Философские рассказы для детей от шести до шестидесяти лет

О вещах беспокоиться не нужно

Накрапывал дождик, и трудно было решить, стоит ли раскрывать ради него зонтик. Это нерешение немного раздражало. – Вам в какую сторону? – Мне?!

В другую! – Как в другую?! Разве вы знаете, куда я иду? – А какое это имеет значение?!

И они разошлись в разные стороны. Дождь усилился и незаметно смыл, растворил их следы. Следы, когда они шли вместе, шли рядом, и довольно близко. Даже самый сильный и самый умный человек не в силах вернуть прошлое. И не важно, был ли зонтик открыт вовремя, хотя был момент, когда и это казалось важным. А зонтик – вот он, с ним-то ничего не случилось! Как и с этой булыжной мостовой, по которой веками бил дождь, и веками проходили люди, которых давно уже нет, проходили со своими судьбами, непониманиями и словами, сказанными мимо друг друга.

Фотограф

В свадебное путешествие он взял не только свою молодую жену, но и не менее любимый свой фотоаппарат, которым бесконечно снимал то горы в дымке, то закат на море, то веточку с полураспустившимся цветочком и капелькой росы на лепестке. Она все ждала, когда же он снимет и ее, но не решалась попросить. Тем более, что когда они еще только познакомились, он говорил, что не любит снимать людей. А когда он нацеливался объективом на впечатливший его объект и смотрел с прищуром в глазок своего фотоаппарата, у него было такое зверское лицо, что страшно было к нему обратиться с чем-нибудь более легкомысленным, что его занятие, а значит – ни с чем. Все же она надеялась, что когда-нибудь он ее обязательно снимет. Ведь не могут же они вернуться домой без единой ее фотографии! И вот такой момент настал. Он снимал большую статую Будды, к которой вела широкая каменная лестница с крупными крутыми ступенями, которую не так-то легко было одолеть. Но молодая жена радостной птицей взлетела по ней, как только он попросил ее подняться и встать рядом со статуей. Он сделал несколько снимков, а когда она, счастливая, спустилась к нему, произнес удовлетворенно:

– Ну вот, когда ты рядом с ней, видно, какая она огромная!

Летним вечером, когда мама в командировке

Он с трудом оторвался от компьютера, открыл холодильник, достал бутылку молока и с удовольствием выпил. Молоко легло на правильное место, и он налил еще.

– Надо бы оставить дочкам! – подумал он, но тут же решил, что потом еще купит. Вылил себе все молоко и вернул пустую бутылку в холодильник. Вдруг до него дошло, что он забыл забрать любимых дочечек из детсада. Мигом обулся, распахнул входную дверь и чуть не сшиб их с ног. Девочки стояли с довольными лицами. Старшая крепко держала младшую за руку, гордая тем, что сама привела ее домой из садика.

Как отец он был профессионально не пригоден и вскоре был дисквалифицирован.

Проводница и Единственный

Поезд Иллюзий прибыл на станцию Жизнь. Молодая проводница разбудила Единственного пассажира. Он проснулся, огляделся по сторонам и сошел с поезда. Следующая станция называлась совсем иначе, и ему туда не надо.

– Пишите письма! – пошутила Проводница.

– Обязательно! – весело откликнулся, уходя навсегда, Единственный.

Взрослый мальчик

Когда Сережа был маленьким, то очень хотел самокат. Тогда самокат был только у мальчиков из относительно состоятельных семей, а также у мальчиков в некоторых рабочих семьях, где отец был мало пьющим. Такой отец мог своими руками сделать сыну самокат из досок, дверной петли и колес из шарикоподшипников.

А его отец был техническим интеллигентом, патриотом свой родины и мог служить наглядным пособием к словам Наполеона «честность есть верный путь к бедности». Словом, парнишка хотел самокат, но его у него не было.

