Помоги проекту - поделись книгой:
Молотокъ Петра Митрофанова продолжаетъ стучать. Ребенокъ перестаетъ кряхтѣть, просыпается и плачетъ. Марѳа Алексѣевна уходить за занавѣску и кормить его грудью.
Въ кухнѣ показывается босой мужикъ съ всклокоченной головой и въ рубахѣ безъ опояски.
— Манька, а Манька, — говорить онъ, обращаясь къ дѣвочкѣ. — Вѣдь ты грамотная. Что-бы тебѣ, умница, написать мнѣ письмо въ деревню?.. А я-бы тебѣ за это двѣ копѣйки на сѣмячки пожертвовалъ.
Петръ Митрофановъ оставляетъ сапогъ и молотокъ, взглядываетъ на мужика и произносить:
— А коли вамъ желательно, чтобы Манюшка вамъ письма въ деревню писала, то вы должны прежде всего съ Петромъ Митрофановымъ ласковы быть и его попотчивать. А то я отъ васъ капли единой до сихъ поръ вина не видалъ, нужды нѣтъ, что вы у насъ на квартирѣ существуете.
Мужикъ озадаченъ.
— А что тебѣ такое Манька? Кабы ты ей отецъ былъ или-бы она тебѣ дочь… — говоритъ онъ наконецъ.
— А то, что иногда, братецъ ты мой, и посторонняя личность бываетъ больше отца — вотъ какъ я разсуждаю. Не отецъ я ей, это точно, по можетъ статься, больше чѣмъ отецъ… Я сожитель ея матери и Манюшку завсегда какъ дочь родную соблюдаю. Вотъ какъ-съ, свѣтикъ…
— Да ладно, ладно. Въ воскресенье я поднесу тебѣ стакашекъ, — соглашается мужикъ.
— Что мнѣ въ воскресенье! Письмо-то вѣдь ты Маньку сейчасъ писать просишь.
— Сейчасъ, сейчасъ… Это точно… Только у меня денегъ такихъ нѣтъ. Развѣ на восемь копѣекъ…
— Ну, на восемь копѣекъ… Манька! Порхай! Порхай! пока казенку не заперли! Давай, землякъ, деньги!..
— Сейчасъ, Петръ Митрофанычъ, — откликается Маня.
заканчиваетъ она, скручивая папироску для Петра. Митрофанова, подаетъ ему ее и быстро накидываетъ себѣ на голову платокъ.
— Дадутъ-ли дѣвченкѣ-то? Нынче вѣдь по виннымъ лавкамъ строго… — сомѣваеттся мужикъ, вынимая деньги.
— Дадутъ… Къ ней приглядѣлись… Ей не впервой… Она дѣвчонка шустрая… Ей самой не дадутъ, такъ она кого-нибудь другого взять попроситъ, — отвѣчаетъ Петръ Митрофановъ.
Маня, получившая и на вино, и себѣ на сѣмячки, быстро схватываетъ съ подоконника порожнюю посуду изъ-подъ водки и поспѣшно выбѣгаетъ изъ кухни.
III
Маня вернулась изъ винной лавки. На столѣ передъ Петромъ Митрофановымъ стоитъ маленькая бутылочка съ водкой, именуемая въ просторѣчіи «мерзавчикомъ». Петръ Митрофановъ все еще ковыряетъ каблукъ сапога, вбивая въ него гвозди съ большими шляпками. Мужикъ-жилецъ въ неопоясанной рубахѣ сидитъ тутъ-же на лавкѣ, улыбается, на водку и творить Петру Митрофанову:
— А со мной, землякъ, винцомъ-то не подѣлишься?
— Зачѣмъ-же это я буду съ тобой дѣлиться, если ты меня потчуешь, за дѣли!
Петръ Митрофановъ кончилъ съ сапогомъ, выпилъ водку, крякнулъ и, отодвинувъ отъ себя лампу, сказалъ Манѣ:
— Ну, пиши ему письмо въ деревню.
— Сейчасъ — отвѣчала ему Маня, грызя подсолнухи. — Бумага у васъ есть, дяденька? — спросила она мужика.
— Нѣтъ, бумаги не захватилъ. Вотъ конвертъ съ маркой купилъ въ лавочкѣ, а бумаги у меня нѣту. Да я думалъ такъ, что коли ты мастерица сему дѣлу, то и съ бумагой.
— Вырви, Манюшка, изъ тетрадки, — отдалъ приказъ Петръ Митрофановъ, — Коли кто ко мнѣ съ угощеніемъ, то для того всегда можно.
