Подход

— Чтобъ я на міру за кабакъ стоялъ? Да ты никакъ бѣлены объѣлся, почтенный!

Онъ всталъ со скамейки. Всталъ и кабатчикъ и сказалъ:

— А я бы тебя и твою старуху, Антипъ Яковличъ, хорошими подарками удовлетворилъ.

— Уходи, уходи отъ меня. Зря толкуешь. Не таковскій я…

Антипъ Яковлевъ махнулъ рукой. Кабатчикъ пожалъ плечами.

— Ужасти какой серьезный человѣкъ! пробормоталъ онъ. — Прощай, коли такъ.

— Прощай, прощай. Поѣзжай, съ Богомъ.

Кабатчикъ влѣзъ въ телѣжку и шагомъ поѣхалъ отъ избы Антипа Яковлева. Староста шелъ около телѣжки.

— Видишь, какой строгій! Нѣтъ, этого не объѣдешь, сказалъ онъ и спросилъ:- Къ мяснику теперь? Къ Емельяну Сидорову, что ли?

— Да надо будетъ съ Емельяномъ Сидоровымъ потолковать.

— Ну, такъ ты и поѣзжай къ нему. Вонъ его изба. А я потомъ задворками приду. Неловко мнѣ съ тобой вмѣстѣ. Антипъ Яковлевъ смотритъ.

— Ну, ладно.

Кабатчикъ стегнулъ лошадь. Староста свернулъ къ своей избѣ.

V

Емельянъ Сидоровъ, по прозванью Мясникъ, хоть и былъ изъ числа мужиковъ исправныхъ и не ослабшихъ, какъ ихъ называютъ въ деревнѣ, но выпить подчасъ любилъ. Въ прежніе годы онъ имѣлъ барку, возилъ съ подряда въ Петербургъ кирпичъ и бутовую плиту на ней, стало-быть былъ человѣкъ бывалый, какъ говорится, любилъ краснобайничать на сходкахъ и считался за человѣка вліятельнаго въ деревнѣ. Барочный извозъ онъ нынѣ оставилъ и занялся скупкой телятъ у мужиковъ для продажи мясникамъ, отчего и самъ получилъ прозванье Мясника.

У избы на скамеечкѣ сидѣла жена Емельяна Сидорова, женщина лѣтъ сорока, и грызла подсолнухи, когда подъѣхалъ кабатчикъ. Онъ снялъ картузъ и, не слѣзая съ телѣжки, воскликнулъ:

— Матушкѣ-хозяюшкѣ особенное! Съ пріятствомъ кушать!

— Спасибо. Благодаримъ покорно, отвѣчала женщина. — Попотчевала бы и васъ подсолнухами, да не мужчинское это кушанье. Куда ѣдете?

— Былъ у обѣдни въ Крюковѣ, помолился Господу Богу, а теперь пробираюсь домой и заѣзжаю кой къ кому изъ хорошихъ мужичковъ, чтобы почтеніе имъ сдѣлать. Былъ у старосты, былъ у дѣдушки Антипа Яковлича и теперь къ вамъ. Самъ-отъ дома?

— Сейчасъ тутъ былъ, да, надо полагать, на задворки ушелъ. Колесо у насъ тамъ у телѣги сломалось, что ли. А вы къ нему?

— То-то и дѣло, хочу поклонъ отвѣсить.

— Ой, что такъ? конфузливо проговорила женщина. — Зачѣмъ же это?

— Хорошимъ основательнымъ христіанамъ всегда отвѣшиваю. Самъ основательности придерживаюсь и въ другихъ это руководство люблю. Вы меня знаете?

— Еще бы не знать! Вы изъ Быкова. Кабакъ держите. Вотъ мы, бабы, очень ужъ на васъ недовольны, что вы нашихъ мужиковъ спаиваете. Какъ попадутъ въ Быково, такъ ужъ ничего и не жди хорошаго. Вернутся всегда не настоящимъ манеромъ.

— Матушка-голубушка, все это вздоръ. Никого силой споить невозможно.

— Ну, соблазнъ на дорогѣ. А мужики слабы, да еще при своемъ малодушіи…

— Ну, на вашего супруга вы, кажется, не можете пожаловаться.

— Бывало, что и онъ у васъ загуливалъ, а придетъ домой выпивши, да все тычкомъ и наотмашь, такъ какъ же быть довольной-то?