Так и хочется сказать, что он завидовал мальчикам, имеющим самокаты как настоящие, так и самодельные, но это было бы неправдой. Видимо, ему навсегда передался по наследству от отца некий – не то дефект, не то достоинство – полнейшее отсутствие всякой зависти к кому бы то ни было – ни зависти «черной», ни зависти «светлой». Но самокат Сережа все равно хотел.

Когда в семье появился легкий призрак достатка в виде теоретической возможности купить самокат, он уже подрос и не просил самокат потому, что уже хотел велосипед. Но на велосипед денег не было. Потом он совсем вырос, ему стало шестнадцать лет, и он пошел работать на завод, стал получать настоящую зарплату и теоретически мог накопить на велосипед. Но он уже хотел мотоцикл. Потом он закончил институт, начал зарабатывать достаточно, чтобы вместе с работающей женой содержать семью, и теоретически мог себе позволить мотоцикл, хотя бы недорогой. Но против мотоцикла возражала жена, да и сам Сергей уже хотел автомобиль.

Наконец, им удалось накопить денег и получить автомобиль – тогда автомобили продавались гражданам только по распределению – они приобрели не очень старый, табачного цвета «Москвич-412» – это было их первое транспортное средство. Но, конечно, он хотел бы новый автомобиль, а не старый. Время шло, и они приобрели новый автомобиль – салатного цвета одиннадцатую модель «Жигулей». Но, вообще-то, ему хотелось тогда не «Жигули», а «Волгу». Конечно, это хотение, как и прежде, было абстрактным и едва ощутимым, мало его тревожащим, поскольку с детства он был больше привязан к радостям ума, чем к бытовой стороне жизни. Наконец, закончилось время «распределительных» продаж автомобилей, и они появились в свободной продаже. Можно было купить любой советский автомобиль, были бы деньги. Но Сергею уже не хотелось «Волгу», а хотелось «настоящий», то есть западный автомобиль.

Так появились, один за другим – подержанные автомобили «Пежо-504», «Фольксваген Гольф», «Форд Сиерра», «Ауди-100». И вот, появились деньги на новый «настоящий» автомобиль. Они купили «Фольксваген Туарег» – хорошую и, как говорят приземленные люди, «престижную» машину. Но ему, вообще-то, хотелось «Ауди Олроад», деньги на которую были, но против которого возражала жена, считающая ее слишком хорошей и «привлекающей внимание». Таким образом, с самого детства его потребности все время убегали от его возможностей, и это удерживало его «в детстве».

Ему было уже немало лет, когда он решил, наконец, шагнуть из детства в юность и купить именно тот автомобиль, который он, Сергей Васильевич, действительно хотел, невзирая на деньги, на крайне неподходящее время, на экономический кризис, который объял мир, на протесты жены. Захотелось поставить в этом вопросе точку, и он купил именно то, что хотел. Хотел не когда-то, а хотел именно в момент покупки, без всяких компромиссов, а именно – он купил семиместную черную «Ауди Q7». Чтобы можно было посадить в нее всю семью. Наконец-то, никакой другой машины он не хотел. Сама-то такая машина была не очень-то и нужна. Редко, когда все семь мест могут понадобиться. Просто он устал быть ребенком!

С этим вопросом, а заодно и с детством покончено.

И в этом же месяце Сергей Васильевич вышел на пенсию.

Чудесное совпадение

Все пошли смотреть синтоистский храм, а я остался, чтобы рассказать компьютеру эту небольшую историю про довольно необычное совпадение. Перед отъездом в Японию ночью мне пришел в голову сюжет для маленького рассказа. Этот жанр мне полюбился в последний год. Сюжет, а собственно, уже и сам рассказ такой.

