Русская поэзия XVIII века

1779

Ключ[162]

Седящ, увенчан осокóю,В тени развесистых древес,На урну облегшись рукою,Являющий лице небесПрекрасный вижу я источник.Источник шумный и прозрачный,Текущий с горной высоты,Луга поящий, долы злачны,Кропящий перлами цветы,О, коль ты мне приятен зришься!Ты чист – и восхищаешь взоры,Ты быстр – и утешаешь слух;Как серна скачуща на горы,Так мой к тебе стремится дух,Желаньем петь тебя горящий.Когда в дуги́ твои сребристыГлядится красная заря,Какие пурпуры огнистыИ розы пламенны, горя,С паденьем вод твоих катятся!Гора, в день стадом покровенну,Себя в тебе, любуясь, зрит;В твоих водах изображеннуДуброву ветерок струит,Волнует жатву золотую.Багряным брег твой становится,Как солнце катится с небес;Лучом кристалл твой загорится,В дали начнет синеться лес,Туманов море разольется.О! коль ночною темнотоюПриятен вид твой при луне.Как бледны холмы над тобоюИ рощи дремлют в тишине,А ты один, шумя, сверкаешь!Сгорая стихотворства страстью,К тебе я прихожу, ручей:Завидую пиита счастью,Вкусившего воды твоей,Парнасским лавром увенчанна.Напой меня, напой тобою,Да воспою подобно я.И с чистою твоей струеюСравнится в песнях мысль моя,А лирный глас – с твоим стремленьем.Да честь твоя пройдет все грады,Как эхо с гор сквозь лес дремуч:Творца бессмертной «Россиады»,Священный Гребеневский ключ,Поил водой ты стихотворства.

1779

Властителям и судиям[163]

Восстал всевышний Бог, да судитЗемных богов во сонме их;Доколе, рек, доколь вам будетЩадить неправедных и злых?Ваш долг есть: сохранять законы,На лица сильных не взирать,Без помощи, без обороныСирот и вдов не оставлять.Ваш долг: спасать от бед невинных,Несчастливым подать покров;От сильных защищать бессильных,Исторгнуть бедных из оков.Не внемлют! видят – и не знают!Покрыты мздою очеса:Злодействы землю потрясают,Неправда зыблет небеса.Цари! Я мнил, вы боги властны,Никто над вами не судья,Но вы, как я подобно, страстныИ так же смертны, как и я.И вы подобно так падете,Как с древ увядший лист падет!И вы подобно так умрете,Как ваш последний раб умрет!Воскресни, Боже! Боже правых!И их молению внемли:Приди, суди, карай лукавыхИ будь един царем земли!

1780 (?)

Фелица[164]

Богоподобная царевна!Киргиз-Кайсацкия орды[165]!Которой мудрость несравненнаОткрыла верные следыЦаревичу младому ХлоруВзойти на ту высоку гору,Где роза без шипов растет,Где добродетель обитает, —Она мой дух и ум пленяет,Подай найти ее совет.Подай, Фелица! наставленье:Как пышно и правдиво жить,Как укрощать страстей волненьеИ счастливым на свете быть?Меня твой голос возбуждает,Меня твой сын препровождает;Но им последовать я слаб.Мятясь житейской суетою,Сегодня властвую собою,А завтра прихотям я раб.Мурзам твоим не подражая,Почасту ходишь ты пешком,И пища самая простаяБывает за твоим столом;Не дорожа твоим покоем,Читаешь, пишешь пред налоем[166]И всем из твоего пераБлаженство смертным проливаешь;Подобно в карты не играешь,Как я, от утра до утра[167].Не слишком любишь маскарады,А в клоб не ступишь и ногой;Храня обычаи, обряды,Не донкишотствуешь собой;Коня парнасска не седлаешь[168]К духáм в собранье не въезжаешь[169]Не ходишь с трона на Восток;Но кротости ходя стезею,Благотворящею душою,Полезных дней проводишь ток.А я, проспавши до полудни,Курю табак и кофе пью;Преобращая в праздник будни,Кружу в химерах мысль мою:То плен от персов похищаю,То стрелы к туркам обращаю;То, возмечтав, что я султан,Вселенну устрашаю взглядом;То вдруг, прельщаяся нарядом,Скачу к портному по кафтан[170].Или в пиру я пребогатом,Где праздник для меня дают,Где блещет стол сребром и златом,Где тысячи различных блюд;Там славный окорок вестфальской,Там звенья рыбы астраханской,Там плов и пироги стоят,Шампанским вафли запиваю;И всё на свете забываюСредь вин, сластей и аромат.Или средь рощицы прекраснойВ беседке, где фонтан шумит,При звоне арфы сладкогласной,Где ветерок едва дышит,Где всё мне роскошь представляет,К утехам мысли уловляет,Томит и оживляет кровь;На бархатном диване лежа,Младой девицы чувства нежа,Вливаю в сердце ей любовь.Или великолепным цугом[171]В карете англинской, златой,С собакой, шутом или другом[172],Или с красавицей какойЯ под качелями гуляю;В шинки пить меду заезжаю;Или, как то наскучит мне,По склонности моей к премене,Имея шапку набекрене,Лечу на резвом бегуне[173].Или музы́кой и певцами,Органом и волынкой вдруг,Или кулачными бойцами[174]И пляской веселю мой дух;Или, о всех делах заботуОставя, езжу на охоту.И забавляюсь лаем псов[175];Или над невскими брегамиЯ тешусь по ночам рогами[176]И греблей удалых гребцов.Иль, сидя дома, я прокажу,Играя в дураки с женой;То с ней на голубятню лажу,То в жмурки резвимся порой;То в свайку с нею веселюся,То ею в голове ищуся;То в книгах рыться я люблю,Мой ум и сердце просвещаю,Полкана и Бову читаю;За Библией, зевая, сплю.Таков, Фелица, я развратен!Но на меня весь свет похож.Кто сколько мудростью ни знатен,Но всякий человек есть ложь.Не ходим света мы путями,Бежим разврата за мечтами.Между лентяем и брюзгой[177],Между тщеславья и порокомНашел кто разве ненарокомПуть добродетели прямой.Нашел, – но льзя ль не заблуждатьсяНам, слабым смертным, в сем пути,Где сам рассудок спотыкатьсяИ должен вслед страстям идти;Где нам ученые невежды,Как мгла у путников, тмят вежды?Везде соблазн и лесть живет,Пашей всех роскошь угнетает. —Где ж добродетель обитает?Где роза без шипов растет?Тебе единой лишь пристойно,Царевна! свет из тьмы творить;Деля Хаос на сферы стройно,Союзом целость их крепить;Из разногласия согласьеИ из страстей свирепых счастьеТы можешь только созидать.Так кормщик, через понт плывущий,Ловя под парус ветр ревущий,Умеет судном управлять.Едина ты лишь не обидишь,Не оскорбляешь никого,Дурачествы сквозь пальцы видишь,Лишь зла не терпишь одного;Проступки снисхожденьем правишь,Как волк овец, людей не давишь,Ты знаешь прямо цену их.Царей они подвластны воле, —Но Богу правосудну боле,Живущему в законах их.Ты здраво о заслугах мыслишь,Достойным воздаешь ты честь,Пророком ты того не числишь,Кто только рифмы может плесть,А что сия ума забаваКалифов добрых честь и слава.Снисходишь ты на лирный лад;Поэзия тебе любезна,Приятна, сладостна, полезна,Как летом вкусный лимонад.Слух и́дет о твоих поступках,Что ты нимало не горда;Любезна и в делах и в шутках,Приятна в дружбе и тверда;Что ты в напастях равнодушна,А в славе так великодушна,Что отреклась и мудрой слыть[178].Еще же говорят неложно,Что будто завсегда возможноТебе и правду говорить.Неслыханное также дело,Достойное тебя одной,Что будто ты народу смелоО всем, и въявь и под рукой,И знать и мыслить позволяешь,И о себе не запрещаешьИ быль и небыль говорить;Что будто самым крокодилам,Твоих всех милостей зоиламВсегда склоняешься простить.Стремятся слез приятных рекиИз глубины души моей.О! коль счастливы человекиТам должны быть судьбой своей,Где ангел кроткий, ангел мирный,Сокрытый в светлости порфирной,С небес ниспослан скиптр носить!Там можно пошептать в беседах[179]И, казни не боясь, в обедахЗа здравие царей не пить[180].Там с именем Фелицы можноВ строке описку поскоблить[181]Или портрет неосторожноЕе на землю уронить[182].Там свадеб шутовских не парят,В ледовых банях их не жарят[183],Не щелкают в усы вельмож;Князья наседками не клохчут[184],Любимцы въявь им не хохочутИ сажей не марают рож.Ты ведаешь, Фелица! правыИ человеков и царей;Когда ты просвещаешь нравы,Ты не дурачишь так людей;В твои от дел отдохновеньиТы пишешь в сказках поученьи,И Хлору в азбуке твердишь:«Не делай ничего худого,И самого сатира злогоЛжецом презренным сотворишь».Стыдишься слыть ты тем великой,Чтоб страшной, нелюбимой быть;Медведице прилично дикойЖивотных рвать и кровь их пить.Без крайнего в горячке бедстваТому ланцетов нужны ль средства,Без них кто обойтися мог?И славно ль быть тому тираном,Великим в зверстве Тамерланом,Кто благостью велик, как Бог?Фелицы слава, слава Бога,Который брани усмирил;Который сира и убогаПокрыл, одел и накормил;Который оком лучезарнымШутам, трусам, неблагодарнымИ праведным свой свет дарит;Равно всех смертных просвещает,Больных покоит, исцеляет,Добро лишь для добра творит.Который даровал свободуВ чужие области скакать,[185]Позволил своему народуСребра и золота искать;Который воду разрешает,И лес рубить не запрещает;Велит и ткать, и прясть, и шить;Развязывая ум и руки,Велит любить торги, наукиИ счастье дома находить;Которого закон, десницаДают и милости и суд. —Вещай, премудрая Фелица!Где отличен от честных плут?Где старость по миру не бродит?Заслуга хлеб себе находит?Где месть не гонит никого?Где совесть с правдой обитают?Где добродетели сияют? —У трона разве твоего!Но где твой трон сияет в мире?Где, ветвь небесная, цветешь?В Багдаде, Смирне, Кашемире?Послушай, где ты ни живешь, —Хвалы мои тебе приметя,Не мни, чтоб шапки иль бешметяЗа них я от тебя желал.Почувствовать добра приятствоТакое есть души богатство,Какого Крез не собирал.Прошу великого пророка,Да праха ног твоих коснусь,Да слов твоих сладчайша токаИ лицезренья наслаждусь!Небесные прошу я силы,Да, их простря сафирны крылы,Невидимо тебя хранятОт всех болезней, зол и скуки;Да дел твоих в потомстве звуки,Как в небе звезды, возблестят[186].

