Помоги проекту - поделись книгой:
Утвержденная в декабре 1993 г. Конституция Российской Федерации, несмотря на установленный ею режим «суперпрезидентской» республики, который некоторые аналитики17 квалифицировали как выборную монархию, не вызвала протестов и подозрений. Не «уравновешенный» в системе разделения властей президент рассматривался как гарант продолжения реформ. Шок у западных наблюдателей вызвал успех на парламентских выборах 1993 г. коммунистов, а также националистов (жириновцев), в которых тогда еще видели самостоятельную силу. Стал популярен тезис о «веймарской России» с Ельциным-Гинденбургом и «красно-коричневыми», ждущими своего часа. Как и ее предшественник, Верховный Совет, Государственная дума стала восприниматься не как институт народного представительства, а как оплот коммуно-националистической реакции. Мир российской политики для Запада распался на две части: «свои» – реформаторы в правительстве, представлявшие меньшинство политической элиты, и «чужие», составлявшие большинство в Госдуме и органах государственной бюрократии. Лишь благодаря Ельцину явное меньшинство имело возможность проводить реформы, а численно подавляющее большинство лишалось шансов им противостоять.
Вместе с тем именно с 1993–1994 гг. окончательно обозначился водораздел между Россией (и другими странами СНГ), с одной стороны, и государствами Центральной и Восточной Европы и Балтии – с другой. Россия уже не следовала, как раньше, по «польскому маршруту» с известным временным лагом. Векторы развития бывших социалистических стран расходились все дальше. Прагматически поддерживая Ельцина, лидеры Запада все больше сомневались в способности России совершить «демократический транзит», который демонстрировали страны Вышеградской группы – Польша, Чехия и Венгрия. Первая после окончания «холодной войны» волна расширения НАТО на восток, импульс которой был дан еще весной 1993 г., зафиксировала различную оценку в США и Западной Европе перспектив демократии в странах Центральной и Восточной Европы и России.
Дальнейшее развитие политической обстановки в России подтвердило пессимистические оценки. Начавшаяся в декабре 1994 г. Чеченская война продемонстрировала, что новое Российское государство унаследовало многие черты царско-советского авторитарного режима: склонность к силовым способам решения конфликтов, пренебрежение правами человека и самими человеческими жизнями, неподотчетность и бесконтрольность власти и т. д. Одной из причин войны стали клановые противоречия вокруг начавшегося процесса приватизации18. Проведение в 1995 г. залоговых аукционов положило начало этапу олигархического капитализма в России.
Думские выборы декабря 1995 г., давшие относительное большинство коммунистам, и президентские выборы лета 1996 г., несмотря на победу в них Ельцина, окончательно развеяли надежды Запада на быстрое становление демократии в России. Беспрецедентная публикация в конце 1995 г. статьи тогдашнего руководителя политического отдела посольства США в Москве Тома Грэма19 дала уникальное представление об оценках реальной ситуации, сообщавшихся посольством в Вашингтон. В этих условиях Запад опасался, с одной стороны, отмены Ельциным выборов и установления (при больном президенте) власти придворной камарильи, с другой – поражения Ельцина на выборах и прихода к власти коммунистов в союзе с националистами.
Становление олигархического режима, на которое одним из первых указал Т. Грэм, выглядело по сравнению с другими возможными вариантами как меньшее зло. Во всяком случае, «семибанкирщина», «олигархат» обеспечивали минимум реального плюрализма в российской политической системе, мешали восстановлению традиционного российского государства как репрессивного внутри и агрессивного вовне института. Разочаровавшись в перспективах быстрого становления демократии, Запад фактически воспринял негативную повестку дня – предотвращение скатывания России к традиционному авторитаризму. С этого момента и по сей день между российской правящей элитой и Западом возникло серьезное расхождение, лишь внешне выглядевшее как непонимание. В то время как в России все больший вес приобретало убеждение, что лучше сильное государство, хотя бы и не вполне демократическое, на Западе побеждала точка зрения, что предпочтительнее иметь дело с Россией плюралистической, хотя бы и до известных пределов хаотичной. Дилемма «демократия или авторитаризм», таким образом, получила «двойника» в виде дилеммы «сильная Россия или слабая».
Эту проблему хорошо иллюстрировала ситуация в отношениях Центра и регионов. Трудности в становлении российского федерализма, фактический полураспад страны на «Россию регионов» вызывали на Западе серьезные опасения – прежде всего в том, что касалось сохранения централизованного контроля над вооруженными силами и стратегическими объектами. В то же время ослабление давления Центра создавало, как считалось, основу для формирования в перспективе более плюралистической общности20.
Финансовый кризис августа 1998 г. привел к практически полной победе в США и Европе скептической точки зрения на перспективы российской демократии. Сам Ельцин образца 1999 г. выглядел злой пародией на «первого демократа». Демократический фасад новой России лишь слегка прикрывал слабоавторитарный и все более коррумпированный режим, в котором власть и деньги были неразделимы. На Западе с тревогой ждали, кто станет преемником Ельцина, и опасались резкого поворота к авторитаризму во внутренней политике21. В подготовленном в Конгрессе США докладе Кокса был поставлен драматический вопрос: «Кто потерял Россию?»22.
Реально, конечно, никакой «потери» не было. Важнейшим итогом правления Ельцина стало устранение самой возможности коммунистического реванша. С принятием Конституции 1993 г., несмотря на легализацию в ней режима личной власти первого лица государства, Россия получила принципиальную матрицу демократического устройства. Наполнение этой матрицы реальным демократическим содержанием займет десятилетия, но принцип смены
Для политической системы России, однако, был характерен изоморфизм. Внешне российские институты выглядели так же, как их аналоги в США или Западной Европе (в частности, Конституция 1993 г. явно опиралась на опыт США, Франции и Германии; в ней четко прописано, например, разделение властей по горизонтали и вертикали), но в самой России они не опирались на развитое гражданское общество. Выборная демократия еще не была либеральной. Российские свободы при Ельцине существовали не благодаря развитости государства, а вследствие его слабости. Ярким примером этого может служить положение со средствами массовой информации. Свобода, которой реально пользовались при Ельцине телевизионные каналы, была не столько «завоеванием народа» или следствием развития гражданского общества, сколько проявлением общего либерального отношения лично Ельцина к свободе слова и выражением его благодарности В. Гусинскому и Б. Березовскому за их поддержку в ходе тяжелой предвыборной кампании 1996 г.
В период второго президентства Ельцина, по заключению социолога Татьяны Заславской, вновь проявились специфические черты общественного устройства России: (1) неограниченная (самодержавная) и, как правило, деспотическая власть первого лица государства (монарха, генерального секретаря или президента), противостоящая писаному закону и отрицающая его власть; произвол и коррумпированность представителей власти как в центре, так и на местах; (2) неразделимое слияние собственности и власти, обусловливающее сословный тип социальной структуры; фактическое отсутствие независимой, охраняемой законом частной собственности; (3) многовековое существование рабства во всех его проявлениях; (4) господство православной ветви христианства, пропагандирующей преимущественно пассивные ценности: терпение, смирение и аскезу23.
Тогда же политические философы Юрий Пивоваров и Андрей Фурсов сформулировали свой знаменитый тезис о
В этих условиях приход к власти на рубеже 1999–2000 гг. Владимира Путина открыл новый этап в эволюции российской политической системы. Произошла частичная реставрация традиционных форм управления. Прежде всего, была восстановлена «вертикаль власти», замыкающаяся на президента как на верховного правителя. Государственная бюрократия вернула себе центральное место в политической системе страны, потеснив, а затем изгнав оттуда олигархов, при этом ведущее положение в новом правящем слое заняли выходцы из силовых структур. Самостоятельность региональных властей, их политический статус, административные и финансовые возможности были жестко ограничены. Сепаратизм в Чечне был разгромлен в ходе масштабной военной кампании. Олигархическое правление было прекращено, а сами «олигархи» (и крупный бизнес в целом) поставлены перед жестким выбором – сотрудничать с властями на их условиях или быть изгнанными (либо преследуемыми). Государство сосредоточило в своих руках контроль над электронными СМИ. В рамках системы «управляемой демократии» государственные чиновники приступили не только к переформатированию политической системы, но и к конструированию институтов гражданского общества. Россия достигла внешней стабильности, но в условиях режима личной власти, всевластия (и бесконтрольности) государственной бюрократии, фактического отсутствия политической конкурентности, доминирования одной партии в парламенте, одной (официальной) точки зрения на телевидении и т. п. «Официальный консерватизм»25, однако, не дает ответа на вопрос о факторах дальнейшего политического развития России.