Воздушный шар несся над Океаном Небытия, теряя высоту. Я уже выбросил из корзины почти весь балласт – мешки с надписями «Любопытство», «Зависть», «Легкомыслие», «Тщеславие», «Ненависть», «Лень», «Честолюбие» и многое другое. Шар продолжал опускаться. Уже казалось, что соленые брызги достигают меня. Оставались два последних мешка в углу корзины: «Дружба» и «Любовь». Поколебавшись, решил было пожертвовать «Дружбой», чтобы продлить Бытие. Однако, подняв этот мешок, увидел, что за ним, а отчасти и за «Любовью», скрывался совсем небольшой мешочек с надписью «Неразделенная любовь». Вряд ли он мог продлить мой полет надолго, но все же, вернув «Дружбу» на дно корзины, решил освободиться от этого нового, не такого уж и привлекательного мешочка, причем без особого сожаления. Но не тут-то было! Он оказался совершенно неподъемным, я с трудом смог лишь немного сдвинуть его с места. А волны Небытия уже задевали дно корзины. Я, скрепя сердце, выбросил «Дружбу» за борт, и шар тут же рванул вверх. Мне до сих пор стыдно за этот поступок, но я надеялся, что, добравшись до берега, смогу как-то поправить ситуацию – лишь бы долететь! До боли в глазах я вглядывался в мрачную бесконечность, ища приметы берега, но безнадежно. Корзина же вновь опустилась, и волны уже постукивали об ее дно. Снова попробовал избавиться от «Неразделенной любви», яростно толкая и пытаясь поднять коварный мешочек, но тщетно. Оставалось пожертвовать «Любовью», но я не хотел с ней расстаться, это было выше моих сил. Подняв «Любовь» и прижав ее к груди, я уселся напротив «Неразделенной любви», ожидая погружения в Небытие со страхом и интересом. Громадная волна ударила по корзине, и я чуть не вылетел за борт – если бы не «Любовь», то так бы и случилось – когда шар пробкой от шампанского взмыл вверх, поднявшись над тучами. Я увидел пронзительно голубое небо и пустой угол перед собой. Похоже, что злополучный мешочек был выбит волной из корзины. Вдали виднелся долгожданный берег, а я обнимал «Любовь» и грустил о «Дружбе».

Рассказ получился тяжеловатым, и я, пожалуй, не стал бы предлагать его вниманию читателя, если бы не дальнейший ход событий.

По прибытии в Токио нас первым делом повели в городской музей «ТОКИО – ЭДО». Эдо – это старое название Токио. Музей был достаточно любопытный. А один экспонат меня особенно заинтересовал, можно даже сказать, что он потряс мое воображение. На тросе висел макет воздушного шара с корзиной под ним, а под корзиной были грузики – какие-то железные цилиндрики. Шар был диаметром метра в полтора. Экскурсовод объяснил, что это макет реального шара, уменьшенный в пять раз. Прикинув размер и возможную подъемную силу реального шара, я удивился. Даже увеличенный в пять раз шар едва ли мог поднять человека. История же такова. Во время Второй мировой войны японцы, уже получив серьезные удары с воздуха от американцев, с отчаяния изготовили тысяч пятнадцать (точную цифру не помню) таких шаров, снабдили их бомбочками, и, рассчитав воздушные потоки, отправили их через океан в США. На шарах была автоматика, которая определяла высоту. Когда шар опускался ниже заданного уровня, сбрасывался очередной груз, и шар продолжал полет. Когда же шар, не имея больше груза, спускался еще ниже, с него автоматически сбрасывалась бомба. Вот такое беспилотное летающее оружие! Из пятнадцати тысяч до Америки долетело и сбросило бомбы триста шаров, ими было ранено шесть человек. Вот об этом совпадении сюжетов с воздушными шарами, сбрасывающими грузы и разделенными во времени всего парой дней, а также моим воображением и явью, я и хотел рассказать.

Дамская комната

По пятницам в нашем классе мало учеников. И сегодня, кроме меня, были только три японки, одна тайка и одна француженка. Все – девочки двадцати с небольшим. Ну, и конечно наша учительница английского, – средних лет кореянка, но языку она учит не хуже американок, да и дикция у нее намного лучше, чем у многих из них.

