Я – Агата Кристи

Ее не отправили в пансион, как сестру, и у нее даже не было нормальной гувернантки, как у других девочек, которая обучала бы ее основам наук. Правда, вместо этого у нее была Мари – молодая французская швея, нанятая Кларой для того, чтобы дочь быстро выучила французский. Потом Агата вспоминала, что, как и многие другие спонтанные идеи ее матери, эта оказалась удачной, и она на самом деле начала болтать по-французски уже через несколько недель.

На этом, в сущности, образование Агаты Кристи и закончилось, все остальное, что она знала и умела, она выучила сама, временами даже не благодаря родителям, и особенно матери, а вопреки.

Я не распространяла информацию, если только она не представлялась мне уместной и нужной. Я хранила все полученные обрывки сведений в голове в специальных архивах памяти.

Под влиянием новомодных воспитательных теорий Клара Миллер пыталась не дать Агате научиться читать до восьми лет.

Естественно, из благих побуждений – в то время была популярна идея о том, что чтение плохо влияет на мозг детей и конечно же на их глаза.

Но из этого ничего не вышло, потому что Агата обожала, чтобы ей читали сказки вслух, а потом брала книгу и внимательно ее разглядывала. Во время прогулок она спрашивала няню, какие слова написаны на вывесках и афишах, смотрела на них и запоминала. В итоге в один прекрасный день выяснилось, что она вполне сносно читает. «Мама очень расстроилась, – вспоминала Агата Кристи, – но делать было нечего. Мне не исполнилось и пяти лет, когда передо мной открылся мир книг».

К странностям матери она вообще относилась снисходительно, зная, что это часть ее натуры. Клара обожала бросаться из крайности в крайность, и это проявлялось в чем угодно, даже в еде. «То выяснялось, что «самое питательное – это яйца». Под этим лозунгом мы ели яйца чуть ли не три раза в день, пока не взбунтовался папа. То переживали рыбный период и питались исключительно камбалой и хеком, чтобы улучшить работу мозга. Несмотря на все это, совершив тур по всем диетам, мама возвращалась к нормальной еде, ровно так же, как после насильственного вовлечения папы в теософию, унитаристскую церковь, заигрывания с католицизмом и флирта с буддизмом мама благополучно вернулась на круги своя, к англиканской церкви».

Странная все-таки вещь – интуиция, и отмахнуться от нее нельзя, и объяснить невозможно.

В семье Агата считалась несообразительной.

«Я никогда не поспевала за невероятно быстрой реакцией мамы и сестры, – рассказывала она потом. – К тому же мои высказывания отличались некоторой невразумительностью. Когда мне надо было что-то сказать, я с трудом подыскивала нужные слова».

Между тем, она, как уже было сказано, сама научилась читать, а после этого (когда ей перестали запрещать учиться) освоила письмо и взялась за арифметику. Считать и решать задачки ее учил отец, который легко управлялся с цифрами и любил математику. Видимо его способности передались и Агате, потому что она занималась с удовольствием, к большому удивлению матери, которая даже в хозяйственных счетах не могла разобраться.

С возрастом Агата Кристи поняла, что она вовсе не была «несообразительной», просто ее способности лежали не в той плоскости, что у ее матери и сестры. Те обе были чистыми гуманитариями, они быстро соображали и легко играли словами, не говоря уж о том, что были куда лучше ее образованы. На их фоне Агата смотрелась немного тугодумкой. Правда, сама она утверждала, что ее это и в детстве не слишком беспокоило, а уж потом и подавно. «В нашей семье был необычайно высокий уровень, и я была не менее, если не более сообразительная, чем все прочие, – говорила она. – Что же касается невразумительности речей, то косноязычие останется при мне навсегда. Может, именно поэтому я решила стать писательницей».

Я была довольно тупоумным ребенком, в перспективе обещавшим стать скучной персоной, с большим трудом вписывавшейся в светское общество.

Вторым крупным событием в жизни маленькой Агаты после того, как она научилась читать, было появление у нее канарейки.

