Заложник

«Это похоже на большие народные гулянья», — вспомнила Эден слова Микаэля.

— И кто они?

— Прежде всего это те, кого полиция выдворила из опасных мест. Ну и просто любители поглазеть.

Лицо Эден омрачилось. Четыре бомбы и эвакуация риксдага! Здесь есть от чего впасть в отчаяние. «Идиотизм! — пронеслось у нее в голове. — Совершенно идиотский подход!».

— Это пустая угроза. — Эден решительно повернулась к Алексу. — Блеф. Бомбы, парламент — все. Над нами кто-то насмехается. Хочет устроить цирк. И надо заметить, ему это пока неплохо удается.

Алекс почесал затылок.

— Рано делать такие выводы, — возразил он. — Наберитесь терпения.

Эден посмотрела на часы:

— Но уже шестой час, а взрыва до сих пор не было. И его не будет ни через пятнадцать минут, ни через полчаса.

— Давайте подождем, — ответил Алекс.

«Но если Эден права, — подумал он, — теракта не будет и через сорок пять минут тоже. Можно расслабиться».

8

19:10

Буря улеглась, так и не начавшись. В шесть часов все по-прежнему оставалось тихо. Спикеру сообщили из СЭПО, что осмотр здания парламента продолжается, но до сих пор ничего подозрительного обнаружить не удалось. В ответ он объявил, что запланированная дискуссия по проблемам иммиграции состоится завтра утром.

Сразу после семи вечера сняли оцепления на Центральном вокзале и возле универмага «Оленс». Примерно в это же время сотрудникам Розенбада и Королевской библиотеки разрешили вернуться в свои кабинеты. Фредрика Бергман задержалась в Министерстве иностранных дел после работы. Она не хотела уходить, пока все не уляжется.

Лишь когда окончательно выяснилось, что опасность миновала, и история с четырьмя несостоявшимися взрывами стала достоянием газет, Фредрика собрала сумку и отравилась домой.

Ночью она долго смотрела на Спенсера в темной спальне.

— Что такое? — спросил он, не отрывая головы от подушки.

— Ничего, — ответила Фредрика. — Просто я счастлива тебя видеть.

— А-а-а… — (Она почувствовала, как он улыбается.)

Фредрика придвинулась к мужу. Ей захотелось узнать, насколько он постарел за последнее время. Иногда она замечала новые морщины на его лице, и тогда ей становилось страшно. Он был на двадцать пять лет старше ее. Чудовищная разница! В последние годы Фредрика ощущала ее особенно болезненно.

Она погладила Спенсера по лбу и заглянула ему в глаза. Он обладал способностью засыпать в любую минуту. Он всегда делал это после секса, которым они обычно занимались поздно. Они виделись только вечерами или за полночь, словно их любовь не выносила дневного света. И тогда уже никакая усталость не могла помешать их страсти.

Однако двое детей и несколько лет разлуки Спенсера с семьей многое изменили. Вдобавок ко всему Спенсера несправедливо обвинили в сексуальном насилии. Слишком много неопределенности, волнений, страха. Поэтому в последнее время они все чаще довольствовались тем, что просто сидели на диване друг возле друга, а потом засыпали перед погасшим экраном телевизора.

Это было горько признать, но старел не только Спенсер. К примеру, Фредрика не могла вспомнить, когда в последний раз напивалась по-настоящему. Вероятно, в Нью-Йорке, на том смертельно тоскливом вечере, который устроил коллега Спенсера.

— О чем ты думаешь? — Голос Спенсера вывел Фредрику из размышлений.

— Вспоминаю, когда в последний раз напивалась.

— С тобой все в порядке? — Он открыл глаза.

— Мы становимся старыми и скучными.

— Последнее нам точно не грозит, а первое… Да, боюсь, мы не молодеем.

— А ты правдоруб, Спенсер. — Фредрика рассмеялась.

— Да, я такой.

Он протянул руки и крепко прижал ее к себе.

«Я буду любить тебя всегда».

Некоторое время Фредрика разглядывала его руку, а потом поцеловала пальцы. Рядом с обручальным кольцом было еще одно, которое Спенсеру подарили по случаю присуждения докторской степени.

В день их свадьбы ей не удалось сдержать слез. За все те годы, пока они оставались любовниками, Фредрика так и не смогла поверить, что их отношения могут вылиться во что-то серьезное. Болезненно решался и вопрос с фамилией. Фредрика категорически отказывалась называться Лагергрен, а консервативный Спенсер, конечно, ни за что не желал становиться Бергманом.

— Чем тебе так дорога твоя девичья фамилия? — удивлялся Спенсер. — Неужели это так важно?

— Не знаю, — отвечала Фредрика. — Но в таком случае мне непонятно, почему ты так держишься за свою.

Примерно так заканчивались все их дискуссии на эту тему. В конце концов оба сошлись на том, что дело не в фамилии, и оставили все как есть.