1782

Бог[187]

О Ты, пространством бесконечный,Живый в движеньи вещества,Теченьем времени превечный,Без лиц, в трех лицах божества[188]!Дух всюду сущий и единый,Кому нет места и причины,Кого никто постичь не мог,Кто всё собою наполняет,Объемлет, зиждет, сохраняет,Кого мы называем: Бог.Измерить океан глубокий,Сочесть пески, лучи планетХотя и мог бы ум высокий, —Тебе числа и меры нет!Не могут духи просвещенны,От света Твоего рожденны,Исследовать судеб Твоих:Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,В Твоем величьи исчезает,Как в вечности прошедший миг.Хаоса бытность довременнуИз бездн Ты вечности воззвал,А вечность, прежде век рожденну,В себе самом Ты основал:Себя собою составляя,Собою из себя сияя,Ты свет, откуда свет истек.Создавый всё единым словом,В твореньи простираясь новом,Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!Ты цепь существ в себе вмещаешь,Ее содержишь и живишь;Конец с началом сопрягаешьИ смертию живот даришь.Как искры сыплются, стремятся,Так солнцы от тебя родятся;Как в мразный, ясный день зимойПылинки инея сверкают,Вратятся, зыблются, сияют,Так звезды в безднах под тобой.Светил возжженных миллионыВ неизмеримости текут,Твои они творят законы,Лучи животворящи льют.Но огненны сии лампады,Иль рдяных кристалей громады,Иль волн златых кипящий сонм,Или горящие эфиры,Иль вкупе все светящи миры —Перед тобой – как нощь пред днем.Как капля, в море опущенна,Вся твердь перед тобой сия.Но что мной зримая вселенна?И что перед тобою я?В воздушном океане оном,Миры умножа миллиономСтократ других миров, – и то,Когда дерзну сравнить с тобою,Лишь будет точкою одною;А я перед Тобой – ничто.Ничто! – Но Ты во мне сияешьВеличеством Твоих доброт;Во мне себя изображаешь,Как солнце в малой капле вод.Ничто! – Но жизнь я ощущаю,Несытым некаким летаюВсегда пареньем в высоты;Тебя душа моя быть чает,Вникает, мыслит, рассуждает:Я есмь – конечно, есть и Ты!Ты есть! – природы чин вещает,Гласит мое мне сердце то,Меня мой разум уверяет,Ты есть – и я уж не ничто!Частица целой я вселенной,Поставлен, мнится мне, в почтеннойСредине естества я той,Где кончил тварей Ты телесных,Где начал Ты духов небесныхИ цепь существ связал всех мной.Я связь миров, повсюду сущих,Я крайня степень вещества;Я средоточие живущих,Черта начальна божества;Я телом в прахе истлеваю,Умом громам повелеваю,Я царь – я раб – я червь – я бог!Но, будучи я столь чудесен,Отколе происшел? – безвестен;А сам собой я быть не мог.Твое созданье я, Создатель!Твоей премудрости я тварь,Источник жизни, благ податель,Душа души моей и царь!Твоей то правде нужно было,Чтоб смертну бездну преходилоМое бессмертно бытие;Чтоб дух мой в смертность облачилсяИ чтоб чрез смерть я возвратился,Отец! – в бессмертие Твое.Неизъяснимый, непостижный!Я знаю, что души моейВоображении бессильныИ тени начертать Твоей;Но если славословить должно,То слабым смертным невозможноТебя ничем иным почтить,Как им к Тебе лишь возвышаться,В безмерной разности терятьсяИ благодарны слезы лить.

1784

Осень во время осады Очакова[189]

Спустил седой Эол БореяС цепей чугунных из пещер;Ужасные криле расширя,Махнул по свету богатырь;Погнал стадами воздух синий,Сгустил туманы в облака,Давнул – и облака расселись,Пустился дождь и восшумел.Уже румяна Осень носитСнопы златые на гумно,И роскошь винограду проситРукою жадной на вино.Уже стада толпятся птичьи,Ковыль сребрится по степям;Шумящи красно-желты листьиРасстлались всюду по тропам.В опушке заяц быстроногий,Как колпик поседев, лежит;Ловецки раздаются роги,И выжлиц лай и гул гремит.Запасшися крестьянин хлебом,Ест добры щи и пиво пьет;Обогащенный щедрым небом,Блаженство дней своих поет.Борей на Осень хмурит бровиИ Зиму с севера зовет,Идет седая чародейка,Косматым машет рукавом;И снег, и мраз, и иней сыплет,И воды претворяет в льды;От хладного ее дыханьяПрироды взор оцепенел.Наместо радуг испещренныхВисит по небу мгла вокруг,А на коврах полей зеленыхЛежит рассыпан белый пух.Пустыни сетуют и долы,Голодны волки воют в них;Древа стоят и холмы голы,И не пасется стад при них.Ушел олень на тундры мшисты,И в логовище лег медведь;По селам нимфы голосистыПрестали в хороводах петь;Дымятся серым дымом домы,Поспешно едет путник в путь,Небесный Марс оставил громыИ лег в туманы отдохнуть.Российский только Марс, Потемкин,Не ужасается зимы:По развевающим знаменамПолков, водимых им, орелНад древним царством Митридата[190]Летает и темнит луну[191];Под звучным крил его мельканьемТо черн, то бледн, то рдян Эвксин.Огонь, в волнах не угасимый,Очаковские стены жрет,Пред ними росс непобедимыйИ в мраз зелены лавры жнет;Седые бури презирает,На льды, на рвы, на гром летит,В водах и в пламе помышляет:Или умрет, иль победит.Мужайся, твердый росс и верный,Еще победой возблистать!Ты не наемник, сын усердный;Твоя Екатерина мать,Потемкин вождь, Бог покровитель;Твоя геройска грудь твой щит,Честь мзда твоя, вселенна зритель,Потомство плесками гремит.Мужайтесь, росски Ахиллесы[192],Богини северной сыны!Хотя вы в Стикс не погружались,Но вы бессмертны по делам.На вас всех мысль, на вас всех взоры,Дерзайте ваших вслед отцов!И ты спеши скорей, Голицын!Принесть в твой дом с оливой лавр.Твоя супруга златовласа,Пленира сердцем и лицом[193],Давно желанного ждет гласа,Когда ты к ней приедешь в дом;Когда с горячностью обнимешьТы семерых твоих сынов,На матерь нежны взоры вскинешьИ в радости не сыщешь слов.Когда обильными речамиПотом восторг свой изъявишь,Бесценными побед венцамиТвою супругу удивишь;Геройские дела расскажешьЕе ты дяди и отца[194].И дух и ум его докажешьИ как к себе он влек сердца.Спеши, супруг, к супруге верной,Обрадуй ты, утешь ее;Она задумчива, печальна,В простой одежде, и, власыРассыпав по челу нестройно,Сидит за столиком в софе;И светло-голубые взорыЕе всечасно слезы льют.Она к тебе вседневно пишет:Твердит то славу, то любовь,То жалостью, то негой дышит,То страх ее смущает кровь;То дяде торжества желает,То жаждет мужниной любви,Мятется, борется, вещает:Коль долг велит, ты лавры рви!В чертоге вкруг ее безмолвномНе смеют нимфы пошептать;В восторге только музы томномОсмелились сей стих бряцать.Румяна Осень! радость мира!Умножь, умножь еще твой плод!Приди, желанна весть! – и лираЛюбовь и славу воспоет.

1 ноября 1788

Ласточка[195]

О домовитая ласточка!О милосизая птичка!Грудь краснобела, касаточка,Летняя гостья, певичка!Ты часто по кровлям щебечешь,Над гнездышком сидя, поешь,Крылышками движешь, трепещешь,Колокольчиком в горлышке бьешь.Ты часто по воздуху вьешься,В нем смелые круги даешь;Иль стелешься долу, несешься,Иль в небе простряся плывешь.Ты часто во зеркале водномПод рдяной играешь зарей,На зыбком лазуре бездонномТенью мелькаешь твоей.Ты часто, как молния, реешьМгновенно туды и сюды;Сама за собой не успеешьНевидимы видеть следы,Но видишь там всю ты вселенну,Как будто с высот на ковре:Там башню, как жар позлащенну,В чешуйчатом флот там сребре;Там рощи в одежде зеленой,Там нивы в венце золотом,Там холм, синий лес отдаленный,Там мошки толкутся столпом;Там гнутся с утеса в понт воды,Там ластятся струи к брегам.Всю прелесть ты видишь природы,Зришь лета роскошного храм,Но видишь и бури ты черныИ осени скучной приход;И прячешься в бездны подземны,Хладея зимою, как лед.Во мраке лежишь бездыханна, —Но только лишь придет веснаИ роза вздохнет лишь румяна,Встаешь ты от смертного сна;Встанешь, откроешь зеницыИ новый луч жизни ты пьешь;Сизы расправя косицы,Ты новое солнце поешь.Душа моя! гостья ты мира:Не ты ли перната сия? —Воспой же бессмертие, лира!Восстану, восстану и я, —Восстану, – и в бездне эфираУвижу ль тебя я, Пленира?