Наша учительница любит поболтать. Поскольку в классе я был на этот момент единственным мужчиной, то опасался, что беседа сползет на тему шопинга, а потом они постесняются меня разбудить.

Пользуясь тем, что разговор коснулся воспитания и воспитанности, я рассказал очередную историю из своей бедной событиями, но богатой разными случаями жизни. Все сразу приготовились меня слушать, так как любили мои истории.

– Это случилось в конце восьмидесятых годов, – начал я свой рассказ. – Мы с женой были в Польше и долго гуляли по парку. Она выразила желание посетить дамскую комнату. Вскоре один небольшой домик своими архитектурными формами вселил в нас надежду, и оказалось, что мы не ошиблись. В мужскую часть это домика вела одна дверь, а вот в женскую – две. На одной из них была надпись «ДЛЯ ЖЕНЩИН», а на второй – «ДЛЯ ЛЕДИ». Естественно, моя супруга воспользовалась этой второй дверью.

История произвела впечатление. В молчании был слышен беспокойный шелест мыслей и немых вопросов моих слушательниц.

– В «для женщин» было бесплатно, а в «для леди» надо платить, – добавил я, отдавая должное аутентичности своего рассказа.

– А… – сказала учительница, успокаивая себя и остальных, – А там, где «для леди», было, наверное, чище! Вы не знаете?!

– Мне не довелось по понятным причинам побывать ни там и ни там, но дело не в этом! Просто есть женщины, и есть леди. Такова реальность. И отличаются они тем, что при женщинах мужчина может выразиться нецензурно, а при леди – нет. Не потому, что она запрещает, а просто сам язык не поворачивается. А при женщине – поворачивается.

– Мужчина интуитивно чувствует, что нельзя! – присоединилась ко мне учительница, – Томоко, а ты кем хочешь стать, – женщиной или леди?

– Леди! – смущенно улыбаясь, ответила японочка и опустила голову.

Все развеселились, и только сухощавая француженка сидела прямо и неподвижно, а на глазах у нее выступили слезы.

Мой более счастливый двойник

Он вошел спиной, с облегчением сгрудил на пол стопки бумаг, перевязанных жиденькими цветными веревочками:

– Оставлю у тебя на недельку-другую, пока не обживусь на новом месте, – и посмотрел в сторону моего чуланчика.

«Перевязать нормально не мог!» – подумал я. Что бы он ни делал – всегда с какой-то недостаточностью.

Чуланчик у меня в кабинете хоть и пустой, но тесноватый. Правда, в него можно стоя спрятаться, понаблюдать, кто забредает и чем он тут без меня занимается. Конечно, я этого никогда не делал. Просто в голове у мужчины глупых идей всегда больше, чем способностей их осуществить.

– Много ценного… можно сказать, бесценного… за десяток-то лет. и проекты. переписка, и личные. – бормотал он, наполняя чуланчик, – Лишнее выбросил. но все равно. А домой взять не могу, она говорит, что и так задыхается от моих бумаг.

Через пару месяцев я позвонил, но он попросил еще немного потерпеть. Последующие звонки закончились столь же бесславно, и я махнул рукой. Лежит и лежит себе, кушать не просит.

Но через три года пришлось снова позвонить:

– Слушай, друг любезный! Я тут на днях повышение получил.

– Поздравляю!

– Да я не к тому! Перебираюсь в новый кабинет! Он, понимаешь, попросторнее будет, там при нем и комната отдыха, и все такое. Но чуланчик трагически отсутствует! Что делать будем?!

– Просто выброси все!

– Это… как это? А бесценное?!

– Вот и выброси, раз без. не ценное! – попробовал он пошутить.

Я выбросил, а через много лет спросил его при случайной встрече:

– Ты что, так за двадцать лет ничего не хватился?

– Представь себе, нет.

– Да как же так могло случится? – искренне заинтересовался я.

