Помоги проекту - поделись книгой:
— Я... я знаю, как называют таких людей, — ответил Думитру, хотя со стороны могло показаться, что он разговаривает с пустотой и что кроме него в подземелье нет ни единой живой души. — Греки, как вы уже упомянули, зовут их врикулаками, русские — упырями, а мы, зганы, кочевники, мы называем их мороями.
"Им есть и другое имя, — вновь раздался голос. — Это имя пришло из далеких земель, из далеких времен и пространств. Сами себя они называют Вамфири! — Голос на мгновение почтительно замолк, затем раздался вновь:
— А теперь скажи мне Думитру-у-у, знаешь ли ты, кто я? О да, понимаю, я — голос, звучащий в твоей голове. Но ведь голос должен от кого-то исходить, если только, конечно, ты не сумасшедший. Догадываешься ли ты, Думитру, кем я на самом деле являюсь? А может быть, ты даже всегда знал это?"
— Ты Старейший, — сдавленным голосом ответил Думитру. Его кадык несколько раз дернулся, в горле пересохло. — Бессмертный покровитель зганов Зирра. Ты Янош, барон Ференци.
«Да... а ты хоть и крестьянин, однако отнюдь не невежественный, ты не лишен мудрости, — отозвался голос. — Я действительно тот, о ком ты говоришь. И ты принадлежишь мне, а потому обязан повиноваться любому моему приказу. Но сначала хочу задать тебе один вопрос: есть ли в таборе твоего отца Василия Зирры кто-либо, у кого четыре пальца на руке? Может быть, это ребенок, мальчик, родившийся недавно, после того как вы, зганы, посетили эти места в последний раз? Или, возможно, незнакомец, чужак, повстречавшийся вам в пути и пожелавший присоединиться к вам?»
Вероятно, любому другому такой вопрос показался бы странным, но только не Думитру. Это было частью легенды, гласившей, что однажды появится человек с четырьмя пальцами вместо пяти. У него будут три крупных, широких, крепких пальца и большой палец на каждой руке, причем он таковым родится, и это будет выглядеть вполне естественным. Никакого хирургического вмешательства, никакого уродства на первый взгляд.
— Нет, — не задумываясь ответил Думитру. — Он еще не пришел.
Голос недовольно что-то проворчал. Думитру почти физически ощутил нетерпеливое пожатие широких, могучих плеч его обладателя.
"Не пришел, — услышал Думитру, — все еще не пришел”.
Однако настроение невидимого существа обладало способностью мгновенно меняться. Вот и теперь разочарование уступило место смирению, покорности судьбе.
«Что ж, хорошо, я могу ждать еще много лет. В конце концов, что значит время для Вамфири?»
Думитру ничего не ответил, рассматривая поблекшие от времени фрески, он дошел до того места, где были изображены несколько весьма мрачных сцен, фрески были похожи на гобелены, рассказывающие историю в картинах, но эти картины словно возникли из ночного кошмара. На первой был изображен лежащий на земле человек, которого за руки и за ноги держат четверо других. Пятый, одетый в турецкие шаровары, стоял над ним с высоко поднятым кривым мечом, а шестой стоял рядом на коленях с молотком и острым деревянным колом в руках. На следующей картине человек был обезглавлен, а вбитый в его тело кол накрепко пригвоздил его к земле. Но из раны, зиявшей на шее, выползал огромный, жирный, похожий на слизняка червь, при виде которого окружавшие его люди в ужасе отпрянули. Третья картина рассказывала о том, как люди факелами окружили странное существо и вместе с головой и телом его хозяина сжигали на куче хвороста. А четвертый, предпоследний, монах, размахивая кадилом, которое держал в одной руке, другой рукой собирал в урну пепел. Судя по всему, это был обряд изгнания дьявола, очищения. Но если это было так, он не достиг цели, все оказалось напрасным.
Ибо финальная сцена изображала ту же урну, над которой, возникшая, словно Феникс из пепла, парила огромная черная летучая мышь. Именно такая, какая является частью герба Ференци! И тут...
«Да, — послышался в голове Думитру мрачный голос Яноша, — но это произойдет лишь тогда, когда придет четырехпалый человек. Лишь после появления истинного сына моих сыновей. Ибо лишь тогда я получу возможность перейти из одного сосуда в другой. Сосуд сосуду рознь, Думитру-у-у, и некоторые из них прочны, как камень...»
И вновь разум Думитру начал проясняться. Придя в себя, он вдруг заметил, что факел, который он вставил в каменный держатель, укрепленный на стене, почти догорел. Он схватил его дрожащими руками и зажег от него следующий, помахав им в воздухе, чтобы пламя лучше разгорелось. Облизывая пересохшие губы, он стал оглядываться вокруг, пытаясь определить, какая из множества находившихся в помещении урн содержит прах его мучителя. Вот бы вытряхнуть пепел, поднести к нему факел и посмотреть, сгорят ли эти бренные останки во второй раз...
Янош мгновенно почувствовал, что в душе згана возникло и растет чувство протеста, ощутил угрозу, исходящую от взбунтовавшегося сознания, подчиненного до сих пор его воле. А потому, бесшумно хмыкнув, он обратился к молодому человеку:
"Ах, не здесь, Думитру-у-у, не здесь. Как? Ты хочешь, чтобы я лежал среди грязи и мусора? И как могло случиться, что я только что увидел предательство в твоих мыслях? И, все же, при твоей горячей крови странно было бы, если бы такие помыслы не возникли в твоей голове, не так ли? — И снова Янош злорадно усмехнулся. — Но ты поступил совершенно правильно, когда зажег новый факел, — лучше не позволять огню погаснуть, Думитру-у-у, ибо в этом месте, куда ты пришел, царит непроницаемая тьма. К тому же я хочу показать тебе еще кое-что, а для этого нам понадобится свет. А теперь взгляни, сын мой: справа от тебя находится комната. Если у тебя есть желание, пройди под аркой — и ты увидишь место моего истинного погребения”.
Думитру попытался бороться сам с собой, но понял, что это бесполезно. Власть вампира над его разумом была сильна как никогда. Юноша вынужден был повиноваться и, пройдя под аркой, оказался в помещении, ничем не отличавшемся от остальных, за исключением внутреннего убранства. Здесь не было ни шкафов с амфорами, ни фресок на стенах. Это была, скорее, жилая комната, чем склад сосудов с прахом. Стены украшали тканые гобелены, пол был выложен плиткой, отделанной зеленой глазурью. В центре из плиток меньшего размера был выложен геральдический знак рода Ференци, сбоку от которого, возле массивного камина, стоял старинный стол из крепкого черного дуба. Драпировки на стенах покрылись плесенью и свисали клочьями, повсюду толстым слоем лежала пыль. Но было в этой комнате нечто весьма странное, никак не вяжущееся с окружающей обстановкой. На столе лежали вполне современные бумаги, книги, конверты, печати и воск, резко контрастирующие со всем остальным, что видел вокруг Думитру. Неужели все эти вещи принадлежали Ференци? Думитру всегда считал, что Старейший мертв или бессмертно пребывает где-то, но то, что он увидел, свидетельствовало об обратном.
"Нет, — опроверг его мысли вновь раздавшийся в голове юноши густой, низкий голос барона, — это все принадлежит не мне, а... ну, скажем так, моему ученику. Он изучал мои труды и даже осмелился попытаться изучать меня самого. О, ему прекрасно были известны слова, с помощью которых он мог вызвать меня, но он не знал, где меня искать, и даже не, — подозревал, что я нахожусь здесь, рядом, увы, думаю, что его уже нет на свете. Скорее всего, его кости покоятся где-нибудь наверху, среди развалин. Мне доставит величайшее удовольствие в один прекрасный день найти их там и сделать с ним то, что он собирался и вполне мог сделать со мной”.
В то время как мрачный голос Яноша Ференци предавался неясным воспоминаниям, Думитру Зирра подошел к столу. Он увидел копии писем на неизвестном ему языке. Можно было разобрать даты пятидесятилетней давности, далекие адреса и имена адресатов, среди которых были какой-то М. Рейно из Парижа, Иозеф Надек из Праги, Колин Грив из Эдинбурга и Джозеф Гурвин из Провиденса, а также множество других из больших и малых городов по всему свету. Автором всех этих писем и адресов, написанных одним и тем же почерком, являлся некий мистер Хатчинсон, или, как он чаще всего подписывался, “Эдв. X.”.
