Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений

Самый знаменательный шаг по укреплению собственной власти Путин предпринял еще в 2000 году, когда пригласил богатейших российских олигархов в богато декорированный Голубой зал Кремля. «Вы сами формировали это государство, – обратился он к ним, – через подконтрольные вам структуры, поэтому не надо пенять на зеркало». Отныне, предупредил Путин, если они хотят сохранить свои активы, в большинстве своем добытые за счет непрозрачных схем 1990-х годов, им лучше держаться подальше от политики. При соблюдении этого условия «пересмотра итогов приватизации не будет»{227}. Стремясь упрочить собственную легитимность, Путин возродил некоторые символы советской поры, в том числе мелодию старого советского государственного гимна, правда, с новым текстом, – Борис Ельцин публично высказался против такого шага. К началу 2001 года Путин уже сосредоточил в своих руках почти все рычаги власти и нейтрализовал большинство влиятельных игроков, сохранивших свои посты со времен Ельцина. Вместо них Путин перевел из Санкт-Петербурга в Москву своих бывших коллег, многие из которых в прошлом были сотрудниками спецслужб и потому получили обобщенное название «силовики». Силовики, оказавшись на ключевых постах, начали утверждать свое влияние во всех органах власти, а также в некоторых сферах бизнеса. Они также стали энергично аккумулировать в своих руках активы, в том числе и те, что ранее были конфискованы у изгнанных олигархов{228}. Под знаменем спасения России от хаоса и нищеты 1990-х годов Путин начал подчинять регионы центру и взял под контроль информационные потоки в стране, апеллируя к таким исконно российским ценностям, как «державность».

Накануне войны в Ираке

В 2002 году стало окончательно ясно, что в администрации Буша наметились серьезные расхождения насчет того, какую политику следует проводить в отношении Москвы. По этому вопросу сложились как минимум три группы чиновников разных ведомств. В первую группу входили те, кто скептически относился к контролю над вооружениями, идеологические противники Договора по ПРО в Государственном департаменте, Пентагоне и аппарате вице-президента. Они считали, что США должны воспользоваться преимуществами, которые открывает слабость России («второразрядного смутьяна с бесполезными бомбами», как отзывались о России некоторые из представителей этой группы), и постепенно выхолащивать договоры о контроле над вооружениями, сохранившиеся со времен холодной войны. Внутренняя политика России и ситуация в стране представителей этой группы практически не интересовала. Ко второй группе относились сотрудники и представители руководства Госдепартамента, Совета национальной безопасности и Министерства торговли – умеренные прагматики, считавшие необходимым улучшать отношения с Россией. Они придавали большое значение сотрудничеству с Россией по широкому спектру политических и экономических вопросов и были убеждены, что относиться к России следует дипломатично, с уважением. Кондолиза Райс, в основном разделявшая эту позицию, считала: в сотрудничестве с Россией пора исходить из того, что холодная война уже закончилась, однако ее критиковали коллеги из других ведомств, не разделявшие ее убеждений.

Один высокопоставленный сотрудник Госдепартамента из числа умеренных описывает бесплодные межведомственные распри по поводу отношений с Россией: идеологические разногласия временами выливались в партизанскую войну вокруг того, докладная записка какого из противоборствующих лагерей ляжет на стол президента США. По этому поводу один чиновник задался вопросом: а не сидят ли в Вашингтоне сразу два разных правительства? В определенном смысле это были различия между идеологами и прагматиками. Но в администрации Буша существовала и третья группа – неоконсерваторы. Их интересовали события внутриполитической жизни России, и, по их мнению, президент Буш должен был критиковать Россию за войну в Чечне и нарушения в области прав человека. Правда, когда сами США допускали перегибы во время войны в Афганистане, в хоре осуждения голоса неоконсерваторов звучали не так уж громко.

Что же касается политики России в отношении Америки, то процесс принятия внешнеполитических решений при Путине был объектом оживленных обсуждений и домыслов как в России, так и в США. Считалось, что в окружении президента есть как люди идеологизированные, так и прагматики и что определенные круги в министерствах обороны и иностранных дел куда более критически, чем руководство кремлевской администрации, относятся к развороту Путина в сторону Запада и его поддержке Соединенных Штатов. Но не было никакой ясности по поводу того, с кем консультируется российский президент, прежде чем принимать решения. Может, в России и не существовало консенсуса по поводу политики в отношении США, но было ясно, что есть один-единственный «решающий голос», как Буш когда-то охарактеризовал свою собственную роль. Этот решающий голос – Владимир Путин – мог взять верх над своими критиками, продолжавшими лелеять обиды на дурное обращение Америки с Россией.

К концу второго года президентства Буша Путин все еще верил, что его перезагрузка принесет плоды. Американо-российские отношения на вид были вполне крепкими, несмотря на скрывающиеся под внешним благополучием трещины. Обе стороны возлагали надежды на качественное улучшение взаимоотношений. Главным двигателем этого нового партнерства служили личные связи между Путиным и Бушем, они также находили отражение в частых контактах между оборонными и внешнеполитическими ведомствами обеих стран. Российская сторона, судя по всему, восприняла аргумент Райс, что холодная война кончилась и что отношения с Америкой вступили в новую фазу. Американо-Российская консультативная группа по вопросам стратегической безопасности и Американо-Российский энергетический диалог стали попытками расширить круг заинтересованных сторон и развивать двусторонние отношения на основе более широкой, чем борьба с терроризмом, в таких областях, как арабо-израильский мирный процесс, проблема Северной Кореи, противоракетная оборона и дальнейшие вопросы контроля над вооружениями.

И все же у третьей перезагрузки были свои пределы. В двусторонних отношениях сохранялась напряженность из-за ряда нерешенных вопросов, и это все сильнее накладывало отпечаток на проводимую администрацией Буша внешнюю политику. Но, как вскоре выяснилось, имелось еще одно, куда более серьезное препятствие на пути к новому американо-российскому партнерству, в силу которого третья перезагрузка начала терять обороты: Москва не разделяла мрачных предчувствий Америки в отношении одного из элементов «оси зла» – государства Ирак во главе с Саддамом Хусейном – и, разумеется, не разделяла мнения США о том, какой участи предать этого диктатора.

Глава 4

Война в Ираке

После 2002 года путинская перезагрузка практически сошла на нет. Американо-российские отношения начали приходить в упадок по мере того, как обострялись споры вокруг двух проблем: применение военной силы для смены политического режима в третьей стране и законность военного вторжения на территорию другого государства без санкции ООН. Нараставшие разногласия между США и Россией по этим вопросам вносили все больший раскол в двусторонние отношения. Москва настаивала на незыблемости принципа суверенитета и невмешательства во внутренние дела другой страны, тогда как Вашингтон оправдывал применение военной силы для смещения режимов, рассматриваемых в качестве угрозы международной безопасности. В основе этих разногласий лежал вопрос о смене режимов на Большом Ближнем Востоке, а как следствие, и в других странах мира.

Разногласия США и России со всей очевидностью проявились в реакции России на лейтмотив президентства Буша – «Программу свободы» (Freedom Agenda). Основные идеи этой программы Джордж Буш обозначил во время инаугурационной речи в 2005 году, в начале своего второго срока, хотя его администрация еще задолго до этого проводила ее в жизнь: «Лучший шанс добиться мира в нашем мире – это распространение свободы по всему миру, и потому политика Соединенных Штатов состоит в том, чтобы находить и поддерживать ростки демократических движений и институтов в каждой стране и в каждой культуре с конечной целью искоренить тиранию в нашем мире»{229}. «Программа свободы» стала новым воплощением либеральных интернационалистических взглядов эпохи Клинтона: демократии не воюют с демократиями, и на США лежит обязанность распространять демократию по миру. Буш писал о «преобразующей силе свободы в регионах, подобных Восточной Европе», а также о том, что «сам рассматривал расширение НАТО как мощный инструмент продвижения “Программы свободы”». Он признал, что «Россия выбивается из «Программы свободы» как не оправдавшая надежды»{230}. Кондолиза Райс характеризует «Программу свободы» как «долгосрочный стратегический сдвиг в определении наших интересов» и «пересмотр понятия “реализм”»{231}. Москва же не считала эту доктрину новой формой реализма. Наоборот, «Программа свободы», обязывающая США поддерживать демократические движения по всему миру – и особенно под носом у самой России, – казалась богохульством в контексте того, как Кремль определял свои интересы.

Россия позиционировала себя как державу, которая стремится сохранить сложившееся статус-кво, а Соединенные Штаты, на ее взгляд, стремились подвергнуть пересмотру мировой порядок. В этом смысле расстановка сил времен холодной войны изменилась с точностью до наоборот. Канула в Лету готовность СССР добиваться смены режимов по всему миру. При Горбачеве советская внешняя политика избавилась от лишней идеологии и от прежней миссии нести дело коммунизма по всему миру. Теперь же, в отличие от Америки, Россия ратовала за невмешательство во внутренние дела других стран. И теперь уже не Москва, а Вашингтон желал перекроить мир по своим меркам. Администрацию Буша все сильнее раздражали продолжающиеся контакты Москвы с Ираном, Ираком и Северной Кореей – тремя государствами, которые президент Буш особо выделил в своем послании Конгрессу о положении в стране за 2002 год. «Подобные государства, а также их союзники-террористы, – заявил Буш, – составляют “ось зла”, они вооружаются, чтобы угрожать миру во всем мире»{232}. А Путина и его советников выводили из себя, по их мнению, безответственные дискуссии американцев о возможности свергать не нравящиеся им режимы, тем самым ставя под угрозу региональную безопасность. И команда Клинтона, и команда Буша никак не могли взять в толк, почему российская сторона так упорно протестует против предложений США о борьбе с жестокими диктаторскими режимами, которые намерены производить оружие массового поражения и поддерживают террористические сети.

Кремль оценивал всю эту ситуацию совсем иначе. Вашингтон, считали в Кремле, оказывает давление на Россию, чтобы принудить ее свернуть деловые отношения с государствами, которые США причислили к разряду изгоев и в которых у них если и есть экономические интересы, то самые незначительные, – а ведь Россия пользуется определенным политическим влиянием в этих государствах и поддерживает с ними широкие экономические отношения, начиная с продажи оружия и заканчивая нефтяными сделками. Учитывая непростую экономическую ситуацию в России, требования США представляли прямую угрозу интересам Москвы, особенно ввиду того, что американские энергетические компании должны были многое выиграть от свержения иранского или иракского режимов – хотя, как показала жизнь, все обернулось иначе. Мало того, высокопоставленные российские чиновники в приватной обстановке замечали, что как Москва, так и Вашингтон поддерживают «своего» диктатора – соответственно Саддама Хусейна и главу Египта Хосни Мубарака, – и обвиняли США в лицемерии, причем по мере реализации «Программы свободы» предъявляемый американцам счет рос. Наконец, своей односторонней политикой администрация Буша грозила еще сильнее уронить авторитет международной организации, где Россия и Соединенные Штаты имели равный вес, – Совета Безопасности ООН.

Путинская управляемая демократия

Несмотря на то что после 11 сентября администрация Буша приняла решение воздержаться от критики российской внутренней политики, с некоторых пор эта политика начала дурно влиять на двусторонние отношения. Российский президент продолжал консолидировать свой режим, который стали называть «управляемой демократией». В этой системе выборам придавалось слишком большое значение, чтобы пускать их на самотек, – этот урок Путин крепко усвоил после разгромного поражения Анатолия Собчака на выборах мэра в Санкт-Петербурге. А значит, всякую неопределенность в исходе выборов следовало устранить. Во время своего первого срока Путин взялся за нейтрализацию любой сколько-нибудь серьезной оппозиции своей власти. В феврале 2004 года, накануне собственного переизбрания, он отправил в отставку кабинет министров в полном составе, включая сохранявшего свои позиции со времен Ельцина премьера Михаила Касьянова. На освободившееся место премьер-министра Путин назначил Михаила Фрадкова, в прошлом возглавлявшего Министерство внешнеэкономических связей и имевшего отношение к разведке[27]. В этой новой системе власти, на фоне усиления централизации и авторитарных тенденций, оппозиция режиму существенно сдала позиции. Более того, хотя на словах Путин выступал за модернизацию России, на деле его экономические реформы уже через пару лет забуксовали.

Самый яркий и убедительный пример путинской консолидации власти – его взаимоотношения с олигархами ельцинской поры. В июле 2000 года, как уже упоминалось, Путин встретился с богатейшими российскими магнатами и предупредил, что они будут сохранять свои активы до тех пор, пока не вмешиваются в политику. Большинство приняли его условия, в особенности после высылки из страны Бориса Березовского и Владимира Гусинского и передачи их медиахолдингов в собственность близким к Кремлю компаниям. Но один из олигархов, богатейший человек России и глава нефтяной компании ЮКОС Михаил Ходорковский, не смирился и в 2003 году переступил границы дозволенного – прилюдно обвинил Путина в том, что тот мирится с коррупцией[28]. Инцидент произошел на встрече президента с бизнесменами и был заснят на видео{233}. Путин, намекая на активы, приобретенные Ходорковским в 1990-е годы практически за бесценок, парировал: «А некоторые компании, как ЮКОС, например, имеют свои сверхзапасы, и вот вопрос: как она их получила?» А затем не без едкости добавил: «То есть я вам возвращаю вашу шайбу»{234}.

В октябре 2003 года Ходорковский был арестован за хищения и неуплату налогов. Он не внял предостережениям Путина и не отошел от политики, тратил средства на то, чтобы усилить свое влияние в Думе, бросая вызов самому Путину, а также строил планы продажи ЮКОСа американской компании – и отмахивался от всех предложений по-хорошему эмигрировать из страны. Арест Ходорковского послужил жестким предупреждением олигархам, которые пытались при помощи своих капиталов влиять на политическую систему вопреки желанию Путина. На думских выборах в декабре 2003 года правящая партия «Единая Россия» получила большинство голосов; следом шли коммунисты и ЛДПР. «Яблоко», главная оппозиционная либеральная партия, не смогла преодолеть пятипроцентного барьера. В последовавшей за думскими выборами президентской кампании Путин заявил, что считает распад СССР «общенациональной трагедией огромного масштаба». В марте 2004 года на президентских выборах Путин набрал 71 % голосов.

В сентябре 2004 года, в первый день нового учебного года, 32 чеченских и ингушских террориста захватили начальную школу в городе Беслан в Северной Осетии, взяли в заложники школьников, их родителей и учителей и выдвинули то же требование, что двумя годами ранее чеченцы, захватившие в заложники зрителей в театре на Дубровке, – прекратить войну в Чечне. Они в течение трех дней удерживали в заложниках 1100 человек. Потом российские военные штурмом взяли школу, но до этого погиб 331 заложник, в том числе 186 детей{235}. Сразу после снятия осады Путин обвинил внешние силы, которые «хотят оторвать от нас кусок пожирнее», в подстрекательстве к захвату заложников и подверг резкой критике западные средства информации за то, что они писали о северокавказских «сепаратистах», вместо того чтобы называть их «террористами»{236}.

Трагедия в Беслане произошла во время первой встречи Валдайского международного дискуссионного клуба. Это был проект государственного информагентства «РИА Новости»: группу международных экспертов по России пригласили для встреч и дискуссии с президентом Путиным. В ходе напряженной трехчасовой встречи, проходившей через два дня после освобождения заложников в Беслане, Путин критиковал двойные стандарты Запада в вопросе терроризма. Когда его спросили, почему Россия не предприняла попытки договориться с чеченскими повстанцами, он ответил: «А почему вы не ведете переговоров с бен Ладеном?»{237} Администрация Буша выражала солидарность с Россией и во время трагедии с заложниками, и после ее окончания. Когда президент Буш посетил российское посольство, чтобы оставить запись в книге соболезнований, он обвинил в нападении на школу террористов с Северного Кавказа{238}. Позже в комментариях к заседанию Генеральной Ассамблеи ООН Буш отметил, что «убийство террористами школьников в Беслане» заострило необходимость глобальных действий по борьбе с терроризмом{239}.

После бесланской трагедии Путин еще больше упрочил свою власть над страной, ликвидировав региональные центры власти. Во всех 89 субъектах федерации были отменены прямые выборы губернаторов, а также выборы в одномандатных округах[29]. Теперь кандидатов в губернаторы выдвигал сам Кремль. Кроме того, во имя борьбы с терроризмом Путин усилил государственный контроль за электронными средствами информации. Заместитель главы администрации президента Владислав Сурков, которого называли «серым кардиналом» Путина – хотя для этого звания он был слишком молод, – создал молодежное пропутинское движение «Наши» для борьбы с оппозиционно настроенной молодежью. Действия, которые Путин предпринял сразу же после бесланской трагедии с целью упрочить свою власть и контроль, поначалу вызвали в Вашингтоне лишь незначительную реакцию.

Но саммит Буша и Путина в Братиславе в феврале 2005 года четко высветил, насколько изменились американо-российские отношения с московского саммита 2002 года. Советник по национальной безопасности Стивен Хэдли охарактеризовал ситуацию как «нижнюю точку»{240}. Президент Буш в своей речи превозносил «Программу свободы», но Путин парировал, что российская демократия ничем не отличается от американской. А далее уподобил увольнение ведущего телеканала CBS Дэна Разера за ложную информацию о службе Джорджа Буша-младшего в национальной гвардии[30] увольнению российских журналистов, чьи политические взгляды Кремль не одобрял. Перепалка получила продолжение{241}. В том же 2005 году[31] на встрече в Сантьяго Путин прочел Бушу лекцию о своеобразии российской истории, объясняя{242}, что России требуется такой тип государственной власти, «который согласовывался бы с российскими историческими традициями»{243}.

Однако Конгресс США придерживался другого мнения о том, какими должны быть отношения с Россией. На протяжении всего президентства Буша Конгресс тормозил все попытки действующей администрации продвигать перезагрузку. После ареста Ходорковского сенатор-республиканец Джон Маккейн и член Палаты представителей от Демократической партии Том Лантос выступили с обличением «деспотического режима» России и призвали исключить ее из «Большой восьмерки». Американская неправительственная организация Freedom House, выступающая за свободу и соблюдение прав человека по всему миру, в первый раз с 1989 года отнесла Россию к «несвободным» странам. В самой России начали гибнуть журналисты, проводившие расследования и подвергавшие критике политический режим в стране. Например, был убит американский редактор русского издания журнала Forbes Пол Хлебников, расследовавший деятельность организованной преступности, и это убийство так и не было раскрыто. Другой известный журналист Юрий Щекочихин, который одним из первых в стране начал вести полноценные журналистские расследования, внезапно заболел и впоследствии умер – как считали некоторые, от отравления редким ядом{244}. Государственная дума связала по рукам и ногам действовавшие в России западные неправительственные организации (НКО, как их называют в России), приняв закон, ужесточающий требования к регистрации НКО и обязавший действующие организации пройти перерегистрацию. Советник Путина по национальной безопасности Сергей Приходько подытожил мрачный взгляд Кремля на американскую политику, заявив, что США без конца читают России нотации о демократии. «Хотят ли американцы нормального равноправного сотрудничества, или же мы, находясь за переговорным столом, должны чувствовать, что разговариваем с мессией?»{245} – задавался вопросом Приходько{246}.

Дорога к войне

После окончания войны в Персидском заливе 1991 года Москва и Вашингтон, выступая в Совете Безопасности ООН, по-прежнему придерживались разных позиций по отношению к Ираку. В 1997 году, после того как Ирак начал препятствовать действию системы инспекций ООН, призванной помешать стране производить и хранить оружие массового поражения, пятеро постоянных членов Совбеза ООН стали все более открыто расходиться во мнениях о том, как следует поступить с Саддамом Хусейном. Россия утверждала, что Ирак уже многое сделал по линии обязательств по разоружению, и вместе с Китаем и Францией воздерживалась от принятия резолюций, направленных на ужесточение режима инспекций. После того как Хусейн в 1989 году выслал из страны инспекторов ООН, администрация Клинтона провела военную операцию «Лиса пустыни» – серию бомбовых ударов по территории Ирака с целью лишить власти страны возможности производить ОМП. Борис Ельцин тогда резко осудил этот шаг и отозвал российского посла в Вашингтоне. После 1998 года действия Москвы преследовали две цели: сковать свободу действий США и сохранить авторитет России. Москва настаивала, что решения по Ираку следует принимать в рамках Совета Безопасности, что должно было сохранить российское влияние на Большом Ближнем Востоке. В 2003 году Россия была крупнейшим торговым партнером Ирака. Долг Ирака перед Россией – в основном за поставки оружия – исчислялся суммой порядка $8 млрд, что лишь усиливало стремление России сохранить режим Хусейна – ведь только в этом случае можно было рассчитывать на погашение долга{247}.

Администрация Буша пришла в Белый дом с твердым намерением разобраться с Саддамом Хусейном и завершить незаконченную миссию войны 1991 года. После того как в 1991 году иракские войска были выдворены из Кувейта, тогдашний президент Джордж Буш-старший остановил продвижение американских военных в рамках операции «Буря в пустыне» в 90 милях от Багдада и не стал уничтожать республиканскую гвардию, элитные войска в составе вооруженных сил Ирака. Новый президент США и его советники намеревались пересмотреть это решение Буша-старшего. Хотя Резолюция ООН № 687 требовала от Хусейна отказаться от обширной программы производства ОМП после 1991 года, он все упорнее сопротивлялся работе инспекторов ООН, а почти $2 млрд из средств ООН, направленных в Ирак в качестве линии гуманитарной помощи по схеме «нефть в обмен на продовольствие», пустил на личное обогащение и обогащение своих сторонников. Санкции ООН и введение бесполетной зоны над территорией страны не оказали никакого видимого воздействия на агрессивную политику Хусейна. В итоге иракский диктатор в глазах многих сделался главной угрозой региональной безопасности и интересам США – он не только стремился к производству оружия массового поражения, но и на государственном уровне поддерживал терроризм{248}.

Много написано о том, как и почему администрация Буша начала войну в Ираке. В правительстве единодушия по этому вопросу не было. Ряд должностных лиц, назначенных при администрации Буша, пришли на свои должности с твердым намерением силой отрешить Хусейна от власти. Другие высказывались за то, чтобы попытаться урезонить его дипломатическими средствами и с помощью ужесточения санкций. Террористические удары по США 11 сентября открыли в дебатах по проблеме Ирака новое измерение: в администрации Буша исходили из того, что между агентами иракской разведки и «Аль-Каидой» имеются некие связи. В представлении Буша и его советников поддержка Саддамом террористических групп была частью нарастающей после 11 сентября глобальной террористической угрозы, даже притом что достоверность утверждений о прямых связях между Ираком и «Аль-Каидой» служила предметом жарких споров{249}. Более того, некоторые чиновники очень подозрительно относились к ООН, считая ее коррумпированной, неэффективной бюрократической структурой с антиамериканской повесткой, подыгрывающей ряду самых неприятных режимов{250}. По мнению Дональда Рамсфельда, «к концу 2002 года ООН пала рекордно низко», выбрав Ливию председательствовать в Комиссии по правам человека, а Ирак – в Комиссии ООН по разоружению{251}. Невзирая на это, президент Буш счел за лучшее заручиться согласием ООН на военные действия. Отсутствие мандата ООН на военные действия в Косове в свое время разъярило Россию, и Буш в своих расчетах учитывал возможность, что Москва наложит в Совбезе вето на действия американской армии в Ираке. 12 сентября Буш с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН призвал более решительно действовать в отношении Саддама и его режима. 8 ноября Совет Безопасности ООН принял Резолюцию 1441, в которой осуждал иракские программы производства ОМП, требовал, чтобы Ирак вернул на свою территорию инспекторов по вооружениям, а в случае неповиновения угрожал «серьезными последствиями».

В период с 8 ноября 2002 года по 19 марта 2003 года администрация Буша предпринимала все усилия, чтобы заручиться согласием России и ключевых европейских союзников США на военный удар по Ираку. В самом деле, сумел же Джордж Буш-старший в 1991 году создать коалицию из 34 государств, включая Советский Союз, которая поддержала военную операцию против Ирака «Буря в пустыне». Неужели такого же рода коалицию – а в 1991 году она пользовалась поддержкой ООН – нельзя создать снова? На первых порах Буш рассчитывал, что его позицию поддержит канцлер Германии Герхард Шрёдер. Но во время предвыборной кампании 2002 года в Германии Шрёдер использовал тему Ирака, чтобы расширить базу своей политической поддержки, и подвергал жесткой критике Америку за намерение применить силу к Ираку. Министр юстиции в правительстве Шрёдера Герта Дойблер-Гмелин зашла в своих высказываниях еще дальше и заявила, что Буш просто старается переключить внимание с внутренних проблем Америки на внешнего противника, добавив в заключение: «Гитлер тоже проделывал такое». Стоит ли говорить, что такое высказывание взбесило Буша, и его отношения со Шрёдером впоследствии так и не восстановились. После ноябрьского голосования в ООН по вопросу Ирака Шрёдер четко дал понять, что Берлин будет голосовать против военной операции, даже если Ирак не выполнит предъявленные ему требования Резолюции 1441, и в январе 2003 года Германия заняла место непостоянного члена Совета Безопасности ООН[32].

Еще одним крупным «уклонистом» оказалась Франция, постоянный член Совета Безопасности ООН. Президент Франции Жак Ширак, как и канцлер Шрёдер, выступал против применения военной силы к Ираку и без обиняков заявил Бушу: «Оба мы люди нравственные. Но в данном случае мы по-разному понимаем нравственность»{253}. 22 января Шрёдер и Ширак официально объявили, что выступят против применения силы для свержения Хусейна. На это министр обороны США Рамсфельд язвительно ответил, что в отличие от Франции и Германии, которые представляют собой «старую Европу», в «новой» Европе – недавно принятых в НАТО государствах Центральной Европы – по собственному опыту знают, что такое тирания, и поддерживают Соединенные Штаты{254}. «Успокойтесь, – отозвался министр обороны Германии Йошка Фишер, – мы с вами добрые друзья и союзники»{255}. Так наметились линии борьбы внутри альянса. Десять государств Восточной Европы заявили о поддержке планов США по свержению Саддама Хусейна. И в преддверии иракской войны Вашингтон уделял гораздо больше внимания попыткам заручиться поддержкой Франции и Германии, чем получить одобрение России{256}.

А с которой из двух Европ была сама Россия, с новой или старой? Россия желала поддержать Запад, но какой Запад? Администрация Буша, судя по всему, исходила из того, что, учитывая характер отношений с Россией после 11 сентября 2001 года, она может положиться на поддержку Москвы, как в 1991 году – на поддержку со стороны СССР, и не слишком добивалась одобрения России. Весьма показательно, что ни один высокопоставленный американский чиновник так и не приехал в Москву, чтобы убедить российские власти в необходимости начать войну{257}. Зато Франция и Германия, в отличие от США, усердно обхаживали Россию, понимая, что той предстоит сыграть ключевую роль в вопросе о том, получит ли война против Ирака одобрение ООН. Наконец, 5 февраля 2003 года Колин Пауэлл держал длинную речь перед Совбезом ООН, выдвигая аргументы в пользу военных действий против Саддама и в подробностях расписывая программы производства Ираком биологического, химического и ядерного оружия. Он несколько раз сказал о предполагаемой связи Ирака и «Аль-Каиды»{258}. Пауэлл напрямик заявил: «Факты и само поведение Ирака указывают на то, что Саддам Хусейн и его режим скрывают свои усилия по дальнейшему производству оружия массового поражения». Впоследствии Колин Пауэлл признал, что в глубине души таил сомнения в точности и достоверности информации, которую ему предоставили{259}.

Вскоре после речи Пауэлла в ООН Путин направился в Берлин для консультаций со Шрёдером, а после в Париж по приглашению Жака Ширака. Последний в буквальном смысле развернул красную дорожку для Путина и лично прибыл встречать того в аэропорт. Российские СМИ посчитали, что Париж оказывает Путину еще более теплый прием, чем Берлин, а журналист одной российской проправительственнной газеты объявил, что «Путин и Ширак выступили против Америки»{260}. Поскольку Путин обдумывал, не последовать ли примеру Китая и тихо, без лишнего шума отказать Соединенным Штатам в поддержке, Германия и Франция не упускали ни единой возможности перетянуть его на свою сторону{261}. Подозревая, что Путин может заколебаться, Шрёдер в конце февраля полетел в Москву уговаривать того не поддерживать вторую резолюцию Совбеза ООН, санкционирующую применение силы против Ирака. А в это время с Путиным по телефону уже связался Буш, чтобы заручиться поддержкой своей позиции; он сулил ряд выгод, в том числе включение ряда чеченских группировок в список международных террористических организаций.

Затем в самый последний момент в Вашингтоне объявился глава президентской администрации Александр Волошин – один из последних «могикан» в кремлевском окружении Путина, выступавших за сближение России с Западом, – в надежде, что еще удастся заключить сделку. Волошин встретился со всеми ключевыми представителями власти США и пришел к выводу, что Вашингтон ошибочно полагает, будто у России в Ираке имеются только материальные интересы. Тогда американцы не только пригласили Волошина на правительственный брифинг, чтобы ознакомиться с полученными США свидетельствами, что у Хусейна действительно имеются программы производства ОМП, но и предложили материальную компенсацию России в счет ее потенциальных экономических потерь в случае войны. Но при этом администрация Буша совершенно упустила из виду, что, учитывая внутренние проблемы России с радикальным исламистским терроризмом, Москву чрезвычайно беспокоило, что военное вторжение в Ирак может отрицательно сказаться на положении в соседних с Россией государствах, грозит дестабилизировать обстановку у ее южных соседей и на Северном Кавказе. У Волошина не было ни единого шанса добиться задуманной сделки{262}, как и у его коллеги Евгения Примакова. 22 февраля 2003 года Путин командировал Примакова (лично знакомого с Саддамом Хусейном еще с 1969 года) в Багдад уговаривать иракского лидера уступить и подчиниться требованиям ООН, чтобы избежать войны, в которой он едва ли мог бы рассчитывать на победу. Но все было бесполезно{263}.

5 марта «коалиция несогласных» в составе Шрёдера, Ширака и Путина объявила о несогласии с очередной резолюцией ООН, санкционирующей применение силы против Ирака. «Ширак и Шрёдер пошли против нас, – заметил один высокопоставленный представитель Госдепартамента. – Они привлекли Путина и убедили его объединиться с ними против нас»{264}. В день, когда началась война в Ираке, Путин осудил эту военную кампанию как незаконную и ненужную и заявил, что, вторгаясь в Ирак, Соединенные Штаты и их союзники подменяют международное право «кулачным правом»{265}. Таким образом, Россия приняла сторону старой Европы.

Почему администрация Буша не сумела убедить Россию поддержать операцию «Иракская свобода»? В своих мемуарах Джордж Буш дает весьма прямолинейный ответ: «Владимир Путин не считал Саддама угрозой. И мне представляется, что отчасти причина в том, что Путин не желал рисковать прибыльными российскими нефтяными контрактами»{266}. Кондолиза Райс тоже считала, что протесты российской стороны объясняются простыми мотивами и что они непосредственно связаны с экономическими интересами{267}. Высказывал же Путин одному из высокопоставленных государственных деятелей США свои опасения, что если начнется война, цены на нефть могут обвалиться{268}. Истинное объяснение куда сложнее и включает еще целый ряд существенных аспектов, в том числе возмущение России, что Вашингтон не слишком с ней советуется и пренебрежительно относится к ООН. Войну в Персидском заливе Россия поддержала лишь после того, как Евгений Примаков по поручению Горбачева трижды побывал в Багдаде, но так и не смог убедить Хусейна уйти из оккупированного Кувейта. До начала войны в Заливе и в период боевых действий администрация Буша-старшего проводила интенсивные консультации с Горбачевым, Шеварднадзе и другими советскими руководителями. По свидетельству Ричарда Хааса, который занимал должность в Совете национальной безопасности в администрации Буша-старшего и директора Бюро политического планирования в Госдепартаменте при Буше-младшем, Буш-старший «понимал, что к Советскому Союзу следует проявлять уважение». В отличие от старшего Буша, считает Хаас, администрация Буша-младшего далеко не так внимательно подходила к общению с Россией по поводу Ирака{269}.

Ряд обозревателей высказывали мнение, что за нежеланием России принудить Хусейна к выполнению обязательств по разоружению стояли гораздо более низменные мотивы. У администрации Буша имелись подозрения, что в течение некоторого времени российские фирмы поставляли иракским вооруженным силам генераторы помех для работы систем глобального позиционирования, противотанковые ракеты и приборы ночного видения и что впоследствии все эти средства использовались в боях с международными коалиционными силами{270}. Эти подозрения вызывали серьезную тревогу и у предыдущей администрации. В 1990-х годах всевозможные легальные и полулегальные коммерческие и научно-исследовательские структуры с ведома или без ведома государства вели сомнительные, а то и просто незаконные дела с государствами-«изгоями», в том числе продавали технологии военного назначения и оборудование таким государствам, как Ирак и Иран. Учитывая полный развал российского государственного аппарата в 1990-е годы, некоторые люди и организации вполне могли участвовать в таких сделках без ведома руководства страны. Хотя непрозрачность тогдашней системы рождала подозрения относительно того, кто на самом деле контролировал эти сделки и не закрывало ли высшее руководство страны глаза на деятельность этих организаций. Циркулировали слухи, что колоритный лидер ЛДПР Владимир Жириновский и его коллеги в течение нескольких лет консультировали органы безопасности Ирака. Когда же началась война, выяснилось, что среди советников Хусейна есть и бывшие советские чиновники, которые могли работать в Ираке на вольных хлебах. Путин опровергал эти подозрения и действительно прямо перед войной завернул делегацию российских бизнесменов и политиков, направлявшуюся в Багдад, – к вящему их недовольству{271}.

Накануне войны в Ираке перед Путиным встал тяжелый выбор. Теоретически у него было три возможности: поддержать США, поддержать Францию и Германию или последовать примеру Китая и ни во что не вмешиваться. Учитывая, что и Соединенные Штаты, и Германия с Францией старались склонить Россию на свою сторону, в этот период Россия имела больше всего рычагов воздействия на политических партнеров. Учитывая, что Россия вела войну в Чечне, а также мировоззрение Москвы, сам принцип применения военной силы для устранения угрозы сомнению не подвергался. Однако свободу действий Путина ограничивал ряд факторов внутреннего порядка, и в особенности его беспокоило, что одобрение Россией войны в Ираке может вызвать отрицательный отклик в российских регионах, населенных мусульманами. Более того, в среде российской элиты господствовало мнение, что Россия так ничего и не получила за поддержку США и их боевых действий после 11 сентября. В январе 2003 года 52 % россиян осудили возможную американо-британскую военную операцию в Ираке, а поддержали ее всего каких-то 3%{272}. За исключением горстки либералов, таких как лидер партии «Яблоко» Григорий Явлинский и нефтяной миллиардер Михаил Ходорковский, активно призывавших Путина поддержать США, мало кто в Москве считал допустимой военную операцию против Хусейна. Путин не желал мириться с единоличными действиями США, а также с перспективой свержения давнего клиента и партнера России. Америка снова была близка к тому, чтобы выставить напоказ все бессилие Организации Объединенных Наций и умалить роль России на международной арене.

Советники Путина – и особенно Евгений Примаков – хорошо понимали, что война в Ираке будет затяжной и кровопролитной. «Меня упорно называли “другом Саддама Хуссейна”, – писал Примаков, – в особенности после трех моих поездок в Багдад в 1991 году»{273}. Когда США все глубже увязали в затяжной войне в Ираке, Примаков заметил однажды, что, к несчастью, никто из американских чиновников не поинтересовался у эксперта вроде него, каким может быть исход войны, – а ведь этот эксперт сразу бы сказал, что конфликт будет чрезвычайно тяжелым. (Вообще говоря, очень сомнительно, чтобы кто-то в администрации Буша действительно обратился бы за советом к Примакову – в Вашингтоне он не пользуется особой популярностью.)

Характер действий Путина в преддверии войны в Ираке указывает, что он опасался слишком резко порывать с США, но что настойчивые «ухаживания» со стороны Шрёдера и Ширака во многом способствовали тому, что Путин утвердился в решении выступить против войны. Он надеялся, что, приняв сторону Франции и Германии, Россия получит конкретные блага, в том числе более тесные связи с Евросоюзом, облегчение визового режима и помощь в модернизации российской экономики. Кто знает, может, если бы администрация Буша обхаживала Россию так же энергично, как немцы и французы, ей удалось бы заручиться согласием Кремля на военную кампанию, но в принципе это маловероятно. Если принять во внимание экономические интересы России в Ираке, ее роль главного среди ведущих мировых держав переговорщика с Ираком, важность, которую Россия придавала ООН как средству реализации своих великодержавных амбиций, интуитивную антипатию к политической системе наподобие американской, где сменяемость власти является гарантией от авторитаризма, а также сомнения в исходе военной кампании, Россия очень мало выиграла бы, если бы проголосовала в пользу США за военные действия.

За подобными политическими расчетами крылись и застарелые обиды России на неуважение со стороны Америки – они начались еще во времена Ельцина, но разгорелись с новой силой в преддверии войны в Ираке. «Что же это мы за союзники такие? – раздраженно вопрошал Александр Волошин через два месяца после падения Саддама. – Россия сделала столько шагов навстречу США. Мы закрыли радиоэлектронный центр на Кубе, мы предложили обмен разведданными и обеспечили связь с Северным альянсом, чтобы ускорить их победу в Афганистане. И что получили взамен? США постарались выкинуть Россию вон из Афганистана и убрать из власти членов правительства Карзая, которые поддерживали нас. США выступали против интересов России в СНГ и науськивали «Радио Свобода» вещать на украинском языке. Все это на самом деле имеет целью ослабить позиции России. И поправку Джексона – Вэника так и не отменили, хотя с распада СССР прошло уже 12 лет. Это политический сигнал, что никакие мы не добрые партнеры. При встречах мы расточаем друг другу любезности, однако никаких реальных ощутимых шагов в нашу сторону не делается»{274}.

Если поначалу Путин полагал, что присоединение к «оси оппозиции» укрепит партнерство трех стран, то вскоре убедился, что эта коалиция не сулит никаких внятных благ и что овчинка выделки не стоила. Попытки играть на расколе и разногласиях Запада, сталкивая лбами США и Европу, принесли довольно тощие плоды. Спустя несколько недель после начала войны трое лидеров встретились в Санкт-Петербурге, чтобы еще раз подтвердить, что в послевоенном устройстве Ирака ведущую роль должна играть ООН. Путин подчеркнул, насколько важно уважать международное право, и подверг критике Соединенные Штаты, так и не сумевшие отыскать в Ираке какие бы то ни было следы наличия ОМП. Путин согласился с мыслью, что без Саддама Хусейна мир станет лучше, но при этом осудил войну: «Мы всегда утверждали, что режим Саддама Хусейна не отвечает принципам демократии и прав человека, – но ведь подобные проблемы не решаются военными средствами»{275}. Колин Пауэлл забраковал предложение «тройки» относительно судьбы Ирака в послеконфликтный период и подчеркнул, что решающую роль в этом сыграют США и их союзники по коалиции, а вовсе не ООН. Позже лидеры России, Франции и Германии провели встречи на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре, чтобы обсудить новую резолюцию ООН по Ираку, а также другие вопросы, и подчеркнули, что их партнерство имеет более широкую основу, нежели только осуждение войны в Ираке{276}. На следующий год они встретились в Сочи, но к тому времени Ирак уже не был главной темой повестки дня, круг обсуждаемых вопросов расширился, и трое лидеров переключились на другие проблемы{277}. Немецко-французско-российская Антанта рассеялась как дым, и отчасти причиной этого стало нежелание Путина, хотя и выступавшего против войны в Ираке, целиком и полностью разрушить американо-российское партнерство, которое он сам же отстаивал в 2001 году.

Вскоре после начала войны Путин позвонил Бушу и сказал: «Для вас это обернется чудовищными трудностями. И мне жаль вас». По воспоминаниям Буша, то был «звонок очень искренний, от чистого сердца. Без всяких там а-я-вас-предупреждал. Звонок был чисто дружеский. Я оценил это – кстати сказать, в той ситуации его звонок был единственным звонком такого рода»{278}. И кстати, когда война началась, Соединенные Штаты подсказали России, как лучше эвакуировать сотрудников ее посольства в Багдаде{279}. По окончании войны Буш озаботился восстановлением отношений с Россией. Райс поддержала его, кратко сформулировав свое мнение в афористичном совете, который, как она рассчитывала, не достигнет чужих ушей, хотя он в конечном счете все же просочился в прессу: «Наказать Францию, простить Россию, а Германию игнорировать». Через несколько недель после окончания войны Райс отправилась в Москву выяснять, как исправить двусторонние отношения, и провела продуктивную встречу с Путиным: как она сказала, «между нами установилось хорошее взаимопонимание». Путин просил, чтобы Соединенные Штаты, восстанавливая Ирак, приняли в расчет экономические интересы России{280}.

Официальные лица США в частном порядке не раз отмечали, что возлагали на Россию меньше ожиданий, чем на Францию и Германию, ведь, в конце концов, те были союзниками США по НАТО. Пока Путин резко критиковал действия США, американская сторона реагировала весьма сдержанно. В конце мая Буш прибыл в Санкт-Петербург принять участие в пышных торжествах по случаю 300-летия города, которые проходили в разгар знаменитых белых ночей. Во исполнение рецепта Кондолизы Райс Буш не встретился с Шираком, тоже приглашенным на празднование. Отговорившись напряженным графиком, Ширак дипломатично ретировался из Санкт-Петербурга, когда туда прибыл Буш{281}. По отношению к Шрёдеру Буш держался с ледяной холодностью. Быстро наступивший крах режима Хусейна и быстро одержанная военная победа укрепили уверенность Вашингтона в правильности решения начать войну и в оценке ее последствий. Еще до этого Буш в одном частном разговоре обронил: «Думаю, Герхард и сам понимает, что совершил ошибку»{282}.

Буш буквально сиял от восторга, пока смотрел красочный фейерверк и балетное представление в ослепительно прекрасном Летнем дворце в Петергофе. Похлопывая Путина по спине, Буш рассуждал о «своем добром друге Владимире» и приглашал того осенью приехать к нему в Кэмп-Дэвид. «Мы покажем миру, что друзья могут в чем-то не соглашаться, могут подняться над своими разногласиями и работать весьма конструктивно, чтобы беречь мир». Государственная дума наконец ратифицировала Договор 2002 года об СНП, и руководители США и России подписали ратификационные грамоты. Позже, в Кэмп-Дэвиде, Буш только что не благословил Путина на переизбрание словами, которые вызвали удивление у некоторых его советников: «Видение Путиным России вызывает у меня уважение – страна, которая живет мирно в своих границах и поддерживает мир с соседями, страна, где сохраняются демократия, свобода и власть закона»{283}.

Таким образом, осенью 2003 года американо-российские отношения вернулись к их предвоенному равновесию. Впрочем, равновесие это обнажило пределы партнерства, сложившегося после 11 сентября. При всем обилии позитивной риторики двусторонним отношениям не хватало сущностного наполнения. Пока российская сторона размышляла, выиграла ли администрация Путина что-то существенное, поддержав войну против терроризма, и продолжала жаловаться на то, что ей казалось пренебрежением, американская сторона обратила внимание, что Россия не держит своих обещаний не распространять ОМП среди государств, считающихся вне закона. Официальные представители США не желали соглашаться с тем, что Россия, учитывая ее неспособность держать слово, должна получать экономические выгоды или заслуживает, чтобы с ней обращались как с великой державой. Как отмечено в работе одного российского критика власти, «американо-российское партнерство превращается в богатый фасад, выстроенный мощными и эффективными дипломатическими и политическими машинами обеих сторон и удобный им обеим, однако ни одна из них ни за что не признает, что они по большому счету лишь притворялись партнерами»{284}.

События, назревавшие в соседних с Россией странах, вскоре подвергли это партнерство еще более серьезной проверке на прочность.

Глава 5

«Цветные революции»

В 2003 и 2004 годах развитие событий в сопредельных с Россией государствах показало, какие распри может спровоцировать «Программа свободы». Американо-российские отношения взбудоражила новая тема – роль Вашингтона в поддержке «цветных революций» на задворках России. Постсоветское пространство превратилось в арену боев между США и Россией.

Россия еще не до конца смирилась с потерей бывших советских республик и все еще верила, что имеет право на особые отношения с ними. Соединенные Штаты, напротив, настаивали, что эти государства независимы и имеют право выбирать свою геополитическую ориентацию. США никогда не признавали публично, что Россия обладает какими-то особыми правами на постсоветском пространстве, и потому отвергали применимость концепции сфер влияния в этом регионе. Эти две позиции расходятся фундаментальным образом, вплоть до того, что нет согласия, как необходимо называть эти страны.

Прошло более двадцати лет после краха СССР, а единой характеристики для территории бывшего СССР все так и нет. Да, еще 8 декабря 1991 года Россия, Украина и Белоруссия основали Содружество Независимых Государств (СНГ), и к 1993 году в состав СНГ вошли все бывшие союзные республики, за исключением Прибалтики. Хотя многие россияне изначально видели в СНГ лишь инструмент цивилизованного политического развода, век его оказался на удивление долгим.

Россияне нередко называют соседние государства «ближним зарубежьем», словно бы не считая эти страны настоящей заграницей – в отличие от стран «дальнего зарубежья». Кроме того, в России в ходу термин «постсоветское пространство», указывающий, что эти страны объединяет общее советское прошлое. Государственный департамент, с другой стороны, называл эту группу стран «новыми независимыми государствами». Но по прошествии двух десятилетий с распада СССР такая характеристика все больше становилась анахронизмом. В Вашингтоне этот регион предпочитали называть Евразией, однако многие украинцы ответят на это, что они никакие не евразийцы, а чистые европейцы. Безуспешность всех попыток придумать этим государствам новое обобщенное и признаваемое всеми название отражает гораздо более глубокую проблему, а именно что Москва рассматривает Вашингтон как соперника на близлежащем пространстве и полагает, что Соединенные Штаты стремятся подорвать ее влияние на этой территории. Вашингтон отрицает, что они с Москвой соперники в этом регионе, однако многие чиновники администрации Буша именно так и трактовали эту проблему.

Администрации и Клинтона, и Буша как заклинание повторяли, что холодная война закончилась и Россия не должна рассматривать взаимоотношения с Соединенными Штатами как игру с нулевой суммой. Вашингтонские чиновники часто и с удовольствием говорили о «взаимовыгодной ситуации», но Москва подозревала, что это лишь ширма и что США на самом деле конкурируют с Россией за влияние на постсоветском пространстве, по-прежнему навязывая ей свою повестку и обращаясь с ней как с младшим партнером. Представители российских властей уверились, что США не планируют уходить из Центральной Азии, а продолжающуюся войну в Афганистане используют как предлог, чтобы продолжить подрыв российского влияния в этом регионе. Эти подозрения усиливались по мере того, как эпидемия смены режимов с полей войны Ирака шагнула на улицы Тбилиси, Киева и Бишкека.

Москве и Вашингтону пришлось также иметь дело с так называемыми замороженными конфликтами в регионе. Все они возникли в ходе развала советской системы, при которой разные этнические группы были вынуждены сосуществовать в многонациональных союзных республиках и при этом копили обиды друг на друга – яркий пример сталинской политики «разделяй и властвуй». Как только рухнул Советский Союз, национальные меньшинства в трех новообразованных государствах принялись требовать независимости от новой центральной власти. В результате этнических войн, начавшихся в последнюю пору существования СССР, образовались четыре малых непризнанных государства. Первым стал Нагорный Карабах, область в Азербайджане, большинство населения которой составляют армяне. Они объявили о своей независимости после войны с Азербайджаном, породившей миллион азербайджанских беженцев. Вторым таким государством было Приднестровье, область, официально входившая в состав Молдовы, но с русскоговорящим населением, которое в 1992 году при поддержке еще советской 14-й армии объявило о независимости и создании нового государства с собственными национальной валютой и флагом.

Два других замороженных конфликта касались Грузии, вернее, формально входящих в ее состав Абхазии и Южной Осетии. Местное население этих областей при поддержке российских войск еще в начале 1990-х годов объявило о независимости от Тбилиси. Эти непризнанные образования вполне успешно функционировали как мини-государства{285}. Однако в любой момент насилие могло вспыхнуть с новой силой. Более того, три из четырех конфликтов разворачивались в Закавказье, в результате чего Армения и Азербайджан оставались в состоянии войны друг с другом, а территориальная целостность Грузии была нарушена. Хотя и США, и Россия принимали участие в многосторонних переговорах по урегулированию этих конфликтов, у Вашингтона имелись подозрения, что Москва не заинтересована добиться какого-либо окончательного решения, поскольку само затягивание переговоров сохраняло позиции России в данном регионе.

Постсоветский синдром

Несмотря на все попытки бывших советских республик создать национальную идентичность и функциональность независимого государства, в реальности они сохраняли между собой долгосрочные и крепкие связи. Одной из самых стойких особенностей, унаследованных ими после семи десятков лет коммунистической власти, был так называемый постсоветский синдром – он просматривался во всех бывших советских республиках, за исключением Прибалтики, быстро примкнувшей к Западу. Синдром этот проявляется в разной степени, он более выражен в государствах Центральной Азии, выстроивших авторитарные режимы, а в новых постсоветских государствах, расположенных западнее, менее заметен. Однако все двенадцать бывших советских республик, а ныне независимых государств имеют нечто общее, что роднит их между собой и отличает как от западных, так и от восточных соседей. В отличие от Центральной Европы демократия западного образца лишь только начала пробивать себе дорогу в каких-либо из этих государств.

Постсоветскими политическими системами управляют узкие группы представителей политических или семейных кланов; выборы если и проходят, то зачастую являются конкурентными лишь внешне, а на деле – управляемыми, и исход их заранее предрешен. Личные связи гораздо важнее, чем институты, которые еще недостаточно развиты. Власть закона слаба. Прозрачных механизмов обеспечения сменяемости власти практически нет. Экономику контролирует малочисленная элита, имеющая тесные связи с политическим руководством страны, и вместе они держат под контролем значительный объем активов. Коррупция и семейственность повсеместны и в порядке вещей. Свобода слова ограничена. Электронные средства информации, как правило, либо полностью подконтрольны государству, либо управлять ими поставлены лица, близкие к политическому руководству. Коммерческие связи между российскими олигархами и богатейшими бизнесменами в постсоветских государствах насаждают в них российскую манеру вести бизнес. Связи, скрепляющие эти государства, как правило, гораздо сильнее тех факторов, что разъединяют Россию и большинство ее ближайших соседей. При Путине Россия, чтобы вернуть влияние на своих соседей, все чаще и активнее начала применять «мягкую силу» – в виде языковых, образовательных и культурных связей, а также русскоязычного телевещания.

Спустя десять лет после развала СССР население в некоторых постсоветских государствах – в особенности там, где имело место стремление сблизиться с Европой, – начало восставать против постсоветского синдрома. Доведенные до крайности произволом и коррупцией в системе государственной власти, люди при помощи новых интернет-технологий и мессенджеров начали налаживать контакты с другими противниками режима в своих собственных странах, а также с зарубежными активистами борьбы за демократию и права человека. В начале XXI века на постсоветском пространстве возник новый феномен, для российских властей прозвучавший сигналом тревоги, – народные восстания, получившие название «цветных революций», которые один исследователь охарактеризовал как «недолгий и обнадеживающий момент в постсоветской, а также и в американской истории»{286}.

У всех «цветных революций» имеются общие черты. Они стали реакцией на выборы – президентские или парламентские, – которые народ счел мошенническими. Действовавшая власть не имела широкой поддержки в массах, но либо не желала, либо не имела возможности применить жесткую силу и подавить мятеж. К другим общим чертам «цветных революций» относятся наличие политической оппозиции, способной организовать и объединить людей; поддержка оппозиции общественностью и элитой в главных мегаполисах; наличие как минимум одного крупного средства массовой информации, которое принимает сторону оппозиции и позволяет ей широко транслировать свои воззрения. Сервисы обмена текстовыми сообщениями применялись для того, чтобы созывать активистов на массовые уличные акции в обход правительственной прослушки. Международные НКО с иностранным финансированием охотно помогали оппозиционным активистам советом и поддержкой. Коротко говоря, «цветные революции» имели успех, поскольку власти были неспособны насильственно подавить их, отчасти из-за того, что значительные группы сотрудников полиции и вооруженных сил перестали поддерживать власть, возмущенные произволом и коррумпированностью системы, а отчасти потому, что новые коммуникационные технологии позволяли избегать электронного наблюдения.

Кремль же увидел в «цветных революциях» угрозу для себя именно потому, что политические системы постсоветских государств во многом были схожи с политической системой России. Политику в постсоветских государствах Россия рассматривала как продолжение своей внутренней политики. В конце концов, если украинцы смогли выйти на улицу и свергнуть свое правительство, то и россияне могут сделать то же самое. А тот факт, что западные НКО активно способствуют построению гражданского общества и побуждают народ требовать большей прозрачности и подотчетности власти, облегчил Кремлю его планы изобразить эти движения как очередной пример попыток США ослабить позиции России в сферах ее законного влияния. Сотрудники администрации Буша, как и предшественники, расходились во мнениях о том, в какой мере политика США в отношении постсоветских государств должна учитывать заботы и интересы России. В аппарате вице-президента Дика Чейни выступали за жесткую политику по отношению к России, в целом поддерживали соседей России и с подозрением воспринимали намерения Москвы. Постсоветское пространство рассматривалось как полигон для проверки на состоятельность «Программы свободы», особенно после того, как стало ясно, что Ирак эту проверку, скорее всего, провалит. Мэтью Брайза, который в Белом доме курировал дела Закавказья, выразился так: «Нам надо потребовать, чтобы Россия играла по тем же правилам, что и все остальные, – мы не должны относиться к ней по-особому и давать поблажки»{287}.

А вот главный эксперт по России в администрации Буша Томас Грэм выступал за более реалистичную политику по отношению к России. Он признавал, что, вырабатывая политику в отношении постсоветских государств, США должны принимать в расчет интересы России. Грэм до 2002 года был первым помощником директора Бюро политического планирования Госдепартамента, а после перешел в Совет национальной безопасности, где проработал до 2007 года, занимая должность сначала директора, а потом и старшего директора Бюро по делам России. В период работы в Белом доме Грэм часто выражал несогласие с официальной позицией аппарата Чейни, а позже – со взглядами помощника госсекретаря по вопросам Европы и Евразии Дэниела Фрайда и его заместителя по делам России и западных новых независимых государств Дэвида Крамера. По мнению последних, интересы России не должны влиять на политику США в соседних с Россией государствах. Корень проблемы Грэм видит в том, что когда он отвечал за Россию в Совете национальной безопасности, его работа никак не координировалась с работой тех, кто в Совете отвечал за другие постсоветские государства. Так, в СНБ даже не обсуждался вопрос о том, как могут сказаться на американо-российских отношениях действия США в Грузии или на Украине. При Буше Совету национальной безопасности, считает Грэм, не хватало целостной и последовательной политики по отношению к постсоветскому региону{288}.

Разногласия существовали не только между различными ветвями исполнительной власти, но и внутри самих ведомств. Кадровые военные из Министерства обороны регулярно взаимодействовали со своими российскими коллегами и потому более оптимистично оценивали сотрудничество с Россией, чем политические назначенцы в аппарате министра обороны, хотя ни та, ни другая структура, разумеется, не были едины во мнении. Конгресс по-прежнему относился к России с большим подозрением, что явствует из самого факта провала попыток как клинтонской администрации, так и администрации Буша убедить Конгресс отменить дискриминационную поправку Джексона – Вэника. Широкий круг неправительственных организаций и этнических лоббистских групп искали возможности повлиять на политику действующей администрации, и те из них, кто ратовал за жесткий курс в отношении России, пользовались значительным влиянием. Так, украинско-американские группы, выступавшие за расширение финансовой и политической помощи Киеву, находили сочувствие в аппарате вице-президента. С другой стороны, Американо-российский деловой совет и Торговая палата США выступали за развитие более активных коммерческих связей США и отмену для России действия поправки Джексона – Вэника.

Неправительственные организации, поддерживаемые США, активно действовали в ряде соседних с Россией государств. Так, организация Джорджа Сороса «Открытое общество» потратила миллиарды долларов на усилия по укоренению демократии в государствах постсоветского пространства. Джордж Сорос, член Демократической партии, с некоторого времени с растущим неприятием относился к внутренней и внешней политике администрации Буша, а в 2003 году заявил, что «поражение Джорджа Буша – главная цель моей жизни»{289}. Однако Кремль – вероятно, в силу природы системы российской власти – так и не взял в толк, что Сорос действует независимо и по собственному почину, и причислял деятельность его организации к действиям правительства США. Такие организации, как Национальный демократический институт, Международный республиканский институт, Национальный фонд поддержки демократии, получали финансирование от американского правительства и активно содействовали организации политических партий и групп гражданского общества на всем постсоветском пространстве. Хотя у каждой НПО были свои цели и повестка, Кремль относился подозрительно к ним всем, а также к факту их иностранного финансирования и вскоре начал вводить меры ограничения их деятельности на территории России. Кроме того, в Кремле полагали, что правительство США координирует свою политику с представителями некоторых из этих НПО, и из-за этого глубокого непонимания принципов устройства политической системы США американская политика рисовалась Кремлю гораздо более последовательной, чем она была в реальности. Все эти подозрения достигли апогея, когда в Закавказье – в Грузии – повалилась первая «костяшка» в домино «цветных революций».

«Революция Роз»

Исторически российско-грузинские отношения всегда были более глубокими и серьезными, чем связи России с другими частями сначала царской империи, а потом Советского Союза. В культурном плане русских связывали с Грузией особые узы. Титаны русской литературы – Лермонтов, Пушкин, Толстой – провели немало времени в Грузии, а грузины, со своей стороны, преклонялись перед русской культурой. Российско-грузинские отношения восходят к первой половине XVIII века, когда Россия завоевала Грузинское царство, ставшее самым южным православным форпостом империи, и соперничала за влияние в этом регионе с Турцией и Персией. После недолгого периода независимости, с 1918 по 1921 год, Грузия снова вошла в состав одного с русскими государства, которое вскоре преобразовалось в Советский Союз. Этой многонациональной империей, насчитывавшей более ста различных этнических групп, управлял бывший комиссар по делам национальностей, недоучившийся семинарист Иосиф Сталин. Он превратил страну в пеструю мозаику союзных и автономных республик, выделенных по национальному принципу, а также национальных автономных округов, чтобы стравливать этнические группы друг с другом – это гарантировало, что ни одна нация не приобретет достаточной мощи, чтобы сопротивляться диктату Москвы.

В 1936 году, когда Москва установила новые территориальные границы для трех республик Закавказья, три района в составе Грузии, этнически к Грузии не относившиеся, – Абхазия, Аджария и Южная Осетия – получили статус автономий. Как и многие другие территориальные образования в составе СССР, эти автономии сохранялись, пусть и силой принуждения, но как только Советский Союз канул в Лету, исчезли и узы, связывающие эти образования. Между прочим, многие видные – и печально известные – советские руководители по национальности были грузинами, начиная со Сталина, правившего Советским Союзом целых четверть века. Его соратник и земляк Лаврентий Берия в самые мрачные годы СССР руководил НКВД, советской тайной полицией. Позже другой грузин, Эдуард Шеварднадзе, который, прежде чем стать министром иностранных дел СССР, занимал аналогичный пост в правительстве Грузинской ССР, совместно с Михаилом Горбачевым председательствовал при демонтаже советской империи. Отношения между Москвой и Тбилиси в советские времена, с одной стороны, были близкими и доверительными, а с другой – не чуждыми противоречий. Среди русских было немало тех, кто питал теплую симпатию к этой прекрасной, экзотической, очень напоминающей Средиземноморье стране, где можно было с удовольствием провести отпуск. Но были и те, кого злило объединявшее всех грузин сильное чувство национальной солидарности. После развала СССР русские особенно болезненно отреагировали на твердое желание Грузии вырваться из орбиты бывшего СССР. «Нас удручает несанкционированный политический выбор Грузии, решившей ориентировать свою политику на сближение с Западом», – жаловался один из представителей высшей российской власти{290}. Бывший американский посол сформулировал эту же мысль резче: «Отношения России и Грузии напоминают развод по-плохому»{291}. С точки зрения российского руководства президент Грузии Эдуард Шеварднадзе был фигурой очень неоднозначной. Ему приписывали решающую роль в развале СССР. В российском политическом истеблишменте многие считали Шеварднадзе предателем.

Когда Советский Союз развалился на куски, Грузия под властью нового президента Звиада Гамсахурдия погрузилась в хаос. Южная Осетия и Абхазия объявили о выходе из состава Грузии, и между ними и Тбилиси разразился военный конфликт. В ходе конфликта 230 тысяч грузин подверглись этническим чисткам в Абхазии, и по его окончании российский миротворческий контингент остался на территории как Абхазии, так и Южной Осетии. Шеварднадзе вернулся из Москвы в Тбилиси в 1992 году, и в 1995 году страна избрала его своим президентом. Государством он управлял по советским рецептам: правящая партия и исполнительная власть слились в единое целое.

С самого начала отношения с Москвой у Шеварднадзе складывались трудно. Как министр иностранных дел СССР он сыграл решающую роль в событиях, которые привели к краху ГДР; именно из-за этого офицер КГБ Владимир Путин почувствовал себя в Дрездене как в осажденной крепости. С одной стороны, возможностью так долго оставаться у власти Шеварднадзе был обязан России. С другой стороны, во времена, когда в правительстве Ельцина царили хаос и неразбериха, часть российских военных, хотя вряд ли с полного ведома Москвы, помогали абхазским и южноосетинским мятежникам, а кроме того, на самого Шеварднадзе было организовано несколько покушений. У Москвы же все больше обеспокоенности вызывала ситуация в Панкисском ущелье на границе с Грузией: оно все больше превращалось в прибежище для чеченских боевиков, а Тбилиси не мог – или не желал – что-либо предпринимать по этому поводу. Примаков обвинил Грузию, что она использует чеченских боевиков в борьбе с абхазскими и южноосетинскими сепаратистами. Правда, напряженность в этом вопросе разрядилась, когда грузинские силовики начали сотрудничать с российскими спецслужбами по выдворению чеченских боевиков из Панкиси на территорию России{292}. Но мирная передышка в отношениях с Грузией длилась недолго. Тбилиси активно противился более тесным связям с Россией, и это, как и активизация западных НПО на территории Грузии, определенно указывало, что готовится почва для новой конфронтации.

Грузия изо всех сил боролась за то, чтобы выстроить жизнеспособное государство. Требовалось обустроить беженцев из бывших грузинских территорий. Хотя Абхазия и Южная Осетия считались «замороженными конфликтами», любой из этих неразрешенных территориальных споров мог «разморозиться» и спровоцировать новый взрыв вооруженных столкновений. Между тем правительство Грузии демонстрировало целый ряд симптомов постсоветского синдрома. Поколение молодых грузинских политиков, честолюбивых и целеустремленных, преимущественно с западным образованием, все сильнее отдалялось от правительства Шеварднадзе. Накануне парламентских выборов ноября 2003 года их пути окончательно разошлись. Группы оппозиционной молодежи стали громче заявлять о себе, они выходили на демонстрации и требовали перемен.

Учитывая стратегическое положение Грузии и тесные связи, которые Вашингтон поддерживал с Шеварднадзе еще с 1980-х годов, вполне объяснимо, что в 1990-е годы Грузия была одним из крупнейших в мире получателей американской помощи на цели установления демократии и экономического развития в расчете на душу населения. В совокупности за 11 лет правления Шеварднадзе помощь США Грузии составила почти $1 млрд{293}. Вашингтон сделал солидные вложения в Грузию, как экономические, так и политические, и администрацию Буша все сильнее беспокоило недовольство, назревавшее в стране летом 2003 года по мере приближения парламентских выборов. В июле Буш попросил бывшего госсекретаря Джеймса Бейкера – человека, который с успехом отстоял сторону Буша при подведении итогов на спорных президентских выборах 2000 года, – отправиться в Грузию и попробовать примирить противоборствующие силы. У Бейкера сложились тесные взаимоотношения с Шеварднадзе еще в эпоху президентства Джорджа Буша-старшего, когда он и Шеварднадзе в ранге министров иностранных дел договаривались о мирном окончании холодной войны. Бейкер пустил в ход свою недюжинную переговорную силу и силу убеждения, чтобы повлиять на различные партии; он встречался и с Шеварднадзе, и с представителями оппозиции, предостерегая последних воздержаться от массовых уличных демонстраций{294}. Бейкер полагал, что добился согласия сторон; эти договоренности стали известны как «План Бейкера» и должны были снизить вероятность фальсификации выборов, обеспечить более широкое представительство оппозиционных партий во власти. Но после отъезда Бейкера грузинский парламент, где проправительственные силы составляли большинство, утвердил правила формирования Центральной избирательной комиссии, противоречившие положениям Плана Бейкера, и наводнил ее ставленниками Шеварднадзе.

Парламентские выборы в Грузии состоялись 2 ноября 2003 года. Бюро по демократическим институтам и правам человека (БДИПЧ) ОБСЕ и другие международные НПО направили наблюдателей на избирательные участки и в пункты подсчета голосов. Грузинская организация по защите гражданских прав «Кмара» (в переводе с грузинского – «хватит»), частично финансируемая Институтом «Открытое общество» Джорджа Сороса, а также другими НПО, вела параллельный подсчет голосов избирателей на основе данных экзит-полов. Центральная избирательная комиссия Грузии объявила, что Шеварднадзе получил большинство голосов. БДИПЧ заявил, что эти выборы не соответствуют международно признанным демократическим стандартам. В следующие три недели массовость и накал уличных демонстраций протеста непрерывно нарастали. Во главе протестующих стояло трио молодых политиков-реформаторов: Михаил Саакашвили, Зураб Жвания и Нино Бурджанадзе.

Рослый харизматичный политик Михаил Саакашвили, способный красноречиво и убедительно изъясняться на нескольких языках, окончил два университета, Колумбийский и Джорджа Вашингтона, и как дипломированный юрист практиковал в США, прежде чем вернуться на родину, где он примкнул к партии Шеварднадзе. Он был избран в парламент в 1995 году и занял кресло министра юстиции. Зураб Жвания и Нино Бурджанадзе тоже получили образование на Западе и в 1990-е годы также состояли в партии Шеварднадзе, но быстро растеряли иллюзии, насмотревшись на окружавшие их коррупцию и блат, порвали с партией Шеварднадзе и основали свои партии. Шеварднадзе и его сторонники пытались делать вид, что не замечают нараставших протестов. 22 ноября Шеварднадзе прибыл в парламент, намереваясь открыть новую сессию. Едва он открыл рот, в здание парламента внезапно ворвались Саакашвили и его сподвижники с розами в руках, нарушили ход сессии и принялись кричать, что Шеварднадзе должен уйти. В ответ Шеварднадзе приказал мобилизовать армию на разгон десяти тысяч протестующих, собравшихся на центральной тбилисской площади Руставели. Но войска отказались поддержать его. Тем временем один из двух центральных телевизионных каналов Грузии, «Рустави-2», перешел на сторону протестующих и предоставил им трибуну для публичного выражения своих взглядов. Встревоженная таким поворотом событий, Россия отрядила в Тбилиси своего министра иностранных дел Игоря Иванова – по происхождению наполовину грузина – урегулировать ситуацию. Иванов был близок как к Шеварднадзе, под началом которого служил в МИДе СССР, так и к лидеру оппозиции Зурабу Жвания{295}. Иванов убеждал Шеварднадзе пойти на компромисс, который позволил бы ему остаться у власти.

Но Шеварднадзе отказался от переговоров и был принужден подать в отставку{296}. После ухода Шеварднадзе были назначены новые президентские выборы, и 4 января 2004 года Михаил Саакашвили был избран президентом Грузии – свои голоса ему отдали 94 % избирателей. Таким образом, первая «цветная революция» свершилась при минимальном насилии и транслировала прочим постсоветским государствам четкий посыл: молодое поколение все больше возмущают коррупция, фальсификации на выборах и способы ведения бизнеса с чересчур отчетливым привкусом советского прошлого. Оказалось, что молодые политики способны мобилизовать на протест массы, перетянуть на свою сторону военных и изгнать действующую власть вместе с ее приспешниками.

Грузия стала источником больших раздоров в американо-российских отношениях и оставалась таковым большую часть президентского срока Буша. В глазах Вашингтона Саакашвили, Жвания и Бурджанадзе олицетворяли новое многообещающее поколение грузин, которые стремятся к интеграции с Западом и настроены проамерикански. Более того, Грузии придавалось большое значение в контртеррористических операциях, развернутых после 11 сентября, – как в качестве участника, так и слабого звена – ввиду ее географического положения в стратегически важной и опасной части мира. Из Закавказья США получали доступ в Центральную Азию и в Афганистан, а право на полеты над территорией региона позволяли США перебрасывать силы на главный театр глобальной войны с терроризмом. Грузия была значима и по другой причине: было известно, что порядка 700 чеченских боевиков окопались в Панкисском ущелье и используют его как базу для ведения боевых действий против России{297}. Администрация Буша начала программу обучения грузинских военнослужащих эффективным методам борьбы с чеченскими боевиками. Эта программа, известная под названием Georgia Train and Equip Program (GTEP, или «Научи и оснасти»), стала первым примером подобного сотрудничества в рамках контртеррористической борьбы. Кондолиза Райс характеризует американскую программу по обучению грузинских военнослужащих контртеррористическим операциям как попытку показать России, что Грузия могла бы стать полезным активом в войне с терроризмом.

В то же время Грузия имела стратегическое значение для Вашингтона и в плане обеспечения энергетической безопасности. Грузия – критически важное звено для транзита каспийской нефти и газа на мировой рынок, и по ее территории проходит нефтепровод Баку – Тбилиси – Джейхан (БТД). Этот нефтепровод, задуманный еще при администрации Клинтона и завершенный в годы правления администрации Буша, позволял транспортировать каспийскую нефть в Средиземноморье, минуя территорию России. Это обеспечивало диверсификацию поставок энергоносителей, что было одной из ключевых целей политики США.

Россия имела совсем другие виды на Грузию. Москва искала возможности блокировать ориентацию Грузии на Запад. Вопреки беспокойству Москвы из-за окопавшихся в ущелье Панкиси боевиков Евгений Примаков ясно дал понять, что Москва не желает присутствия в Грузии представителей вооруженных сил США, даже если те обучают грузинских военных тактике противодействия терроризму{298}. Министр обороны Сергей Иванов уничижительно отозвался о стараниях Грузии и пригрозил послать в Панкисское ущелье российские войска, чтобы разобраться с террористами{299}. Мало того, Россия выступала и против нефтепровода БТД. Ввиду того что цель строительства нефтепровода не оставляла сомнений – обеспечить транспортировку нефти в район Средиземноморья в обход России, – Москва рассматривала его строительство как часть стратегии США по ослаблению российского влияния в соседних странах и в Европе.

Сотрудник администрации Клинтона, ставший ярым сторонником Саакашвили, описывал его как «человека яркого, колоритного, нахального – бесшабашно-лихого удальца на земле, которая произвела на свет непропорционально много легендарных личностей»{300}. Сам Саакашвили считал себя наследником Давида Строителя, легендарного грузинского царя, уничтожившего врагов объединения Грузии, чья статуя сегодня украшает центр Тбилиси. Саакашвили стремился интегрировать Грузию с Западом и клялся в верности демократии. На его инаугурации над зданием грузинского парламента был поднят флаг Евросоюза, а «Ода к радости» Бетховена, являющаяся гимном ЕС, была исполнена сразу вслед за национальным гимном Грузии – что прямо-таки ужаснуло Россию. Когда Колин Пауэлл вместе с новоизбранным президентом направлялись в здание городского муниципалитета, выяснилось, что его украшают развевающиеся грузинский и американский флаги. Самого Пауэлла во время официальных торжеств до глубины души потряс контраст между двумя группами парадного воинского контингента: одна маршировала церемониальным «гусиным» шагом советской выучки, а другая, которую обучали по своей программе американцы, печатала шаг совершенно как американские солдаты{301}. И все же, невзирая на откровенно выпячиваемую проамериканскую позицию Саакашвили, администрация Буша на первых порах отнеслась к нему с подозрением. Посол США Ричард Майлс, многоопытный кадровый дипломат, в послужном списке которого среди прочего числилась и работа в Москве, поддерживал добрые отношения с Шеварднадзе. Вначале Майлс настороженно относился к Саакашвили, считая, что он националист и без всякой нужды ведет себя по отношению к России вызывающе. К тому же Саакашвили постоянно общался с официальными лицами Вашингтона через голову посла, что не могло нравиться Майлсу{302}.

После избрания президентом Саакашвили разбивался в лепешку, обхаживая США, и большинство сотрудников администрации Буша с энтузиазмом приняли его как первейший пример успешной реализации «Программы свободы». В то время как США стали объектом жестокой международной критики за вторжение в Ирак, Грузия поддержала США и в конечном счете направила своих солдат в Ирак и Афганистан воевать бок о бок с силами международной коалиции. Саакашвили и молодые политики из его кабинета министров прибыли в Вашингтон в начале 2004 года и за несколько дней насыщенного рабочего визита произвели хорошее впечатление на тех, с кем виделись, своими рассуждениями о реформах и демократии. Повестка Саакашвили великолепно вписывалась в повестку администрации Буша, и вскоре Саакашвили приобрел сеть горячих сторонников и в исполнительной ветви власти, и на Капитолийском холме{303}.

Несмотря на все подозрения России в адрес Саакашвили, первая реакция Путина на «революцию роз» была осторожной. Саакашвили пришел к власти, поклявшись улучшить отношения с Россией. И, вероятно, Путин поначалу надеялся, что ему удастся выработать такие условия сделки с новым грузинским президентом, которые позволят России усилить свое влияние на Тбилиси. Хотя первая встреча Саакашвили и Путина на первый взгляд прошла гладко, вскоре стало понятно, что Саакашвили не желал оказывать российскому президенту то уважение, которого тот, по его мнению, заслуживал{304}. И вскоре отношения ухудшились, как только стало очевидно, что главные цели грузинского президента – вернуть в состав Грузии «беглые» автономии и включить Грузию в евроатлантические структуры. Первую из этих целей Саакашвили реализовал вскоре после избрания на президентский пост – в состав Грузии вернулась Аджария. Возвращение было осуществлено быстро и без всякого насилия, при содействии Игоря Иванова. При этом Россия дала понять, что не потерпит подобного же с Абхазией или Южной Осетией. Как заявил Путин на заседании Валдайского клуба в 2004 году, точно так же как Грузия в свое время хотела выйти из состава СССР, Абхазия и Южная Осетия хотят выйти из состава Грузии{305}.

По мере того как Саакашвили все откровеннее заявлял о намерении Грузии примкнуть к Западу, реакция России на «революцию роз» принимала более отчетливые формы. Во множестве расплодились конспирологические теории, и их с радостью подхватили критики администрации Буша на Западе. «Революция роз», согласно этим теориям, не имела ничего общего с демократией и свободой, а служила образцом деятельности американских и европейских НПО по финансированию смены режима, которая должна была повернуть Грузию против России и дать Западу доступ в тылы России. США обвиняли в том, что они потратили миллионы долларов, чтобы привести к власти Саакашвили. Джорджа Сороса и ЦРУ выставляли как соучастников заговора – хотя представить себе заговор с их совместным участием было едва ли возможно{306}. Осенью 2004 года Москва окончательно уверилась, что на такие же отношения с Грузией, какие у нее были при Шеварднадзе – при всех их подводных камнях, – при Саакашвили надеяться не приходится, поскольку настроения грузинского президента становились все более антироссийскими. Российский проправительственный веб-сайт задавался сакраментальным вопросом: «Кто следующий?»{307} По мере приближения президентских выборов на Украине ответ становился все очевиднее – на очереди Киев.

«Оранжевая революция»

Украина стала главным источником разногласий между Вашингтоном и Москвой в период президентства Буша. По способности распалить напряженность между двумя странами и обнажить всю глубину различий во взглядах на мир двух столиц она уступала разве что Грузии. С точки зрения Кремля ставки на Украине были значительно выше, чем в Грузии: население Украины в десять раз превышало по численности грузинское; 80 % экспорта газа Россия поставляла в Европу транзитом через территорию Украины; российский Черноморский флот базировался в Крыму, принадлежавшем Украине, а почти шестую часть населения Украины составляли этнические русские. Украина выдвинулась в разряд ключевых приоритетов российской внешней политики ровно с того момента, когда президенты Ельцин и Кравчук подписали соглашение, разделившее СССР на отдельные государства. Хотя Ельцину понадобилось уничтожить СССР, чтобы отрешить от власти Горбачева, ни он, ни его коллеги не загадывали, какими могут быть долгосрочные последствия развала. Для России потеря Украины стала самым тяжелым ударом. Более того, у многих россиян попросту не укладывалось в голове, что Украина – это другое государство. Весьма запутанные отношения России с Украиной уходят корнями в глубину веков. Русские и украинцы неоднократно сталкивались лбами в попытке определить свою национальную идентичность. Русско-украинские прения касаются и авторства эпоса «Слово о полку Игореве» 1187 года, и трактовки последующих событий вплоть до 1654 года, когда часть Украины объединилась с Россией. С точки зрения Москвы российское государство началось с Киева, а украинцы – не отдельная этническая группа, а «малороссы», потомки тех же древних восточнославянских племен. Украинцы возражали{308}. После разделов Польши в XVIII веке западная часть Украины вошла в состав Австро-Венгерской империи, и население там говорило по-украински. Восточную часть прибрала к рукам Российская империя, и здесь население стало русскоговорящим. В 1918 году западная часть Украины превратилась в восточную окраину недавно получившего независимость польского государства. Однако в 1939 году, с началом войны, эта территория была оккупирована СССР во исполнение положений договора о ненападении между Германией и СССР.

В нынешнем виде границы Украины были установлены в 1945 году, когда по итогам Тегеранской и Ялтинской конференций Польша сдвинулась к западу, а СССР получил территории, составлявшие восточные окраины Польши, и включил их в состав Украинской ССР{309}. До 1991 года Украина лишь дважды в истории была независимой, и то недолго: в 1648–1654 и 1917–1921 годах. В советскую эпоху наблюдалось засилье украинцев в офицерском корпусе Вооруженных сил СССР; они и в целом отлично вписались в ряды советской элиты. Учитывая культурные и исторические различия между Восточной Украиной, долгое время подвергавшейся русификации, и Западной Украиной, присоединенной к УССР только в 1945 году, Украина пришла к независимости, так и не разрешив проблемы собственной идентичности, языка и отношений с Россией.

Начиная со времен президентства Клинтона, Вашингтон не упускал возможности усилить независимость Украины. Под влиянием активно действующей украинской диаспоры правительство США начало вливать в Украину значительные средства: страна стала тогда третьим по величине получателем американской помощи после Израиля и Египта. Тем не менее власти США все явственнее отдавали себе отчет, что у Украины развивается острая форма постсоветского синдрома: формируются группировки коррумпированных олигархов с криминальным прошлым и связями в политической элите, последняя же действует в рамках непрозрачной и не слишком демократической политической системы. При президенте Леониде Кучме ситуация усугубилась. В 2000 году было обнаружено обезглавленное тело журналиста и разоблачителя коррупции Георгия Гонгадзе, а позже появились свидетельства, что убийство было заказано кем-то из близкого окружения украинского президента. Молодежь все более критически относилась к власти и все нетерпимее – к отсутствию политической конкуренции. А поскольку президентский срок Кучмы подходил к концу, народные выступления под лозунгом «Украина без Кучмы» усиливались и конкуренция за место его преемника обострялась. Намеченного им преемника – хотя Кучма и сам от него был не восторге – звали Виктор Янукович. Этому бывшему премьер-министру Украины благоволила Москва, по молодости он был приговорен к тюремному заключению за грабеж, а теперь пользовался поддержкой донецкого олигархического клана, чьей базой поддержки служила русскоговорящая Восточная Украина. Против Януковича оппозиция выставила две кандидатуры – успешную бизнес-леди Юлию Тимошенко (известную в некоторых кругах как «газовая принцесса») и бывшего управляющего Центрального банка Украины Виктора Ющенко. Последний пользовался популярностью в Вашингтоне, а его американская супруга в годы президентства Рейгана работала в Белом доме. Базой поддержки этих двух кандидатов были западная и центральная части Украины, более тяготевшие к Западу и относившиеся к России хуже, чем сторонники противоположного лагеря{310}.

Москва, не желая, чтобы события снова застали ее врасплох, как в Грузии, составила упреждающую стратегию по отношению к украинским выборам. После того как Кучма в июле 2004 года выбрал себе в преемники Януковича, Кремль повел политику по двум направлениям: командировал на Украину своих лучших специалистов по пиару поддерживать предвыборную кампанию Януковича и предложил серию политических и экономических уступок, призванных убедить народ Украины в важности и нужности сотрудничества с Россией. Российские политтехнологи Глеб Павловский, Сергей Марков и Вячеслав Никонов развернули наступательную стратегию, которая принесла хорошие плоды в России: позволила сфокусировать внимание СМИ на узком круге заранее определенных тем и изобразить оппозицию как антипатриотическую силу, которая состоит на жалованье у Запада[33]. Марков признавал, что работал на Кремль и конкретно на главу администрации президента Дмитрия Медведева{311}. Чего в Москве недопоняли, так это того, что российские электоральные стратегии, годные для «управляемой демократии», вовсе не обязательно сработают на другой политической почве.

В мае 2004 года в Москву прибыла для встречи с Путиным Кондолиза Райс. На подмосковной президентской даче ее представили Виктору Януковичу. Путин всячески превозносил Януковича, чтобы у Вашингтона не осталось сомнений, что именно этот человек – угодный Москве кандидат в президенты Украины{312}. В период предвыборной гонки Путин семь раз приезжал на Украину и оказывал поддержку Януковичу. Кремль пустил в ход все возможные и доступные средства и не упускал ни единой мелочи, чтобы гарантировать украинским выборам нужный ему исход – примерно так же, как при перевыборах самого Путина в марте 2004 года. Впрочем, Кремль решил также подстраховаться и наладил связь с лагерем оппозиционного кандидата Ющенко. Представители Кремля провели серию тайных встреч с советником Ющенко Олегом Рыбачуком в надежде разведать, каких шагов можно ожидать от Ющенко в случае его избрания{313}.

Вашингтон тоже не остался в стороне от предвыборной гонки на Украине и усиленно призывал Киев обеспечить чистые и честные выборы, а также оказывал поддержку тем силам, которые ратовали за максимальную прозрачность. Европейские и американские НПО в сотрудничестве с грузинскими, сербскими и прочими общественными организациями обучали украинских гражданских активистов, как годом раньше грузин, таким тактикам, как мониторинг выборного процесса и параллельный подсчет голосов. Хотя США открыто не благоволили ни одному из трех кандидатов, Ющенко был довольно популярен в Вашингтоне еще с тех времен, когда руководил Центробанком Украины. Однако Вашингтон делал упор не на персоналии, а на процедуры. Видные политические деятели США – среди которых были Джордж Буш-старший, Мадлен Олбрайт, Збигнев Бжезинский и Ричард Холбрук – один за другим приезжали в Киев с одним и тем же посланием-призывом: украинские власти обязаны сделать все возможное, чтобы выборы были свободными, честными и прозрачными. Выборы на Украине служили проверкой возможности политической трансформации на постсоветском пространстве. Фонд Сороса на Украине передал украинским НПО $1,3 млн, а Агентство международного развития США (USAID) вложило в деятельность, связанную с выборами, $1,4 млн (в том числе в обучение Центральной избирательной комиссии, как это было сделано в Грузии){314}. Вместе с тем американские пиар-фирмы работали и на кампанию Януковича.

По мере приближения выборов рубежи боевых действий обозначались все четче. Пяого сентября Ющенко присутствовал на обеде с представителями силовых структур. После трапезы его внезапно поразила таинственная болезнь. Пока российские СМИ приписывали причину болезни Ющенко «недоброкачественным суши», его австрийские врачи – при содействии американских, которым на анализ передали образцы крови, – установили, что причиной болезни стал диоксин, смертельный яд, который мог убить Ющенко. Более того, экспертиза установила также происхождение этого яда: в чистом виде этот яд изготовлялся лишь в считаных советских лабораториях, доступ куда был строго ограничен. Возник серьезный вопрос о том, по чьему приказу было произведено это покушение{315}. В преддверии выборов изуродованное лицо Ющенко сделалось символом, который продемонстрировал, насколько крупные ставки были на кону и насколько агрессивные тактики задействованы в предвыборной гонке.

Первый тур президентских выборов на Украине не выявил победителя. Второй тур был назначен на 21 ноября. В промежутке между двумя турами Путин лично агитировал за Януковича, а сторонники Ющенко проводили уличные демонстрации. 22 ноября Путин поздравил Януковича с победой во втором туре выборов, хотя официально итоги еще не были объявлены. Их обнародовали 24 ноября, и в Центризбиркоме подтвердили, что Янукович действительно победил. А поскольку данные экзит-полов и проведенный силами НПО параллельный подсчет голосов ясно указывали, что победил вовсе не Янукович, а Ющенко, это подвигло оппозицию к решительным действиям. Сразу после 24 ноября тысячи людей устремились на заснеженную центральную площадь Киева – площадь Независимости, или майдан Незалежности, – и вскоре их численность достигла миллиона человек. При минусовых температурах протестующие раскинули палаточный лагерь, требуя перевыборов. Телеканал TV 5, принадлежащий одному из союзников Ющенко, транслировал в эфир требования протестующих. А они между тем взяли в осаду главные правительственные здания и на несколько недель фактически заблокировали работу правительства.

Все указывало на то, что складывается патовая ситуация. Однако в ключевой момент Вашингтон начал действовать. Государственный секретарь Колин Пауэлл заявил, что Соединенные Штаты не могут оставаться в стороне и что «мы не можем признать легитимными итоги выборов на Украине»{316}. Европа же по поводу выборов на Украине с самого начала раскололась на два лагеря. «Новая» Европа под предводительством польского президента Александра Квасьневского и президента Литвы Валдиса Адамкуса с большим сомнением отнеслась к итогам голосования. «Старая» же Европа опасалась ставить под сомнение исход выборов, который так явно приветствовала Россия. Однако протест нарастал, и к переговорам с противоборствующими украинскими партиями наряду с Квасьневским и Адамкусом подключился, хотя и неохотно, скептически настроенный верховный представитель ЕС по внешней политике и безопасности Хавьер Солана, а также спикер Государственной думы РФ Борис Грызлов{317}. В период напряженного противостояния в Вашингтоне не раз возникали опасения, что на Украину могут вторгнуться российские военные, чтобы оказать поддержку Януковичу. И хотя кое-кто в Москве приветствовал бы такой исход дела, Россия все же воздержалась от вооруженной интервенции, а Янукович осознал, что украинские военные в большинстве своем больше симпатизируют Майдану, чем ему. Пауэлл, со своей стороны, предостерег Кучму не отправлять внутренние войска на разгон толпы на Майдане{318}.

Посредничество европейцев привело к неожиданному результату: Верховный суд Украины объявил выборы недействительными. Переголосование в рамках второго тура было назначено на 26 декабря. На сей раз победителем объявили Ющенко, за него подали голоса 51,99 % проголосовавших, тогда как за Януковича – 44,2 %. 23 января 2005 года Виктор Ющенко принес присягу как президент Украины. Предвыборная стратегия России провалилась, а победу одержал прозападный кандидат. Благодаря осторожному и добросовестному посредничеству Запада на Украине состоялся свободный и честный второй тур выборов. В январе 2005 года все указывало на то, что Украина преодолела постсоветский синдром и взяла курс на расширение прозрачности, свободы и демократии – это был еще один триумф «Программы свободы».

Притом что правительство США и частные организации вложили немало средств в Украину, добиваясь большей прозрачности выборного процесса, сама «оранжевая революция» застала американское правительство врасплох. Мало кто из экспертов был готов поверить, что группа решительно настроенных оппозиционеров сумеет сковырнуть крепко окопавшиеся украинские элиты. Главная суть послания правящих кругов США – после того, как Колин Пауэлл и его советники приняли критически важное решение не признавать итоги выборов, – состояла в том, что необходим диалог и компромисс между партиями. В фокусе внимания было не то, кто победит на выборах, а то, как этот победитель будет избран. И все же в Вашингтоне восприняли с толикой удивления и с удовлетворением факт инаугурации Ющенко – казалось, действительно наметились перемены к лучшему. В апреле 2005 года Ющенко прибыл с визитом в Вашингтон. Когда он держал речь перед Конгрессом, ему аплодировали стоя.

Стоит ли говорить, что и для Москвы «оранжевая революция» стала полной неожиданностью. Для Путина, который вложил значительные средства в поддержку Януковича, это был персональный удар. «Оранжевая революция» послала тревожный сигнал, что если смена режима могла постигнуть крупнейшего соседа России, то, неровен час, она постигнет и саму Россию{319}. В России утвердилось мнение, что Запад – и прежде всего США – спровоцировали революцию, чтобы гарантированно привести к власти своего кандидата{320}. Сергей Марков, например, в мае 2005 года сообщил международной аудитории, что «ЦРУ платило каждому демонстранту на Майдане за протест по $10 в день»{321}. Разумеется, куда проще было уверовать в сплетенный Вашингтоном заговор, чем признать, что Россия встала на сторону неудачника. Тем не менее другой российский политический обозреватель, хорошо информированный благодаря своим связям, Станислав Белковский выдвинул куда более изощренную версию. Допуская, что Вашингтон проявил осторожность и не поддержал ни одну из сторон, Белковский утверждал, что Соединенные Штаты вмешались, только когда стало понятно, что Янукович по итогам выборов нелегитимен: «В этом смысле тактика Америки оказалась более искусной и подходящей, чем российская, которая до последнего момента исходила из абсолютно беспочвенных иллюзий, что победит Виктор Янукович»{322}.

Самый важный урок, который вынес для себя Кремль из «оранжевой революции» на Украине, состоял в том, что необходимо приложить все усилия, чтобы исключить самую возможность подобного сценария в России. Потому администрация Путина и сосредоточилась на создании прокремлевских молодежных групп и начала вводить меры по ограничению деятельности западных НПО. В то же время Россия получила и хороший внешнеполитический урок. Российские власти подозревали, что Америка старается вырвать Украину из некрепких объятий России. С точки зрения Москвы, «оранжевая революция» четко показала, что чем дальше, тем больше России придется конкурировать с США за влияние в ее собственном ближайшем окружении. И, несомненно, для обеих стран это была игра с нулевой суммой. И сколько бы Вашингтон ни отрицал этот настрой официально, чиновники администрации Буша – и особенно в аппарате вице-президента – все больше утверждались во мнении, что Украина и остальное постсоветское пространство становится испытательным полигоном «Программы свободы» и зоной конкуренции с Россией.

Далее – тюльпаны

Спустя месяц после инаугурации Ющенко определился следующий – хотя и более неожиданный – кандидат на «цветную революцию»: Кыргызстан. Правда, на сей раз Соединенные Штаты и Россия не находились по разные стороны политического спектра, и потому «тюльпановая революция» не вызвала крупных разногласий между ними.

После развала СССР Средняя Азия развивалась неравномерно. Этот регион, расположенный в сложной, но стратегически важной местности, располагающий существенными природными ресурсами, служил предметом серьезного интереса как для Москвы, так и для Вашингтона. Хотя все пять государств региона были авторитарными режимами с клановыми группировками во главе, Кыргызстан представлялся наиболее плюралистичным из них: управление многонациональным государством со значительной долей узбекского населения предполагало необходимость договариваться с конфликтующими кланами севера и юга, а также Ферганской долины, где ситуация была весьма нестабильной{323}. С момента обретения независимости Кыргызстаном руководил Аскар Акаев, физик по образованию; со временем страна все больше погружалась в авторитаризм и коррупцию, сыновья и дочь Акаева получили под свой контроль самые лакомые активы государства{324}. Продемонстрированное Акаевым неумение справиться с народными протестами 2002 года[34] и слухи, что на выборах 2005 года он намерен завести себе «карманный парламент» и внести изменения в конституцию, позволяющие ему снова избраться на пост президента, вызвали большие сомнения в том, что он добровольно уйдет из власти по окончании своего президентского срока. Страхи эти усилились, когда ведущие оппозиционные политики, например бывший посол Киргизии в США Роза Отунбаева, были отстранены от руководства. Пост Отунбаевой достался дочери Акаева – Бермет.

За двумя турами парламентских выборов в феврале и марте 2005 года – по общему мнению, сфальсифицированных – массовые протесты охватили столицу страны Бишкек, расположенный на юге город Джалал-Абад и город Ош в Ферганской долине. Протестующие захватили правительственные здания, полиция применяла против них силу, а в Бишкеке началось массовое мародерство. Протесты охватили всю страну. В отличие от Грузии и Украины в Кыргызстане не было очевидного лидера, а оппозиция была расколота по этническим мотивам. Более того, в столице бушевали насилие и хаос. Кончилось тем, что Акаев вместе со своим семейством через Казахстан улетел в Россию. В стране прошли новые президентские выборы, убедительную победу на которых одержал бывший премьер-министр Курманбек Бакиев. Он занимал президентский пост до 2010 года, когда его свергли в ходе очередной мини-революции. Как и на Украине и в Грузии, одна из группировок расколотой киргизской элиты одержала верх над другой{325}.

Интерес администрации Буша к Кыргызстану был обусловлен главным образом значимостью этой страны как места расположения военной базы для военных действий в Афганистане. Американская военно-воздушная база в аэропорту Манас близ Бишкека была открыта в 2001 году и служила жизненно важным звеном транспортной системы во время войны в Афганистане. Отношение общественности к американской базе было в целом положительное, поскольку она обеспечивала возможность трудоустройства. За пользование сооружениями и инфраструктурой базы США платили Кыргызстану по $50 млн в год. Кондолиза Райс охарактеризовала базу в Манасе как «передний край в войне с терроризмом», и администрация Буша поначалу тревожилась, как бы «тюльпановая революция» не поставила под удар присутствие США в Киргизии. Впрочем, вскоре стало понятно, что новое руководство проявляет такой же живой интерес к лакомым контрактам на обслуживание базы, как и его предшественники.

В первом приближении события в Кыргызстане вроде бы тоже подтверждали обоснованность «Программы свободы». Правда, в отличие от Украины и Грузии в стране не выявился однозначно прозападный оппозиционный лидер, а надеяться, что Курманбек Бакиев затеет реформы, особо не приходилось. Таким образом, в военном смысле ставки были высоки, однако «тюльпановая революция» не рассматривалась как предмет для соперничества между Россией и Западом, как это было в ходе «революции роз» и «оранжевой революции».

Для Москвы Киргизия представляла гораздо меньшую значимость, чем Грузия и Украина. В 2003 году Россия разместила военную базу в южной части Кыргызстана, в Канте, и рассчитывала, что она останется там навсегда. Ввиду того что президент Бакиев подчеркивал необходимость поддерживать близкие отношения с Россией, свержение режима Акаева, по словам чиновников из Москвы, не рассматривалось как антироссийский шаг. Государственное новостное агентство «РИА Новости» заявляло, что в Бишкеке «рука Запада» не столь очевидна, как в Тбилиси и Киеве, и значит, Райс и Лавров могли бы «найти общий язык» относительно событий в Кыргызстане{326}. Таким образом, «тюльпановая революция» и последовавшие за ней события не стали источником обострения напряженности между Вашингтоном и Москвой. Чего никак не скажешь о событиях, которые развернулись в том же году в Узбекистане.

Нет «Цветной революции»: Андижан и потеря Карши-Ханабада

С первых дней независимости лидер Узбекистана Ислам Каримов неустанно заботился о том, чтобы максимально расширить свою независимость и свободу маневра. Этого он добивался, поддерживая баланс в отношениях с США и Россией и стараясь дистанцироваться от обоих. Главное, что заботило Каримова после 11 сентября, – как долго военная база США пробудет на территории Узбекистана, не собираются ли американцы покинуть страну раньше срока. Каримов вызвал неудовольствие Москвы, когда примкнул к организации ГУУАМ, объединившей Грузию, Украину, Узбекистан, Азербайджан и Молдову. Это была единственная организация на постсоветском пространстве, в которой не участвовала Россия. С другой стороны, самого Каримова раздражали вечные нападки США по поводу положения дел с правами человека. Терзаемый подозрениями, что исламистские традиционалисты только и мечтают, как бы свергнуть его власть и по своим рецептам сменить режим в стране, Каримов причислял всех своих критиков к разряду опасных противников.