Важнейшим, принципиальным отличием России от стран Центральной и Восточной Европы стало то, что политическое и государственное строительство осуществлялось не для того, чтобы соответствовать формальным критериям интеграции в западные институты. «Критерии членства в НАТО» или «Копенгагенские критерии» членства в ЕС российских политиков не интересовали. Российские элиты верили в политические решения, основанные на международном признании места и роли России в мире, а не в списки требований, рядом с которыми по мере их выполнения появляются галочки. И, уж конечно, эти элиты считали обустройство самой России, прежде всего – организацию системы власти, своей исключительной привилегией.
Все российские реформы всегда были направлены на формирование системы власти, отвечавшей потребностям правящей группы. Реформы Горбачева призваны были расчистить социалистическое поле от продуктов брежневского застоя. Реформы Ельцина носили антикоммунистический и уже во вторую очередь демократический характер. Верительной грамотой Ельцина был он сам, а не принятая при нем Конституция. Реформы «раннего» Путина были сосредоточены в экономической сфере. В политической области второй президент проявил себя в этот период прежде всего как стабилизатор, опирающийся на умеренно-авторитарные методы руководства. С большой вероятностью можно утверждать, что и в будущем политическая либерализация режима станет возможной в результате осознания элитами необходимости установления верховенства закона, обеспечения независимости судебной власти и т. п. как единственной надежной гарантии сохранения и закрепления частной собственности.
В практическом плане поддержка российских реформ Западом была прежде всего поддержкой людей, эти реформы символизировавших. Горбачев, Ельцин заслужили такую поддержку. Их поддерживали. Горбачева – даже тогда, когда СССР уже рушился. Ельцина – несмотря на московский октябрь 1993 г. и первую чеченскую кампанию. Российские либералы призывали Запад определиться с тем, какую Россию он хочет видеть – стабильную (но при этом авторитарную) или демократическую и сравнительно беспроблемную, но способную отстаивать свои интересы. Такая постановка вопроса представлялась западным лидерам чересчур абстрактной: демократическая Россия на рубеже XXI в. выглядела не более чем благим пожеланием. В действительности влияние международных факторов на развитие России проявляется главным образом через вызовы со стороны международного сообщества, перед которыми она оказывается. Возможность же ответа на эти вызовы практически целиком определяется
Однако часть российских либералов осталась убежденной, что для успеха (или закрепления) демократических завоеваний в России требуется постоянное давление Запада во главе с его лидером – президентом США. Этот тезис разделяли либеральные активисты в США и Западной Европе27. Реальное влияние западных официальных и неофициальных советников на российскую политику было гораздо меньше, чем было принято считать, но во всяком случае у Запада в России было довольно широкое поле для приложения усилий. При Путине ситуация резко изменилась: начиная с постановки под контроль властей прежде независимых от Кремля телеканалов НТВ и ТВ6 российская власть стала демонстративно игнорировать протесты США и стран Европейского союза против ее внутриполитических шагов. Российские демократы и либералы, пытавшиеся по-прежнему апеллировать к Западу, столкнулись с обвинением в непатриотичном поведении. После трагедии в Беслане осенью 2004 г. заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков публично озвучил тезис о «пятой колонне», действующей в ущерб России28.
С другой стороны, российская оппозиция – как левая (коммунисты), так и леволиберальная (партия «Яблоко») – выдвинула тезис о прозападной внешнеполитической ориентации Кремля как прикрытии для антидемократичной внутренней политики. Оппозиция проводила в этой связи параллель с проамериканскими диктатурами времен «холодной войны». Качество партнеров и союзников – постоянная проблема американской внешней политики. На протяжении последних 60 лет США демонстрируют, с одной стороны, невозможность отказаться от ценностного подхода в отношениях с важными для себя государствами, а с другой – невозможность следовать в этих отношениях исключительно ценностному подходу29.
Тем не менее помощь Запада в становлении гражданского общества в России принесла ощутимые результаты. Перед российскими реформаторами и вообще политическими деятелями и активистами открылись двери западных парламентов, правительственных учреждений, неправительственных организаций и частных фондов, политических салонов, научных центров и т. д. Западные специалисты стали часто и подолгу бывать в России. Заводились личные контакты, налаживались деловые связи. Хотя реформаторов было сравнительно немного, они рассматривались в США и Европе как авангард грядущих колоссальных перемен. Самим российским реформаторам эти связи, дававшие выход на самый верх политического истеблишмента США и стран ЕС, представлялись ценнейшим капиталом.
Эффективно осуществлялась просветительская миссия. С 1993 г. только через Московскую школу политических исследований Елены Немировской, созданную при поддержке правительств и частных фондов Европы и США, прошло более 5 тыс. слушателей со всей России. Активную роль в формировании элементов гражданского общества играли в этот период американские Национальный демократический институт и Международный республиканский институт, центр общественных обменов АЙРЕКС, а также профсоюзное объединение АФТ-КПП. Конкретную помощь в формировании гражданского общества в России оказывали представительства международных благотворительных фондов – Сороса, Макартуров, Форда и др. В начале 1990-х годов в Москве открылись представительства ведущих западных научно-исследовательских центров – Карнеги, «Heritage» (США), фондов им. Ф. Эберта, К. Аденауэра, Ф. Наумана, Г. Бёлля, Р. Люксембург (Германия). Активно действуют такие организации, как РЭНД, Центр Никсона.
В результате их деятельности российская политическая, общественная, научная элита получила уникальную возможность научиться функционировать в современных условиях, приобрести личные контакты с коллегами в США и Европе, стать частью международного глобального общества в соответствующем сегменте. Некоторые западные организации – например, научно-политические фонды – стали моделью для создания аналогичных российских структур. Так, Совет по внешней и оборонной политике (основан в 1992 г.) создавался по примеру американского Совета по международным отношениям.
Таким образом, в результате политических преобразований к началу XXI в. в России сложился умеренно-авторитарный режим, который в принципе способен постепенно эволюционировать в сторону демократии, но может и дегенерировать в направлении корпоративного государства30. Эта очевидная неопределенность заставляет политиков США и стран ЕС быть осторожными, в то время как общественное мнение критикует их за бездействие. Ясно, что поведение России на международной арене связано с характером политического режима в стране. В то же время эта связь не является жесткой и однозначной. В конце XVIII в. самодержавный Петербург, исходя из геополитических соображений, положительно отнесся к провозглашению независимости США. В XIX столетии в период Гражданской войны в США императорское правительство предприняло символические шаги для демонстрации поддержки Севера. Наконец, в XX в. Советский Союз был военным союзником США во Второй мировой войне.
В то же время вынесение за скобки вопроса о внутренней природе политического российского режима целесообразно лишь для ситуативного прагматического сотрудничества. Реальное партнерство, и тем более включение Российской Федерации в систему международного общества, требует соответствия существующих в ней условий определенным критериям демократии, рыночной экономики и ценностям гражданского общества.
Либерализация советской системы, попытки ее поверхностной вестернизации привели не к трансформации СССР, а к его краху. Лишь решительный отказ от коммунистической идеологии и советской политической практики мог создать условия для начала процесса демократизации и вхождения в международное общество. В отсутствие функционирующих институтов единственной – вынужденной и ненадежной – гарантией оставалась политика «в правильном направлении» под руководством демократически или во всяком случае антикоммунистически настроенного лидера. На протяжении большей части 1990-х годов таким лидером в глазах Запада был президент Ельцин. Пока он находился у власти, Запад в целом соглашался, что «процесс шел». Соответственно смена лидера или смена лидером политической ориентации являются – при отсутствии функционирующих демократических институтов – поворотными пунктами, способными не только затормозить процесс интеграции, но и обернуть его вспять. В отношении Ельцина у Запада была уверенность, что, несмотря на любые отступления от принципов демократии (противостояние с Верховным Советом в 1993 г., Чечня и предвыборная кампания 1996 г.), «первый российский демократ» не свернет на путь конфронтации с США и Западной Европой. К премьер-министру (в 1998–1999 гг.) Евгению Примакову относились с явной настороженностью, особенно в США. В отношении Путина какой-либо уверенности не было с самого начала. Отношение к нему менялось: до 11 сентября 2001 г. – вопросительный знак, после 11 сентября – «плюс», после «дела Ходорковского» и Беслана – «минус».