Что касается книг... они ничего для Думитру не значили. Для невежественного крестьянина, хоть и знакомого благодаря кочевой жизни со многими языками и диалектами, каким был Думитру Зирра, такие названия, как “Turba Philosophorum”, “Thesaurus Chemicus” Бэкона или “De Lapide Philosophico” Тритемиса, были не более чем пустым звуком. Если даже они и были знакомы ему, смысла этих трудов он не понимал.
Однако одна из книг была раскрыта, и на ее покрытых толстым слоем пыли страницах Думитру увидел иллюстрации, показавшиеся ему знакомыми и приведшие его в ужас. Они во всех деталях и очень правдоподобно демонстрировали самые жесточайшие пытки. Вид этих картинок заставил Думитру, несмотря на то, что он находился словно под гипнозом, вздрогнуть и отпрянуть от книги. И в ту же минуту взгляд его обратился на находившиеся в помещении предметы, прежде не привлекавшие его внимание. Он заметил кандалы, прикованные тяжелыми цепями к стене, какие-то ржавые инструменты, в беспорядке разбросанные по полу; в одном из углов комнаты стояли несколько железных жаровен, в которых сохранились остатки древних углей и пепла.
Но прежде чем он успел осознать предназначение этих вещей и внимательнее рассмотреть все эти предметы, если, конечно, у него возникло такое желание, голос раздался вновь.
"Думитру-у-у, — проникновенно струился голос в голове юноши, — скажи мне, испытывал ли ты когда-либо непереносимую жажду? Случалось ли тебе оказаться в бескрайней пустыне, где нет даже признаков близкого присутствия воды? Чувствовал ли ты, что твое горло превращается в сплошную болезненную рану и с трудом пропускает воздух? Возможно, что тебе знакомо ощущение сухости во всем теле, ив этом случае ты, наверное, сможешь хотя бы частично понять те чувства, которые испытываю сейчас я. Но только частично, не более. Ибо сам ты никогда не ощущал такой силы жажду. Ах, если бы я только мог в полной мере описать тебе свою жажду, сын мой!
Ну, хватит об этом. Уверен, что теперь ты способен в какой-то степени постичь и понять ту власть, которой я обладаю, мое положение, мою судьбу, а следовательно, и тот факт, что желания и потребности такого Существа, как я, гораздо важнее любых проблем обыкновенных людей и даже вопроса их жизни и смерти. Пришло время познакомить тебя с последним актом представления, в котором мы с тобой оба испытаем ни с чем не сравнимое возбуждение. Перед тобой большой камин, Думитру-у-у, войди в него”.
Войти в камин, в очаг? При взгляде на него Думитру почувствовал непреодолимое желание убежать, но не в силах был сделать это. Массивный закопченный камин был примерно четыре фута шириной и пять футов высотой, его арочное отверстие сверху укреплял тяжелый замковый камень. Думитру оставалось сделать всего лишь только шаг, чтобы оказаться внутри очага. Прежде чем ступить туда, Думитру зажег новый факел, но Янош Ференци воспринял эту задержку как проявление неуверенности и колебаний.
"Поторопись, Думитру-у-у, — нетерпеливо произнес ужасный голос, — ибо даже несмотря на то, что я практически разложился, скорее даже именно поэтому, мои потребности должны быть удовлетворены незамедлительно. Я с трудом переношу эти муки и сдерживаюсь из последних сил”.
Думитру вошел внутрь камина и поднял над головой факел, чтобы лучше разглядеть все вокруг. Широкий, черный от копоти дымоход стремительно уходил круто вверх, затем изгибался и постепенно сливался со стеной, убрав в сторону факел, Думитру постарался увидеть, проникает ли откуда-либо свет, но перед его глазами была лишь черная тьма. Ничего удивительного: прежде чем выйти на поверхность, труба непременно должна была сделать несколько поворотов, а кроме того, она вне всяких сомнений оказалась засыпанной обломками разрушенного замка.
Снова посветив себе факелом, Думитру увидел железные ступени — скобы, вбитые в наклонную заднюю стену дымохода.
В прежние времена каменные трубы время от времени подвергались очистке. Но странно... он не увидел на стенах скопления сажи, как можно было бы ожидать. Если бы не закопченная поверхность, создавалось впечатление, что камином вообще никогда не пользовались.