1792, середина 1794

На птичку[196]

Поймали птичку голосистуИ ну сжимать ее рукой.Пищит бедняжка вместо свисту,А ей твердят: пой, птичка, пой!

1792 или 1793

Водопад[197]

Алмазна сыплется гораС высот четыремя скалами,Жемчугу бездна и сребраКипит внизу, бьет вверх буграми;От брызгов синий холм стоит,Далече рев в лесу гремит.Шумит, и средь густого бораТеряется в глуши потом;Луч чрез поток сверкает скоро;Под зыбким сводом древ, как сномПокрыты, волны тихо льются,Рекою млечною влекутся.Седая пена по брегамЛежит буграми в дебрях темных;Стук слышен млатов по ветрам,Визг пил и стон мехов подъемных:О водопад! в твоем жерлеВсе утопает в бездне, в мгле!Ветрами ль сосны пораженны? —Ломаются в тебе в куски;Громами ль камни отторженны? —Стираются тобой в пески;Сковать ли воду льды дерзают? —Как пыль стеклянна ниспадают.Волк рыщет вкруг тебя и, страхВ ничто вменяя, становится;Огонь горит в его глазах,И шерсть на нем щетиной зрится;Рожденный на кровавый бой,Он воет, согласясь с тобой.Лань и́дет робко, чуть ступает,Вняв вод твоих падущих рев,Рога на спину приклоняетИ быстро мчится меж дерев;Ее страшит вкруг шум, бурь свистИ хрупкий под ногами лист.Ретивый конь, осанку гордуХраня, к тебе порой идет;Крутую гриву, жарку мордуПодняв, храпит, ушми прядет;И, подстрекаем быв, бодрится,Отважно в хлябь твою стремится.Под наклоненным кедром вниз,При страшной сей красе природы,На утлом пне, который свисС утеса гор на яры воды,Я вижу – некий муж седойСклонился на руку главой.Копье, и меч, и щит великой,Стена отечества всего,И шлем, обвитый повиликой,Лежат во мху у ног его.В броне блистая златордяной,Как вечер во заре румяной,Сидит – и, взор вперя к водам,В глубокой думе рассуждает:«Не жизнь ли человеков намСей водопад изображает?»Он так же блеском струй своихПоит надменных, кротких, злых.Не так ли с неба время льется,Кипит стремление страстей,Честь блещет, слава раздается,Мелькает счастье наших дней,Которых красоту и радостьМрачат печали, скорби, старость?Не зрим ли всякой день гробов,Седин дряхлеющей вселенной?Не слышим ли в бою часовГлас смерти, двери скрып подземной?Не упадает ли в сей зевС престола царь и друг царев?Падут, – и вождь непобедимый,В Сенате Цезарь средь похвал,В тот миг, желал как диадимы,Закрыв лице плащом, упал;Исчезли замыслы, надежды,Сомкнулись алчны к трону вежды.Падут, – и несравненный мужТоржеств несметных с колесницы,Пример великих в свете душ,Презревший прелесть багряницы,Пленивший Велизар царейВ темнице пал, лишен очей.Падут. – И не мечты прельщали,Когда меня, в цветущий век,Давно ли города встречали,Как в лаврах я, в оливах тек?Давно ль? Но ах! теперь во браниМои не мещут молний длани!Ослабли силы, буря вдругКопье из рук моих схватила;Хотя и бодр еще мой дух,Судьба побед меня лишила.Он рек – и тихим позабылся сном,Морфей покрыл его крылом.Сошла октябрьска нощь на землю,На лоно мрачной тишины;Нигде я ничего не внемлю,Кроме ревущия волны,О камни с высоты дробимойИ снежною горою зримой.Пустыня, взор насупя свой,Утесы и скалы́ дремали;Волнистой облака грядойТихонько мимо пробегали,Из коих трепетна, бледна,Проглядывала вниз луна.Глядела и едва блистала,Пред старцем преклонив рога,Как бы с почтеньем познавалаВ нем своего того врага,Которого она страшилась,Кому вселенная дивилась.Он спал – и чудотворный сонМечты ему являл геройски:Казалося ему, что онНепобедимы водит войски;Что вкруг его Перун молчит,Его лишь мановенья зрит.Что огнедышущи за перстомОграды вслед его идут;Что в поле гладком, вкруг отверстом,По слову одному растутПолки его из скрытых станов,Как холмы в море из туманов.Что только по траве росистойНочные знать его шаги;Что утром пыль, под твердью чистой,Уж поздо зрят его враги;Что остротой своих зеницБлюдет он их, как ястреб птиц.Что, положа чертеж и меры,Как волхв невидимый, в шатре,Тем кажет он в долу химеры,Тем – в тиграх агнцев на горе,И вдруг решительным умомНа тысячи бросает гром.Что орлю дерзость, гордость лунну,У черных и янтарных волн,Смирил Колхиду златорунну,И белого царя уронРая́ вечерня пред границейОтмстил победами сторицей.Что, как румяной луч зари,Страну его покрыла слава;Чужие вóжди и цари,Своя владычица, держава,И все везде его почли,Триумфами превознесли.Что образ, имя и делаЦветут его средь разных глянцев;Что верх сребристого челаВ венце из молненных румянцевБлистает в будущих родах,Отсвечиваяся в сердцах.Что зависть, от его сияньяСвой бледный потупляя взор,Среди безмолвного стенаньяПолзет и ищет токмо нор,Куда бы от него сокрыться,И что никто с ним не сравнится.Он спит – и в сих мечтах веселыхВнимает завыванье псов,Рев ветров, скрып дерев дебелых,Стенанье филинов и сов,И вещих глас вдали животных,И тихий шорох вкруг бесплотных.Он слышит: сокрушилась ель,Станица вранов встрепетала.Кремнистый холм дал страшну щель,Гора с богатствами упала;Грохочет эхо по горам,Как гром гремящий по громам.Он зрит одету в ризы черныКрылату некую жену,Власы имевшу распущенны,Как смертну весть или войну,С косой в руках, с трубой стоящу,И слышит он: «проснись!» гласящу.На шлеме у нее орелСидел с Перуном помраченным,В нем герб отечества он зрел;И, быв мечтой сей возбужденным,Вздохнул и, испустя слез дождь,Вещал: «Знать, умер некий вождь!»Блажен, когда, стремясь за славой,Он пользу общую хранил,Был милосерд в войне кровавойИ самых жизнь врагов щадил:Благословен средь поздных вековДа будет друг сей человеков!Благословенна похвалаНадгробная его да будет,Когда всяк жизнь его, делаПо пользам только помнить будет;Когда не блеск его прельщалИ славы ложной не искал!О слава, слава в свете сильных!Ты точно есть сей водопад.Он вод стремлением обильныхИ шумом льющихся прохладВеликолепен, светл, прекрасен,Чудесен, силен, громок, ясен;Дивиться вкруг себя людейВсегда толпами собирает;Но если он водой своейУдобно всех не напояет,Коль рвет брега и в быстротáхЕго нет выгод смертным, – ах!Не лучше ль менее известным,А более полезным быть;Подобясь ручейкам прелестным,Поля, луга, сады кропитьИ тихим вдалеке журчаньемПотомство привлекать с вниманьем?Пусть на обросший дерном холмПриидет путник и воссядетИ, наклонясь своим челомНа подписанье гроба, скажет:«Не только славный лишь войной,Здесь скрыт великий муж душой».«О! будь бессмертен, витязь бранный,Когда ты весь соблюл свой долг!» —Вещал сединой муж венчанныйИ, в небеса воззрев, умолк.Умолк, – и глас его промчался,Глас мудрый всюду раздавался.Но кто там идет по холмам,Глядясь, как месяц, в воды черны?Чья тень спешит по облакамВ воздушные жилища горны?На темном взоре и челеСидит глубока дума в мгле!Какой чудесный дух крыламиОт севера парит на юг?Ветр медлен, течь его стезями,Обозревает царствы вдруг;Шумит, и как звезда блистает,И искры в след свой рассыпает.Чей труп, как на распутьи мгла,Лежит на темном лоне нощи?Простое рубище чресла,Два лепта покрывают очи,Прижаты к хладной груди персты,Уста безмолвствуют отверсты!Чей одр – земля, кров – воздух, синь,Чертоги – вкруг пустынны виды?Не ты ли счастья, славы сын.Великолепный князь Тавриды?Не ты ли с высоты честейНезапно пал среди степей?Не ты ль наперсником близ тронаУ северной Минервы был;Во храме муз друг Аполлона;На поле Марса вóждем слыл;Решитель дум в войне и мире,Могущ – хотя и не в порфире?Не ты ль, который взвесить смелМощь росса, дух ЕкатериныИ, опершись на них, хотелВознесть твой гром на те стремнины,На коих древний Рим стоялИ всей вселенной колебал?Не ты ль, который орды сильныСоседей хищных истребил,Пространны области пустынныВо грады, в нивы обратил,Покрыл Понт Черный кораблями,Потряс среду земли громами?Не ты ль, который знал избратьДостойный подвиг росской силе,Стихии самые попратьВ Очакове и в Измаиле,И твердой дерзостью такойБыть дивом храбрости самой?Се ты, отважнейший из смертных!Парящий замыслами ум!Не шел ты средь путей известных,Но проложил их сам – и шумОставил по себе в потомки;Се ты, о чудный вождь Потемкин!Се ты, которому вратаТоржественные созидали;Искусство, разум, красотаНедавно лавр и мирт сплетали;Забавы, роскошь вкруг цвели,И счастье с славой следом шли.Се ты, небесного плод дараКому едва я посвятил,В созвучность громкого ПиндараМою настроить лиру мнил,Воспел победу Измаила,Воспел, но смерть тебя скосила!Увы! и хоров сладкий звукМоих в стенанье превратился;Свалилась лира с слабых рук,И я там в слезы погрузился,Где бездны разноцветных звездЧертог являли райских мест.Увы! и громы онемели,Ревущие тебя вокруг;Полки твои осиротели,Наполнили рыданьем слух;И все, что близ тебя блистало,Уныло и печально стало.Потух лавровый твой венок,Гранена булава упала,Меч в полножны войти чуть мог,Екатерина возрыдала!Полсвета потряслось за нейНезапной смертию твоей!Оливы свежи и зеленыПринес и бросил Мир из рук;Родства и дружбы вопли, стоныИ муз ахейских жалкий звукВокруг Перикла раздается:Марон по Меценате рвется,Который почестей в лучах,Как некий царь, как бы на троне,На сребро-розовых конях,На златозарном фаэтоне,Во сонме всадников блисталИ в смертный черный одр упал!Где слава? Где великолепье?Где ты, о сильный человек?Мафусаила долголетьеЛишь было б сон, лишь тень наш век;Вся наша жизнь не что иное,Как лишь мечтание пустое.Иль нет! – тяжелый некий шар,На нежном волоске висящий,В который бурь, громов ударИ молнии небес ярящиОтвсюду беспрестанно бьютИ, ах! зефиры легки рвут.Единый час, одно мгновеньеУдобны царствы поразить,Одно стихиев дуновеньеГигантов в прах преобразить;Их ищут места – и не знают:В пыли героев попирают!Героев? – Нет! Но их делаИз мрака и веков блистают;Нетленна память, похвалаИ из развалин вылетают;Как холмы, гробы их цветут;Напишется Потемкин труд.Театр его был край Эвксина;Сердца обязанные – храм;Рука с венцом – Екатерина;Гремяща слава – фимиам;Жизнь – жертвенник торжеств и крови,Гробница – ужаса, любови.Когда багровая лунаСквозь мглу блистает темной нощи,Дуная мрачная волнаСверкает кровью и сквозь рощиВкруг Измаила ветр шумит,И слышен стон, – что турок мнит?Дрожит, – и во очах сокрытыхЕще ему штыки блестят,Где сорок тысяч вдруг убитыхВкруг гроба Вейсмана лежат.Мечтаются ему их тени,И росс в крови их по колени!Дрожит – и обращает взглядОн робко на окрестны виды;Столпы на небесах горятПо суше, по морям Тавриды!И мнит, в Очакове что вновьТечет его и мерзнет кровь.Но в ясный день, средь светлой влаги,Как ходят рыбы в небесахИ вьются полосаты флаги,Наш флот на вздутых парусахВдали белеет на лиманах, —Какое чувство в россиянах?Восторг, восторг они, – а страхИ ужас турки ощущают;Им мох и терны во очах,Нам лавр и розы расцветаютНа мавзолеях у вождей,Властителей земель, морей.Под древом, при заре вечерней,Задумчиво Любовь сидит,От цитры ветерок весеннийЕе повсюду голос мчит;Перлова грудь ее вздыхает,Геройский образ оживляет.Поутру солнечным лучомКак монумент златый зажжется,Лежат объяты серны сномИ пар вокруг холмов виется,Пришедши, старец надпись зрит:«Здесь труп Потемкина сокрыт!»Алцибиадов прах! И смеетЧервь ползать вкруг его главы?Взять шлем Ахиллов не робеет,Нашедши в поле, Фирс? Увы!И плоть и труд коль истлевает,Что ж нашу славу составляет?Лишь истина дает венцыЗаслугам, кои не увянут;Лишь истину поют певцы,Которых вечно не престанутГреметь перуны сладких лир;Лишь праведника свят кумир.Услышьте ж, водопады мира!О славой шумные главы!Ваш светел меч, цветна порфира,Коль правду возлюбили вы,Когда имели только мету,Чтоб счастие доставить свету.Шуми, шуми, о водопад!Касаяся странáм воздушным,Увеселяй и слух и взглядТвоим стремленьем светлым, звучнымИ в поздной памяти людейЖиви лишь красотой твоей!Живи! и тучи пробегалиЧтоб редко по водам твоим,В умах тебя не затмевалиРазжженный гром и черный дым;Чтоб был вблизи, вдали любезенТы всем; сколь дивен, столь полезен.И ты, о водопадов мать!Река, на Севере гремяща,О Суна! коль с высот блистатьТы можешь – и, от зарь горяща,Кипишь и сеешься дождемСафирным, пурпурным огнем, —То тихое твое теченье,Где ты сама себе равна,Мила, быстра и не в стремленье,И в глубине твоей ясна,Важна без пены, без порыву,Полна, вели́ка без разливу,И без примеса чуждых водПоя златые в нивах бреги,Великолепный свой ты ходВливаешь в светлый сонм Онеги —Какое зрелище очам!Ты тут подобна небесам.

1791–1794

Вельможа[198]

Не украшение одеждМоя днесь муза прославляет,Которое в очах невеждШутов в вельможи наряжает;Не пышности я песнь пою;Не истуканы за кристаллом,В кивотах блещущи металлом,Услышат похвалу мою.Хочу достоинствы я чтить,Которые собою самиУмели титлы заслужитьПохвальными себе делами;Кого ни знатный род, ни сан,Ни счастие не украшали;Но кои доблестью снискалиСебе почтенье от граждан.Кумир, поставленный в позор[199],Несмысленную чернь прельщает;Но коль художников в нем взорПрямых красот не ощущает, —Се образ ложныя молвы,Се глыба грязи позлащенной!И вы, без благости душевной,Не все ль, вельможи, таковы?Не перлы перские на васИ не бразильски звезды ясны[200];Для возлюбивших правду глазЛишь добродетели прекрасны,Они суть смертных похвала.Калигула! твой конь в СенатеНе мог сиять, сияя в злате:Сияют добрые дела.Осел останется ослом,Хотя осыпь его звездами;Где должно действовать умом,Он только хлопает ушами[201].О! тщетно счастия рука,Против естественного чина,Безумца рядит в господина,Или в шутиху[202] дурака.Каких ни вымышляй пружин,Чтоб мужу бую умудриться[203],Не можно век носить личин,И истина должна открыться.Когда не сверг в боях, в судах,В советах царских сопостатов, —Всяк думает, что я ЧупятовВ мароккских лентах и звездах[204].Оставя скипетр, трон, чертог,Быв странником, в пыли и в поте,Великий Петр, как некий бог,Блистал величеством в работе:Почтен и в рубище герой!Екатерина в низкой долеИ не на царском бы престолеБыла великою женой.И впрямь, коль самолюбья лестьНе обуяла б ум надменный, —Что наше благородство, честь,Как не изящности душевны?Я князь – коль мой сияет дух;Владелец – коль страстьми владею;Болярин – коль за всех болею,Царю, закону, церкви друг.Вельможу должны составлятьУм здравый, сердце просвещенно;Собой пример он должен дать,Что звание его священно,Что он орудье власти есть,Подпора царственного зданья;Вся мысль его, слова, деяньяДолжны быть – польза, слава, честь.А ты, вторый Сарданапал[205]!К чему стремишь всех мыслей беги?На то ль, чтоб век твой протекалСредь игр, средь праздности и неги?Чтоб пурпур, злато всюду взорВ твоих чертогах восхищали,Картины в зеркалах дышали,Мусия, мрамор и фарфор?На то ль тебе пространный свет,Простерши раболепны длани,На прихотливый твой обедВкуснейших яств приносит дани,Токай – густое льет вино,Левант – с звездами кофе жирный, —Чтоб не хотел за труд всемирныйМгновенье бросить ты одно?Там воды в просеках текутИ, с шумом вверх стремясь, сверкают;Там розы средь зимы цветутИ в рощах нимфы воспеваютНа то ль, чтобы на всё взиралТы оком мрачным, равнодушным,Средь радостей казался скучнымИ в пресыщении зевал?Орел, по высоте паря,Уж солнце зрит в лучах полдневных —Но твой чертог едва заряРумянит сквозь завес червленных;Едва по зыблющим грудямС тобой лежащия ЦирцеиБлистают розы и лилеи,Ты с ней покойно спишь – а там? —А там израненный герой,Как лунь во бранях поседевший[206],Начальник прежде бывший твой,В переднюю к тебе пришедшийПринять по службе твой приказ, —Меж челядью твоей златою,Поникнув лавровой главою,Сидит и ждет тебя уж час!А там – вдова стоит в сенях[207]И горьки слезы проливает,С грудным младенцем на руках,Покрова твоего желает.За выгоды твои, за честьОна лишилася супруга;В тебе его знав прежде друга,Пришла мольбу свою принесть.А там – на лестничный восходПрибрел на костылях согбенныйБесстрашный, старый воин тот,Тремя медальми украшéнный.Которого в бою рукаИзбавила тебя от смерти, —Он хочет руку ту простертиДля хлеба от тебя куска.А там, где жирный пес лежит,Гордится вратник галунами,Заимодавцев полк стоит,К тебе пришедших за долгами.Проснися, сибарит! – Ты спишь[208],Иль только в сладкой неге дремлешь,Несчастных голосу не внемлешьИ в развращенном сердце мнишь:«Мне миг покоя моегоПриятней, чем в исторьи веки;Жить для себя лишь одного,Лишь радостей уметь пить реки,Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;Стыд, совесть – слабых душ тревога!Нет добродетели! нет Бога!» —Злодей, увы! – И грянул гром.Блажен народ, который полнБлагочестивой веры к Богу,Хранит царев всегда закон,Чтит нравы, добродетель строгуНаследным перлом жен, детей;В единодушии – блаженство;Во правосудии – равéнство;Свободу – во узде страстей!Блажен народ! – где царь главой,Вельможи – здравы члены тела,Прилежно долг все правят свой,Чужого не касаясь дела;Глава не ждет от ног умаИ сил у рук не отнимает[209],Ей взор и ухо предлагает,Повелевает же сама.Сим твердым ýзлом естестваКоль царство лишь живет счастливым,Вельможи! – славы, торжестваИных вам нет, как быть правдивым;Как блюсть народ, царя любить,О благе общем их стараться,Змеей пред троном не сгибаться,Стоять – и правду говорить.О росский бодрственный народ,Отечески хранящий нравы!Когда расслаб весь смертных род,Какой ты не причастен славы?Каких в тебе вельможей нет? —Тот храбрым был средь бранных звуков;Здесь дал бесстрашный ДолгоруковМонарху грозному ответ.И в наши вижу временаТого я славного Камила,Которого труды, войнаИ старость дух не утомила.От грома звучных он победСошел в шалаш свой равнодушно,И от сохи опять послушноОн в поле Марсовом живет.Тебе, герой! желаний муж!Не роскошью вельможа славный;Кумир сердец, пленитель душ,Вождь, лавром, мáслиной венчанный!Я праведну здесь песнь воспел.Ты ею славься, утешайся,Борись вновь с бурями, мужайся,Как юный вознесись орел.Пари, – и с высоты твоейПо мракам смутного эфираГромовой пролети струейИ, опочив на лоне мира,Возвесели еще царя.Простри твой поздный блеск в народе,Как отдает свой долг природеРумяна вечера заря.