Приход Путина к власти знаменовал окончание революционного периода и наступление «русского термидора». Политическое развитие России вновь стало эволюционным. В начале XXI в. в России осуществляется буржуазная «вторая модернизация». В принципе экономические преобразования и само развитие капитализма постепенно создают основу для плюрализма, в том числе политического, но этот плюрализм жестко ограничивается правящей бюрократией, боящейся открытой конкуренции. Власть и в постсоветской России является замкнутой бюрократической корпорацией, стоящей над обществом и тяготеющей над ним. Власть не расчленена и тесно срослась с олигархическим бизнесом. В России создалась внешне парадоксальная ситуация, когда бюрократия руководит дебюрократизацией, единая власть выступает в качестве архитектора системы сдержек и противовесов, администрация президента претендует на роль создателя гражданского общества и т. п.31 Результатом такой деятельности является не столько создание современных институтов, сколько их имитация.
Наряду с проблемами «наверху» обозначились и препятствия на пути к дальнейшей демократизации «снизу». Главной проблемой дефицита демократии остается отсутствие современного
Можно допустить, что после почти 75 лет советской власти и десятилетия революционных перемен Россия вернулась на естественный для нее путь политического развития. При этом, однако, она вернулась в точку, где это органичное развитие было прервано Октябрьской революцией. В том, что касается характера политического режима, Россия 2000-х годов похожа на Россию 1900-х, но из этого не следует, что она обречена вновь повторить свой трагический путь. Президент Путин скорее напоминает не Петра I, а Петра Столыпина, строившего планы экономически сильной «великой России» и нуждавшегося в «двадцати годах спокойствия», и одновременно Николая II, настаивавшего на самодержавном характере режима и в то же время подрывавшего этот режим своими действиями.
Устойчивое экономическое развитие требует ограничения административного произвола и утверждения верховенства права. Но оно также требует свободы и демократии участия, основанной на ответственности. Ресурсы правительственной «социальной инженерии» для этого явно недостаточны. Наступивший период политической стабильности – это время формирования интересов новых социальных групп и подспудного накопления противоречий в российском обществе. Кризис «интеллигентского» либерализма и упадок коммунизма расчищают место для новых сил справа и слева. На одном фланге можно предположить появление либерального движения, опирающегося на средний класс и предпринимательство и прочно стоящего на российской почве. На другом намечаются контуры социал-демократического движения, выступающего за социальную справедливость, но признающего значение частной собственности и частного предпринимательства.
Вместе с тем оптимальный сценарий России не гарантирован. Угроза популизма реальна и может материализоваться в условиях, когда власти поглощены переделом собственности и стремятся сохранить монопольное положение в политической сфере. Даже в случае следования путем органического развития политическая система России будет отставать в «историческом времени» по отношению не только к США и странам Западной Европы, но и к новым членам ЕС, еще недавно принадлежавшим к советскому блоку. Нельзя, однако, исключить возможность деградации существующей политической системы, превращения
Возможности Запада
Какое значение имеет демократия в России для ее внешней политики и международных отношений? При Сталине СССР был не только идеологическим противником и геополитическим соперником Запада, но и его надежным союзником по антигитлеровской коалиции. Россия Путина остается партнером США по антитеррористической коалиции и важнейшим экспортером энергоносителей для стран ЕС. В целом российско-американские и российско-европейские отношения в начале 2000-х годов официально оцениваются как спокойные и даже удовлетворительные. Правда, «планка удовлетворения» стоит уже не так высоко, как в начале 1990-х. От рассуждений о «союзе» и «стратегическом партнерстве» стороны перешли к термину «развивающееся партнерство», от идеи общеевропейского дома – к довольно неконкретно очерченным «общим пространствам». Изменения во внутренней политике России в 2003–2004 гг. не привели к резкому ужесточению курса Москвы в отношении США или ЕС и вызвали лишь приглушенную риторическую реакцию со стороны Вашингтона и Брюсселя.
Демократическая Россия, которая имеет шанс возникнуть в 20-30-летней перспективе, вряд ли будет беспроблемной страной для США или ЕС. Скорее можно предположить, что Москва станет не только более решительно, но и более эффективно отстаивать свои национальные интересы – в первую очередь в сопредельных странах и в отдельных секторах экономики. Российская элита настроена на активную конкуренцию. Но ведь и сами Америка и Европа, выйдя из тесной связки отношений периода «холодной войны», отнюдь не являются друг для друга беспроблемными международными игроками. Другое дело, что их связывало и продолжает связывать нечто большее, чем логика противостояния Советскому Союзу и международному коммунизму. Аналогичная общность может появиться в перспективе и в отношениях США и Европы с Россией.
Демократическая (т. е. более транспарентная и ответственная) российская полития может оказаться менее податливой для внешнего влияния по международным проблемам, чем Россия, возглавляемая авторитарным руководителем. Сталин мог единолично разворачивать советский государственный корабль на 180 градусов в любом направлении – например, упразднить Коминтерн. Горбачев мог согласиться на быстрое воссоединение Германии и мог бы передать Южно-Курильские острова Японии. Демократический лидер или руководящая группа будут гораздо больше связаны в своих внешнеполитических шагах. Кроме того, «национальные особенности» эвентуальной российской демократии будут существенно отличать ее от американской и европейской. Этого может оказаться достаточно, чтобы в глазах части западных лидеров и либеральной общественности Россия еще долго воспринималась как «не вполне своя». Главное – политическая и стратегическая самостоятельность России по отношению к США и ЕС не будет позволять западным лидерам и общественности закрывать глаза на недостатки российской демократии, но она же будет резко ограничивать возможности Запада влиять на ситуацию в России.
Формирование рыночных отношений
ЕСЛИ ДЕМОКРАТИЯ – ДЕЛО БУДУЩЕГО, то капитализм в России – современная реальность. Именно развитие рыночных отношений представляет наиболее реальный канал формирования в стране современных институтов и интеграции самой страны в современные глобальные отношения.
Несмотря на автаркический характер экономики, Советский Союз поддерживал торгово-экономические отношения с Западом, особенно активно в начальный период индустриализации, а затем вновь, начиная с 1960-х годов.
Но, конечно, никакой интеграции народного хозяйства СССР в мировую экономику не могло было быть по определению. При Хрущеве СССР в 1963 г. стал крупным импортером продовольствия, при Брежневе после нефтяного кризиса 1973 г. – ведущим экспортером энергоносителей. Нефтяные шоки 1973 и 1979 гг. сыграли роль мощного обезболивающего средства, затруднившего осознание глубины и масштабов системного кризиса советской экономики. В то же время чрезвычайно резкое – в шесть раз с ноября 1980 г. по июнь 1986 г. – снижение цен на нефть привело привыкшую к нефтедолларовым инъекциям финансовую систему СССР в состояние расстройства. Бюджетный дефицит с 1985 по 1988 гг. возрос в шесть раз, достигнув в 1990 г. 10 % ВВП33.
Индустриализация, проведенная Сталиным, имела главной целью достижение экономической самодостаточности страны и создание мощного военно-экономического потенциала. Сталин заимствовал за рубежом передовые технологии, но не «производственные отношения» – иными словами, hardware, не software современной экономики. Той же линии придерживались Хрущев и Брежнев. Даже минимальные заимствования по части организации труда отторгались советским народным хозяйством34. Его замкнутый, централизованно-распределительный характер, гипертрофия военного производства неотвратимо привели СССР при наследниках Сталина к кризису («застою»), который в конце концов побудил советское руководство решиться на реформы.
В отличие от Китая в СССР путь последовательных экономических преобразований – при сохранении в неприкосновенности политического режима – не мог стать магистральным путем трансформации в конце XX в. В «предперестроечном» Советском Союзе аграрный сектор не мог выступить в роли «локомотива», а традиции частного предпринимательства были вырваны с корнем. Если и можно было вообразить «китайский вариант» в СССР, то не позднее конца 1920-х годов, когда страна находилась примерно на той же стадии социально-экономического развития, что и КНР после культурной революции. В послесталинский период попытки реформирования советской экономики (1965 и 1979 гг.) наталкивались на сопротивление политической системы и идеологического аппарата. Свою роль в их быстром свертывании сыграли также международные осложнения – чехословацкий кризис (1968 г.) и обострение «холодной войны» (первая половина 1980-х годов).