— Да вѣдь ругается учительница. За это наказываютъ, — замѣтила Маня.
— Ну, ну… Не разговаривай. Вѣдь и ты сѣмечки себѣ получила. Вотъ теперь лущишь.
Маня вырвала изъ тетрадки листокъ бумаги, достала изъ сумки перо, принесла съ подоконника находившуюся тамъ баночку чернилъ и, пріютившись за столомъ, около лампы, приготовилась писать.
— О чемъ писать-то? — спросила она мужика.
— А видишь что, умница… Я вдовый, а у меня дѣти… Двое дѣтей махонькихъ при бабушкѣ и при невѣсткѣ въ деревнѣ. А невѣстка-то тоже безъ мужа. Мужъ ейный здѣсь, въ Питерѣ, на заработкахъ, на заводѣ у Берда, но загулялъ, спутался, — разсказывалъ мужикъ. — Наши бабы ему писали, просили денегъ, а отъ него никакого отвѣта. Такъ бабы написали мнѣ, чтобъ я его постыдилъ и посрамилъ. Въ воскресенье я его видѣлъ, а онъ пьяный, съ мадамой своей гуляетъ… Тоже съ фабрики женщина…. Чудесно… Я ему говорю насчетъ жены евонной, а онъ и она меня ругать напали. «Отпиши, говоритъ, имъ, что я знать ихъ не хочу, опостылѣли они мнѣ и никакихъ имъ денегъ не будетъ». Поняла, умница? — спросилъ мужикъ Маню. — Связался онъ тутъ съ полюбовницей.
Маня сидѣла, выпуча глазенки, и ничего не поняла. Черезъ нѣсколько времени она сказала:
— Ты диктуй, дяденька, какъ у насъ въ училищѣ диктуетъ учительница, а я записывать буду.
Теперь въ свою очередь мужикъ выпучилъ глаза.
Онъ тоже не понималъ, что говорить Маня.
— Диктуй… — повторила она. — Говори, что писать… Что, какъ, а я напишу.
— Да вѣдь ты грамотная. Тебѣ лучше знать, что и какъ…
— Постой… — перебилъ его Петръ Митрофановъ. — Погоди, Манюшка. Прежде всего нужно повеличать по имени и по отчеству, а потомъ поклоны. Какъ бабушку-то, какъ мать-то твою звать? Да и невѣстку-то какъ звать?
— Арина Андреевна. А невѣстку Матрена Герасимовна, — далъ отвѣтъ мужикъ.
— Ну, вотъ и отлично. «Любезная матушка Арина Герасимовна…» Пиши, Манюшка…
Маня начала писать и черезъ минуту прочла:
— «Любезная маменька Арина Герасимовна».
— «Отъ сына вашего Григорія Николаева низкій поклонъ…» — подсказалъ мужикъ.
— «Низкій поклонъ и просимъ родительскаго благословенія на вѣки нерушимо», — прибавилъ Петръ Митрофановъ. — Я хоть и не грамотный, а письма-то какъ писать знаю… — похвастался онъ.
Маня выводила крупными буквами, что ей говорили, и опять прочитала конецъ фразы:
— «На вѣки нерушимо».
— А теперь невѣсткѣ…- продолжалъ Петръ Митрофановъ. — Невѣстку-то какъ, говоришь, кликать?
— Матреной… Матрона Герасимовна. Работящая баба, крѣпкая, жильная, а вотъ не далъ Богъ настоящаго мужа. Путанникъ, а не мужъ, хоть онъ и своякъ мнѣ.
— Пиши, Манька… — командовалъ Петръ Митрофановъ. — «А также и любезной невѣстушкѣ нашей Матренѣ Говриловонѣ низкій поклонъ отъ деверя вашего».
— Какъ? Отъ кого? — спросила Маня.
— Отъ деверя вашего. Вѣдь онъ ей деверь приходится, — пояснилъ Петръ Митрофановъ.
— Деверь? Ну, хорошо. «Родительское благословеніе отъ деверя вашего…»- прочитала она.
— Да отъ деверя родительскаго благословенія не надо. Вотъ дура-то! Вымарай родительское благословеніе… Вымарала?
— Вымарала.
— Ну, а теперь пиши, умница, что я посылаю матери старушкѣ три рубля, — сказалъ мужикъ.