Ноябрь 1794

Соловей

На хóлме, сквозь зеленой рощи,При блеске светлого ручья,Под кровом тихой майской нощи,Вдали я слышу соловья.По ветрам легким, благовоннымТо свист его, то звон летит,То, шумом заглушаем водным,Вздыханьем сладостным томит.Певец весенних дней пернатый,Любви, свободы и утех!Твой глас отрывный, перекатыОт грома к нежности, от негКо плескам, трескам и перунам,Средь поздних, ранних красных зарь,Раздавшись неба по лазурям,В безмолвие приводят тварь.Молчит пустыня, изумленна,И ловит гром твой жадный слух.На крыльях эха раздробленнаПленяет песнь твоя всех дух.Тобой цветущий дол смеется.Дремучий лес пускает гул;Река бегущая чуть льется,Стоящий холм чело нагнул.И, свесясь со скалы кремнистой,Густокудрява мрачна ельНапев твой яркий, голосистыйИ рассыпную звонку трель,Как очарованна, внимает.Не смеет двигнуться лунаИ свет свой слабо ниспускает;Восторга мысль моя полна!Какая громкость, живость, ясностьВ созвучном пении твоем,Стремительность, приятность, каткостьМежду колен и перемен!Ты щелкаешь, крутишь, поводишь,Журчишь и стонешь в голосах;В забвенье души ты приводишьИ отзываешься в сердцах.О! если бы одну природуС тобою взял я в образец,Воспел богов, любовь, свободу, —Какой бы славный был певец!В моих бы песнях жар, и сила,И чувствы были вместо слов;Картину, мысль и жизнь явилаГармония моих стихов.Тогда б, подобно Тимотею,В шатре персидском я возлегИ сладкой лирою моеюЦарево сердце двигать мог:То, вспламеня любовной страстью,К Таисе бы его склонял;То, возбудя грозой, напастью,Копье ему на брань вручал.Тогда бы я между прудамиНа мягку мураву восселИ арфы с тихими струнамиПриятность сельской жизни пел;Тогда бы нимфа мне внимала,Боясь в зерцало вод взглянуть;Сквозь дымку бы едва дышалаЕе высока, нежна грудь.Иль, храбрых россиян деламиПленясь бы, духом возлетал,Героев полк над облакамиВ сияньи звезд я созерцал;О! коль бы их воспел я сладко,Гремя поэзией моейОтважно, быстро, плавно, кратко,Как ты, – о дивный соловей!

1795

Памятник[210]

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,Металлов тверже он и выше пирамид;Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,И времени полет его не сокрушит.Так! – весь я не умру, но часть меня большая,От тлена убежав, по смерти станет жить,И слава возрастет моя, не увядая,Доколь славянов род вселенна будет чтить.Слух прóйдет обо мне от Белых вод до Черных,Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;Всяк будет помнить то в народах неисчетных,Как из безвестности я тем известен стал,Что первый я дерзнул в забавном русском слогеО добродетелях Фелицы возгласить,В сердечной простоте беседовать о БогеИ истину царям с улыбкой говорить.О муза! возгордись заслугой справедливой,И презрит кто тебя, сама тех презирай;Непринужденною рукой неторопливойЧело твое зарей бессмертия венчай.

1795

Русские девушки

Зрел ли ты, певец Тииский!Как в лугу весной бычкаПляшут девушки российскиПод свирелью пастушка?Как, склонясь главами, ходят,Башмаками в лад стучат,Тихо руки, взор поводятИ плечами говорят?Как их лентами златымиЧелы белые блестят,Под жемчугами драгимиГруди нежные дышáт?Как сквозь жилки голубыеЛьется розовая кровь,На ланитах огневыеЯмки врезала любовь?Как их брови соболины,Полный искр соколий взгляд,Их усмешка – души львиныИ орлов сердца разят?Коль бы видел дев сих красных,Ты б гречанок позабылИ на крыльях сладострастныхТвой Эрот прикован был.

Весна 1799

Снигирь[211]

Что ты заводишь песню военнуФлейте подобно, милый снигирь[212]?С кем мы пойдем войной на Гиену[213]?Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?Северны громы в гробе лежат.Кто перед ратью будет, пылая[214],Ездить на кляче, есть сухари;В стуже и в зное меч закаляя,Спать на соломе, бдеть до зари;Тысячи воинств, стен и затворов,С горстью россиян всё побеждать?Быть везде первым в мужестве строгом[215],Шутками зависть, злобу штыком[216],Рок низлагать молитвой и Богом,Скиптры давая, зваться рабом[217],Доблестей быв страдалец единых,Жить для царей, себя изнурять?Нет теперь мужа в свете столь славна:Полно петь песню военну, снигирь!Бранна музыка днесь не забавна,Слышен отвсюду томный вой лир;Львиного сердца, крыльев орлиныхНет уже с нами! – что воевать?

Май 1800

Свобода[218]

Теплой осени дыханье,Помавание дубов,Тихое листов шептанье,Восклицанье голосовМне, лежащему в долине,Наводили сладкий сон.Видел я себя стоящимНа высоком вдруг холму[219],На плоды вдали глядящим,На шумящу близ волну;И как будто в важном чинеЯ носил на плéчах холм[220].Дальше: власти мне святыеИго то велели несть,Все венцы суля земные,Титла, золото и честь.«Нет! – восстав от сна глубока,Я сказал им, – не хочу.»«Не хочу моей свободы,Совесть на мечты менять:Гладки воды, коль погодыИх не могут колебать.Власть тогда моя высока,Коль я власти не ищу».

1803

Лебедь[221]

Необычайным я пареньемОт тленна мира отделюсь,С душой бессмертною и пеньем,Как лебедь[222], в воздух поднимусь.В двояком образе нетленный,Не задержусь в вратах мытарств[223];Над завистью превознесенный,Оставлю под собой блеск царств.Да, так! Хоть родом я не славен,Но, будучи любимец муз,Другим вельможам я не равенИ самой смертью предпочтусь.Не заключит меня гробница,Средь звезд не превращусь я в прах[224];Но, будто некая цевница,С небес раздамся в голосах.И се уж кожа, зрю, пернатаВкруг стан обтягивает мой;Пух на груди, спина крылата,Лебяжьей лоснюсь белизной.Лечу, парю – и под собоюМоря, леса, мир вижу весь;Как холм, он высится главою,Чтобы услышать Богу песнь[225].С Курильских островов до Буга,От Белых до Каспийских вод,Народы света с полукруга,Составившие россов род,Со временем о мне узнают:Славяне, гунны, скифы, чудь,И все, что бранью днесь пылают,Покажут перстом – и рекут:«Вот тот летит, что, строя лиру,Языком сердца говорил,И, проповедуя мир миру,Себя всех счастьем веселил»[226].Прочь с пышным, славным погребеньем.Друзья мои! Хор муз, не пой!Супруга! облекись терпеньем!Над мнимым мертвецом не вой.

1804

Признание[227]

Не умел я притворяться,На святого походить,Важным саном надуватьсяИ философа брать вид;Я любил чистосердечье,Думал нравиться лишь им,Ум и сердце человечьеБыли гением моим.Если я блистал восторгом,С струн моих огонь летел,Не собой блистал я – Богом;Вне себя я Бога пел.Если звуки посвящалисьЛиры моея царям, —Добродетельми казалисьМне они равны богам.Если за победы громкиЯ венцы сплетал вождям, —Думал перелить в потомкиДуши их и их детям.Если где вельможам властнымСмел я правду брякнуть вслух, —Мнил быть сердцем беспристрастнымИм, царю, отчизне друг.Если ж я и суетоюСам был света обольщен, —Признаюся, красотоюБыв плененным, пел и жен.Словом: жег любви коль пламень,Падал я, вставал в мой век.Брось, мудрец! на гроб мой камень,Если ты не человек.