Первоначальная ставка Горбачева на ускорение и последующая – на конверсию военного производства (извлечение «мирного дивиденда») лишь показывали, насколько плохо советское политическое руководство представляло себе состояние и перспективы народного хозяйства страны. Замысел «ускорения и перестройки» исходил из необходимости перераспределения ресурсов внутри народного хозяйства. Модернизация производства должна была произойти на отечественной базе. Характерным в этом отношении был, например, призыв Горбачева к тольяттинским автомобилестроителям «стать законодателями мировой автомобильной моды». Большие надежды возлагались на конверсию ВПК. При этом Горбачев не шел дальше идеи «социалистического рынка» – с упором на прилагательное.
Середина и конец 1980-х годов были отмечены, однако, с одной стороны, появлением многочисленных публицистических материалов (Николая Шмелева, Василия Селюнина, Отто Лациса, Геннадия Лисичкина и др.), фактически требовавших отказа от социализма в пользу настоящего рынка, а с другой – появлением группы молодых экономистов во главе с Егором Гайдаром, еще в 1983 г. приступивших к практической проработке проблем перевода страны на рельсы рыночной экономики. Первые доказывали экономическую абсурдность существовавшей системы, другие предлагали ей альтернативу.
Внешняя экономическая интеграция – в рамках СЭВ – имела для горбачевского руководства лишь побочное значение. Единственная серьезная попытка в этом направлении была сделана в 1986–1987 гг., когда в Москве возникла идея превратить ГДР в главного производителя компьютеров для стран СЭВ. Лишь после 1988 г., с развитием кооперативов, актуальной стала тема совместных предприятий с западными партнерами, но на сравнительно низком уровне. Любые масштабные проекты советско-западного сотрудничества в области энергетики, сельского хозяйства и т. д. наталкивались на необходимость изменения форм собственности. Это, однако, являлось на тот момент непреодолимым политическим препятствием35. Экономические вопросы появились в повестке российско-западных отношений только в самом конце существования СССР, когда западные лидеры, уступая призывам Горбачева, приступили к обсуждению программ экстренной финансовой помощи Советскому Союзу.
У горбачевского руководства к этому времени появилось стремление добиваться для СССР членства в Генеральном соглашении по тарифам и торговле (ГАТТ), Международном валютном фонде, Всемирном банке, куда Сталин в 1940-е годы решил не вступать, а также в «семерке» наиболее развитых индустриальных демократий. При Горбачеве, однако, удалось сделать лишь самые первые шаги на пути вступления страны в международные финансовые институты.
Сделана была также попытка наладить макроэкономическое сотрудничество. Программа «Согласие на шанс» (май 1991 г.), разработанная академиком Станиславом Шаталиным и Григорием Явлинским совместно с Грэмом Аллисоном из Гарвардского университета, стала первым и последним опытом советско-западного взаимодействия в реформировании отечественной экономики. Согласие в конце концов было дано. Шанс, однако, к этому времени был уже упущен.
Бездеятельный (или осторожный) в политической сфере после разгрома путча Ельцин осенью 1991 г. дал сигнал радикальным переменам в экономической политике. Реформы, проведенные «командой Гайдара» в 1992 г., означали рыночную революцию. Советская командная экономика отошла в прошлое вместе с монополией государства во внешней торговле. Россия стала частью мировой экономики. Полтора десятилетия спустя, оценивая путь, пройденный российской экономикой, Егор Гайдар подвел итог: «Основные задачи постсоциалистического перехода в экономике России решены»36.
Российская Федерация вышла на мировой рынок в 1991 г. прежде всего в качестве заемщика. После того как большевики отказались признать внешний долг России, Советский Союз был чрезвычайно аккуратен с внешними заимствованиями, поскольку они, как считалось, вели к недопустимой внешней зависимости страны37. Сталин, принявший в 1941 г. условия ленд-лиза, в 1947 г. отверг предложение об участии СССР в плане Маршалла и заставил сделать то же самое страны Восточной Европы. Горбачевское руководство, оказавшись в чрезвычайной ситуации, было, однако, вынуждено обратиться к Западу за массированной финансовой поддержкой. Выход на международный рынок кредитов состоялся, таким образом, впервые в мирное время за весь советский период. Кредиты, дававшиеся «под Горбачева», были политически обусловлены. Запад был заинтересован в сохранении Горбачева у власти, продолжении им политики дальнейшей либерализации советского строя и «выхода из империи». Особо важную роль в этом сыграла Западная Германия, использовавшая свою финансовую мощь для обеспечения присоединения восточных земель к ФРГ. Советский Союз же впервые превратился в крупного международного должника. За шесть лет правления Горбачева советский внешний долг утроился38.
Придя к руководству правительством, Е. Гайдар обнаружил, что валютные резервы страны были практически на нуле. Запад оказал срочную гуманитарную помощь, но одновременно добился от правительства России согласия платить по долгам СССР39. Это было несложно. Для нового российского руководства ответственность за долг предыдущей власти была принципиальным вопросом. Ведь именно отказ большевиков платить по долгам царского и временного правительств исключил Советскую Россию из числа цивилизованных государств. Новая власть рассматривала себя как
В то же время надежды Ельцина и команды реформаторов на новый план Маршалла были совершенно необоснованны. Кроме очевидной потребности России для этого должна была присутствовать заинтересованность Запада в массированной поддержке российской экономики. Но сама эта экономика, еще по сути дела советская, была нежизнеспособна. Геополитическая ситуация в мире и место в нем Российской Федерации начала 1990-х годов и Западной Европы конца 1940-х были несравнимы. Наконец, следовало учитывать, что традиции государственного вмешательства на Западе сильно ослабли за 40 лет, прошедших после принятия плана Маршалла. Тем не менее по некоторым подсчетам Россия получила в совокупности около 100 млрд долл., считая кредиты40. Для сравнения: восточногерманские земли с населением, составляющим немногим больше 10 % населения Российской Федерации, с 1990 г. стали получателями помощи в размере 100 млрд марок (около 50 млрд долл.) ежегодно. Реальный же объем помощи России был гораздо меньше анонсированного.
В 1992 г. Россия была принята в Международный валютный фонд, который на несколько лет стал важнейшим источником внешних финансовых заимствований и главным куратором российской экономики. В течение ряда лет «вашингтонский консенсус» между правительством США и руководством МВФ и Всемирного банка служил прагматической основой для оказания помощи. «Консенсус» исходил из политической целесообразности, и по этой причине его рекомендации – фактически указания руководству России – не всегда шли на пользу российской экономике. Диктат международных финансовых институтов даже в случае успеха осуществляемых на его основе реформ не мог бы быть популярным в России. В конкретной ситуации 1990-х годов участники «консенсуса» наряду с их российскими «подсоветными»41 были объявлены виновными в экономической политике, приведшей к финансовому дефолту 1998 г. На самом деле вина «вашингтонской сборной» была существенно меньше того, что ей инкриминировалось. За фасадом либеральной макроэкономической политики шла борьба «по понятиям», в которой главную роль играли не «чикагские учебники», а вполне конкретные интересы заинтересованных российских лиц. Как справедливо отмечает Бобо Лo, возможно, неолиберализм действительно не подошел бы России, но никто не пытался применить его на практике42.
Опыт тесного общения с руководством МВФ, Всемирного банка и других международных финансовых институтов, несмотря на его негативные стороны, стал школой современной макроэкономики для российской бюрократии. Это была во всех отношениях дорогая школа. Егор Гайдар говорил о сверхвысокой цене экономического образования, полученного премьер-министром Виктором Черномырдиным. Частые встречи российского премьера с главой МВФ Мишелем Камдессю и регулярные сессии российско-американской межправительственной комиссии Черномырдин – Гор были не напрасны. Во многом благодаря экспертной поддержке со стороны МВФ и Всемирного банка в России в кратчайшие сроки появилась большая группа высококвалифицированных современных экономистов, финансистов. Все они получили образование на Западе, прежде всего в США и Великобритании, освоили язык современной экономики и финансов. В течение 1990-х годов экономическое «крыло» российского правительства совершило свою «институциональную модернизацию». Его знания, представления, образ мышления становились все более адекватными современной экономической ситуации. На месте, где когда-то все регулировал Госплан, в считаные годы появился реальный рынок, а место госплановских экономистов заняла элита современных профессионалов (частично вышедшая из госплановской среды).
Российский бизнес в отличие от чиновничества интегрировался в мировую экономику на микроуровне. С отменой государственной монополии внешняя торговля приобрела невиданное значение. Объем внешней торговли России составил во второй половине 1990-х годов 20–25 % ВВП (для сравнения: в зоне евро – 17 %, в Японии – 12 %, в США – 11 %)43. Экспортно-импортные операции лежали в основе большинства сколько-нибудь крупных бизнесов, возникших в 1990-е годы, а энергетическое «профилирование» страны в 2000-е годы подняло значение сырьевого экспорта до беспрецедентных в истории страны значений.