"Нет-нет, им пользовались, сын мой, — зловеще усмехнулся Янош Ференци. — Ты в этом убедишься, обязательно убедишься. Но сначала отойди немного в сторону. Прежде чем ты поднимешься туда, кое-кому придется спуститься. Это несколько моих маленьких любимцев, моих маленьких друзей”.
Думитру отпрянул, ударившись о боковую стену, в то время как услышал шум множества трепещущих крыльев, который, отражаясь от стены дымохода, мгновенно превратился едва ли не в оглушительный грохот. Целая стая мелких летучих мышей, чьи стремительно мчащиеся тела слились в одно целое, вылетела из трубы дымохода и исчезла под сводами подземелья. Они летели мимо него так долго, их было так много, что Думитру показалось, будто конца им не будет никогда. Но шум все же постепенно затих, несколько запоздавших летучих мышей пронеслись мимо юноши, и вновь наступила тишина.
"А теперь поднимайся вверх”, — приказал голос, опять усиливая воздействие на своего раба, держа под контролем его разум.
Ступени-скобы были широкими и плоскими. Они крепко держались в затвердевшем между камнями растворе на расстоянии примерно двенадцати дюймов друг от друга. Думитру легко начал взбираться по ним, держась лишь одной рукой и зажав в другой факел. Поднявшись на девять или десять ступеней, он увидел, что труба дымохода заметно сужается, а еще через такое же расстояние изгибается под углом в сорок пять градусов, превращаясь в наклонно уходящую вверх шахту. Футов через двадцать ступени-скобы уступали место другим — в виде пластин. “Пол” теперь стал ровным, а “потолок” опустился до высоты не более девяти-десяти футов.
Теперь Думитру оказался в бесконечном, узком каменном коридоре без каких-либо отличительных особенностей, не более трех футов шириной, и юношу вдруг охватило ощущение смертельной опасности, заставившее его, скорчившись, застыть на месте. Юноша вытянул вперед руку с факелом, он весь покрылся холодным потом и дрожал, мокрая одежда прилипла к спине и ногам, сердце трепетало в груди, словно птичка, попавшая в сети. Впереди, вверху, там, где тени плясали в свете факела, он увидел пару желтых, треугольных, горящих волчьих глаз. Отражая исходящий от факела свет, они ярко светились возле самого пола и неотрывно смотрели на Думитру.
"Это мой старый друг, Думитру, — раздался в голове юноши тягучий голос Яноша Ференци. — Подобно зганам он и все его сородичи вот уже много лет заботятся обо мне. Да-да, все эти любопытные людишки непременно ходили бы сюда толпами, если бы не мои верные волки. Неужели он испугал тебя? Ты, вероятно, думал, что он внизу, позади тебя, а он вдруг оказался впереди, так? Но разве ты не понял, что здесь находится мое тайное убежище? А какое же убежище, скажи мне, имеет лишь один вход и выход? Нет, если пройти дальше, ты увидишь, что проход ведет к отверстию в отвесной скале. Вот только... тебе не придется идти так далеко”.
В голосе звучала неприкрытая угроза. Ференци не желал отказываться от своих прав и хотел наконец удовлетворить собственные потребности, а потому его власть над разумом Думитру стала как никогда сильной, воля юноши была словно скована льдом.
"Иди вперед”, — холодно скомандовал голос.
Огромный волк впереди Думитру развернулся и поскакал прочь, превратившись в серую тень, постепенно растворившуюся в темноте. Думитру последовал за ним. Сердце его билось так гулко, что вскоре ему показалось, будто он слышит, как подобно бурному океану в ушах его шумит кровь. Однако не он один сумел услышать этот гулкий шум.
«Ах, сын мой, сын мой! — насмешливый голос был полон звериной страсти и жажды. — Сердце твое скачет и бьется словно пронзенный стрелой олень. Как оно молодо и сильно! Но как бы то ни было, что бы ни вызывало у тебя столь сильный страх, успокойся — все уже близится к концу, Думитру-у-у!..»
Проход стал шире. Слева от него стена оставалась все такой же, а справа появилось углубление, канавка, выбитая прямо в монолите скалы, идущая параллельно полу и углублявшаяся с каждым шагом. Перегнувшись через край, Думитру посветил себе факелом и заглянул вниз... в дальнем, самом глубоком, краю канавки он увидел... краешек и узкое горлышко полузасыпанной землей черной урны!