1807

Евгению. Жизнь званская[228]

Блажен, кто менее зависит от людей,Свободен от долгов и от хлопот приказных,Не ищет при дворе ни злата, ни честейИ чужд сует разнообразных!Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть[229],С пространства в тесноту, с свободы за затворы,Под бремя роскоши, богатств, сирен под властьИ пред вельможей пышны взоры?Возможно ли сравнять что с вольностью златой,С уединением и тишиной на Званке?Довольство, здравие, согласие с женой,Покой мне нужен – дней в останке.Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;Мой утренюет дух правителю вселенной;Благодарю, что вновь чудес, красот позорОткрыл мне в жизни толь блаженной.Пройдя минувшую и не нашедши в ней,Чтоб черная змия[230] мне сердце угрызала,О! коль доволен я, оставил что людейИ честолюбия избег от жала[231]!Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,Ищу красивых мест между лилей и роз,Средь сада храм жезлом чертяще.Иль, накормя моих пшеницей голубей,Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;На разноперых птиц, поющих средь сетей,На кроющих, как снегом, луги.Пастушьего вблизи внимаю рога зов,Вдали тетеревей глухое токованье,Барашков в воздухе[232], в кустах свист соловьев,Рев крав, гром жолн[233] и коней ржанье.На кровле ж зазвенит как ласточка, и парПовеет с дома мне манжурской иль левантской[234],Иду за круглый стол: и тут-то раздобарО снах, молве градской, крестьянской;О славных подвигах великих тех мужей,Чьи в рамах по стенам златых блистают лицыДля вспоминанья их деяний, славных днейИ для прикрас моей светлицы,В которой поутру иль ввечеру поройДивлюся в Вестнике[235], в газетах иль журналахРоссиян храбрости, как всяк из них герой,Где есть Суворов в генералах!В которой к госпоже, для похвалы гостей,Приносят разные полотна, сукна, ткани,Узорны образцы салфеток, скатертей,Ковров, и кружев, и вязани[236].Где с скотен, пчельников и с птичников прудовТо в масле, то в сотáх зрю злато под ветвями,То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,Сребро, трепещуще лещами.В которой, обозрев больных в больнице, врач[237]Приходит доносить о их вреде, здоровье,Прося на пищу им: тем с пóливкой калач,А тем лекарствица, в подспорье.Где также иногда по палкам, по костямУсастый староста иль скопидом брюхатыйДают отчет казне, и хлебу, и вещам,С улыбкой часто плутоватой.И где, случается, художники младыРаботы кажут их на древе, на холстинеИ получают в дар подачи за труды,А в час и денег по полтине.И где до ужина, чтобы прогнать как сон,В задоре иногда, в игры зело горячи,Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,По грошу в долг и без отдачи.Оттуда прихожу в святилище я муз,И с Флакком[238], Пиндаром, богов восседши в пире,К царям, к друзьям моим иль к небу возношусьИль славлю сельску жизнь на лире.Иль в зеркало времен, качая головой,На страсти, на дела зрю древних, новых веков,Не видя ничего, кроме любви однойК себе и драки человеков.«Все суета сует! – я, воздыхая, мню,Но, бросив взор на блеск светила полудневна, —О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?Творцом содержится вселенна.»Да будет на земли и в небесах егоЕдиного во всем вседействующа воля!Он видит глубину всю сердца моего,И строится моя им доля.Дворовых между тем, крестьянских рой детейСбирается ко мне не для какой науки,А взять по нескольку баранок, кренделей,Чтобы во мне не зрели буки[239].Письмоводитель мой тут должен на моихБумагах мараных, пастух как на овечках,Репейник вычищать, – хоть мыслей нет больших,Блестят и жýчки в епанечках[240].Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.Я озреваю стол – и вижу разных блюдЦветник, поставленный узором.Багряна ветчина, зелены щи с желтком,Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,Что смоль, янтарь – икра, и с голубым перомТам щука пестрая – прекрасны!Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;Но не обилием иль чуждых стран приправой,А что опрятно все и представляет Русь:Припас домашний, свежий, здравый.Когда же мы донских и крымских кубки вин,И липца, воронкá[241] и чернопенна пиваЗапустим несколько в румяный лоб хмелин, —Беседа за сластьми шутлива.Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя,Древ русских сладкий сок[242] до подвенечных бревен;За здравье с громом пьем[243] любезного царя,Цариц, царевичей, царевен.Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,Пернатый к потолку лаптой мечу летокИ тешусь разными играми.Иль из кристальных вод, купален, между древ,От солнца, от людей под скромным осененьем,Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,С душевным неким восхищеньем.Иль в стекла оптики[244] картинные местаСмотрю моих усадьб; на свитках грады, царства,Моря, леса, – лежит вся мира красотаВ глазах, искусств через коварства.Иль в мрачном фонаре любуюсь[245], звезды зряБегущи в тишине по синю волн стремленью:Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,Премудрости ко прославленью.Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льетИ, движа машину, древа на доски делит;Как сквозь чугунных пар столпов[246] на воздух бьет,Клокоча огнь, толчет и мелет.Иль любопытны, как бумажны руны волнВ лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льютсяВ пушистых локонах, и тьмы вдруг веретенМарииной рукой прядутся[247].Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,Все прелести, красы берутся с поль царицы[248];Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,Куется в бердыши милицы[249].И сельски ратники как, царства став щитом,Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве,«За веру, за царя мы, – говорят, – помрем,Чем у французов быть в поддáнстве».Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,Качусь на дрожках я соседей с вереницей;То рыбу удами, то дичь громим свинцом,То зайцев ловим псов станицей.Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,Серпами злато нив, – и, ароматов полн,Порхает ветр меж нимф рядами.Иль смотрим, как бежит под черной тучей теньПо кóпнам, по снопам, коврам желто-зеленымИ сходит солнышко на нижнюю степеньК холмам и рощам сине-темным.Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень;На бреге Волхова разводим огнь дымистый;Глядим, как на воду ложится красный день,И пьем под небом чай душистый.Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком[250];Как парусы суда и лямкой бурлакиВлекут одним под песнью духом.Прекрасно! тихие, отлогие брегаИ редки холмики, селений мелких полны,Как, полосаты их клоня поля, луга,Стоят над током струй безмолвны.Приятно! как вдали сверкает луч с косыИ эхо зá лесом под мглой гамит народа,Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,Когда мы едем из похода.Стекл заревом горит мой храмовидный дом,На гору желтый всход меж роз осиявая,Где встречу водомет шумит лучей дождем,Звучит музы́ка духовая.Из жерл чугунных гром[251] по праздникам ревет;Под звездной молнией, под светлыми древамиТолпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,Поет и пляшет под гудками.Но скучит как сия забава сельска нам,Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;Велим талантами родных своих детя́мБлистать: музы́кой, пляской, пеньем.Амурчиков, харит плетень иль хоровод,Заняв у Талии игру и Терпсихоры,Цветочные венки пастух пастушке вьет,А мы на них и пялим взоры.Там с арфы звучныя порывный в души гром,Здесь тихогрома[252] с струн смягченны, плавны тоныБегут, – и в естестве согласия во всемДают нам чувствовать законы.Но нет как праздника, и в будни я один,На возвышении сидя столпов перильных,При гуслях под вечер, челом моих сединСклонясь, ношусь в мечтах умильных;Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?Мимолетящи суть все времени мечтаньи:Проходят годы, дни, рев морь, и бурей шум,И всех зефиров повеваньи.Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?Победы слава где, лучи Екатерины?Где Павловы дела? – Сокрылось солнце, – тень!..Кто весть и впредь полет орлиный?Вид лета красного нам Александров век;Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;Блаженствовал под ним в спокойстве человек,Но мещет днесь и он перуны[253].Умолкнут ли они? – Сие лишь знает тот,Который к одному концу все правит сферы;Он перстом их своим, как строй какой ведет,Ко благу общему склоняя меры.Он корни помыслов, он зрит полет всех мечтИ поглумляется безумству человеков:Тех освещает мрак, тех помрачает свет,И днешних и грядущих веков.Грудь россов утвердил, как стену, он в отпорТемиру новому под Пультуском, Прейсш-лау[254];Младых вождей расцвел победами там взорИ скрыл орла седого славу[255].Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!Увы! и даже прах спахнет моих костейСатурн крылами с тленна мира.Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,Не воспомянется нигде и имя Званки;Но сов, сычей из дупл огнезеленый взглядИ разве дым сверкнет с землянки.Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моихСвидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный,Который тощих недр и сводов внутрь своихВождя, волхва гроб кроет мрачный[256],От коего, как гром катается над ним,С булатных ржавых врат и сбруи медной гулыТак слышны под землей, как грохотом глухим,В лесах трясясь, звучат стрел тулы.Так, разве ты, отец! святым твоим жезломУдарив об доски, заросши мхом, железны,И свитых вкруг моей могилы змей гнездомПрогонишь – бледну зависть – в бездны.Не зря на колесо веселых, мрачных дней,На возвышение, на пониженье счастья,Единой правдою меня в умах людейЧрез Клии воскресишь согласья.Так, в мраке вечности она своей трубойУдобна лишь явить то место, где отзывыОт лиры моея шумящею рекойНеслись чрез холмы, долы, нивы.Ты слышал их, – и ты, будя твоим перомПотомков ото сна, близ Севера столицы,Шепнешь вслух страннику, вдали как тихий гром:«Здесь бога жил певец, – Фелицы».

1807

«Река времен в своем стремленьи…»[257]

Река времен[258] в своем стремленьиУносит все дела людейИ топит в пропасти забвеньяНароды, царства и царей.А если что и остаетсяЧрез звуки лиры и трубы,То вечности жерлом пожретсяИ общей не уйдет судьбы.

6 июля 1816

Ипполит Богданович

(1743–1803)

Среди писателей, оставивших заметный след в истории культуры, не много таких, чей жизненный путь был связан с литературой лишь косвенно или в течение сравнительно краткого времени. Ипполит Федорович Богданович – из их числа. Блестящего и шумного успеха среди современников он достиг лишь после публикации «Душеньки, древней повести в вольных стихах» (Спб., 1783).