— Три рубля?!.- воскликнулъ Петръ Митрофановъ — А говоришь, что денегъ нѣтъ, угощаешь только мерзавчикомъ. При трехъ рубляхъ мы въ лучшемъ видѣ могли-бы распить сороковку. И тебѣ-бы досталось.
— Чудакъ-человѣкъ! Да вѣдь семьѣ, дѣвкамъ, матери три-то рубля послать надо. Я и берегу трехрублевку, какъ глазъ… — вразумлялъ его мужикъ.
Изъ-за занавѣски послышался голосъ Маниной матери:
— Экій ты жадный до вина-то, Петръ! посмотрю я на тебя.
— Ну, ну, ну! На этотъ счетъ разсыпать разговоровъ нечего! Не твое дѣло! Кисни тамъ…
— «И посылаю вамъ, маменька, три рубля…» — прочитала Маня и спросила мужика:- Такъ?
— Три рубля. Правильно. Только прибавь, что отъ меня, отъ Григорія Николаева. А то подумать могутъ, что деньги отъ Захара. А онъ, наплевалъ на нихъ.
— «Эти деньги отъ Григорія Николаева», — читала Маня. — Ну, а еще что?
— А теперь о Захаркѣ. «Видѣлъ я Захарку пьянаго, онъ все гуляетъ, связался съ бабой-полюбовницей и не хочетъ васъ знать, какъ я ни совѣстилъ его», — диктовалъ мужикъ.
— «Съ бабой-полюбовницей и знать васъ не хочетъ», — сообщила Маня написанное.
— «А я его усовѣщевалъ, но онъ отъ рукъ отбился и ничего подѣлать нельзя…»
— «Отъ рукъ отбился и ничего подѣлать нельзя».
— Ну, все… «Дай Богъ вамъ здоровья, отъ сына вашего Григорія Николаева и деверя».
— Написала… — сообщила послѣ нѣкоторой паузы Маня и стала прикладывать къ письму проточную бумагу.
— Ну, вотъ спасибо, милушка, — поблагодарилъ мужикъ и спросилъ:- Про полюбовницу-то явственно имъ написала? Я къ тому, чтобъ они поняли изъ-за чего онъ имъ денегъ не шлетъ. Явственно?
— Явственно, — отвѣчала Маня… — Вотъ… Связался съ бабой-полюбовницей…
— Ну, дай Богъ тебѣ здоровья, крохотной. Эки руки-то у тебя золотыя! Вѣдь вотъ и не велика пиголица, а смотри какъ написала хорошо письмо! — восторгался мужикъ. — Ну, теперь конвертикъ, куда послать, милушка. Рязанской губерніи, Скопинскаго уѣзда.
Мужикъ передалъ Манѣ конвертъ и сталъ диктовать адресъ.
— Манька! Надо прибавить, что со вложеніемъ, молъ, трехъ рублей. Ты такъ и пропиши, — училъ Петръ Митрофановъ. — Со вложеніемъ трехъ рублей отъ Григорія Николаева и потомъ нашъ домъ, нашу улицу. Я вѣдь учился когда-то! У солдата учился въ нашей деревнѣ. Все зналъ, но теперь забылъ, — похвастался онъ. — Прочитать прочту, коли что по печатному, а по писанному ни Боже мой… И писать учился, но совсѣмъ забылъ. Цифирь знаю обозначить, а писать, хоть ты убей, не помню.
Мужикъ ушелъ. Грызя сѣмечки, Маня опять раскрыла книгу и принялась за чтеніе «Птички».
читала она полушопотомъ, но матъ, выйдя изъ-за занавѣски съ ребенкомъ, перебила ее:
— Ты еще все со своей птичкой возишься? Вотъ надоѣла-то! — сказала она. — И если-бы еще что путное было-бы, а то птичка какая-то! Убирай книги и возьми Митьку, а я ужинать соберу. Ѣсть пора да и на боковую… Сегодня раньше ранняго поднялась я изъ-за ребенка, да и днемъ онъ мнѣ соснуть не далъ ни минуты. Цѣлый день блажилъ, неугомонный. Бери его.
И мать передала на руки Мамѣ грудного ребенка.
— Гдѣ у тебя сороковка съ остатками-то? — спрашивалъ Марѳу Алексѣевну Петръ Митрофановъ. — Выпить остатки-то, да и не думать объ нихъ.
За стѣной у жильцовъ происходила ссора. Кто-то отборными площадными ругательствами отчитывать кого-то. Плакала какая-то женщина.
1903
Поделиться книгой: