мир стареет, а люди ныне измельчали.

Взять тех же батавов: в давние времена, когда воины Скандзы только-только на новых землях высадились и пошли на запад по Великой реке, батавы двинулись вдоль одного из её притоков, который и вывел племя на берег сурового моря. Здесь они встретили римлян, и победили их, и гнали до самой Галлии, стяжав великую славу и вызвав радость богов.

А теперь что? Деревня здесь, деревня там, детей в семьях мало, мужи позабыли о былом войнолюбии, жёны через одну неплодны или мёртвых чад рожают — вот и сгинуло былое величие батавское. Всё оттого, что мир испорчен, недоглядывают за ним Асы — много злого чародейства развелось. Эдак скоро наступит зима, которой три года стоять, придёт огненный корабль с мертвецами на вёслах, а там уж и до последней битвы недолго, сгинут все в одном огне.

Куда ни посмотри сейчас — то галиурунн, тварь злая, налетает, то вепрь подземный из глубин выпрастывается, многоглавые змии и царь-лягушки на болотах за каждой кочкой сидят, живую плоть поджидая, а в море…

Тут Беовульф, любитель страшных сказок, понизил голос:

— Море, оно не для людей создано, а для чудовищ. Чтобы, значит, меньше страшилищ по земле ходило, смерть и разрушения сея. Оттого и волшебство морское — самое сильное, людям его познать не дано, не наша это стихия, чуждая. Но бывает так, что морские твари вылезают на берег и тогда никакого сладу с ними нет. Слыхал про таких?

Северин, уже начавший засыпать на своей лавке, вдруг ободрился, припомнил о Сцилле и Харибде, о левиафане, сиренах, медузах и прочих монстрах полуденных морей, описанных Гомером. Рассказал о них Беовульфу. Потом оба перебрались за стол, затеплили от углей открытого очага лучину, отыскали кувшин с брагой и холодную медвежатину, оставшуюся после недавней охоты.

Беовульф слушал в оба уха — ромейские саги были ему неизвестны, а чудовищами он весьма интересовался. Увлёкшись, Северин вспомнил о битве при Стэнэ — как пахнуло иномирной стужей, зажглись мёртвые огни и появились над холмами страшные тени…

— Галиурунны, — убеждённо сказал Беовульф. — Мы спускались вниз по реке в тот день, со стороны Лугдуна, я чувствовал, что в горах беспокойно… Говоришь, алеманы использовали колдовство?

— Ещё как! А кто такие галиурунны? Объясни.

— Ночь сейчас. — Беовульф оглянулся, словно опасался увидеть чудовище у себя за спиной. — Впрочем, мы в доме, при очаге и богах… — Он кивнул в сторону хозяйского «высокого места», предназначенного старейшине, там темнели три чёрных закопчённых идола. — Слушай. В начале времён, но уже после исхода со Скандзы, Локи повадился ходить к человеческим женщинам в обличье мужей их. Девы тогда были прекрасны, любвеобильны и плодовиты, многие понесли от Отца Лжи, однако рождались от его зловредного семени вовсе не люди, а… Существа. Жён неверных наши богатыри, понятно, конями размётывали, а гнусные плоды соития с Локи в болота выбрасывали. Так появилось племя ведьм, галиурунн. Им в болотах преотлично жилось, пищи вдоволь — скользкие гады да поганые грибы, а когда и живая кровь сбившегося с дороги и забредшего в топь путника. С виду они походят на человеческих женщин, но сущность — колдовская, поэтому галиурунн может принять любое обличье, хоть жабы, хоть клочка тумана. Их можно увидеть ночами на полях сражений, слетаются на запах крови… Недоброе потомство оставил после себя Локи, а хуже всего то, что много их, галиурунн. Меньше, чем людей, куда меньше, но всё равно много. И не каждый способен отличить ведьму от обычного человека. Вот собака или козёл — всегда отличат.

— Ну с собакой понятно, — кивнул Северин, знавший, что псы потусторонних тварей чувствуют стократ острее людей. — А козёл-то тут при чём?