– Я тоже много лет об этом думал – в смысле, искал ответа. Недавно понял. Там ведь не было ни фотографий, ни писем любимой. А только это и имеет значение.

Посмотрел сквозь меня:

– А там ничего этого не было. К сожалению. Вот поэтому!

Я не стал расспрашивать, люди и так мне рассказывают, когда в этом у них нужда. Просто позавидовал ему. Ведь он смог понять сердцем, что главное. А я – только умом, и мне этого не прощают. Правду сказать, главное-то как раз обычно у людей и не получается. Или это сказочное ощущение «неполучаемости» и делает главное главным?!

Мой друг

Много месяцев назад на одном милом острове я снимал квартиру с тремя спальнями и громадным балконом. Спальнями я не пользовался и даже в них не заходил. Жил себе в гостиной, плавно переходящей в кухню со стеклянными вратами, ведущими на балкон. На него я выходил, чтобы посмотреть на волны в бухточке: насколько они велики для того, чтобы купаться. Обычно они бывали невелики. Прежде я не придавал им значения, пока они не понесли меня на скалы. Но раз я пишу об этом, значит, все обошлось.

Бухточка эта, обрамленная вогнутым пляжем, имела свою историю. По преданию именно здесь купались нимфа Калипсо и очарованный ею на несколько медовых лет Одиссей, отодвинувший в своем уме свою жену Пенелопу на комфортное для совести расстояние. Влюбленные купались в том же месте, что и я, но много-много столетий раньше. А жили они в пещере, что была на вершине скалы, как раз той, у подножья которой я так неумело боролся с волнами. Пещеру я осмотрел, предварительно дав доллар двум старичкам, добровольно принимавшим плату на тропинке, поднимающейся прямо к входу. В знак благодарности и доброго сотрудничества они снабдили меня свечкой для осмотра пещеры.

Собственно, там было две небольших пещеры – одна под другой. Сначала через узкий лаз можно было спуститься в ту, которую можно было бы использовать как гостиную, а через нее можно было спуститься еще ниже – в своего рода спальню. Сначала я туда заглянул, в сомнении: спускаться или нет. Но все же спустился, устыдившись собственной лени, а заодно – чтобы свечка не пропадала. Подумал, насколько привлекательной должна быть жизнь вдвоем, чтобы жить несколько лет именно здесь. Должно быть, она была уж очень привлекательной. Я имею в виду и жизнь, и саму Калипсо.

А я жил один. Лишь иногда ко мне заходили в гости два больших средиземноморских таракана, иногда вдвоем, но чаще – поодиночке. Я их храбро не боялся. Лишь оторвав глаза от компьютера, следил за их маршрутом. Я писал книгу и был доволен жизнью, несмотря на то, что не очень-то приспособлен к одиночеству. Иногда я собирался и уходил в поход. В супермаркет или в интернет-кафе, чтобы отправить письмо Хеленьке. Мой путь пролегал по узким католическим улочкам мимо пары церквей и супермаркета, далее по автостраде и до столицы острова. Пять километров в одну сторону и столько же – в другую. Я радовался поводу совершать такую прогулку. Возвращался взмокший от жары, шел под душ и пил апельсиновый сок.

Однажды я прошел мимо стоящей поодаль скамейки с чинно сидевшими на солнышке старичками и старушками и по-свойски поприветствовал их поднятием руки. Они не ответили мне. Лишь один старик запоздало поднял руку. В другой раз, когда я вновь проходил неподалеку от этой скамьи, он сидел там же в одиночестве, опершись обеими руками и даже подбородком на свою трость. Мы вновь молча поприветствовали друг друга. Через некоторое время это взаимное приветствие стало ритуалом, и даже некоторым ожидаемым для обоих событием. Я чувствовал, что у меня появился друг. Мы ни разу не пропустили случая поприветствовать друг друга, даже когда он был не один и общался с другими стариками. Верный друг. Но я ни разу не подходил близко к нему, поэтому не мог хорошо разглядеть его лицо.