Погладив обручальное кольцо Спенсера, Фредрика поймала себя на том, что снова думает об Эден Лунделль. Почему ее так удивило, что Эден замужем? Вероятно, этот момент как-то не вписывался в образ жесткого и бескомпромиссного агента секретных служб. «Она выглядит так, будто ест на завтрак младенцев», — сказал об Эден госсекретарь, когда представители СЭПО покинули конференц-зал.

«Со шведской демократией шутки плохи», — заметила тогда Эден. Вероятно, так оно и есть, но разве этим занимался Захария Келифи, которому грозит высылка из страны? Одно Фредрика знала наверняка: тот, кто пугает людей, подвергает шведскую демократию серьезным испытаниям на прочность. Она замечала, что после террористических атак общество становится менее критичным в отношении законов, ущемляющих права личности. Как будто соблюдение этих прав — роскошь, которую можно позволить себе лишь при определенных обстоятельствах.

Эден Лунделль походила на женщину, которая слишком высоко ценит свою независимость. И это притом, что она имела волосы насыщенного медового цвета и самые длинные ноги, какие только Фредрика видела в своей жизни, что от нее пахло сигаретами и, казалось, она совсем недавно сменила военную форму на элегантный костюм.

В жизни случаются непоправимые ошибки, не любую вину можно потом искупить. Зачем идти на ненужный риск, если есть СЭПО и полиция, которым по закону положено обеспечивать безопасность людей? Постановление по делу Захарии Келифи было принято в шесть часов. С арестом наверняка тянуть не стали, и, скорее всего, уже сейчас Захария сидит в камере.

Раньше Фредрика не занималась так называемыми вопросами безопасности и не сталкивалась с ними, когда работала в полиции. Покидая зал заседаний, Лунделль и ее коллеги оставили свои визитки. Но звонить кому-либо из них Фредрике казалось не совсем удобным. Особенно Эден.

Убедившись, что Спенсер уснул, Фредрика достала из сумки статью о секретных службах, написанную одним из ее коллег. Текст во многом повторял то, что ей уже приходилось читать на сайте СЭПО.

«СЭПО призвана не допустить проникновения в Швецию людей, представляющих потенциальную угрозу ее безопасности. Решение об отзыве вида на жительство принимается на основании биографии иностранца, его контактов и деятельности как в Швеции, так и за рубежом». Самый очевидный признак «неблагонадежности» — связь с террористами. Однако бывали и другие, более редкие случаи, например депортация на основании подозрений в шпионаже.

Положения и инструкции предлагали смотреть в будущее. Речь шла не о том, насколько опасен для страны тот или иной беженец, но о том, какую угрозу он может представлять в дальнейшем. Кому же дано об этом знать?

Фредрику продолжали мучить сомнения. Еще несколько часов назад центр Стокгольма оказался парализован ложными предупреждениями о взрывах, которые должны были прогреметь за день до назначенного в риксдаге диспута по проблемам иммиграции и интеграции иностранцев в шведское общество. А эта дискуссия, в свою очередь, связана со слушаниями в суде, в результате которых двое молодых людей были приговорены к длительными тюремным срокам за подготовку теракта.

«Все это звенья одной цепи», — думала Фредрика.

Она чувствовала: что-то здесь не так. Угроза взрывов — ложный маневр, в этом нет никакого сомнения. Вопрос в том, что за ним стоит.

9

21:35

Около половины девятого Эден Лунделль докуривала свою последнюю за этот день сигарету. Она только что вернулась с работы и спряталась за гаражом, чтобы сделать там несколько затяжек. Попадись Эден на глаза соседям, те непременно решили бы, что она выпивает тайком от мужа. Никому не пришло бы в голову, что она просто не хочет расстраивать Микаэля, которому очень не нравилась вредная привычка жены.

В самом конце рабочего дня, когда Эден уже собиралась идти домой, ей позвонил Алекс Рехт и поделился информацией, которую ему только что передал один из подчиненных. Речь шла о звонках лжеинформатора. Как было установлено, все четыре раза телефонное соединение осуществлялось на АТС близ аэропорта Арланда. Четвертый звонок, вне всякого сомнения, сделан с территории аэропорта.

Эден пошла к дому. Теперь, по крайней мере, мы знаем ответ на первый вопрос: «где?» — а значит, и остальные вопросы — «кто?» и «почему?» — уже не так далеки от разрешения, как раньше.

Когда Эден Лунделль открывала входную дверь, ни в одном окне не горел свет. Войдя в прихожую, она инстинктивно оглянулась по сторонам и только после этого щелкнула замком. Она не понимала людей, которые безответственно относятся к собственной безопасности.

Когда на лестнице послышались шаги Микаэля, Эден почувствовала, что в прихожей пахнет сигаретами. Черт! Она быстро повесила куртку и пошла навстречу мужу.

Эден затаила дыхание, когда он целовал ее в щеку. Дело было не в куртке — запах остался у нее в волосах.

— Ты курила?

— Да.

Врать не имело смысла. В следующий раз она не станет прятаться за гаражом, а просто сядет на лестнице. Так удобнее, по крайней мере.

— Неужели ты никогда не сможешь покончить с этим?

— Нет. Поесть что-нибудь осталось?

— Возле посудного столика. Надо только разогреть.