— Козёл, конечно, скотина шкодная и вредоносная, хуже нашего Гундамира-вандала. От коз молоко, а от козлов одно озорничанье да вонь. Одна радость — нечисть горазд гонять. Хвори, людские и скотские, пакость всякую. Козлы — животные Доннара, а Доннар первым из богов против тварей ночных выходит… Но козла с собой возить не будешь, с собакой надёжнее и беспокойства никакого. Фенрир — пёс добрый, пускай и ромейский.

— А что вы делали в Лугдуне, у бургундов?

— Что и обычно. Тамошний рикс Гундобат призвал — мол, от вепря-оборотня житья нет, всю округу устрашил, дюжину дружинных клыками до смерти посёк, а воины они были не последние. Убили мы вепря и точно: вутьей одичавшим оказался — звериная сущность человеческую совсем погубила. Гундобат нас потом богато одарил, он щедрый вождь.

— Значит, Нибелунги убивают чудовищ за золото?

— Исполняя клятву, — оскорбился Беовульф. — Это уж дело рикса, награждать нас или нет, но если вождь щедрость не явит, в другой раз мы к нему на помощь поспешать не будем. Пусть сначала плач великий поднимет, от ярости гнусного семени Локи страдая…

«Ах, вот оно что, — усмехнулся про себя Северин. — Клятва клятвой, но без богатых подарков всё равно не уйдёшь… Это что же получается? Таких дружин, как у Беовульфа, не одна и не две, богатства Нибелунги не первое столетия копят, себе лишь малость оставляя! Но и этой малости хватает на пурпурные рубахи, дорогие пряжки, украшения и хорошее оружие!.. Представляю, как выглядит их тайная сокровищница!»

— Вы что же, всё время на лодке ходите?

— Почему? Ладья удобна, когда рек много, а если водного пути нет — верхом. В страну данов опять же проще под парусом и на вёслах идти, куда быстрее получится, чем посуху, через земли фризов.

— Кхм… — кашлянул Северин и похолодел: неужто Беовульф собрался на своём утлом чёлне в море выходить? Даны, как говорил Хререк, обитают «за большой водой», в десяти днях от земель батавов, если ветер попутный. С Германским морем и римские судоводители на огромных галерах и боевых триремах предпочитали не шутить, Цезарь когда в Британию из Галлии переправлялся, шесть кораблей в шторм потерял, а ведь Беовульфова ладья по сравнению с ними — что вошь рядом с быком! — Мы… ну… Нам обязательно надо к данам?

— Не страшись, — улыбнулся Беовульф. — Плавание вдоль морского берега совсем не опасно, я раньше бывал даже у свеев и балтов, а это очень далеко к востоку по китовьей дороге. Ложись спать, ночь давно за середину перевалила. Ещё наговоримся…

* * *

За два дня до отплытия к данам Беовульф в капище пошёл, но не в капище батавов, что в лесу за холмами было, а в дальнее, большое — туда кроме батавов ещё фризы с ютами ходили. С собой взял одного только Хенгеста, он родом из этих краёв, тропы знает, да и кое-какими способностями одарён. Жрецов в дальнем капище много, один другого свирепее да ухватистее, поэтому и подарки им нужны хорошие, чтобы богов ублажить и волю их узнать.

Много лугдунского серебра Беовульф с собой взял, полмешка — Северин, быстро посчитав, решил, что на эти монеты можно купить трёх боевых коней со сбруями и сёдлами — охота кормчему добро переводить, бессмысленных деревянных истуканов одаривая! Мыслей своих, однако, не высказал — чревато.

Вернулись герои сутки спустя, хмурые и угрюмые донельзя, Беовульф сразу всю ватагу на советтинг собрал, но не в деревне, а на холмах, под соснами — от чужих ушей подальше. Северина тоже позвали, пускай он клятвы не приносил и кровным братством связан не был. Хререк-дан первым шёл, интересно ему было, что боги сказали про бывшую родню его.

Северин уже знал, что даны были младшей ветвью великого народа готского, из тех, что прочь от русла Великой реки по малому ручью свернули, прежде фризов, но позже антов или венедов. Ручей увёл их на север, на огромный полуостров, вдававшийся далеко в Германское море. За полуостровом был широкий пролив, а за проливом ещё одна земля, тянувшаяся до вечных льдов у Края Мира. Эту землю когда-то взяли под свою руку гауты, потом ушедшие в Британию, а после гаутов — их родичи свеи, ещё дальше жили финны, народ иного языка, предки которого не бывали на Скандзе.

Земля данов урожаями была неизобильна — скалы да вересковые пустоши, однако немногочисленных данов кормила. Помогало и море: рыбы в прибрежных водах водилось видимо-невидимо, летом приходил морской зверь, били китов и перелётную птицу.

Словом, жили даны не голодая, от скудости не изнывали, с соседями вели хорошую торговлю, воевали же редко: мало кто желал покуситься на принадлежащие им камни да болота — шедших с востока неостановимым потоком варваров привлекали тучные угодья Галлии, тёплая Италия, богатая Иллирия и щедрая на зерно Фракия.

Северин, поразмыслив, решил, что даны были одним из самых благополучных варварских племён — если, конечно, верить Хререку, почитавшему родину пращуров едва ли не второй Скандзой. А то, что хлеб плохо родится и зимы холодные — не беда, весь обитаемый мир одряхлел, кругом упадок да порча. Вот даже у франков раньше по два урожая в год снимали, а теперь всего один, и того до весны едва хватает!

Последнее утверждение Северин мог запросто объяснить тем, что при римлянах в Галлии пшеницу сеяли по науке, а поля удобряли, варвары же предпочитали рубить и жечь лес, а на месте расчищенных делянок растить зерно — отсюда и вечный недород.

Однако у данов были иные потребности и привычки, появившиеся за последние столетия: их настоящим кормильцем стало море, оно же и породило страшную напасть, поразившую племя датское и все роды да колена его…

— Он приходил и этой зимой, — тяжко вещал Беовульф. — И снова будет приходить, раз за разом — однажды вкусив крови, он не остановится. Так сказал Вотан.

— Ты сам говорил с Вотаном или его речи звучали из уст жрецов? — спросил неугомонный вандал.

— Пусть Хенгест будет свидетелем — сам. — Суровый ют склонил голову, подтверждая. — Жрецы отправили меня ко вратам Вальхаллы. Отвели в священный круг, к Вотану, и подали испить священного мёда, того, за который Вотан умер. Потом старший жрец этого же мёда глотнул, и мы оба умерли на время. Из ворот трое асов вышли, клятву нам принёсших: сам Вотан, Доннар с молотом молнемечущим на плече и светлый Бальдр. А за их спинами Локи стоял, с лицом будто из камня вырубленным — понял, куда его древняя шутка завела. И боги это знали: стоят на лезвии, за которым — клятвопреступление…

— А ведь верно, — покачал головой Ариарихгот, — Море принадлежит ванам, там правят вожди Ванахема, а они клятвы не приносили… Они нам помогать не обязаны.

— Ещё Вотан сказал, что дарует нам доблесть и силу во исполнение обещания. И Тор будет нас хранить, а Бальдр веселить души и дарить радость в битве. С тем боги ушли в Вальхаллу и ничего больше не сказали. А жрец повёл меня обратно, в мир живых. Только Локи крикнул в спину: «Берегитесь!»

— Дела-а, — протянул Хререк. — Но я не поверну обратно! И я не боюсь попытаться!

— Никто не боится, — низким голосом сказал Хенгест. — Скильд?

— Что? — невпопад брякнул Северин, решительно не понимавший, о чём идёт речь. Ответил единственно правильно: — Я как все!

— Ты сказал, а в слове нерушимая сила.

Это Северин знал и без поучений варваров-язычников — Словом был мир сотворён…

* * *

Начало пути было благоприятным — прямой парус выгнулся лебединой грудью, с юго-востока, со стороны Гесперийского моря дул хороший тёплый ветер. Маленькая шестивёсельная ладья отошла от батавского берега на десять стадиев и запрыгала по тёмно-синим волнам.

— Мы должны всегда оставаться в виду земли, — громогласно объявил Беовульф, налегая на рулевое весло. — Скильд Скевинг, следи за горизонтом! Внимательно следи — помни, что море не принадлежит людям, мы в чужой вотчине! Хререк, отдай Ньорду и морскому великану Эгиру наши подарки!

В воду полетели римские золотые монеты, кольца и плохо огранённые камни. Сокровищ у Нибелунгов было достаточно, чтобы ублажить богов.