Художественное мироощущение поэта сложилось под влиянием М. М. Хераскова, в чьем журнале «Полезное увеселение» принимал участие и Богданович. Авторы и сотрудники этого журнала старались избегать абстрактных, рационалистических, «высоких» тем и идей, предпочитая понемногу прокладывать новые пути в поэзии. В ранних стихах Богдановича сквозит горечь, вызванная ощущением несовершенства окружающей жизни, прежде всего ее моральной стороны. Мир, в представлении молодого поэта, находится на опасном пути предпочтения вечным и мудрым законам «спокойствия», «чести», «дружбы» зыбких и порочных «правил» – всеобщей власти денег, сластолюбия, измены.

Тяжкие сомнения молодого Богдановича в истинности существующего миропорядка «подготовили» его к работе над переводом «Поэмы на разрушение Лиссабона» Вольтера, помещенном в журнале «Невинное упражнение» (1763), издававшемся Богдановичем совместно с Е. Дашковой. В этой поэме автор, созерцая страшные, катастрофические разрушения столицы Португалии, подобно пушкинскому Сальери, приходит к выводу, что «правды нет и выше». Но этот вывод не приносит ему душевного облегчения…

Нельзя сказать, чтобы современники поэта с одинаковым благожелательством встречали все его произведения без исключений. Нет, читательский выбор был достаточно строгим. В памяти уже ближайших поколений осталось лишь несколько сатирических и выполненных в «народном духе» стихотворений Богдановича– «Понеже», «Деньги», «Пятнадцать минуло мне лет», «У речки птичье стадо», – именно тех, в которых он приблизился к идеалу свободного, простого, независимого от жестких установок классицизма выражения своих мыслей и чувств.

Но полностью, до конца последовательно этот идеал осуществлен только в одном произведении Богдановича – «Душенька». Именно поэтому повесть входит в круг нашего постоянного чтения вот уже более 200 лет. Самое ценное в ней – легкий и веселый слог, богатство ритмического рисунка (повесть создана разностопным «басенным» ямбом и потому сохраняет простоту и рассудительность, присущие басне), близость народному юмору, раскованность авторской интонации, вольное движение сюжета; но главное – это ощущение свежести и новизны, которое она сохраняет и поныне. Не случайно повесть стала предвестницей и предшественницей поэмы Пушкина «Руслан и Людмила» – оба произведения исполнены атмосферы праздничности и одновременно грусти, которая словно таится в глубине насмешливых авторских рассуждений. Пушкин и позже обращался мыслью к «Душеньке»; в период создания своих «вершинных» произведений он взял эпиграф из Богдановича для повести «Барышня-крестьянка»: «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша».

В. Федоров

«Бедами смертными объят…»[259]

Бедами смертными объят,Я в бездне ада утопаю;Еще взвожу ослабший взгляд,Еще на небо я взираю.Твой суд, о Боже, прав и свят,Тебя я в помощь призываю:Воззри, как грудь мою теснятБеды, в которых я страдаю.Прости, Творец, сию вину,Что день рождения кляну,Когда от мук ослабеваю.Ты сердца видишь глубину:Хоть в адских пропастях тону,Но от себя спасенья чаю.

‹1761›

Песня[260]

Пятнадцать мне минуло лет,Пора теперь мне видеть свет:В деревне все мои подружкиРазумны стали друг от дружки;Пора теперь мне видеть свет. 2Пригожей все меня зовут:Мне надобно подумать тут,Как должно в поле обходиться,Когда пастух придет любиться;Мне надобно подумать тут. 2Он скажет: я тебя люблю,Любовь и я ему явлю,И те ж ему скажу три слова,В том нет урона – никакова;Любовь и я ему явлю. 2Мне случай этот вовсе нов,Не знаю я любовных слов;Попросит он любви задаток, —Что дать? не знаю я ухваток;Не знаю я любовных слов. 2Дала б ему я посох свой, —Мне посох надобен самой;И, чтоб зверей остерегаться,С собачкой мне нельзя расстаться;Мне посох надобен самой. 2В пустой и скучной сторонеСвирелки также нужны мне;Овечку дать ему я рада,Когда бы не считали стада;Свирелки также нужны мне. 2Я помню, как была мала,Пастушка поцелуй дала;Неужли пастуху в награду,За прежнюю ему досаду,Пастушка поцелуй дала? 2Какая прибыль от того,Я в том не вижу ничего:Не станет верить он обману,Когда любить его не стану;Я в том не вижу ничего. 2Любовь, владычица сердец,Как быть, научит наконец;Любовь своей наградой платитИ даром стрел своих не тратит;Как быть, научит наконец. 2Пастушка говорит тогда:Пускай пастух придет сюда;Чтоб не было убытка стаду,Я сердце дам ему в награду;Пускай пастух придет сюда. 2

‹1773›

Песня

Много роз красивых в лете,Много беленьких лилей,Много есть красавиц в свете,Только нет мне, нет милей,Только нет милей в приметеМилой, дорогой моей.Если б сам Амур был с нею,Он ее бы полюбил;Позабыл бы он ПсихеюИ себя бы позабыл, —Счастлив участью своею,Век остался бы без крыл.В ней приятны разговоры,В ней любезна поступь, вид;Хоть привлечь не тщится взоры,Взоры всех она пленит;Хоть нейдет с другими в споры,Но везде любовь живит.

‹1786›

Станс

Без тебя, Темира,Скучны все часы,И в блаженствах мираНет нигде красы;Где утехи раяЯ вкушал с тобой,Без тебя, драгая,Полны пустотой.Я в печали таю,Время погубя,Если день кончаю,Не узря тебя;День с тобой в разлукеКрадет жизнь мою:Без тебя я в муке,А с тобой в раю.Если я примечуТвой ко мне возврат,Сердце рвется встречу,Упреждая взгляд.Придешь – оживляешь,Взглянешь – наградишь,Молвишь – восхищаешь,Тронешь – жизнь даришь.

1790-е годы

Денис Фонвизин

(1744 или 1745–1792)

По словам П. А. Вяземского, «Фон-Визин был… действующим лицом на сцене петербургской… в сем средоточии русской гражданственности; он был… поучитель нравов». И действительно, Фонвизин, как никто из выдающихся русских писателей, слил воедино литературу и общественную деятельность. Слово было для него прежде всего позицией, поступком, деянием. Вот почему почти все, созданное им в драматических, прозаических и поэтических жанрах, несет в себе явственный сатирический заряд. Ведь сатира для того и существует, чтобы напоминать обществу о его пороках и побуждать к их скорейшему исправлению.

Денис Иванович Фонвизин родился в дворянской семье. Учился сначала в университетской гимназии, а затем на философском факультете Московского университета, в стенах которого и началась его литературная деятельность. Созданные им в эти годы сатиры до нас не дошли, но сохранились напечатанные в университетской типографии переводы басен датского писателя Гольберга. Переехав в Петербург и поступив на службу в Коллегию иностранных дел, Фонвизин оказался под началом кабинет-министра И. П. Елагина – автора пьесы «Русский-француз». Так сама жизнь ввела молодого литератора в круг российских драматургов, направила его на театральную стезю. Но прежде чем Фонвизин прославился сатирическими комедиями «Бригадир» и «Недоросль» (постановка 1782 г.), а также «Письмами из Франции», «Опытом Российского сословника», «Придворной грамматикой», ему предстояло раскрыть свое поэтическое дарование. Его произведения в этом роде не так многочисленны и совершенны, но и они оказались серьезным этапом на пути становления Фонвизина и как писателя, и как человека.

Одним из первых его поэтических опытов стала басня – едва ли не самый древний и самый известный сатирический жанр. Басня позволяла передать ощущение неблагополучия окружающей жизни, предельно сгустить и уплотнить его, чтобы оно предстало одним из проявлений всеобщей закономерности. Но всякий квалифицированный читатель сразу заметит, что художественная ткань фонвизинской басни «Лисица-Кознодей» – напротив! – словно бы полупрозрачна и при внимательном взгляде сквозь нее проступают очертания вполне конкретных исторических обстоятельств.

Речь в басне шла о том, что громкие фразы, которыми сопровождалось каждое новое воцарение, гуманные обещания – увы! – не подкреплялись действиями. Страна бедствовала, а вельможи славословили друг друга. И потому вывод из фонвизинской басни («Чему дивишься ты, Что знатному скоту льстят подлые скоты?…») воспринимался как очень современная и очень конкретная социальная оценка. Эта «привязанность» произведения к реальной ситуации отличала басню молодого поэта от многих других образцов жанра.

Есть неповторимые жанровые черты и у другого стихотворения Фонвизина – «Послание к слугам моим». Послание занимало в поэтической иерархии классицизма «средний» ярус. А это значит, что оно должно было содержать в себе нравоучительную идею. В противном случае читатель сразу понимал, что его разыгрывают, что перед ним – пародия. Фонвизинское «Послание к слугам…» обращено к дядьке Шумилову, кучеру Ваньке и парикмахеру Петрушке, то есть к героям «негероическим». Комизм ситуации усиливается посредством столкновения враждебных стилистических пластов – обыденно-просторечного («И денег, и белья, и дел моих рачитель») и утрированно-возвышенного («О таинство, от нас сокрытое судьбою!»). Но внутри веселого и беззаботного обсуждения со слугами проблемы «зачем сей создан свет» постепенно зреет глубинное и очень серьезное содержание, которое – чем дальше, тем больше – оттеняется и подчеркивается «несерьезной» формой. Содержание это настолько принципиально, что через много лет автор еще раз вернулся к скептическим умозаключениям «Послания…» и оспорил сам себя: «…некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение… сие сочинение было действие… безрассудной остроты моей».

Между прочим, в «Послании…» – произведении лирическом – блистательно применен чисто драматургический прием: каждому из слуг «поручено» высказаться, каждый из них наделен неповторимым складом характера, образом мысли и даже слогом – так, как если бы это был герой пьесы.