Посткоммунистическая трансформация – еще не модернизация. Начальные стадии трансформации сопровождаются разрушением, снижением общего уровня44. Крах советской промышленной экономики сопровождался расцветом сырьевого экспорта. Экспорт энергоносителей, металлов, леса и, наоборот, импорт продуктов питания, оргтехники и пр. стал основой для быстрого обогащения «новых русских». В то же время попытки выхода на мировой рынок ряда высокотехнологичных предприятий (в основном военно-промышленного комплекса) принесли им лишь ограниченные успехи или вообще окончились провалом.
Отмена жесточайшего в прошлом валютного контроля имела огромное психологическое значение. Произошла тотальная долларизация российской экономики. В условиях гиперинфляции первой половины 1990-х годов функцию реальных денег стал выполнять американский доллар. На всем протяжении 1990-х российские рубли рассматривались как постоянно дешевевшие расчетные знаки для незначительных покупок. С тех пор обменный курс доллара (а позднее и евро) сообщается российскими СМИ с той же частотой, что и прогноз погоды и цена на нефть. Ситуация отчасти изменилась лишь с 2000-х годов в результате ослабления доллара, роста курса евро и укрепления рубля. В то же время государство отказалось от жесткого административного регулирования курса национальной валюты. Достижение рублем внутренней конвертируемости стало важнейшим индикатором его функциональности как денежной единицы. Из страны, в которой денег в полном смысле слова не было, а глава правительства мог произвольно определять обменный курс валюты45, Россия превратилась в страну, где деньги определяют едва ли не все.
Приватизация первой половины 1990-х годов быстро создала группу крупных собственников, способных выступать на национальном и международных рынках. Она же открыла Россию для иностранных капиталовложений. По состоянию на 2004 г. страна накопила 82 млрд долл. инвестиций из-за рубежа, в том числе 37 млрд прямых инвестиций46. В России функционирует 15 тыс. предприятий с иностранным капиталом, на которых занято 1,5 % работающих и производится 8 % ВВП страны47.
Восстановление в России частной собственности стало главным символом и материальной основой возвращения страны в мировое экономическое и политическое пространство. Всплеск коррупции, сопровождавший приватизацию, являлся не только «неизбежным злом», но и инструментом встраивания бывшей советской номенклатурной элиты, «красного» директората, коммунистической и националистической оппозиции в систему новых экономических отношений. Фактически в конце XX в. Россия пережила вторую в своей истории капитализацию – только не постфеодальную, как в XIX столетии, а постсоциалистическую.
Несмотря на все издержки «строительства капитализма»48, рыночный вектор развития российской экономики укреплялся на всем протяжении 1990-х годов. Даже финансовый крах августа 1998 г. стал объективным свидетельством интегрированности российской экономики в мировую. Волна кризиса, поразившего развивающиеся рынки, поднявшись в Юго-Восточной Азии, дошла до Южной Америки. Россия оказалась промежуточным звеном в ее распространении. Быстрый выход российской экономики из кризиса 1998–1999 гг. стал не только следствием радикального изменения конъюнктуры нефтяных цен, но и свидетельством устойчивости нового капитализма49. «Молодые реформаторы» оказались дискредитированы. Старые «учителя» (деятели МВФ, Всемирного банка, Министерства финансов США и др.) отошли в сторону. Тем не менее пришедшие к власти идеологические оппоненты Гайдара, Чубайса и Немцова (Е. Примаков, Ю. Маслюков и др.) не изменили главного направления экономической политики. Таким образом, далеко еще не став либеральной демократией, Россия приобрела рыночную экономику. Рыночный статус России был официально признан в 2002 г. США и Европейским союзом.
С начала 2000-х годов создание наиболее благоприятных условий для экономического роста официально провозглашено стержнем всей государственной политики. Внутренняя и внешняя политика России во многом, если не в основном, подчиняется решению этой задачи. Национальная идея России официально толкуется в терминах конкурентоспособности и успеха в условиях ставших глобальными рынков. Таким образом, свершилось небольшое чудо: «первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян», где в отличие от стран Центральной и Восточной Европы, Балтии, даже Китая и Вьетнама ни у кого из здравствовавших в конце 1980-х годов граждан не было и не могло быть личного опыта участия в рыночной экономике, где даже до революции 1917 г. рыночные отношения были развиты слабее, чем где бы то ни было еще в Европе, всего за несколько лет трансформировалось в общество, где главным движителем стали «строители капитализма».
Переоценка ценностей
ЕЩЕ В НАЧАЛЕ 1980-Х ГОДОВ, в разгар разлагающего «застоя» советское руководство стало ощущать опасность утраты идеологического контроля над населением. Появившаяся тогда же идея организации системы контрпропаганды фактически предполагала диалог с идеологическим противником. Такой диалог, в свою очередь, заставлял советских «контрпропагандистов» в поисках аргументации «возвращаться к истокам», прежде всего к Ленину и «старым большевикам». Вскоре, уже в начале правления Горбачева, была предпринята попытка «очищения от скверны застоя» путем «нового прочтения» Ленина, а также его соратников, позднее репрессированных Сталиным, – прежде всего Николая Бухарина. Эти попытки не только потерпели поражение, они фактически свидетельствовали либо о фальшивом характере, либо, в лучшем случае, о безнадежной устарелости советских «социалистических ценностей».
Советские власти уделяли исключительно трепетное внимание образу страны и ее правителей за рубежом. На строительство «потемкинских деревень», несмотря на их малую эффективность, а иногда и обратный эффект, традиционно не жалели средств. Стремление «искривить западное зеркало» в благоприятном для СССР направлении было постоянной заботой аппарата внешнеполитической пропаганды. В принципе, такой подход не изменился и после прихода к власти Горбачева, хотя оснований для позитивного освещения советской действительности стало прибавляться. В связи с первым появлением Раисы Горбачевой на международной арене помощник генерального секретаря Черняев сделал характерную запись в дневнике: «Будем хоть на Западе выглядеть нормальными людьми»50. Одной видимости, однако, скоро оказалось мало.
Открытие Советского Союза Западу во второй половине 1980-х годов требовало иного, чем прежде, качества общения. В ходе философского диалога на высшем уровне слабости советской аргументации стали очевидны для самих советских руководителей. «Встреча у камина» между Горбачевым и Рональдом Рейганом в Женеве в 1985 г. прошла еще вполне в духе военно-политической разрядки и мирного сосуществования. Знаменитый диалог Горбачева и британского премьер-министра Маргарет Тэтчер в Москве в 1987 г., однако, велся уже по широкому кругу проблем и глубоко, всерьез. Этот разговор, несомненно, повлиял на эволюцию взглядов генерального секретаря ЦК КПСС. От лозунга «больше социализма» Горбачев стал все заметнее склоняться к примату общечеловеческих ценностей. Амнистия диссидентов и символическое возвращение Андрея Сахарова в Москву из ссылки, публикация Декларации ООН о правах человека и широкое распространение Хельсинкского заключительного акта свидетельствовали о выходе лидеров Перестройки за пределы сталинско-сусловской идеологической парадигмы.
Вначале дозированное, но уже вскоре лавинообразное развитие гласности привело к публикации прежде запрещенных материалов, в том числе иностранных и эмигрантских. Прекратилось глушение западных радиопередач, открылись отделы специального хранения библиотек. «Московские новости», «Огонек», «Новое время» и другие издания, раздвигая границы свободы слова, строили интеллектуальные и эмоциональные мосты с внешним миром. Западная пресса стала распространяться свободно, в том числе на русском языке (не только деполитизированные «Америка» и «Англия», но и специальное еженедельное издание «Нью-Йорк тайме»). От «промежуточных» параллельных публикаций западных («спорных») и советских («наша точка зрения») материалов нарастала тенденция к неподцензурной свободной прессе. Одними из первых стали появившиеся на рубеже
1990 и 1991 гг. «Независимая газета» и «Коммерсант» – характерные для того времени названия. Произошел «взрыв» обменов между людьми, как публичных (практика «телемостов» с США, другими странами), так и частных. Произошло включение советского общества, во всяком случае, его элиты, в мировое интеллектуальное пространство.