Отверстие горлышка напоминало черный приоткрытый рот, губы которого вытягивались и вожделенно шевелились в неверном, мерцающем свете факела. Оно находилось примерно пятью футами ниже того уровня, на котором находился Думитру. За урной дно канавки вновь поднималось вверх. Похожая на желоб, канавка была выдолблена в форме буквы “V” и плавно спускалась с двух сторон к торчащему горлышку урны, образуя узкий носик. Противоположные концы желоба разбегались в разные стороны и исчезали в темноте Вся конструкция в целом напоминала водосточный желоб, заканчивающийся над горлышком урны; причем, так же как и обычный водосток, этот тоже со временем потемнел от какой-то стекавшей по нему неизвестной жидкости Думитру надолго застыл, весь дрожа от ужаса и ловя раскрытым ртом воздух, глядя на это сооружение и не понимая до конца его предназначения Покрытое липким, холодным потом тело сотрясала крупная дрожь И в этот момент в затуманенном мозгу юноши вновь возник голос его мучителя.
«Иди вперед, сын мой, — требовательно произнес этот ужасный голос. — Еще пара шагов — и тебе все станет ясно. Но соблюдай осторожность, Думитру-у-у, будь очень осторожен и не упади в обморок, не оступись, что бы ни случилось!»
Не отрывая широко раскрытых глаз от урны, даже не мигая, юноша сделал еще два шага и оказался возле того места, где заканчивалась канавка, — возле продолговатого, похожего на разверстую могилу углубления. Когда свет от факела проник внутрь, он разглядел содержимое этой страшной ямы!
Пики! Острые, как иглы, ржавые железные зубья! Они заполняли все пространство ужасного углубления. И тогда Думитру мгновенно догадался об их предназначении и о намерениях Ференци.
«Вот как? Ха-ха-а-а-ха-а-а! Ха-ха-ха-ха-а-а! — Жуткий смех буквально заполнил мозг Думитру, хотя вокруг по-прежнему царила тишина. — Так стало быть, нам предстоит борьба, померяемся силой воли? Так, сынок?»
Борьба? Думитру постарался взять себя в руки, напряг мускулы и пытался сохранить контроль над собственным разумом.
— Я... я не убью себя ради тебя... не умру ради тебя... старый дьявол! — задыхаясь выкрикнул он.
«Конечно, ты не сделаешь этого, Думитру-у-у! Даже я не в силах заставить тебя совершить подобное, во всяком случае против твоей воли. Искусство соблазна и обольщения тоже, видишь ли, имеет свои пределы Нет, ты не убьешь себя, сын мой Это сделаю я фактически я уже сделал это!»
Думитру почувствовал вдруг, что тело его стало необычайно сильным, а разум полностью прояснился и освободился от власти Ференци Облизывая пересохшие губы, он внимательно огляделся вокруг Куда бежать? Какой путь выбрать? Где-то там, впереди, его поджидал огромный волк. Но у него в руках по-прежнему был факел, огонь которого заставит волка отступить А позади И вдруг сзади, где до этого момента было тихо и спокойно, юноше почудилось движение воздуха, словно подул невесть откуда взявшийся ветер Причиной послужили мириады хлопающих крыльев! Летучие мыши!
И в то же мгновение Думитру почувствовал непреодолимую клаустрофобию. Даже без летучих мышей — а в том, что они возвращаются, сомневаться не приходилось — Думитру не смог бы заставить себя возвратиться обратно по дымоходу и затем пройти через подземелье замка мимо шкафов с прахом мертвых, подняться по гулкой каменной лестнице, чтобы вновь очутиться на свободе. Нет, оставался лишь один путь — вперед! А там будь что будет! Едва только показались первые летучие мыши, он пополз вперед по каменному уступу...
...который мгновенно провалился под тяжестью его тела!
«А-а-а-а! — торжествующе закричал ужасный голос в голове юноши. — Даже самый крупный волк весит гораздо меньше, чем взрослый человек, Думитру-у-у!»
Часть стены вместе с уступом, образующим букву "L”, повернулась на девяносто градусов, и Думитру полетел прямо на острия пик. Раздался жуткий крик, но тут же стих, ибо пики пронзили юноше голову и тело, повредив жизненно важные органы, но не задев при этом сердце. Оно все еще продолжало биться и гнать кровь, которая толчками вытекала из множества ран растерзанного тела.