Как видим, уже в ранних поэтических произведениях выразилась художественная смелость Фонвизина, полностью раскрывшаяся в его театральных новшествах. О смелости же общественной говорить особо не нужно: она очевидна. В дальнейшем писателю не раз приходилось отстаивать право называть вещи своими именами. Императрица Екатерина II запретила печатать собрание его сочинений; не вышел и журнал «Друг честных людей, или Стародум», издание которого замышлял Фонвизин. Но мужественный литератор продолжал бороться за истину.

В последние годы жизни моральные страдания Фонвизина усугубились страданиями физическими: его разбил паралич. 1 декабря 1792 года он скончался. Но до последнего дня продолжался его литературный и гражданский труд: накануне, 30 ноября, в доме Державина состоялось чтение последней комедии Д. И. Фонвизина «Выбор гувернера».

А. Архангельский

Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке[261]

Скажи, Шумилов[262], мне: на что сей создан свет?И как мне в оном жить, подай ты мне совет.Любезный дядька мой, наставник и учитель,И денег, и белья, и дел моих рачитель[263]!Боишься Бога ты, боишься сатаны,Скажи, прошу тебя, на что мы созданы?На что сотворены медведь, сова, лягушка?На что сотворены и Ванька[264] и Петрушка[265]?На что ты создан сам? Скажи, Шумилов, мне!На то ли, чтоб свой век провел ты в крепком сне?О, таинство, от нас сокрытое судьбою!Трясешь, Шумилов, ты седой своей главою:«Не знаю, – говоришь, – не знаю я того,Мы созданы на свет и кем и для чего.Я знаю то, что нам быть должно век слугамиИ век работать нам руками и ногами,Что должен я смотреть за всей твоей казной.И помню только то, что власть твоя со мной.Я знаю, что я муж твоей любезной няньки;На что сей создан свет, изволь спросить у Ваньки».К тебе я обращу теперь мои слова,Широкие плеча, большая голова,Малейшего ума пространная столица!Во области твоей кони́ и колесница[266],И стало наконец угодно небесам,Чтоб слушался тебя извозчик мой и сам.На светску суету вседневно ты взираешьИ, стоя назади, Петрополь[267] обтекаешь;Готовься на вопрос премудрый дать ответ,Вещай, великий муж, на что сей создан свет?Как тучи ясный день внезапно помрачают,Так Ванькин ясный взор слова мои смущают.Сумнение его тревожить началó,Наморщились его и харя и чело.Вещает с гневом мне: «На все твои затеиНе могут отвечать и сами грамотеи.И мне ль о том судить, когда мои глазаНе могут различить от ижицы аза!С утра до вечера держася на карете,Мне тряско рассуждать о Боге и о свете;Неловко помышлять о том и во дворце,Где часто я стою смиренно на крыльце,Откуда каждый час друзей моих гоняютИ палочьем гостей к каретам провожают;Но если на вопрос мне должно дать ответ,Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет.»Москва и Петербург довольно мне знакомы,Я знаю в них почти все улицы и домы.Шатаясь по свету и вдоль и поперек,Чтó мог увидеть, я того не простерег,Видал и трусов я, видал я и нахалов,Видал простых господ, видал и генералов;А чтоб не завести напрасный с вами спор,Так знайте, что весь свет считаю я за вздор.Довольно на веку я свой живот помучил,И ездить назади я истинно наскучил.Извозчик, лошади, карета, хомутыИ всё, мне кажется, на свете суеты.Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;Куда ни обернусь, везде я вижу глупость.Да, сверх того, еще приметил я, что светСтоль много времени неправдою живет,Что нет уже таких кащеев на примете,Которы б истину запомнили на свете.Попы стараются обманывать народ,Слуги́ – дворецкого, дворецкие – господ,Друг друга – господа, а знатные бояряНередко обмануть хотят и государя;И всякий, чтоб набить потуже свой карман,За благо рассудил приняться за обман.До денег лакомы посадские дворяне,Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне.Смиренны пастыри душ наших и сердецИзволят собирать оброк с своих овец.Овечки женятся, плодятся, умирают,А пастыри притом карманы набивают.За деньги чистые прощают всякий грех,За деньги множество в раю сулят утех.Но если говорить на свете правду можно,Так мнение мое скажу я вам неложно:За деньги самого всевышнего ТворцаГотовы обмануть и пастырь и овца!Что дурен здешний свет, то всякий понимает,Да для чего он есть, того никто не знает.Довольно я молол, пора и помолчать;Петрушка, может быть, вам станет отвечать.«Я мысль мою скажу, – вещает мне Петрушка, —Весь свет, мне кажется, ребяцкая игрушка;Лишь только надобно потверже то узнать,Как лучше, живучи, игрушкой той играть.Что нужды, хоть потом и вóзьмут душу черти,Лишь только б удалось получше жить до смерти!На что молиться нам, чтоб дал Бог видеть рай?Жить весело и здесь, лишь ближними играй.Играй, хоть от игры и плакать ближний будет,Щечи его казну, – твоя казна прибудет;А чтоб приятнее еще казался свет,Бери, лови, хватай всё, что ни попадет.Всяк должен своему последовать рассудку:Что ставишь в дело ты, другой то ставит в шутку.Не часто ль от того родится всем беда,Чем тешиться хотят большие господа,Которы нашими играют господамиТак точно, как они играть изволят нами?Создатель твари всей, себе на похвалу,По свету нас пустил, как кукол по столу.Иные рéзвятся, хохочут, пляшут, скачут,Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.Вот как вертится свет! А для чего он так,Не ведает того ни умный, ни дурак.Однако, ежели какими чудесамиИзволили спознать вы ту причину сами,Скажите нам ее…» Сим речь окончил он,За речию его последовал поклон.Шумилов с Ванькою, хваля догадку ону,Отвесили за ним мне также по поклону;И трое все они, возвыся громкий глас,Вещали: «Не скрывай ты таинства от нас;Яви ты нам свою в решениях удачу,Реши ты нам свою премудрую задачу!»А вы внемлите мой, друзья мои, ответ:«И сам не знаю я, на что сей создан свет!»

1760-е годы

Баснь

Лисица-Кознодей[268]

В Ливийской стороне правдивый слух промчался,Что Лев, звериный царь, в большом лесу скончался.Стекалися туда скоты со всех сторонСвидетелями быть огромных похорон.Лисица-Кознодей, при мрачном сем обряде,С смиренной харею, в монашеском наряде,Взмостясь на кафедру, с восторгом вопиет:«О рок! лютейший рок! кого лишился свет!Кончиной кроткого владыки пораженный,Восплачь и возрыдай, зверей собор почтенный!Се царь, премудрейший из всех лесных царей,Достойный вечных слез, достойный алтарей,Своим рабам отец, своим врагам ужасен,Пред нами распростерт, бесчувствен и безгласен!Чей ум постигнуть мог число его доброт?Пучину благости, величие щедрот?В его правление невинность не страдалаИ правда на суде бесстрашно председала;Он скотолюбие в душе своей питал,В нем трона своего подпору почитал;Был в области своей порядка насадитель,Художеств и наук был друг и покровитель».«О, лесть подлейшая! – шепнул Собаке Крот. —Я Льва корóтко знал: он был пресущий скот,И зол… и бестолков, и силой вышней властиОн только насыщал свои тирански страсти.Трон кроткого царя, достойна алтарей,Был сплочен из костей растерзанных зверей!В его правление любимцы и вельможиСдирали без чинов с зверей невинных кожи;И словом, так была юстиция строга,Что кто кого смогá, так тот того в рога.Благоразумный Слон из леса в степь сокрылся,Домостроитель Бобр от пошлин разорился,И Пифик-слабоум, списатель зверских лиц,Служивший у двора честняе всех Лисиц,Который, посвятя работе дни и ночи,Искусной кистию прельщая зверски очи,Портретов написал с царя зверей лесныхПятнадцать в целый рост и двадцать поясных;Да сверх того еще, по новому манеру,Альфреско[269] расписал монаршую пещеру,—За то, что в жизнь свою трудился сколько мог,С тоски и с голоду третьего дни издох.Вот мудрого царя правление похвально!Возможно ль ложь сплетать столь явно и нахально!»Собака молвила: «Чему дивишься ты,Что знатному скоту льстят подлые скоты?Когда ж и то тебя так сильно изумляет,Что низка тварь корысть всему предпочитаетИ к счастию бредет презренными путьми,—Так видно, никогда ты не жил меж людьми».

Между 1774 и 1787

Иван Хемницер

(1745–1784)

Баснописцу Ивану Ивановичу Хемницеру выпала недолгая и внешне скромная жизнь, самое яркое событие которой относится ко времени его детства, проведенного в Астрахани, а затем в Петербурге.

Отец Хемницера, обрусевший немец, служивший полковым лекарем, хотел определить сына во врачебное училище. Но тринадцатилетний мальчик, обычно послушный, робкий, стеснительный, внезапно проявил характер и, нарушив отцовскую волю, тайком вступил в армию. Он принял участие в Семилетней войне (1756–1763), окунулся в суровую, жестокую жизнь.

Дослужившись до чина поручика, Хемницер вышел в отставку (1769) и поступил на службу в Горное училище, где переводил труды по минералогии и принимал участие в подготовке Горного словаря. Заботы эти были далеки от литературной жизни, но будущему баснописцу несказанно повезло. Начальником его оказался М. Ф. Соймонов, близкий родственник прекрасного поэта Николая Львова, с которым Хемницер вскоре познакомился. Они сопровождали Соймонова в зарубежной поездке, и это их еще более сблизило. В пути Хемницер вел дневник, куда заносил сведения о технических, театральных, литературных новинках; самообразование стало для него духовной необходимостью. В круг его чтения входили Вольтер и Руссо, Гольбах и Ломоносов…