В семьдесят пять лет она писала: «Самое острое ощущение: Голди, слетающий с карниза для штор после целого дня наших безнадежных, отчаянных поисков». Действительно, что может быть острее, чем детские ощущения, и что может быть важнее для ребенка, чем его домашний любимец? Голди долгое время был для нее самым близким существом, она даже допускала его в свои фантазии, куда не было доступа ни родителям, ни няне – он был персонажем «секретной саги», которую она сочиняла.

Но однажды произошло страшное событие – окно забыли закрыть, и Голди пропал. «До сих пор помню, как нескончаемо долго тянулся тот мучительный день, – писала Агата Кристи. – Он не кончался и не кончался. А я плакала, плакала и плакала. Клетку выставили за окно с кусочком сахара между прутьями. Мы с мамой обошли весь сад и все звали: «Дики! Дики! Дики!» Мама пригрозила горничной, что уволит ее за то, что та, смеясь, сказала: «Должно быть, его съела кошка», после чего я заревела в три ручья.

И только когда я уже лежала в постели, держа за руку маму и продолжая всхлипывать, где-то наверху послышался тихий веселый щебет. С карниза слетел вниз Мастер Дики. Он облетел всю детскую и потом забрался к себе в клетку. Что за немыслимое счастье! И представьте себе только, что весь этот нескончаемый горестный день Дики просидел на карнизе».

Молодым кажется, что старики глупы, но старики-то знают, что молодые – дурачки!

Когда Агате исполнилось пять лет, ей подарили собаку.

Это был четырехмесячный йоркширский терьер по имени Джордж Вашингтон. Впрочем, это сложное для ребенка имя, придуманное отцом, Агата тут же заменила на короткое и более приличествующее собаке – Тони.

«Это было самое оглушительное событие из всех, которые мне довелось пережить до тех пор, – вспоминала она спустя семьдесят лет, – настолько невероятное счастье, что я в прямом смысле лишилась дара речи. Встречаясь с расхожим выражением «онеметь от восторга», я понимаю, что это простая констатация факта. Я действительно онемела, – я не могла даже выдавить из себя «спасибо», не смела посмотреть на мою прекрасную собаку и отвернулась от нее. Я срочно нуждалась в одиночестве, чтобы осознать это несусветное чудо».

С тех пор они с Тони практически всегда были неразлучны, если не считать поездки за границу, куда Агате пришлось отправиться без обожаемой собаки. Но все остальное время они проводили вместе. «Тони был идеальной собакой для ребенка, – писала она в мемуарах, – покладистый, ласковый, с удовольствием откликавшийся на все мои выдумки. Няня оказалась избавленной от некоторых испытаний. Как знаки высшего отличия, разные банты украшали теперь Тони, который с удовольствием поедал их заодно с тапочками. Он удостоился чести стать одним из героев моей новой тайной саги. К Дики (кенарю Голди) и Диксмистресс присоединился теперь Лорд Тони».

Я всегда считала жизнь захватывающей и думаю так до сих пор.

С тех пор, как ей подарили Тони, Агата Кристи стала заядлой собачницей.

Она вообще любила животных и со времен появления у нее кенаря Голди всегда держала каких-нибудь домашних питомцев. А с возрастом увлеклась конным спортом и, став знаменитой, даже учредила приз «Мышеловки» на скачках в Эксетере, чем сделала этим скачкам немалую рекламу.

Но все-таки собаки стояли особняком. Тони в свое время отодвинул на второй план в ее жизни и родителей, и даже няню, а терьер Питер спустя много лет стал утешением после ухода первого мужа. Она даже посвятила ему роман «Безмолвный свидетель», который предваряют строки: «Дорогому другу, непритязательному спутнику псу Питеру посвящаю».

При этом нельзя сказать, чтобы Агата Кристи была фанатичной собачницей, никого и ничего больше не желающей видеть. Она не очеловечивала собак, не занималась их разведением, не держала у себя целую псарню. Она просто любила их, как положено истинной англичанке, и иногда подшучивала над собой, утверждая, что в прошлой жизни наверняка была собакой.

«Если только теория перевоплощений заслуживает доверия, – писала Агата Кристи, – я была собакой, с типичными собачьими повадками. Стоило затеять какое-нибудь мероприятие, как я тотчас увязывалась вслед и принимала во всем участие. Возвращаясь домой после долгого отсутствия, я тоже вела себя совершенно на собачий манер».