"Ну разве не говорил я тебе, Думитру-у-у, что это будет восхитительно? И разве не обещал убить тебя?” — Сквозь невыносимые муки юноша слышал злорадные речи своего мучителя, но по мере того, как затихали страдания, слабели и звуки голоса. Это была последняя пытка, придуманная Яношем Ференци, и вскоре Думитру уже ничего не чувствовал и не слышал.
Яноша, однако, это уже не волновало. Для него гораздо важнее была полученная теперь возможность удовлетворить свою многолетнюю страстную жажду. Во всяком случае на время. И это было для него самым главным.
Стекая по V-образному желобу, кровь достигала отверстия над горлышком урны и попадала внутрь, питая то, что там находилось, — древний пепел, останки человека, точнее чудовища. Кровь смачивала этот бренный прах, бурлила, пузырилась, дымилась и издавала удушливый запах. Такова была химическая реакция, ужасная и невероятная, результат которой, казалось, вот-вот извергнется из горлышка урны наружу...
Прошло немного времени, — и огромный волк вернулся. Он небрежно прошел под стаей летучих мышей, образовавших нечто вроде живого мехового потолка, осторожно преодолел то место, где сдвинувшаяся и перевернувшаяся некоторое время назад часть прохода вместе со стеной уже плавно встала на свое место, остановился и пристально посмотрел на спокойно и безмолвно стоявшую урну.
И вдруг... издав какой-то утробный звук, он спрыгнул в яму, прямо на каменный желоб над урной, и осторожно пополз между остриями пик к свободному от них пространству в начале стока. Там он развернулся и стал по кускам срывать с пик обмякшее, обескровленное тело Думитру.
Закончив свое страшное дело, он выпрыгнул из неглубокой в этом месте ямы и начал вытаскивать останки юноши наружу, принося их на “площадку множества костей”, где он смог наконец наесться вволю.
Для старого волка это было обычная работа, которую ему приходилось выполнять уже не один раз.
То же самое до него делал его отец, и отец его отца, и отец отца...
Глава 2
Искатели
Кабачок “Гастстуб”, приютившийся на крутом склоне горы на восточной окраине городка, в том месте, где, делая множество крутых поворотов, извилистая дорога уходит вверх и исчезает среди сосен.
За выщербленным, потемневшим от времени, грубо сколоченным круглым деревянным столом в одном из углов бара сидели рядышком трое американцев, по виду похожих на туристов. Одеты они были довольно свободно и небрежно. Один из них курил сигарету. На столе перед ними стояли кружки с пивом местного производства, которое не было крепким, но обжигало горло и прекрасно освежало.
Возле стойки бара сидели двое местных охотников — горцев, рядом с которыми лежали их ружья, такие старые, что их можно было с уверенностью назвать историческими реликвиями. Эти двое оживленно болтали, хлопали друг друга по спине и хвастали друг перед другом своей доблестью и удалью, причем не только на охоте, ибо чуть больше часа назад один из них вдруг с удивленным выражением отшатнулся от бара, издал какой-то невнятный звук и, пошатываясь, выбежал через дверь в серо-голубые сумерки туманного вечера. Его ружье так и осталось лежать на стойке, откуда с превеликой осторожностью его взял бармен, чтобы спрятать подальше от любопытных глаз, после чего вновь вернулся к своим обычным занятиям и продолжил мыть и протирать стаканы и кружки.
Собутыльник ушедшего охотника, а возможно, и его сообщник в каком-либо неблаговидном деле, продолжая громко хохотать и стучать кулаками по стойке бара, допил сливовицу, оставленную его приятелем, отодвинул пустой стакан и обвел взглядом помещение в поисках дальнейших развлечений. И, конечно, тут же обратил внимание на американцев, разговаривавших за столом. Надо заметить, что они говорили как, раз о нем, но он, безусловно, этого знать не мог.
Он заказал себе еще одну порцию, велел подать гостям за столом то, что они пожелают, и направился к сидевшим в углу американцам. Прежде чем выполнить заказ, бармен взял со стойки ружье и аккуратно положил его рядом с первым.
— Гогошу, — проревел старый охотник, ткнув себя большим пальцем в закрытую кожаной курткой грудь. — Эмиль Гогошу. А вы кто? Туристы, наверное?