Эден пошла на кухню, Микаэль следом. Она старалась не смотреть ему в глаза. Эден вернулась домой поздно, и от нее пахнет сигаретами. Сейчас Микаэль скажет, что беспокоился, что ей следовало ему позвонить, что она слишком долго засиживается на работе и надо думать о дочерях.

— Могла бы и предупредить.

— Я звонила.

— Ты обещала быть дома около семи.

— Но ты ведь знаешь, что произошло в городе.

— Разумеется, я об этом слышал. Но ты должна держать меня в курсе.

Должна ли?

Эден достала тарелку, вилку и стакан. Микаэль приготовил лазанью — любимое блюдо девочек, и ее тоже. Он встал рядом с ней. Эден подняла глаза.

— Ты могла бы туда не ехать.

— Оставь, пожалуйста, я только что получила это место.

— Ты уже давно там работаешь. Все так же, как было в криминальной полиции.

Эден не отвечала.

— Девочки про тебя спрашивали, Саба плакала. Ей хотелось бы, чтобы ты хоть изредка желала им спокойной ночи. Как другие мамы.

— Другие мамы? — Эден почувствовала, как у нее загорелись щеки. — А что бы ты мне сказал, если бы я была мужчиной?

— Тебе на все наплевать.

Часто ли ей приходилось видеть Микаэля по-настоящему сердитым? Такое случалось редко. А ведь они пережили переезд из Великобритании и теперь вместе воспитывали близнецов.

Но сейчас Микаэль злился не на шутку. У Эден не было сил углубляться в причины. Когда-то она тяжко согрешила. Не будь Микаэль священником, он бы обязательно ее бросил.

— Прости, — ответила она, — но сегодня я не могла отпроситься с работы только на том основании, что у меня дома плачет ребенок.

— Не просто ребенок, Эден. Твой ребенок.

— Разумеется, но по большому счету это действительно не такая уж проблема. А девочка должна понять, что она не пуп земли. Что мир не вращается вокруг нее и…

Микаэль тяжело вздохнул:

— Не думаю, что она так считает. Ей не нужна любовь всего человечества, она вполне удовлетворилась бы твоей.

Эден открыла рот, чтобы возразить, объяснить Микаэлю, что жизнь устроена не так, как бы ему хотелось. Но она устала и была слишком голодна, чтобы продолжать дискуссию. Поэтому она молча поставила тарелку в микроволновку.

— А как прошел твой день? — поинтересовалась она у мужа.

— Неплохо. У меня новая группа конфирмантов. Они такие же, как другие: на первый взгляд равнодушные, а на самом деле — страшно запутавшиеся.

Конфирманты. Эден нравилось о них слушать. Конфирманты Микаэля были достойным противовесом ее террористам. Микаэль продолжал рассказывать, пока она ела. Сама она ни слова не сказала о том, чем занималась весь день. Она видела, как Микаэль смотрел по телевизору репортаж о последних слушаниях в Верховном суде, и была благодарна ему за то, что он не задал ей ни одного вопроса на эту тему. Микаэль священник. Он не поймет, почему некоего Захарию Келифи нужно выдворить из страны.

Эден молча жевала лазанью. Все складывалось как нельзя лучше. Захария Келифи уже взят под стражу. Самое большее через неделю он отправится домой, в Алжир, сопровождаемый группой шведских полицейских. Все так, как и должно быть. Правосудие восторжествовало.

В доме было тихо. Диана спала, а Алекс Рехт сидел в своем кабинете. После напряженного рабочего дня сон не шел. Алекс чувствовал себя бодро. Диана широко улыбалась ему с фотографии на столе.

Дети ее приняли, но Алекс помнил, как плакала его дочь, когда он сообщил ей, что собирается жениться.

— Я страшно за тебя рада, — пробурчала она.

Алекс почувствовал в горле ком. Он сам был готов расплакаться, когда начинал думать о Лене, женщине, которая родила ему сына и дочь и с которой он надеялся пройти всю свою жизнь. Не всегда получается так, как хочешь. Он все знал, просто ужасно боялся, что после ее смерти все полетит к черту. Но Лена по-прежнему с ним. Хотя бы на этой фотографии, с детьми.

С первого взгляда на этот снимок, сделанный в последнее лето ее жизни, не скажешь, что с Леной что-то не так. Случайный взгляд не заметил бы ни усталости в ее глазах, ни того, как она похудела. От него ускользнула бы и тень тревоги на лицах детей. Девочка, как всегда, улыбалась. Но Алекс знал, как она выглядит, когда счастлива по-настоящему. На снимке не радость, а отчаяние.

А сын? В глазах мальчика затаилось столько обиды, что Алекс не мог смотреть на него без дрожи в коленях. Они так и не нашли общего языка и часто ссорились. Но Алекс все еще надеялся: когда-нибудь сын поймет, что не прав, и переменит свое отношение к нему.

Алекс отвел глаза от снимка и попытался сосредоточиться на работе. Итак, все угрозы оказались ложными. Никто не пострадал. Тем не менее на душе было неспокойно.