— Пожалуйста, фунтикъ кофейку за это безпокойство… Везъ въ Крюково дьячихѣ передать въ гостинчикъ, да не трафилось ее увидать, такъ ужъ вамъ. Пожалуйте…

Кабатчикъ быстро вынулъ изъ телѣжки фунтъ кофе, быстро слѣзъ и протянулъ кофе женщинѣ.

— Ой, что это? Зачѣмъ же это? воскликнула та.

— Берите, берите. Это за безпокойство, чтобы неудовольствія на насъ съ вашей стороны не было. Про кабатчиковъ дамы думаютъ, что это вороны хищные, анъ выходитъ совсѣмъ напротивъ. Получайте. Что жъ вы стыдитесь!

— Ну, благодаримъ покорно. Вамъ мужа?

— Очень бы любопытно было его видѣть.

— Такъ пойдемте въ избу. Сейчасъ я его кликну.

— А лошадь-то можно, я думаю, здѣсь у воротъ оставить. Вотъ я и возжи черезъ столбикъ перекину.

— Конечно, можно. Никто ее не тронетъ. У насъ смирно.

Кабатчикъ возился около лошади и привязывалъ возжами къ столбу. Въ калиткѣ воротъ показался Емельянъ Сидоровъ, а сзади его въ отдаленіи виднѣлся староста. Емельянъ Сидоровъ былъ средняго роста мужикъ въ потертомъ пальто и сапогахъ бутылками. Пощипывая рыженькую бородку, онъ говорилъ:

— Прямо къ самовару потрафилъ. Входи, входи, Аверьянъ Пантелеичъ, милости просимъ. Баба! Самоваръ поставь скорѣича.

— Смотри-ка, фунтъ кофею подарилъ. Вотъ ужъ не ожидала-то! Даже и совѣстно… показала женщина мужу свертокъ.

— Бери, бери. Чего тутъ совѣститься-то? Мало мы ему денегъ-то въ Быковѣ оставляемъ! отвѣтилъ Емельянъ Сидоровъ. — Прошу покорно, Аверьянъ Пантелеичъ…

— Прежде всего дай настоящимъ манеромъ поздоровкаться. Здравствуй, проговорилъ кабатчикъ и протянулъ руку.

— Чего ты въ калиткѣ-то! На порогѣ не здороваются. Входи во дворъ.

— Въ такомъ разѣ постой, погоди. Поклонился женѣ гостинчикомъ, такъ надо и мужу…

Кабатчикъ полѣзъ въ телѣжку, порылся въ сѣнѣ, вынулъ оттуда бутылку съ водкой и, войдя во дворъ, протянулъ и руку, и бутылку Емельяну Сидорову, сказавъ: «пожалуйте».

— Спасибо, спасибо. Ну, вотъ теперь, здравствуй… заговорилъ Емельянъ Сидоровъ. — А то вдругъ на порогѣ! На порогѣ здороваться, значитъ, потомъ ссоритъся, а ужъ мы давай лучше въ мирѣ жить.

— А чтобы въ мирѣ намъ жить, такъ даже поцѣлуемся.

Кабатчикъ отеръ рукавомъ губы.

— Что ты, что ты! Развѣ нонѣ Христовъ день, чтобы цѣловаться? забормоталъ Емельянъ Сидоровъ, пятясь, но кабатчикъ ужъ сочно облобызалъ его.

— Такъ крѣпче будетъ, надежнѣе, сказалъ онъ. — Главная статья въ томъ, что дружбу-то мнѣ съ тобой хочется прочную, надежную водить. — Ахъ, да… Сейчасъ жена твоя сказала, что у тебя колесо у телѣги поломалось. Какое колесо-то: заднее или переднее?

— Переднее.

— Переднее? Ну, вотъ и отлично. А у меня какъ разъ, есть въ Быковѣ хорошій надежный скатъ, переднихъ колесъ. Поѣдешь мимо Быкова, такъ заѣзжай и возьми себѣ.

— Недорого запросишь, такъ отчего же?

— Зачѣмъ дорого! Что дашь, то и ладно. Вѣдь колесами я не торгую. У меня другая статья.

— Ну, спасибо. Переднія колеса мнѣ, дѣйствительно, нужны.

— А у меня они зря стоятъ.

Кабатчикъ, Емельянъ Сидоровъ и староста вошли въ избу. Изба была на полугородской манеръ и состояла изъ кухни и чистой комнаты. Въ чистой комнатѣ, главнымъ образомъ, бросались въ глаза широчайшая кровать подъ ситцевымъ пологомъ съ грудой подушекъ, пузатый самоваръ и стариннаго письма иконы въ углу съ пучками вербы за ними и съ десяткомъ фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ, окружающихъ кіоты. Кабатчикъ усердно сталъ креститься на иконы и, кончивъ, опять сказалъ:

— Теперь еще разъ здравствуйте.

— Садись, такъ гость будешь, пригласилъ хозяинъ. — Сейчасъ вотъ мы твой гостинецъ и разопьемъ, пока баба самоваръ ставитъ, прибавилъ онъ, откупоривая бутылку, и спросилъ: — Пьешь вѣдь самъ-то?

— Только самую малость потребляю, а ужъ сегодня и то былое дѣло. Ну, да съ тобой побалуюсь рюмашечкой, чтобы дружбу закрѣпить. Тяжеленько-то тяжеленько мнѣ будетъ, ну, да ужъ одинъ день не въ счетъ, отвѣчалъ кабатчикъ, тяжко вздохнувъ.

Хозяинъ поставилъ на столъ откупоренную бутылку и три рюмки. Хозяйка тащила тарелку соленыхъ грибовъ и край холоднаго пирога съ капустой.

VI

Емельянъ Сидоровъ налилъ три рюмки, взялъ одну изъ нихъ въ руку, чокнулся ею о двѣ другія рюмки и сказалъ старостѣ и кабатчику: «ну-ка»… Всѣ выпили. Кабатчикъ поморщился и, тыкая вилкой въ соленый грибъ, чтобы закусить, проговорилъ:

— Вѣдь вотъ нигдѣ я водки не пью, а у васъ въ вашей деревнѣ во второмъ домѣ выпиваю. А отчего? Оттого, что вы мужички почтенные, да и деревню вашу люблю. Въ цѣломъ округѣ, кажись, краше вашей деревни нѣтъ, и какъ только я ѣду мимо…

— Говори, Аверьянъ Пантелеичъ, прямо, говори безъ подхода… Онъ знаетъ, я ему передалъ… перебилъ кабатчика староста и кивнулъ на Емельяна Сидорова.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, у васъ здѣсь мѣста чудесныя и мужики основательные. Да вотъ хоть бы взять его, Емельяна Сидорыча… Телятиной онъ занимается…

— Брось… Оставь… остановилъ кабатчика въ свою очередь Емельянъ Сидоровъ. — Ну, чего въ самомъ дѣлѣ меня-то расхваливать! Самъ я знаю, какой такой я есть человѣкъ. Ты кабакъ, что ли, нарохтишься у насъ завести?

— Не кабакъ, голубчикъ Емельянъ Сидорычъ, а школу. Школой хочу порадѣть вамъ, главнымъ образомъ, а кабакъ это только…

— Оставь. Знаемъ. Чего ты?

Кабатчикъ перемѣнилъ тонъ.

— Да думаю въ началѣ и питейное заведеніе, произнесъ онъ. — Это точно… То-есть, трактиръ съ постоялымъ дворомъ. Тихій, скромный трактиръ, чтобы, теперича, проѣзжающіе чайку и все эдакое…

— Распивочно и на выносъ? спросилъ Емельянъ Сидоровъ.

— Да, ужъ надо распивочно и на выносъ. Деревня, такъ по деревенскому обычаю и дѣйствовать будемъ. Патентъ-то ужъ заодно… Заодно тяготы нести. А только боюсь я, что вотъ міръ…

— Надо заранѣе оборудовать міръ.

— Вотъ поэтому я къ тебѣ и пріѣхалъ на поклонъ. Ты краснобай, говорятъ, на міру, гуторить мастеръ, зубы заговаривать.

Емельянъ Сидоровъ самодовольно погладилъ бороду и сказалъ:

— Ты пои больше, всѣхъ пои.

— Да я радъ всей душой, но есть тоже люди супротивные. Вотъ, напримѣръ, сейчасъ Антипъ Яковлевъ. Я къ нему всѣмъ сердцемъ, съ низкимъ поклономъ… «Желаю, говорю, благоустройство вашей деревнѣ», а онъ…

— Этотъ зажрался, этотъ себѣ цѣны мѣры не знаетъ. Да ужъ на что тебѣ: сыновья у него по сорока лѣтъ мужики, а онъ ихъ на помочахъ водитъ. Федосѣй Гавриловъ то же самое… Къ этому тоже не подступайся… заговорилъ староста. — А ты намъ довѣрься — вотъ мы съ Емельяномъ Сидоровымъ и будемъ орудовать.

— Голубчики, порадѣйте! Въ долгу не останусь, ей-ей, не останусь! воскликнулъ кабатчикъ. — Вѣдь я изъ-за чего хлопочу? Просто неловко такой большой деревнѣ безъ питейнаго заведенія быть. Теперича, пріѣхалъ къ кому гость, сродственникъ, нужно его попотчевать — неужто за четыре версты за бутылкой пива бѣжать? А ближе у васъ нѣтъ. А родины, а крестины? А помянуть за упокой? А иконѣ въ своей часовнѣ празднуете? Какъ тутъ быть? Вотъ я и задумалъ предложить міру двѣсти рублей въ годъ. Мѣстоположенія вашего мнѣ немного надо. Саженъ двѣсти квадратныхъ на пустырѣ отведете близъ дороги, я и доволенъ, а міру за все это происшествіе двѣсти рублей… И потомъ черезъ десять лѣтъ домъ вашъ.

— Ты вина побольше на сходку приволоки — вотъ это будетъ вѣрнѣе, училъ Емельянъ Сидоровъ кабатчика.

— Пятью ведрами могу поклониться, шестью, семью даже.

— На сходку и пяти ведеръ достаточно, а ты раньше подпаивай, подпаивай такъ, чтобы дня за три ужъ въ туманѣ ходили.

— Ничего, голубчикъ, не пожалѣю, только бы мужички православные меня поняли. Теперича кто изъ вашихъ ко мнѣ на постоялый въ Быково зайдетъ — всѣ гости дорогіе, всѣмъ по сороковочкѣ съ закуской… А на сходку шесть ведеръ.

— Ты лучше мнѣ и старостѣ отдѣльно по полуведру, а на сходку пять ведеръ. И съ пяти ведеръ облопаются, ежели ужъ въ туманѣ на сходку придутъ, говорилъ Емельянъ Сидоровъ.

— Ладно, други любезные, ладно. Какъ только дѣло оборудуется — по ведру даже пришлю.

— Нѣтъ, ты раньше… Ты такъ пришли, чтобъ мы передъ сходкой могли нашу голтепу твоимъ виномъ поить, а ужъ послѣ приговора-то ты особо по четверти хорошей, сказалъ староста.

— По четверти мало. Что намъ четверть! возразилъ Емельянъ Сидоровъ. — Тогда по полуведру и по ящику пива. Согласенъ?

Кабатчикъ посмотрѣлъ на него пристально.

— Да вѣдь я, милый человѣкъ, тебѣ переднія колеса… сказалъ онъ.

— Колеса само собой. Да вотъ еще что… Ты бабъ, бабъ нашихъ одари. Онѣ на сходку хоть и не ходятъ, а противъ кабака галдѣть могутъ не хуже Антипа Яковлева съ сыновьями. Вотъ, напримѣръ, моей бабѣ хорошій мѣдный кофейникъ. Давно ужъ она у меня кофейникъ клянчитъ.

— Бабамъ я хочу пивное и сладостное угощеніе сдѣлать на какой-нибудь вечеринкѣ, подъ видомъ того, что я себѣ юбилей справляю. Я ужъ говорилъ старостѣ.

— Это само собой, а кофейникъ отдѣльно.

— Что жъ, можно и кофейникъ, только бы хорошему дѣлу быть, согласился, глубоко вздохнувъ, кабатчикъ.

— Да и не одной моей бабѣ. А вотъ у насъ есть вдова Буялиха… Родственница она мнѣ. Баба, ой-ой, какая голосистая! И сынъ при ней пропойный… Она на всѣхъ перекресткахъ будетъ противъ кабака звонить, такъ заткни ей глотку сапогами для дочери, что ли. Для дочери сапоги, ну, а ей хоть ситцу на платье.

— Я думалъ, благодѣтели, всѣмъ бабамъ, которыя на вечеринкѣ будутъ, по платку.

— То особо. А ей сапоги для дочери и ситцу для самой. У ней можешь и бабью пирушку-то устроить. Давай сейчасъ пять цѣлковыхъ мнѣ. Я живо ее подговорю и утрамбую… проговорилъ Емельянъ и, протянувъ руку, прибавилъ: — Выкладывай пятерку-то.

Кабатчикъ опять удивленно посмотрѣлъ на него.

— Постой… Да вѣдь тебѣ я колеса, мѣдный кофейникъ, ведро вина… сказалъ онъ.

— А что жъ изъ этого? Надо и деньгами за хлопоты. За то ужъ я за тебя на первый сортъ говорить буду.