Ничто так не тяготит, как преданность.

В романах Агаты Кристи часто появляются домашние животные, а иногда они даже играют важную роль в сюжете.

Конечно, она всегда оставалась реалисткой и не наделяла кошек и собак разумом или какими-то мистическими свойствами. В ее книгах они остаются обычными домашними животными, повадки которых иногда дают возможность преступникам что-то скрыть, а иногда наоборот помогают детективам раскрыть преступление.

Так, в уже упоминавшемся «Безмолвном свидетеле» на пса Боба убийца пытается свалить вину за смерть его хозяйки – подкинув на ступеньки собачий мячик. В рассказе «Укрощение Цербера» преступникам помогает огромный специально обученный пес. В романе «Убить легко» кот Пух становится невольным виновником смерти одного из героев. Там же началом всей интриги и главным вопросом всего романа становится гибель канарейки – тот, кто мог свернуть шею невинной птичке, легко убьет и человека.

В «Объявленном убийстве» еще один кот, Тиглатпаласар, всего лишь играя со шнуром от лампы, случайно помогает мисс Марпл реконструировать место преступления. Есть в этом романе и другая история, связанная с животным – одна из героинь так стремится помочь голодной собаке, что откладывает важный разговор с подругой, которая потом из-за этого погибает.

Что ж, без домашних любимцев Англия – не Англия, а англичане – не англичане, и Агата Кристи знала это, как никто другой.

Воспоминания, какими бы незначительными они ни казались, как раз и высвечивают внутреннюю человеческую суть.

Одной из любимых книг маленькой Агаты был Ветхий Завет.

Поскольку ее образованием никто особо не занимался, читала она, что в руки попадется. А попадались ей в основном детские викторианские книжки – поучительные, ханжеские и чрезвычайно сентиментальные. Так, например, она любила книгу «Наша златокудрая Виолетта», где главная героиня, «безгрешная и неизлечимо больная уже на первой странице, на последней поучительно умирала, окруженная рыдающими близкими».

Другая ее любимая книга была о немецкой девочке-калеке, которая по недосмотру легкомысленной гувернантки выпала из окна и разбилась, оставив гувернантку всю жизнь мучиться угрызениями совести.

Пожалуй, на этом фоне Ветхий Завет уже не кажется несколько странным чтением для маленькой девочки. Тем более что в отличие от викторианских романов, его сюжеты лишены слащавой сентиментальности, а герои похожи на людей со всеми их недостатками, а не на ходячие шаблоны греховности или добродетели.

«Нет ни малейших сомнений, – говорила Агата Кристи, – что с точки зрения ребенка библейские истории – это лучшие в мире сказки. В них заключен драматический накал, которого жаждет детское воображение: Иосиф и его братья, его разноцветная одежда, восхождение к власти в Египте и драматичный финал великодушного прощения безнравственных братьев. Моисей и горящий кустарник – другая любимая история. Не говоря уже о неоспоримой притягательности сказания о Давиде и Голиафе».

Это совершенно неважно. Вот почему это так интересно.

В детстве у Агаты Кристи не было подруг.

В автобиографии она писала, что мало общалась со сверстницами. Ей запомнились несколько девочек, но и те все были не подругами, а только приятельницами. Да и запомнила она их не благодаря им самим, а из-за каких-то связанных с ними событий.

Так, некие Дороти и Далси были дочерьми какого-то их знакомого, которого окрутила ловкая охотница за деньгами. Клара и Фредерик Миллеры знали об этом, но решили не вмешиваться, полагая, что он взрослый человек и сам сделал свой выбор. Время показало, что они были правы – брак оказался вполне счастливым.

Еще одна приятельница Агаты, Маргарет, была, наоборот, дочерью какой-то дамы с плохой репутацией, поэтому девочки общались, а их родители – нет. Во время совместных прогулок Маргарет много болтала, но поскольку у нее как раз выпали передние молочные зубы, ее речь была неразборчивой, Агата ничего не понимала и чрезвычайно страдала, потому что сказать об этом было бы очень невежливо.