Он говорил по-румынски, на местном диалекте, испытавшем на себе влияние венгерского языка. Все трое улыбнулись ему в ответ, правда двое из них несколько натянуто. Третий, однако, перевел им слова охотника и быстро ответил:
— Да, мы туристы. Из Америки, из Соединенных Штатов Америки. Присядьте с нами, Эмиль Гогошу, и давайте побеседуем.
— Вот как? — удивленно проговорил охотник. — Вы знаете наш язык? Вы служите гидом при этих двоих? Весьма полезное и прибыльное дело, правда?
— О господи, нет же! — рассмеялся молодой человек. — Я такой же, как и они, американец, я вместе с ними.
— Невероятно! — воскликнул Гогошу. — Как это так? Никогда раньше не слышал ни о чем подобном! Чтобы иностранцы говорили по-нашему?! Вы меня, конечно же, разыгрываете?
Гогошу был потомственным румынским крестьянином. У него была коричневая обветренная кожа, седые, похожие по форме на бычьи рога усы, пожелтевшие посередине от постоянного курения трубки, густые длинные бакенбарды, тянущиеся до самой верхней губы, и проницательные серые глаза под нависшими седыми бровями. На нем была сшитая из кусков кожи куртка с высоким воротником, застегнутая до самой шеи, а под ней — белая рубашка с длинными рукавами. Меховая шапка прочно держалась под правым погоном куртки, а пропущенный под левым погоном полузаполненный нагрудный патронташ наискось пересекал грудь и уходил под правой рукой на спину. На широком кожаном ремне висели ножны с охотничьим ножом и несколько мешочков. Сшитые из грубой ткани штаны были заправлены в высокие, закрывающие икры, сапоги из свиной кожи. Несмотря на невысокий рост, он выглядел сильным, жилистым и очень выносливым. В целом это была весьма живописная личность.
— Мы как раз беседовали о вас, — сказал ему переводчик.
— Вот как? Надо же! — Гогошу переводил внимательный взгляд с одного на другого. — Обо мне? Стало быть, я привлек ваше внимание и вызвал у вас любопытство?
— Скорее, восхищение, — ответил хитрый американец. — Вы, судя по всему, охотник, причем весьма опытный и умелый, как нам кажется. А потому вы должны знать эти горы как свои пять пальцев, или мы ошибаемся?
— Никто не знает их лучше, чем я! — воскликнул Гогошу, однако он при этом несомненно лукавил. — Вам нужен проводник, не так ли? — прищурившись, спросил он.
— Возможно, — медленно кивнул головой его собеседник. — Но проводники бывают разные. Бывает и так: вы просите его показать развалины старого замка в горах, и он обещает вам с три короба, утверждает, что это будет замок самого графа Дракулы. А потом приводит вас к груде камней, похожей на развалившийся свинарник... Так вот, Эмиль Гогошу, нас действительно интересуют древние руины. Мы хотим их заснять, сфотографировать... ну, скажем, для того чтобы лучше почувствовать атмосферу этих мест, создать соответствующее настроение.
Бармен принес им напитки, и Гогошу откинулся на стул, выпрямив спину.
— Так-так! Так вы, значит, хотите снимать здесь кино, один из этих фильмов? Старый вампир, преследующий в своем замке таких грудастых девушек? Да-да, я видел их, фильмы, конечно. Там, в долине, в Лугойе, есть кинотеатр. Нет, девушек я, конечно, не видел — все красивые сиськи давно уже перевелись в этих местах, скажу я вам. Остались только дряблые да высохшие. Вот так-то, ребятки! Но фильмы я видел. Так, стало быть, вот что вы ищете здесь — руины?
Как ни странно, но после очередного выпитого стакана старый охотник даже, казалось, протрезвел, глаза его приняли более осмысленное выражение, и он внимательно, одного за другим, изучал американцев. Прежде всего того, кто был переводчиком. Этот человек его очень заинтересовал — необычная личность, особенно если учесть, что он знал местный язык. Он был высок, что-то около шести футов, строен и широкоплеч. Вглядевшись попристальнее, Гогошу пришел к выводу, что этот человек не американец, во всяком случае не чистокровный.
— Как вас зовут? Как ваше имя? — охотник схватил молодого человека за руку и сжал ее... но тот вдруг резко отдернул руку и спрятал под стол.