Официальная версия мировой и отечественной истории перестала быть единственной. Октябрьская революция стала все чаще рассматриваться как событие, «вырвавшее Россию из цивилизованного мира». Внешняя политика СССР стала предметом споров. Особое значение имели оценки тайной деятельности Коминтерна по экспорту революции, пакта Молотова – Риббентропа и секретных протоколов к нему, нападения СССР на Финляндию, обнародование правды о Катынском деле, освещение подавления советскими войсками восстания в Венгрии, Пражской весны, принятия решения о вводе войск в Афганистан. Общественность обсуждала вопросы правомерности неспровоцированного применения силы, захвата чужих территорий, подавления воли большинства населения в союзных странах, насильственного распространения своей идеологии. Отказ от имперской внешней политики, милитаризации, комплекса «старшего брата», официального антисемитизма стал восприниматься как непременное условие возвращения страны в «цивилизованное состояние».
Очищение было неполным, частичным. Покаяния со стороны руководства КПСС не было – ни перед собственным народом, ни перед теми, кто пострадал от сталинской внешней политики51. Съезд народных депутатов СССР, объявивший в 1989 г. пакт Молотова – Риббентропа недействительным с момента подписания, не стал специально рассматривать последствия этого пакта – присоединение к СССР Балтийских государств, Бессарабии, западных областей Украины и Белоруссии, войну с Финляндией, Катынское дело, депортацию на восток жителей Латвии, Литвы и Эстонии и др. Вскоре поток материалов сузился, а общественный интерес к ним упал. Идея общественного суда над КПСС, обсуждавшаяся после августовского путча 1991 г., так и не была реализована.
Спустя много лет некоторые из перечисленных проблем были вновь подняты в период празднования 60-летия Победы в 2005 г.
Тем не менее в общественном сознании и, в частности, в политическом языке произошли колоссальные изменения. Агитпроповская фразеология отошла в прошлое. Пространство коммунистической идеологии резко сузилось. Были возвращены старые дореволюционные понятия, появились новые, заимствованные из современного международного лексикона. В результате у граждан России и ее руководства появилась принципиальная возможность говорить с Западом на политические, экономические, этические и философские темы на одном языке, с использованием общепринятых понятий.
В конце 1980-х годов Россия испытала религиозный ренессанс. Поворотным моментом от официального атеизма к расцвету религиозных конфессий стало празднование в 1988 г. 1000-летия принятия Русью христианства. Христианские, православные ценности были возвращены из забвения. Возник огромный спрос на религиозную литературу. Благодаря освобождению православия от гнета официальной атеистической идеологии Россия вновь соединялась с остальным христианским миром, прежде всего с Западом, также и духовно. В начале XXI в., согласно опросам, проведенным социологами из Левада-Центра, примерно три пятых россиян считают себя православными52. Произошла активизация деятельности на территории России католической церкви и различных протестантских конфессий, вызывающая активный протест Русской православной церкви. Параллельно новому «открытию православия» и усилению влияния западного христианства в России шло также исламское возрождение53. Мусульманская община страны быстро становилась частью исламской «уммы»54.
В советские времена символом закрытости страны была практическая невозможность граждан свободно покидать ее и возвращаться назад. Поистине революционное значение имел закон о праве выезда и въезда, отменивший практику разрешений на выезд – «выездных виз» и разрешивший гражданам хранить заграничный паспорт у себя. Выезд из страны на постоянное место жительства за границу перестал сопровождаться автоматическим лишением гражданства. В результате произошла фактическая реабилитация русской и советской эмиграции, появилась новая диаспора. По оценочным данным, в Германии русским языком в той или иной степени владеют около 6 млн человек, в том числе более 3 млн – выходцы из республик бывшего СССР. Русскоязычная диаспора в Германии значительно превосходит русскую диаспору в таких странах, как США (1,3 млн) и Израиль (1,1 млн)55. После расширения Европейского союза в 2004 г. около 1 млн этнических русских в странах Балтии стали жителями ЕС. Русское зарубежье наряду с собственно российским сообществом стало частью нового явления – формирующегося единого «русского культурного мира».
За годы правления Горбачева базовые общедемократические ценности сумели утвердиться в сознании, хотя не успели стать нормой общественной жизни. С начала 1990-х годов между Россией и Западом исчезло ценностное
1990-е годы стали периодом постепенного утверждения собственно капиталистических ценностей. Первоначально – в «диком» варианте всевластия денег и «права сильного». Принципиальное позитивное значение имело признание права собственности, изменившее психологию людей. Правда, «ваучеризация» не сделала россиян реальными собственниками, но эту задачу выполнила проведенная в тот же период бесплатная приватизация квартир. В России появилось сравнительно мало мелких и средних частных предпринимателей, но возникла сверхкрупная собственность. Представления именно этой группы нуворишей, а не традиционные буржуазные ценности стали определяющими на первом постсоветском этапе развития страны.
В результате произошло не только дополнение, но и частичное отрицание достижений горбачевского периода. Сила и насилие вновь стали играть первостепенную роль. «Афганский синдром», казавшийся мощной прививкой от безумного применения силы, был преодолен сравнительно быстро. Едва покинув Афганистан, армия была брошена в пекло внутренних конфликтов, закончившихся московским путчем. Почти бескровная осада Белого дома в августе 1991 г. сменилась «малой гражданской войной» в центре Москвы в октябре 1993 г., в ходе которой, по официальным данным, погибло 140 человек. Параллельно быстрому сокращению армии стали активно расти частные охранные структуры. Передел собственности вызвал эпидемию заказных убийств. Насилие заменило право. В декабре 1994 г., далеко не исчерпав всех средств мирного решения конфликта, Ельцин приказал армии начать вооруженную операцию в Чечне.
Криминализация российской действительности, характеризуемая в России как «беспредел», породила на Западе образ «русской мафии». Подлинный взрыв коррупции дал основания причислять Россию к мировым клептократиям. Пресловутая «жизнь по понятиям» и другие заимствования из лагерной лексики, получившей в России широчайшее распространение – в том числе в политической, деловой, медийной элите, – свидетельствовали о появлении нового ценностного водораздела между Россией и Западом. Зрелому капитализму противостоял уже не «реальный социализм», а «тоже» капитализм, но дикий, грубый и предельно циничный.
Переходный характер эпохи и гибридная сущность ельцинского режима исключали существование в российском обществе единой системы ценностей. Формальное провозглашение ценностей современного западного общества сопровождалось их реальным игнорированием в действительности. Эпоха Ельцина была скорее временем свободы, чем демократии. Однако не все свободы, которыми пользовались россияне в конце XX в., были результатом демократических завоеваний. Свобода часто была продуктом анархии, слабости государственной власти и сама по себе еще не свидетельствовала об укоренении новых ценностей.
Придя к власти, Владимир Путин прежде всего отреагировал на ослабление центральной власти. Он провозгласил «диктатуру закона», которая фактически стала одной из эмблем его президентства. Принцип законоправия в сочетании с практикой политической борьбы неизбежно привел к селективности подхода. «Восстановление управляемости» в отсутствие функционирующих демократических институтов привело к частичному восстановлению традиционного государства. Борьба с чеченскими сепаратистами, применявшими в том числе тактику террора, привела – с учетом реального состояния российских силовых структур – к массовым нарушениям прав человека в Чечне. Прекращение «феодальных вольностей» региональных баронов – к урезанию прав регионов, частичной рецентрализации Российской Федерации. Сокрушение влияния опальных олигархов привело к «побочному ущербу» для свободы СМИ в делах Владимира Гусинского и Бориса Березовского, для неправительственных организаций в деле Михаила Ходорковского. Необходимость устранения коммунистов как влиятельной политической силы привела к появлению в России «полуторапартийной» политической системы вместо многопартийной. Идея национального единства трансформировалась в реанимацию мифа о «сильной руке», якобы единственно способной управлять такой страной, как Россия.
С другой стороны, потребность в достижении общественного примирения реализовалась в частичной реабилитации советских символов, в том числе государственного гимна, возрождении ценностей царского периода, прежде всего режима личной власти «первого лица». Россия и в этом случае, конечно, осталась Европой, но Европой столетней давности. Ценностный «зазор» между Россией и Западом, прежде всего ЕС, сохраняется. Фактически нынешняя Россия существует в иной
С другой стороны, президентство Путина – это время налоговой, таможенной, судебной, земельной, пенсионной, административной реформ (пусть часто половинчатых или не доведенных до конца), устранения «пережитков социализма» в социально-экономических отношениях. Фактически умеренно-авторитарный политический режим осуществляет праволиберальную экономическую стратегию. Это сочетание создает интеллектуальную и политическую проблему. Когда на Западе в начале второго срока нынешнего президента вновь спрашивали: «Кто вы, мистер Путин?», сквозь этот вопрос читалась неуверенность в отношении того, как относиться к вполне обозначившемуся к тому времени политическому курсу.
Вообще говоря, политическая стабильность и экономические реформы приветствуются Западом, но с оглядкой. Россия Путина – не Чили Пиночета или Индонезия времен Сухарто и даже не современные Белоруссия с Узбекистаном. Россия – крупная, стратегически расположенная страна с ядерным оружием и сложной историей. Она действительно трудно управляема изнутри (что является основанием для «авторитарного соблазна») и в принципе неконтролируема извне. Экспорт российских энергоносителей, сотрудничество в рамках антитеррористической коалиции или системы партнерств не являются достаточной причиной для того, чтобы западные правительства, тем более СМИ и общественность закрывали глаза на усиление авторитарных тенденций. В то же время – наперекор подозрениям российских державников – правительства США и стран Евросоюза не ставят во главу угла задачу ослабления России и тем более ее расчленения. Стабильная, успешно развивающаяся и постепенно либерализирующаяся и демократизирующаяся Россия однозначно в интересах Запада57. США и ЕС беспокоит не сильная Россия, а Россия, в которой власть внутри страны опирается на силу и которая применяет силу в отношении более слабых соседей.
Как пишет австралийский исследователь Бобо Лo, на Западе существуют две точки зрения в отношении влияния экономического роста в России на ее политику. Согласно одной из них сильная экономика делает Россию самодостаточной и тем самым более закрытой для восприятия западных ценностей (по принципу «сами с усами»). Фактически этот подход предполагает, что слабая Россия более податлива. Противоположная позиция исходит из того, что пока Россия слаба, она будет оставаться закрытой и подозрительной по отношению к внешнему миру и в особенности по отношению к Западу. Таким образом, делает вывод Б. Ло, в западных интересах такая Россия, которая, «будучи уверенной в себе, не является самоуверенной, самодовольной и самоуспокоенной»58.
Разумеется, в результате экономического развития в России реально создается основа современного общества. Но пройдут десятилетия, прежде чем это новое общество оформится. Не следует окончательно сбрасывать со счетов и другие сценарии развития капиталистической России – вплоть до изоляционистского и фашистского.
Двадцать лет спустя после начала Перестройки Россия – по-прежнему страна со средним по мировым меркам достатком, но ее полуавторитарные руководители – чрезвычайно богатые люди. Гораздо более богатые, чем демократические лидеры стран Центральной и Восточной Европы. За считаные годы в России сформировалась богатая властвующая элита, которая не только правит, но и в значительной степени владеет страной.
Формирование новой элиты
В ОТЛИЧИЕ ОТ РЯДА СТРАН Центральной и Восточной Европы в Советской России не было контрэлиты. Эта группа сошла со сцены еще на рубеже 1940-х годов. Антисоветскую, антикоммунистическую революцию осуществила либеральная часть советской элиты, почти поголовно состоявшая из членов КПСС. Диссиденты и интеллигенция в целом сыграли важную роль в расшатывании советского строя, но решающее значение имела позиция второго и третьего эшелонов правящей партии, сотрудников ее «мозговых трестов». Осенью 2003 г. «образцовый капиталистический город» Москва был украшен транспарантами в честь 85-летия комсомола. Так бизнесмены, вышедшие из среды функционеров ВЛКСМ59, отметили свой жизненный успех. Именно они победили в 1991 г. и затем максимально использовали эту победу в своих интересах60.
Советская элита в отличие от диссидентов и «неэлиты» была «выездной», т. е. имела возможность воочию сравнивать действительность в СССР и на Западе. Таковой она, однако, стала не сразу. В 1920-е годы нарком иностранных дел Георгий Чичерин писал Сталину: «Как хорошо было бы, если бы Вы, Сталин, изменив наружность, поехали на некоторое время за границу с переводчиком настоящим, не тенденциозным. Вы бы увидели действительность… Возмутительнейшая ерунда “Правды” предстала бы перед Вами в своей наготе»61. Сталин совет не принял. Только с 1933 г. советские лидеры стали встречаться с западными представителями в Москве. За 30 лет нахождения у власти Сталин ездил за границу только дважды – на конференции «большой тройки» в Тегеран и Потсдам. Тем не менее в обоих случаях он сумел выступить на равных с лидерами США и Великобритании: искусством геополитического позиционирования советский диктатор владел хорошо.
Начиная с хрущевских времен «обмен опытом с братскими коммунистическими партиями капиталистических стран», контакты «по линии межпарламентских обменов» и т. п. позволяли партийным и государственным чиновникам приобретать опыт личного общения с Западом. Сам Хрущев, особенно после поездки в США в 1959 г. и на сессию Генеральной Ассамблеи ООН в 1960 г., стремился вступить в клуб мировых лидеров. Брежнев приобрел вкус к дипломатии на высшем уровне после визита во Францию в 1971 г., за которым последовала серия советско-американских саммитов, встреч с лидерами ФРГ, Великобритании и других западных стран. Горбачев, человек новой генерации, вспоминает в мемуарах о своих поездках – еще в бытность региональным функционером – в разные страны Западной Европы62. К тому времени, когда он стал руководителем КПСС, Горбачев уже имел собственное представление о Западе. Тем не менее у советских руководителей до самого конца сохранялся дефицит понимания таких основ западного общества, как примат прав и свобод личности, роль общественного мнения, принципов морали, системы правосудия и т. д.
Отдельные советские граждане ездили за границу регулярно: писатели, артисты, журналисты, другие «представители творческой интеллигенции». Научно-политическая элита СССР с 1960-х годов поддерживала постоянный диалог с ведущими политологами США и других стран Запада (например, в рамках Пагуошского движения, Дартмутских встреч). Пример A. H. Яковлева, на формирование реформаторской позиции которого огромное влияние оказало его длительное пребывание в Канаде в качестве посла СССР в 1970-1980-х годах, а до этого – стажировка в Колумбийском университете в Нью-Йорке, уникален. В то же время пример Евгения Примакова – корреспондента «Правды», ученого-востоковеда, спецэмиссара ЦК КПСС, директора академических институтов, члена высшего партийно-государственного руководства – исключителен лишь в личном плане, но представляет собой квинтэссенцию «заграничного опыта» представителей советской элиты.
Создание в 1960-1980-е годы в соответствии с решениями ЦК КПСС нескольких ведущих центров внешнеполитического и внешнеэкономического анализа (институтов мировой экономики и международных отношений, США и Канады, экономики мировой социалистической системы, Европы, востоковедения, Дальнего Востока, Латинской Америки, Африки и др., возглавлявшихся такими авторитетными учеными, как Г. Арбатов, H. Иноземцев, В. Журкин, H. Шмелев, A. H. Яковлев, Е. Примаков, О. Богомолов, Анат. Громыко) имело огромное значение для образования партийно-государственного руководства и воспитания элит. В горбачевский период руководители ведущих академических институтов, пользовавшиеся международным авторитетом и уважением, стали ключевыми фигурами в налаживании контактов советского руководства с политическими и экономическими кругами западных стран. У элиты «горбачевского призыва», однако, был чрезвычайно короткий период расцвета. За редкими исключениями (Е. Примаков, A. H. Яковлев) эти люди уже с начала 1990-х годов остались не у дел и перестали оказывать существенное влияние не только на политику, но и на ход формирования общественного мнения.
В ельцинский период персональный состав элиты существенно изменился. «Красные директора» фактически утратили свои позиции в первой половине 1990-х годов, а откровенно криминальные элементы, выдвинувшиеся на гребне приватизации, – к середине 1990-х. Главенствующее положение заняли так называемые олигархи. Новые игроки постарались как можно скорее заявить о себе на Западе, приобрести там важные и полезные контакты. В начале – первой половине 1990-х годов Всемирный экономический форум в Давосе стал Меккой для тех, кто являлся или считал себя частью российской элиты. Контакты с иностранными участниками для большинства приезжавших были, однако, не всегда самым главным. Давос превратился в «ярмарку тщеславия» для «новых русских». Впрочем, именно в Давосе – на нейтральной территории – российские олигархи заключили в январе 1996 г. пакт о поддержке Ельцина на президентских выборах.