И все же не сомневался в схожести наших характеров.

Через месяц я взял в аренду маленький автомобильчик. Когда я проезжал мимо своего незнакомого друга в первый раз, я опасался, что он не узнает меня в автомобиле. Особенно меня смущало, что между мной и обращенным к нему стеклом будет еще и пассажирское сиденье, что я окажусь в глубине автомобиля, и он не сможет меня разглядеть. По крайней мере, на пути туда. А когда я поеду обратно и окажусь на ближней к нему стороне автомобиля, его, возможно, уже и не будет на этой скамейке. Однако когда я сел в автомобиль, с радостью осознал, что все наоборот – ведь здесь левостороннее движение, и мое место как раз справа, ближе к нему! Я восхитился своей несообразительностью. Но все же, все равно проехал медленно, опустив стекло и отчетливо приветствуя его рукой. Он узнал и, спохватившись, приподнял руку. Теперь ему было легче узнавать меня благодаря машине. Потом я уехал.

И вот я через пару недель отправляюсь снова туда. Точнее, на соседний остров, но оттуда – рукой подать: не больше часа на пароме. И теперь я чуть не ежедневно вспоминаю своего незнакомого старого друга. Я и раньше постоянно его вспоминал. Ведь у меня не так-то много друзей, и с каждым годом их становится меньше. Не потому, что я становлюсь все старше, а потому, что люди вокруг постепенно становятся другими и почему-то теряют в человеческой цене. Сидит ли он по-прежнему на этой скамейке? Узнает ли меня? Хотел сказать, что волнуюсь. Но так сказать – слишком мелодраматично и сентиментально. И все-таки волнуюсь. Надеюсь, что он там. Уверен, что узнает. Настоящих друзей не забывают.

Как Гансу показалось, что он поумнел

Псевдонемецкая сказка

Ганс повадился ходить к Грете в гости. Она очень нравилась Гансу, и он пытался за ней ухаживать. А ухаживать за девушкой, которая тебе очень нравится, намного труднее, чем просто за какой-нибудь девушкой.

Визиты Ганса заканчивались неудачей. Дело в том, что у Греты в сенях стояли грабли, она держала их специально для Ганса: должен же молодой человек преодолевать какие-нибудь препятствия, раз уж взялся ухаживать!

Каждый раз, когда Ганс приходил к Грете в дом, он наступал на эти грабли и получал по лбу. На том его визит и заканчивался.

Когда такое случилось три раза, Грета посчитала его не очень умным, на двенадцатый раз она сочла его откровенно глупым, а после того, как это продолжалось целых двенадцать лет, она уже не находила слов, чтобы как-то его для себя определить. Хотя Грета была и красивой, и умной, но она была девушкой современной и не затрудняла себя поиском каких-то особенно подходящих выражений.

Наконец, Грета решила заменить старые грабли на новые, немножко другие – то ли она боялась, что Ганс старые грабли вконец доломает, то ли что сам в итоге убьется!

Она сообщила Гансу, что у нее там, в сенях, теперь «другие грабли».

«Наконец-то!» – подумал Ганс. Для него это сообщение прозвучало Маршем Мендельсона.

Обрадованный Ганс вдохновился и на следующий день, уверенный, что наконец-то его визит закончится благополучно, смело направился в гости. И, конечно, получил этими «другими граблями» удар по лбу – да такой крепкий, что он сразу поумнел!

Или ему так показалось.

Во всяком случае он перестал ходить к Грете. А ей стало немного грустно, ведь Ганс был человек неплохой, да и его визиты были каким-никаким, но все же разнообразием. Ведь жизнь-то проходит!

Пружинка

Артем познакомился с Кариной, и дела их пошли в довольно правильном направлении в том смысле, что его пригласили в семью Карины «на чашку чая» к семи часам вечера. И Артем, и его мама понимали, что это приглашение означало знакомство с родителями Карины и, возможно, с далеко идущими последствиями.