«Наконец Маргарет предложила «рассказать мне офну исфорию», – вспоминала она. – История касалась «офних офрафленных конфеф». Чтобы не открылось, что она ничего не поняла, Агата поспешила тоже рассказать историю о фее, которая жила внутри персиковой косточки. «Думаю, ничего особенно хорошего в моей сказке не было, – говорила Агата Кристи. – Но она спасла меня от вопиющей бестактности, которую я проявила бы, намекнув Маргарет на ее отсутствующие зубы».

Никогда не думайте, что вы лучше разбираетесь в том, что нужно другим людям.

После возвращения Мэдж из Франции, они с Агатой придумали страшную игру.

Игра называлась «Старшая сестра». «Идея состояла в том, что в нашей семье существовала еще одна старшая сестра, старше Мэдж, – вспоминала Агата Кристи. – Она сошла с ума и жила в Корбин Хед, но иногда приходила домой. Они с Мэдж были похожи как две капли воды, но говорила «старшая сестра» совершенно другим голосом – страшным, елейным…

Многие годы спустя, стоило Мэдж заговорить голосом «старшей сестры», как у меня немедленно бежали мурашки по спине».

Клара Миллер сердилась на такие игры, считая, что Мэдж только зря пугает младшую сестренку. Но несмотря на то, что Агата действительно пугалась, она обожала эту игру. В автобиографии она писала: «Почему мне нравилось это чувство ужаса? Какой инстинкт нуждается в удовлетворении страхом? Почему в самом деле дети любят сказки про медведей, волков и ведьм? Может быть, это бунт против чересчур благополучной жизни? Может быть, человек нуждается в ощущении некоторой опасности? Может быть, детская преступность в современном мире обязана своим возникновением чересчур благополучному обществу? Не нужно ли человеку бороться с чем-то, победить противника, – доказать себе свою силу? Уберите из «Красной Шапочки» Серого Волка – разве хоть какому-нибудь ребенку это понравится?»

Вероятно, это пришедшее из детства понимание того, что люди нуждаются в страхе, любят играть в страх, им интересно бояться, и сделало ее впоследствии королевой детектива.

Как и во всем, что существует в жизни, вы нуждаетесь в некоторой порции страха, но не слишком большой.

Когда Агате было пять лет, над их семьей нависла угроза разорения.

Позже она честно признавала: «Дедушка сколотил приличное состояние. Отец, главным образом из-за доверчивости к партнерам, существенно уменьшил его, брат же молниеносно спустил оставшееся». При этом отца она не винила, что поделать, тот не имел никакого таланта к бизнесу. Пока поступали проценты с капитала, он жил и не тужил, но как только начались сложности и понадобилось что-то сделать, он оказался совершенно беспомощным.

Наследство, полученное Фредериком Миллером от старой тетушки, немного отсрочило их разорение, но все же было принято решение экономить. «Испытанным средством в те далекие времена считалась поездка на некоторое время за границу, – вспоминала Агата Кристи. – И вовсе не из-за налогов, как теперь… просто за границей жизнь была гораздо дешевле. Смысл отъезда состоял в том, чтобы сдать дом вместе со слугами за хорошие деньги, уехать на юг Франции и поселиться в скромном отеле».

Они выгодно сдали дом американцам и уехали на юг Франции, в По. Разумеется, Агата была в восторге от путешествия, даже несмотря на то, что ее страшно разочаровали Пиренейские горы – они оказались гораздо ниже, чем она представляла. Зато во Франции она наконец-то нашла себе подруг – английских девочек, родители которых тоже приехали пожить в По, чтобы сэкономить.

Счастливые люди – обычно неудачники, потому что они настолько довольны собой, что ни черта не добиваются.

Во Франции Клара Миллер решила нанять для младшей дочери гувернантку.

Няня к тому времени уже покинула их семейство, и за шестилетней Агатой должен был кто-нибудь присматривать, к тому же Клара хотела, чтобы девочка выучила французский. Первая попытка успехом не увенчалась – английская гувернантка мисс Маркхем была всем хороша, но толку в изучении языка от нее не было, все равно все важные вопросы они с ее подопечной обсуждали на английском.

Тогда вместо нее появилась мадемуазель Моура. Новая гувернантка была француженкой, любила детей, но Агату пугал ее бурный темперамент, и она всячески стремилась увильнуть от занятий.

Третьей гувернанткой стала уже упоминавшаяся Мари, которую миссис Миллер выбрала, повинуясь неожиданной прихоти. Мари была швеей, с детьми никогда не работала, но как сказала Клара: «У девушки чудесный характер, она веселая. Из приличной семьи. Ей хочется поехать в Англию, и она может обшивать всю семью». Мари Агате понравилась, а поскольку новая гувернантка не знала ни слова по-английски, им пришлось как-то объясняться, сначала жестами, а потом Агата как-то понемногу начала понимать французский и вскоре, взяв книгу, осознала, что может на нем даже читать. Но самым главным для нее было приобретение нового друга.

«Через неделю мы были уже настоящими друзьями, – вспоминала она знакомство с Мари. – Радостью стало все – гулять с ней, делать все, что угодно. Так сложился наш счастливый союз».

Для ребенка мир – это то, что происходит с ним, и, следовательно, люди в нем делятся на тех, кто им нравится, кого они ненавидят, и тех, кто делает их счастливыми или несчастными.

Агата Кристи говорила, что у нее наследственная страсть к коллекционированию.

Унаследовала она ее прежде всего от отца, потому что хотя Клара Миллер и увлекалась собиранием фарфора, эта страсть у нее была общая с матерью и мужем. «Когда бабушка переехала жить к нам, она привезла с собой свой дрезденский и итальянский фарфор Капо ди Монте, – вспоминала Агата Кристи. – Наши буфеты и так ломились от посуды, поэтому пришлось заказать новый, чтобы разместить в нем бабушкины сервизы».

А вот отец обожал покупать еще картины и мебель. Правда с разным результатом. Из картин, которыми были увешаны все стены дома, Агата впоследствии не сохранила ни одной, так они все были ужасны. «Вынуждена констатировать, что у папы всегда был очень плохой вкус в живописи», – писала она.

Зато старинная мебель, которую ее отец скупал повсюду по дешевке, оказалась настоящим спасением для их семьи. Она постоянно росла в цене, и после смерти Фредерика его вдова довольно долго жила на средства, которые выручала от продажи предметов обстановки.

«Семья, без всяких сомнений, состояла из коллекционеров, и я унаследовала эту черту, – резюмировала Агата Кристи. – Неприятность заключается в том, что если вы унаследовали коллекцию фарфора или мебели, это лишает вас радости начать коллекционировать. Как бы то ни было, страсть коллекционера нуждается в удовлетворении, и я собрала внушительный ассортимент вполне красивой мебели из папье-маше и безделушки, которых не было в коллекциях моих родителей».

Умный человек всегда осторожен, даже во сне.

После возвращения из Франции Агату начали учить музыке.

Мэдж к тому времени уже начала выезжать в свет, и Клара Миллер решила, что пора начать готовить к будущей светской жизни и младшую дочь. Так в жизни Агаты появилась фрейлейн Удер, которая, по ее словам, открыла ей «счастье наслаждения музыкой». От родителей она унаследовала хороший слух, учительница ей понравилась, поэтому уроки превратились в настоящее удовольствие. «Когда я наконец смогла сыграть «Утро» из «Пер Гюнта», счастье просто переполнило меня… – вспоминала она спустя много лет и с долей ехидства добавляла: – Мне кажется, я была куда более довольна достигнутыми результатами, чем все остальные члены семьи, несколько угнетенные моим рвением и находившие, что я слишком много занимаюсь».

Кроме того, раз в неделю Агата ходила на уроки танцев, где вместе с другими девочками делала упражнения для развития грудной клетки и рук, а после разминки училась танцевать польку и народные танцы. Став постарше, она стала посещать другую школу, где танцевала уже более сложные танцы, и не только с девочками, но и с мальчиками. Правда, в отличие от музыки, танцы она не особо любила. «Единственный танец, которому я научилась и который пригодился мне в жизни, – писала она, – это вальс, но при этом я никогда не любила вальсировать. Мне не нравился ритм, и у меня всегда страшно кружилась голова».