По оценкам социологов, правящая элита путинского периода насчитывает несколько десятков тысяч человек. Феодальная по сути, она имеет клановую структуру. Формально она должна защищать национальные интересы, повышать жизнеспособность России. Фактически же она сконцентрирована на собственных узкокорпоративных интересах, не продуцирует конструктивных идей. Главным из этих интересов является удержание власти и собственное репродуцирование. К элите примыкает верхний слой российского общества (субэлита) – собственники, бюрократы, профессионалы, которые составляют 5~7 % населения63.
В 1990-е годы элита в основном утолила голод к загранпоездкам. Запад для нее перестал быть «экзотикой» и превратился в поле деловой активности, место развлечений, отдыха, «пересидки» в тяжелые моменты. Существенное значение приобрел вывоз капиталов из России – легальный и нелегальный – и размещение их в офшорных зонах. Богатые россияне стали владельцами недвижимости за рубежом – от южного берега Франции до центральных районов Лондона, где с середины 1990-х годов традиционно собирается Российский экономический форум. Опасности, подстерегавшие бизнесменов на родине, заставляли их отправлять за границу свои семьи и самим подолгу находиться вне России, управляя активами из-за рубежа. Дети российской элиты направлялись на учебу в США, Великобританию, Швейцарию, другие западные страны. Французский альпийский Куршевель приобрел славу «русского курорта» – не только современной, но и скандальной версии «царской» Ниццы.
Личное знакомство с заграницей не осталось уделом самых верхних слоев общества. Люди с уровнем доходов выше среднего – т. е. развивающийся российский средний класс – получили возможность отдыхать в Турции, Египте, Испании, Тунисе и др. Курорт Карловы Вары стал для обеспеченных россиян XXI в. тем, чем когда-то был для русских помещиков Баден-Баден. Турция, где ежегодно отдыхает до 1,5 млн россиян, заменила им Крым. За Турцией следуют Египет и Тунис. Сибиряки и дальневосточники «нашли свой Крым» на китайских курортах Желтого моря (Бэйдайхэ и др.). Люди, занявшиеся «челночным бизнесом», стали регулярными гостями Турции, Польши, Китая, Объединенных Арабских Эмиратов. После удара урагана «Катрина» по Новому Орлеану в 2005 г. из города было эвакуировано около 100 российских граждан, в основном студентов из российской провинции.
Потребности в современном менеджменте заставляют ведущие российские компании принимать на работу иностранцев и посылать на Запад на учебу и стажировку молодых людей. Не все из них остаются на Западе, многие возвращаются. Со своей стороны, западные страны, прежде всего США, открыли для молодых россиян ряд программ (имени Маски, Фулбрайта и др.) для получения образования и знакомства с западным обществом. Тем не менее общее число российских студентов в США и Западной Европе невелико – не только по сравнению с центральноевропейцами, но и с китайцами.
Приход к власти Путина сопровождало продвижение наверх сотрудников силовых ведомств, прежде всего спецслужб. Для чекистов в позднесоветский период были характерны прагматизм и минимальная по тем временам идеологическая зашоренность. Те из них, кто работал на «внешнем фронте», обладали практическим знанием западных политических и коммерческих технологий, широкими международными контактами и связями. Именно в их руках после краха КПСС оказались деньги компартии и ее активы64. Позднее выходцы из спецслужб возглавили многие ведущие компании и банки, вышедшие на мировой рынок.
Исчезновение «железного занавеса» и социально-экономический кризис, в котором оказалась Россия, не привели, как ожидалось на Западе, к массовому, многомиллионному «исходу» экономических мигрантов. Число переселенцев, особенно если исключить «возвращавшихся на историческую родину» на льготных условиях немцев, евреев, греков и др., было сравнительно невелико. Тем не менее после 1991 г. появились принципиально иные, чем во времена СССР, «неполитические» российские диаспоры за границей.
Личные потребности и вкусы новой российской элиты, ее тяга к роскоши, а также потребности растущего среднего класса превращают Москву в современный город «западного типа». При этом элита ориентируется на высшие мировые стандарты качества жилья, питания, предметов потребления, средств транспорта и т. д. Москва вошла в число городов, где организуются мировые премьерные показы кинофильмов. Наиболее «продвинутые» члены элитных групп воспринимают современный «здоровый образ жизни»: посещают теннисные корты и горнолыжные курорты, фитнес-центры, меняют питейные привычки и т. п. Бытовая «вестернизация» российской элиты продолжается, не обязательно приводя к политической и культурной американизации или европеизации.
В путинский период происходит дальнейшая «перековка» российской элиты. Вначале (2000 г.) олигархи оказались удаленными от принятия ключевых решений. Затем, в ходе развития дела Ходорковского (с 2003 г.), часть олигархической собственности (компания ЮКОС) была фактически передана под контроль «новой бюрократической буржуазии», вышедшей в значительной части из спецслужб. Олигархи как институт продолжают существовать, но их влияние резко сократилось. Вместе с тем возросла роль высшей бюрократии, формально не обладающей крупной собственностью, но контролирующей огромные финансовые потоки.
Члены российского руководства при Путине – люди, имеющие опыт не только ознакомительных поездок за границу, но жизни и работы за рубежом. Будущий второй президент России провел пять лет в ГДР, которая воспринималась в 1980-е годы не столько как «первое немецкое государство рабочих и крестьян», сколько как «трофейная» Германия. Наряду с личным опытом зарубежных путешествий повысился и уровень владения иностранными языками. Если при Ельцине, который, как и все его советские предшественники, говорил только по-русски, в число министров, способных общаться с иностранными коллегами без перевода, входили лишь Гайдар, Примаков, Чубайс, Немцов, Глазьев, то при Путине этот круг шире. Впервые после Николая II и Ленина глава российского государства имеет возможность общаться с иностранными коллегами без посредников. Кроме самого президента, иностранными языками владеют оба назначенных им премьер-министра (М. Касьянов и М. Фрадков), министры финансов, иностранных дел, обороны, экономического развития и торговли, секретарь Совета безопасности, большинство советников и помощников главы государства. Российские переговорщики высшего и высокого уровня не только свободно общаются с зарубежными коллегами. Совершенно очевидно сильное стремление Путина и его коллег войти в состав мировой политической элиты. Проведение в 2006 г. встречи «восьмерки» в Петербурге является одним из главных внешнеполитических триумфов российского президента.
За несколько лет российский бизнес проделал путь от вывода средств за рубеж до сознательной покупки активов за границей. Котировка той или иной компании на нью-йоркской фондовой бирже стала целью серьезных бизнесменов, стремящихся к повышению капитализации своих компаний. Знание иностранных языков постепенно становится атрибутом руководителей бизнеса, лидеров общественного мнения и т. д. Несмотря на это, вхождение некоторых из них в состав мировой элиты остается пока скорее формальным. Рейтинги журнала «Forbes», помещающие российских магнатов в число богатейших людей мира, свидетельствуют о признании размеров богатств, но не о «принятии» владельцев этих богатств в ряды мировой бизнес-элиты. Участие российских бизнесменов в неформальных встречах мировой экономической элиты (Бильдерберг, Сан Вэлли) носит спорадический характер. Некоторым крупным предпринимателям (О. Дерипаске, И. Кобзону) западные страны отказывали в визах. Михаилу Ходорковскому на рубеже 1990-2000-х годов пришлось предпринять титанические усилия и затратить огромные средства для улучшения своего личного имиджа на Западе.
Итак, хотя абсолютные успехи в сфере интеграции элит поразительны, эти успехи гораздо скромнее, чем достижения западных немцев после окончания Второй мировой войны или поляков, венгров и чехов после прекращения войны «холодной». Те за 15 лет (1945–1960 и 1989–2004 гг.) сумели прочно войти в западную и европейскую элиту. Большинство представителей высшего эшелона российской элиты смогли лишь приблизиться к дверям западных салонов, но не войти в них.
В России, разумеется, не было и не могло быть ничего похожего на осуществлявшиеся американцами и британцами программы «перековки» немецкой элиты после 1945 г., подобные «старому» Уилтон-парку65. Не присуждались молодым россиянам и стипендии Родса. Не было также ничего похожего на программы франко-германских контактов после принятия плана Шумана об объединении угледобывающей и сталелитейной промышленности двух стран. Не было и аналогов программ обучения и воспитания на Западе центрально– и восточноевропейских элит. Число фулбрайтовских стипендиатов и стипендиатов Маски (США), а также участников программ Фонда им. Джона Смита (Великобритания), Зимней академии НАТО остается сравнительно небольшим. Формат российско-западных контактов оставался по преимуществу двусторонним, формально равноправным (даже когда программы осуществлялись практически при стопроцентном западном финансировании) и «взрослым».
Поделиться книгой: