Проклятье на последнем вздохе или Underground

Наталья достала горшок с остатками пшенной каши с тыквой, заботливо прибереженный ею для мужа. По кухне пошёл сладковатый, аппетитный запах.

Но Александр съел всего лишь две ложки каши и запил их светлым чаем.

— Кормленный? — ревниво поинтересовалась Наталья, искоса поглядывая на мужа.

— Устал я, завтра поем, — Александр лег не раздеваясь. У него уже совсем не осталось сил. — Завтра меня в пять разбуди. И Нюрке скажи, чтобы дорожку к дому прочистила, а то перемело так, аж не подойти.

Бабы по смене рассказывали, что к Сотниковым во двор сегодня бомба упала. Бабке ихней ноги оторвало.

— Так вот какой взрыв мы слышали? Господи, за что ей на старости лет горе — то такое! — ужаснулась Наталья и замолчала, так и не высказав слов, способных выразить переполнявшие её душу чувства, потому, что муж уже захрапел, едва опустив голову на подушку.

Стараясь не шуметь, Наталья поставила чугунок с остатками каши в большую кастрюлю, накрыла крышкой и вынесла в холодные сени. Сверху придавила крышку кирпичом, спасая кашу от обнаглевших крыс.

Она благодарно вспомнила их соседку, сильно припадавшую на больную ногу, и прозванную за это Куропаткой, которая принесла ей кусок тыквы.

— Возьми, у тебя дети, — попросила она Наталью. — Мне легче, я одна. Муженька моего, как в тридцать восьмом на чёрном «Воронке» увезли, так больше я его и не видела.

— Господи, только бы железнодорожную бронь с Александра не сняли и не отправили на фронт! — Она не могла себе даже представить, как будет жить без мужа.

9

— Свеча горела на столе, свеча горела, — шептала Нюрка, завороженно глядя на мерцающее пламя свечки.

Света не было уже второй день и это было уважительной причиной ничего не делать. Но мать, хоть и не с первого раза, всё же усадила её учить уроки. А ей так этого не хотелось и напрасно сгорала свеча, слабо освещавшая потрёпанный учебник математики, вот уже минут десять открытый на одной и той же странице.

— Садись есть, я тебе вот тут на краешке поставлю, — засуетилась Наталья перед пришедшим с работы мужем, собирая ему на стол скромный ужин.

— А что на краешке — то? Я чай не с гулянки пришёл! А ты, пигалица, убирай свои книжки, днём надо уроки учить, — недовольно заворчал Александр. Он него опять шёл резкий запах алкоголя.

— Нет, пускай учит, — остановила Наталья обрадованную дочь. — Учительница мне сегодня встретилась, жаловалась, что не знает она ничего. Грозилась её на второй год оставить!

— Ты что ж это, пигалица, родителев — то своих позоришь? — Тут же завелся нетрезвый Александр, получивший тему для обсуждения, неосмотрительно заведённым Натальей, разговором. — Мы стараемся для неё, кормим, поим, а она нам за это двойки носит!

— А я что, ничего не делаю? — слезы обиды навернулись Нюрке на глаза. — Я вам и за водой хожу и полы мою и посуду и с Гришенькой вашим сижу.

И не Нюрка я вам, меня вообще — то Анной зовут!

— Анна, а голова — то деревянна, — продолжал воспитательный процесс Александр, ехидно поглядывая на Нюрку.

Его уже сильно развезло и ворчанье по всей видимости доставляло ему удовольствие.

— Вот если бы был у меня родной отец, он бы не дразнился и куском хлеба меня никогда не попрекал! — так и понесло обиженную до глубины души Нюрку.

— Так значит это я, неродной отец виноват, в том, что ты такая тупая, засранка ты эдокая! — покраснел от злости Александр.

— На себя посмотри! — огрызнулась Нюрка. — Сам — то ты дюже острый! Двух слов без мата связать не можешь! У тебя самого — то всего три класса образования, да и то церковно — приходских!

Плача от обиды, она продолжала грубить.

Ты ещё у меня погруби! — пригрозил Нюрке, взбешенный её непослушанием, Александр, смахнув со стола на пол ни в чём не повинный, учебник.

Наталья с Нюркой невольно вздрогнули.

— Уйду я от вас! — смешно сморщившись и смахнув кулаком слёзы, Нюрка схватила пальтишко и выскочила на улицу, сильно хлопнув дверью.

Её желание не делать уроки странным образом сбылось. Видно и, правда, мысли могут материализоваться. Но почему — то иногда через жопу.

— Куда ты? — испугавшись за свою несмышлёную дочь, крикнула Наталья, раскрыв дверь и напустив в дом, моментально охвативший ноги и загасивший свечу, холод. — На улице темно уже и мороз!

Но Нюрка уже скрылась из виду.

— Ты бы тоже сильно не ругал её, — повернулась Наталья к мужу. — Пропустила она много, когда с Гришуткой сидела, — осторожно заступилась она за дочь, беря на руки, громко расплакавшегося после очередного скандала, Гришеньку.

— Пускай идёт! Жрать захочет, вернётся! — Властно остановил Наталью муж, зажигая свечу, трясущейся от гнева рукой.

Он действительно сильно рассердился. Заходившие желваки на его лице пугали.

Наталья уже не знала, кого ей теперь надо жалеть: уставшего от непосильной работы мужа или не совсем заслуженно обиженную дочь?

— Уж больно ты жалостливая! Смотри, вырастишь лодырей на свою шею и они тебе за это потом благодарны не будут!

Нас в строгости воспитывали. Чуть что хворостиной охаживали и правильно делали. Мы хоть людьми выросли и своих детей кормим и чужим ни в чём не отказываем, — теперь попрекнул он Наталью.

А настырная Нюрка домой не пришла, осталась ночевать у своей школьной подруги. И назавтра не пришла тоже.

На другой день пьяный Александр, придя вечером с работы поздно, демонстративно достал свою, припрятанную с получки, заначку и пошёл к двери.

— Куда ты? — заикнулась было Наталья.

Ответа не последовало. Александр молча ушел из дома. Его поведение не предвещало ничего хорошего для домочадцев.

Сгорая от стыда, Наталья, сменив для приличия душегрейку на пропахшее нафталином пальто с цигейковым воротником, пошла по Нюркиным подружкам, разыскивать свою непослушную дочь.

Искрящийся под пробившейся сквозь облака луной снег слепил и без того готовые в любой миг расплакаться глаза.

К счастью долго Наталье искать дочь не пришлось. Выйдя через переулок на соседнюю улицу, она услышала звонкий девичий смех. Нюрка с подружками беззаботно играла в снежки.

— Пойдем домой, — уговаривала Наталья свою непослушную дочь. — Там отец за тебя волнуется, да и честь пора знать: загостилась ведь уже. Голод сейчас, не до гостей. Людям самим бы хоть как прокормиться.

— Не могу я, мам, с ним! — упиралась Нюрка. — Вот Милкин папа никогда на неё не кричит, называет её Милочкой. И маму целует, когда на работу уходит, — упрямилась Нюрка. — А этот вечно пьяный! Перед девчонками даже стыдно! И на меня орёт, да ещё и обзывается. И тебя тоже обижает. Думаешь, я не слышу, как ты по ночам плачешь? И как ты только можешь с ним жить?

Наталья невольно покраснела, чувствуя, что дочь во многом права.

— А куда же деваться — то? — пожаловалась она дочери. — Ты ещё маленькая, и Гришутка. Кому мы ещё нужны?

Вот ты вырастишь, выйдешь замуж за хорошего человека, будет у тебя дружная семья, глядишь и я возле тебя погреюсь.

Наталья давно перестала верить в собственное счастье, но на дочь она ещё надеялась.

10

А потом заболел Гришутка. Простыл наверно. Вьюжный февраль яростно крутил бесконечными метелями, леденил пол, наметал снежные горки в углах на подоконниках.

Как ни старалась Наталья поддерживать печь постоянно горячей, пустив на дрова половину старого забора, безжалостный ветер к утру выдувал всё тепло. Она уже не раз пожалела, что уехала из своей коморки в бараке. Там пусть тесно было, но хотя бы тепло. Там маленькая Нюрка, не смотря на голод, не болела.

Всю ночь Гришутка слабо плакал, а к утру в его дыхании стали прослушиваться хрипы. Наталья растёрла сына уксусом, укрыла его по теплее и, вытерев слезы, поспешила на работу, приказав Нюрке опять не ходить в школу и не сводить с брата глаз.

По законам военного времени Наталью, как и всех, даже за опоздание на работу могли отдать под суд и посадить, аж на пять лет.

После бессонной ночи сильно болела голова, плохо слушались руки и бесконечные слёзы капали в корыто.

В обед прибежала запыхавшаяся, запорошенная снегом Нюрка.

— Мам, он не дышит, — прошептала она, испуганно заглядывая Наталье в глаза.

Все вокруг поплыло, как в зыбком тумане. И Наталья грохнулась в обморок, чудом не опрокинув корыто.

Потом по приказу главврача она, не помня себя, бегом прибежала домой, завернула Гришутку в лоскутное одеяло и, сквозь непроглядную метель, не разбирая дороги, помчалась с ним обратно в госпиталь.

Только после того, как Наталья передала сына врачам, она почувствовала, как сильно у нее дрожат ноги. У неё потемнело в глазах и она устало опустилась на табуретку, дав волю слезам.

Следующие две недели Наталья из госпиталя не выходила. Днём она стирала, а ночью ютилась на одной кровати с, лежащим пластом, Гришуткой в единственной в госпитале женской палате, тревожно прислушиваясь к его, почти не слышному, дыханию. С теплившейся в душе надеждой она вдыхала букет едких запахов лекарств, пропитавших палату, и лучших ароматов для неё не существовало во всём мире.

Лишь на исходе третьих суток Гришутка наконец покрылся испариной. Его дыхания почти не было слышно. Наталья села на стул подле кровати и долго с тревогой смотрела на сына. Идти стирать, у неё не было никаких сил.

Наконец Гриша пошевелился.

— Вот мы и победили, мамаша! — облегчённо улыбнулся, вызванный медсестрой, главврач, обращаясь к Наталье. — Кризис миновал! Теперь пойдём на выздоровление!

У Натальи из глаз хлынули слёзы облегчения. Только после укола успокоительного, она, наконец, спустилась в прачечную.

Лежавшая в этой палате раненая в плечо радистка Таня присматривала за Гришуткой днём, а вечером подробно рассказывала Наталье: что сын днём съел, какая у него была температура, сколько ему вкололи уколов и, что он почти совсем не плакал.

Наталье было немного неловко перед Татьяной, которая сама плохо шла на поправку, за её хлопоты, но всё же с Таней ей было немного спокойнее за своего маленького сына.

Иногда забегала запыхавшаяся Нюрка. Наталья старалась незаметно для окружающих сунуть ей в карман кусок хлеба и сахара, которыми сердобольные выздоравливающие делились с самым маленьким здесь пациентом Гришуткой. А непоседа Нюрка, как всегда наспех, рассказывала матери последние новости про то, что ей её валенки стали малы и она теперь ходит в школу в новых Натальиных войлочных ботах, подсовывая в мыски кусочки тряпочек, чтобы не соскакивали. И, что когда отца нет дома, она ночует то у тети Лизы, то у подружек.

Двоек у неё нет пока, а учительница велела принести в школу старые газеты и на них писать на полях, потому, что больше не на чем. А голодного пса Дозора пришлось отвязать и он куда — то убежал.

Наталья молча, словно сквозь сон слушала эти новости и жизнь за пределами госпиталя казалась ей чужой, будто за стеклом.

Бойкая на язычок рыженькая медсестра Лариса в своё ночное дежурство не раз предлагала Наталье: — Сходи домой, проведай мужа. Не ровен час забудет тебя и с кем — нибудь перепутает. Я за малышом твоим пригляжу.

Хотя Ларискины слова и засели червоточенкой у Натальи в мозгу, домой она не пошла. Очень переживала за Гришутку: а вдруг она уйдёт, а тут много раненых привезут. Война ведь. И Ларисе будет совсем не до Гриши.

Наталья, может и пошла бы, но только в случае крайней нужды. А пока что решила — пусть будет, что будет!

Гришутка понемногу выздоравливал, но заметно схуднул и стал похож на картофельный росток в погребе. Если до болезни он уже сам неплохо ходил, то теперь опять начал ползать. Хорошо, что пол в госпитале был относительно теплый и труженицы — санитарки мыли его по нескольку раз в день.

Но вьюги постепенно сменились звонкой капелью, непролазная грязь заросла молоденькой зеленой травкой, а раскидистая берёза под окном навесила нарядные серёжки и Гришутка, отпустив, наконец Нюркину руку, отважно зашагал к матери.

11

Где — то за печкой противно верещал сверчок.

Наталья почувствовала, что озябла и пошарила рукой по кровати, пытаясь подоткнуть под себя сползшее одеяло, и тут же в испуге открыла глаза: а где Александр.

В доме было темно и тихо, лишь натужено сопел во сне опять простудившийся Гриша.

А Саша должен быть дома! Наталья вспомнила, что с вечера она долго не могла уснуть от его хмельного храпа. А потом словно провалилась в тяжелый сон.

Не в силах унять гнетущее беспокойство, Наталья накинула на плечи шаль и вышла на крыльцо.

Полная луна освещала желтоватым светом разросшиеся вдоль забора лопухи и высвечивала каждый листик на, растущей возле террасы, вишне.

Спущенный с цепи на ночь, недавно вернувшийся из долгих странствий, пес Дозор подбежал к хозяйке и, виляя драным хвостом, принялся тереться о её ноги, подобострастно повизгивая.

Александра нигде не было.

— Ну, тебя, Дозор, уйди! — занервничала Наталья. — Где хозяин — то твой? Проспал? Иди теперь ищи, — она слегка подтолкнула собаку ногой.

Пес навострил уши, сосредоточенно покрутил носом и в припрыжку поскакал к Лизаветиной терраске. Там тихонько скрипнула дверь и во двор вышел Александр.

У Натальи кровь отхлынула от сердца.

Дозор, радостно взвизгнув, прыгнул и опустил свои грязные, передние лапы на исподнюю белую рубаху Александра, пытаясь лизнуть его прямо в лицо.

— Пошел, сатана! На место иди! — пытался отогнать пса Александр. — Взбесился что ли?

Дозор отскочил на несколько прыжков в сторону и остановился, бестолково вертя мордой и не понимая, что ему теперь делать и чьи команды выполнять?

— А ты, что тут? — искренне удивился Александр, разглядев, наконец, стоявшую на крыльце, жену.

— Я — то тут, а ты вот откуда? — начала заводиться, растерявшаяся поначалу, Наталья, ещё не веря в реальность своих самых страшных опасений.

— Да у меня ж это, как его… Лунатизьм! Ты же знаешь, — старался оправдаться Александр.

— Ах, лунатизм! А что ж твой лунатизм повел тебя не к престарелой бабке Фросе, а к молодой солдатке? — закипала Наталья, словно новый самовар.

— Ну, так это ж инстинкт повел, — Александр осторожно протиснулся мимо жены в дом.

— Да? Тогда я тебе сейчас твой главный инстинкт оторву, — пыталась перекричать ревущего Гришутку Наталья.

Она поняла, что самое страшное уже случилось. И для неё это стало настоящей бедой! Земля закачалась у неё под ногами! Не контролируя своё состояние, она схватила попавшуюся под руку чугунную сковородку и сильно замахнулась ею на блудного мужа.

В доме запахло грозой.

— Не надо, мамочка! — подбежавшая Нюрка обхватила мать обеими руками.