— Джордж, — быстро ответил владелец спрятанной руки, явно недовольный проявленным к нему излишним вниманием. — Джордж Вульп.
— Вульп? — расхохотался старый охотник и с такой силой хлопнул ладонью по столу, что подпрыгнула стоявшая на нем посуда. — О, в свое время я знавал нескольких людей под такой фамилией. Но почему Джордж? Какое отношение имеет такое имя, как Джордж, к фамилии Вульп? Ну, ладно, продолжим, и давайте говорить откровенно... вы хотели сказать Георг, не так ли?
И без того темные глаза собеседника потемнели еще больше, и в них возникло выражение грусти, но тут же исчезло, и молодой человек обменялся понимающим взглядом с охотником.
— Вы очень догадливы, Эмиль, — произнес наконец он. — И весьма наблюдательны. Да, когда-то я был румыном. Это целая история, но она не слишком...
Старый охотник упрямо продолжал внимательно изучать собеседника.
— И тем не менее расскажите, — сказал он, не отводя пристального взгляда. Молодой человек пожал плечами и откинулся на стуле.
— Что ж... я родился здесь, в предгорьях, — начал он, голос его был обманчиво мягок, а когда он улыбнулся, во рту сверкнули великолепные зубы. “Такими они и должны быть, — подумал Гогошу, — у человека двадцати шести или двадцати семи лет”.
— Да, — повторил Вульп, — я родился здесь... но сейчас от того времени остались лишь нежные воспоминания. Мой народ, мои предки принадлежали к кочевникам, что отразилось и на моей внешности. Вы ведь узнали меня по темному цвету кожи, правда? И по темным глазам?
— Вот именно, — кивнул Гогошу. — И еще по тонким мочкам ушей, в которых прекрасно смотрелись бы золотые кольца серег. А также по высокому лбу и волчьей челюсти, так свойственным зганам. О, ваше происхождение весьма очевидно и не вызывает сомнений у того, кто способен видеть. Так что же все-таки случилось?
— Случилось? — Вульп вновь пожал плечами. — Мои родители подались в город, осели там и превратились в рабочих, вместо того чтобы по-прежнему оставаться вольными бездельниками, какими они были всегда.
— Бездельниками? Вы сами верите в то, что говорите?
— Нет, но власти считают именно так. Они предоставили моим родителям квартиру в Крайове, возле новой железной дороги. Каменная кладка была старой и сотрясалась, когда мимо проходил поезд, штукатурка осыпалась со стен, туалет над нами протекал... Но они заявили, что для лентяев и бездельников и такая квартира хороша. Вот так я и жил до одиннадцати лет, играя рядом с железнодорожными путями. А потом... однажды ночью поезд сошел с рельсов... Он врезался прямо в наш дом, проломил стену и разрушил все здание. Мне повезло — я остался в живых, но все мои родные погибли. Какое-то время после этого я думал о том, что и мне лучше было бы умереть, потому что спина у меня была повреждена и я превратился в калеку. Но кто-то услышал о том, что со мной произошло. В то время существовала система обмена врачами и пациентами между Америкой и Румынией, точнее между реабилитационными центрами обоих стран. И поскольку я остался сиротой, мне было отдано предпочтение. Не так уж и плохо для бездельника, правда? Итак... я отправился в Соединенные Штаты. И там меня поставили на ноги. Больше того, они усыновили меня, точнее двое из них. Так как я был еще маленьким мальчиком, и у меня на родине не осталось никого, — он опять пожал плечами, — им пришлось разрешить мне остаться.
— Ах вот как! — воскликнул Гогошу. — И, стало быть, теперь вы — американец. Что ж, я склонен поверить вам, но... это очень странно, что цыгане вдруг решили отказаться от вольной кочевой жизни. Иногда их изгоняют из табора, и тогда они идут своей дорогой — ну, вы знаете, распри, споры или нечто подобное — как правило, причиной является женщина или конь — но редко кто из них переселяется в город. Что же произошло с вашими родными? Быть может, они повздорили с цыганским королем или случилось еще что-то в этом роде?
— Не знаю, я был еще слишком мал, — ответил Вульп. — Возможно, они боялись за меня, поскольку я рос слабым и болезненным, к тому же был почти что карликом. Как бы то ни было, они ушли в ту ночь, когда я родился, бесследно исчезли и никогда не вернулись.
Поделиться книгой: