Помоги проекту - поделись книгой:
Внезапно оказался востребованным один из последних источников жиров, касторовое масло. Его запасы скоро иссякли.
Хлеб, испеченный из муки, сметенной с пола вместе с мусором, прозванный «блокадной буханкой», получался черным как уголь и обладал практически таким же составом. Бульон представлял собой не более чем кипяченую воду с добавлением щепотки соли и, если повезет, капустного листа. Деньги потеряли всяческую ценность, как и любые непродовольственные товары и драгоценности, – на фамильное серебро нельзя было купить корку хлеба. Без пищи страдали даже птицы и грызуны, до тех пор пока все не исчезли: или умерли от голода, или были съедены отчаявшимися людьми. Поэтесса Вера Инбер писала о мышке у себя в квартире, отчаянно пытавшейся найти хоть одну крошку. Люди, пока у них еще оставались силы, выстаивали длинные очереди за едой, порой по целым суткам на пронизывающем холоде, и нередко возвращались домой с пустыми руками, переполненные отчаянием, – если оставались живы. Немцы, видя длинные очереди ленинградцев, сбрасывали на несчастных жителей города снаряды. И тем не менее люди стояли в очередях: смерть от снаряда была возможной, в то время как смерть от голода – неминуемой.
Каждому приходилось решать для себя, как распорядиться крошечным дневным пайком – съесть в один присест в надежде (тщетной) на то, что желудку хоть на какое-то время покажется, будто он что-то переварил, или растянуть на целый день. Родственники и друзья помогали друг другу, но уже на следующий день отчаянно ссорились между собой по поводу того, кому сколько досталось. Когда все альтернативные источники продовольствия закончились, люди в отчаянии принялись за несъедобное – корм для скота, льняное масло и кожаные ремни. Вскоре ремни, которые вначале люди ели от отчаяния, уже считались роскошью. Столярный клей и клейстер, содержащие животный жир, соскабливали с мебели и со стен и варили. Люди ели землю, собранную в окрестностях Бадаевских складов, ради содержащихся в ней частиц расплавленного сахара.
В городе пропала вода, поскольку водопроводные трубы замерзли, а насосные станции были разбомблены. Без воды высохли краны, перестала работать канализационная система. Люди использовали для отправления естественных надобностей ведра и выливали нечистоты на улицу. В отчаянии жители города пробивали лунки в замерзшей Неве и черпали воду ведрами. Без воды пекарни не могли печь хлеб. В январе 1942 г., когда нехватка воды стала особенно острой, 8000 человек, сохранившие достаточно сил, выстроились в живую цепочку и передавали из рук в руки сотни ведер с водой, просто чтобы пекарни заработали снова.
Сохранились многочисленные рассказы о несчастных, которые отстояли многочасовую очередь за ломтем хлеба только ради того, чтобы его выхватил у них из рук и жадно сожрал человек, обезумевший от голода. Широкое распространение получило воровство хлебных карточек; отчаявшиеся грабили людей среди бела дня или обшаривали карманы трупов и тех, кто был ранен во время немецких артобстрелов. Получение дубликата превратилось в такой долгий и мучительный процесс, что многие умирали, так и не дождавшись, когда завершатся блуждания новой продовольственной карточки в дебрях бюрократической системы. Был момент, когда только Жданов лично мог выдавать дубликат. Немцы через своих осведомителей следили за тем, насколько жители города утратили способность поддерживать друг друга: для них это было мерилом падения боевого духа ленинградцев.
Голод превращал людей в живые скелеты. Размеры пайка достигли минимума в ноябре 1941 г. Рацион рабочих, занятых физическим трудом, составлял 700 калорий в день, при том что минимальная норма равна приблизительно 3000 калорий. Служащим полагалось 473 калории в день, в то время как норма составляет 2000–2500 калорий, а дети получали в день 423 калории – меньше четверти того, что требуется новорожденному.
Конечности распухали, животы раздувались, кожа обтягивала лицо, глаза западали, десны кровоточили, зубы от недоедания увеличивались, кожа покрывалась язвами.
Пальцы коченели и отказывались распрямляться. Дети со сморщенными лицами напоминали стариков, а старики походили на живых мертвецов. Голод лишал молодых молодости. Дети, оставшиеся в одночасье сиротами, бродили по улицам безжизненными тенями в поисках еды. Страшный голод и мороз отнимали у людей все силы. Люди слабели, падали в обмороки. Любое движение причиняло боль. Даже процесс пережевывания пищи становился невыносимым.
Проще было лежать в кровати, чем вставать и отправляться на поиски еды. Но люди вставали, у них не было выбора, ибо они понимали, что если не сделают это, то не встанут больше никогда. Обессиленные и замерзшие, люди не переодевались и месяцами ходили в одном и том же. Была еще одна зловещая причина, по которой люди не переодевались. Лидия Гинзбург описала это так:
Они потеряли из виду свое тело.
Оно ушло в глубину, замурованное одеждой, и там, в глубине, изменялось, перерождалось. Человек знал, что оно становится страшным.
Смерть в замерзшем городе
К концу сентября кончился керосин для домашних примусов. Угля и мазута было недостаточно для того, чтобы обеспечить топливом жилые дома. Электроснабжение осуществлялось нерегулярно, по часу-два в день. Пользование бытовыми электроприборами было запрещено. Наблюдение за тем, чтобы жители многоквартирных домов соблюдали этот запрет, было возложено на управдомов. Квартиры выстуживались, на стенах появлялась изморозь, часы переставали ходить, поскольку у них замерзали стрелки. Зимы в Ленинграде нередко бывают суровыми, однако зима 1941/42 г. выдалась особенно лютой. Деревянные заборы разбирались на дрова, с кладбищ воровали деревянные кресты. После того как полностью иссякли запасы дров на улице, люди стали жечь в печках мебель и книги – сегодня ножка от стула, завтра половая доска, на следующий день первый том «Анны Карениной», и вся семья сбивалась в кучку вокруг единственного источника тепла, страстно желая, чтобы его хватило надолго. Вскоре отчаявшиеся люди нашли для книг другое применение: вырванные страницы размачивались в воде и съедались.
Люди стали умирать в большом количестве. В январе 1942 г. ежедневно умирало 3000 человек – по крайней мере, именно такие цифры были известны властям. По некоторым оценкам, в самые холодные месяцы истинное количество умерших приближалось к 20 000 в день. Один из жителей города записал в своем дневнике, что смерть пожинала богатый урожай. Умирало так много людей, что было просто невозможно их погребать. Однако смерть близкого человека, особенно если она случалась в начале месяца, имела, как это ни страшно сказать, и свои положительные стороны: продовольственные карточки умершего оставались действительны до конца месяца, поэтому никто не спешил докладывать о смерти супруга или родственника. Тех, кто был на грани смерти к концу месяца, заставляли продержаться еще несколько дней. Один человек, переживший блокаду, честно признался: «Мои родители умирали у меня на глазах. Я прекрасно понимал, что они голодают, но думал в первую очередь о том, как получить их хлеб, а не о том, чтобы они остались в живых». И затем с леденящей душу откровенностью он добавил: «И родители это сознавали». Ему вторит Лидия Гинзбург: «Скажут: связи любви и крови облегчают жертву. Нет, это гораздо сложнее… уже трудно было отличить любовь от ненависти».
Вид человека, везущего на кладбище на санках тело, завернутое в одеяло, скатерть или занавеску, стал обычным делом. Очень часто на санках можно было увидеть крошечный труп ребенка, грудного младенца. У ворот кладбища обессиленные люди встречали других, проделавших тот же самый скорбный путь. Мертвых укладывали рядами, однако могильщики не могли копать могилы: земля промерзла насквозь, а им, таким же изголодавшимся, не хватало сил для изнурительной работы. Гробов не было: все дерево использовали в качестве топлива.
Дворы больниц были «завалены горами трупов, посиневших, изможденных, жутких», пишет один очевидец. Наконец экскаваторы стали копать глубокие рвы для массового захоронения умерших. Вскоре эти экскаваторы остались единственными машинами, которые можно было увидеть на улицах города. Не было больше ни автомобилей, ни трамваев, ни автобусов, которые все до одного были реквизированы для Дороги жизни. Жизнь в городе остановилась.
Любое действие требовало непомерных усилий. Дорога пешком до ближайшего магазина становилась испытанием на выносливость. Трупы валялись повсюду, и с каждым днем их количество росло. Один ленинградец в своем дневнике назвал это потопом смерти, который никто не мог остановить. Ни у кого не осталось сил, чтобы убирать трупы. Усталость была такой всепоглощающей, что хотелось остановиться, несмотря на холод, сесть и отдохнуть. Но присевший человек уже не мог подняться без посторонней помощи и замерзал до смерти. На первом этапе блокады сострадание и желание помочь были распространенным явлением, но, по мере того как шли недели, еды становилось все меньше, тело и разум слабели, и люди замыкались в себе, словно ходили во сне, как записал в своем дневнике один из жителей города. Привыкшие к виду смерти, ставшие почти безразличными к нему, люди все больше теряли способность помогать окружающим.
Просто чудо, что выжить удалось такому количеству людей. Медики говорят, что человеческий организм впадал в «зимнюю спячку», продолжая функционировать на самом низком уровне, но по большому счету люди приспособились к невыносимым условиям.
И на фоне всего этого отчаяния, выходящего за рамки человеческого понимания, немецкие снаряды и бомбы продолжали падать на город. На улицах появились плакаты, предупреждающие о том, по какой стороне улицы безопаснее ходить во время артобстрела. Артобстрелы, поначалу вызывавшие такой ужас, теперь воспринимались лишь как досадные мелочи, несмотря на то что каждый обстрел по-прежнему уносил много жизней. Люди, жившие на верхних этажах многоэтажных домов, переселялись ниже, в квартиры, освободившиеся после смерти жильцов, в надежде на то, что первые этажи обеспечат лучшую защиту во время бомбардировки. Другие утверждали, что в случае обрушения дома лучше находиться наверху.
Лидия Гинзбург так описала ностальгию по повседневным, обыденным вещам:
Где-то в безвозвратном отдалении маячила та жизнь… а сейчас это было как в сказке: вода, бегущая по трубам, свет, зажигающийся от прикосновения к кнопке, еда, которую можно купить…
Дорога жизни
Советское руководство обратило все свое внимание на узкий коридор, связывающий Ленинград с остальной страной, и в первую очередь на Ладожское озеро. Скудные поставки осуществлялись по железной дороге до Тихвина, после чего следовали по последней оставшейся железнодорожной ветке до западного берега озера, откуда их можно было переправить по воде в город. Удержание Тихвина являлось жизненно необходимой задачей, однако 8 ноября 1941 г. немцы захватили город. Последний ручеек, питавший Ленинград, оказался перерезан.
Защитникам города не оставалось другого выхода, кроме как построить железнодорожную ветку восточнее, в обход Тихвина. Дорога была построена силами заключенных, через заснеженные леса, заросшие вековыми деревьями, и промерзшие насквозь болота, которые пришлось замостить гатями из толстых бревен. Она обошлась в несколько тысяч жизней, умерших спешно хоронили под гатями, но дорога протяженностью свыше 350 километров была кое-как завершена к 6 декабря. 8 декабря Красная армия освободила Тихвин. Всего через два дня после окончания строительства дорога стала ненужной. Потеря Тихвина стала первым поражением Германии в войне с Советским Союзом. В стратегическом плане это была лишь небольшая победа – но она была первой.
В начале ноября Ладожское озеро замерзло, и корабли и баржи больше не могли преодолевать лед. Жданов распорядился проложить по льду озера автомобильную дорогу. Строительство Дороги жизни началось на западном берегу озера. До противоположного, восточного, берега по льду было 30 километров. Лед мог достигнуть достаточной толщины только к середине декабря, строительство пригодной для использования дороги должно было занять не меньше двух недель. Продовольствия в городе оставалось всего на неделю. Пайки, и без того скудные, были снова урезаны.
Дорогу прокладывали в ужасных условиях – среди снежных бурь, под непрекращающимся шквалом немецких снарядов и бомб. Когда строительство было наконец завершено, движение по ней также оказалось сопряжено с огромным риском. Грузовики проваливались в огромные трещины, внезапно появлявшиеся во льду. Чтобы избежать таких трещин, грузовики ездили с включенными фарами, что делало их прекрасными мишенями для немецких самолетов. Советские истребители отражали налеты немецких бомбардировщиков. Грузовики шли юзом, сталкивались друг с другом, двигатели замерзали при температуре ниже 20 °C. На всем своем протяжении Дорога жизни была усеяна сломавшимися машинами, брошенными прямо на льду озера. Во время одной только первой переправы в начале декабря было потеряно сыше 150 грузовиков.
К концу декабря 1941 г. по Дороге жизни ежедневно в Ленинград доставлялось 700 тонн продовольствия и горючего. Этого было недостаточно, однако тонкий лед вынуждал загружать машины лишь наполовину. К концу января озеро промерзло почти на целый метр, что позволило увеличить ежедневный объем поставок до 2000 тонн. И этого по-прежнему было недостаточно, однако Дорога жизни дала ленинградцам самое главное – надежду. Вера Инбер в своем дневнике 13 января 1942 г. написала про Дорогу жизни так: «…может быть, отсюда начнется наше спасение». Водители грузовиков, грузчики, механики, санитары работали круглосуточно. Отдыхать они уходили только тогда, когда уже валились с ног от усталости. К марту город получил столько продовольствия, что стало возможно создать небольшой запас.
Планы возобновить эвакуацию мирного населения были первоначально отвергнуты Сталиным, опасавшимся неблагоприятного политического резонанса, однако в конце концов он дал разрешение самым беззащитным покинуть город по Дороге жизни. К апрелю ежедневно из Ленинграда вывозилось по 5000 человек.
Для простых жителей города сам процесс эвакуации был большим потрясением. Тридцатикилометровый путь по льду озера занимал до двенадцати часов в необогреваемом кузове грузовика, накрытом лишь брезентом. Народу набивалось так много, что людям приходилось хвататься за борта, матери нередко держали детей на руках. Для этих несчастных эвакуированных Дорога жизни стала «дорогой смерти». Один из очевидцев рассказывает, как мать, обессилевшая после нескольких часов езды в кузове в снежный буран, выронила своего закутанного ребенка. Водитель не мог останавливать грузовик на льду, и ребенок остался умирать от холода. И этот случай не был единичным. Если машина ломалась, как случалось нередко, тем, кто в ней ехал, предстояло ждать по несколько часов на льду, на морозе, под снегом, под пулями и бомбами немецких самолетов. Грузовики ездили колоннами, однако они не могли останавливаться, если один из них ломался или проваливался под лед. Одна женщина с ужасом наблюдала за тем, как впереди идущая машина провалилась под лед. В ней ехали двое ее детей.
Весна 1942 г
Весна 1942 г. принесла оттепель, сделавшую невозможной дальнейшее использование ледовой Дороги жизни. Потепление стало причиной новой беды: болезней. Груды трупов и горы испражнений, до сих пор остававшиеся замерзшими, с приходом тепла начали разлагаться. Вследствие отсутствия нормального водоснабжения и канализации в городе быстро распространились дизентерия, оспа и тиф, поражавшие и без того ослабленных людей. Те, у кого начиналась «голодная диарея», понимали, что они скоро умрут.
Казалось, распространение эпидемий окончательно выкосит население Ленинграда, и без этого уже изрядно поредевшее, но в марте 1942 г. люди собрались и совместно начали грандиозную операцию по расчистке города. Ослабленные недоеданием ленинградцы прикладывали нечеловеческие усилия, и, работая вместе, они обрели общую цель и решимость. Поскольку приходилось пользоваться инструментами, наспех смастеренными из подручных материалов, работа продвигалась очень медленно, однако все бесконечно гордились результатами своего труда. Вера Инбер так написала о самом большом своем страхе: «…боюсь… не бомбежек, не снарядов, не голода, а душевного изнеможенья…» Работы по уборке города, завершившиеся победой, знаменовали собой начало коллективного духовного пробуждения.
Наступившая весна принесла новый источник пропитания – сосновую хвою и дубовую кору. Эти растительные компоненты обеспечили людей так необходимыми им витаминами, защитив от цинги и эпидемий. К середине апреля лед на Ладожском озере стал слишком тонким, чтобы выдерживать Дорогу жизни, однако пайки все равно остались существенно лучше, чем были в самые черные дни декабря и января, причем не только количественно, но и качественно: хлеб теперь имел вкус настоящего хлеба. К всеобщей радости, появилась первая трава и повсюду были разбиты огороды. Природа вновь вступала в свои права, и даже немецкие войска не могли ей помешать.
В значительной степени моральный дух ленинградцев подняло известие о том, что в декабре 1941 г. немцы под Москвой были остановлены и отброшены назад. 15 апреля 1942 г., когда в городе уже вовсю хозяйничала весна, произошло событие само по себе обыденное и непримечательное, однако оно существенно улучшило настроение жителей: генераторы электроснабжения, так долго бездействовавшие, были отремонтированы, и, как следствие, снова начали функционировать трамвайные линии.
Одна медсестра описывает, как больные и раненые, находившиеся при смерти, подползали к окнам госпиталя, чтобы своими глазами увидеть проносящиеся мимо трамваи, не ходившие столько времени. Шаг за шагом город возвращался к нормальной жизни. Люди снова начали доверять друг другу, они вымылись, сменили одежду, женщины стали пользоваться косметикой, опять открылись театры и музеи. Однако событие, которому суждено было внести самый большой вклад в духовное возрождение Ленинграда, было еще впереди. Это событие доказало всей стране и всему миру, что ленинградцы пережили самые страшные времена и их любимый город будет жить. Это чудо сотворил коренной ленинградец, который любил свой город и был великим композитором.
Симфония
17 сентября 1942 г. Дмитрий Шостакович, выступая по радио, сказал: «Час тому назад я закончил партитуру второй части моего нового большого симфонического сочинения». Этим произведением была Седьмая симфония, впоследствии названная Ленинградской.
Шостакович был слишком видной фигурой, чтобы подвергать его риску, поэтому власти города пытались убедить его уехать из Ленинграда, но он, верный своему городу, остался. Не прекращая работы над своим произведением, Шостакович записался в народное ополчение, заявив: «До этих дней я знал лишь мирный труд. А ныне я готов взять в руки оружие». Однако военная медкомиссия забраковала его из-за плохого зрения. И все-таки Шостаковичу доверили нести службу в пожарной дружине. Американский журнал Time поместил на обложку фотографию композитора в медной каске, с пожарным брандспойтом, с подписью: «Шостакович – пожарный». И все же вскоре Шостаковичу приказали покинуть Ленинград. 1 октября он, вместе с женой и детьми, с партитурой симфонии в чемодане, попрощался с родным городом.
Эвакуированный в Куйбышев (теперь это Самара), расположенный в 1500 километров к юго-востоку от Ленинграда, Шостакович продолжал напряженно работать над симфонией, параллельно сочиняя короткие произведения, призванные поднять боевой дух солдат на передовой, например «Идут бесстрашные гвардейские полки».
К концу года симфония была завершена. Премьера этой симфонии, посвященной «нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе и моему родному Ленинграду», состоялась в Куйбышеве 5 марта 1942 г. и транслировалась по радио на всю страну, а три недели спустя симфония прозвучала в Москве.
Микропленка с партитурой была тайком вывезена из Советского Союза на самолете в Тегеран, а оттуда дальше в Европу, и виднейшие дирижеры стали спорить за право исполнить это произведение. Сначала оно было исполнено Лондонским симфоническим оркестром под управлением сэра Генри Вуда, а 19 июля прозвучало в Нью-Йорке, дирижером был Артур Тосканини. Симфония сразу же получила всеобщее признание, и фотографии Шостаковича появились в газетах и журналах всего мира.
Затем было принято решение исполнить Седьмую симфонию в самом Ленинграде. По мнению Жданова, это должно было поднять боевой дух города. Советский самолет, ускользнув от немецких зенитных пушек, доставил партитуру в город на Неве. Главный оркестр Ленинграда, Ленинградский филармонический, был эвакуирован, однако в городе оставался оркестр Ленинградского радиокомитета. Его дирижеру, сорокадвухлетнему Карлу Элиасбергу, поручили собрать музыкантов. Но из ста оркестрантов в городе осталось только четырнадцать человек, остальные были призваны в армию, убиты или умерли от голода. Необходимо было срочно найти замену. По войскам распространили призыв: все те, кто умел играть на каком-либо музыкальном инструменте, должны были доложить своему начальству. Для исполнения сложного и объемного произведения требовался оркестр из девяноста музыкантов. Зная, насколько ослаблены музыканты, собравшиеся в марте 1942 г. на первую репетицию, Элиасберг понимал, какая сложная задача стоит перед ним. «Дорогие друзья, – сказал он, – мы слабые, но мы должны заставить себя начать работать». И работа эта была трудной: несмотря на дополнительный паек, многие музыканты, в первую очередь духовики, теряли сознание от напряжения, которого требовала игра на их инструментах. Элиасберг обращался с музыкантами сурово: тем, кто играл плохо или, что хуже, пропускал трехчасовые репетиции, урезали продовольственный паек. Уговорами и жесткой дисциплиной Элиасбергу удалось подготовить свой оркестр к исполнению грандиозного произведения Шостаковича. Лишь один раз за все репетиции у оркестра хватило сил исполнить всю симфонию целиком – за три дня до публичного выступления.
Концерт был назначен на 9 августа 1942 г. – несколько месяцев назад нацисты выбрали эту дату для пышного празднования в ленинградской гостинице «Астория» ожидаемого взятия города. Были даже отпечатаны приглашения, так и оставшиеся неразосланными.
Концертный зал филармонии был заполнен до отказа. Люди пришли в лучшей одежде, места в первых рядах заняли руководители города и военачальники. Музыканты, несмотря на теплую августовскую погоду, были в пальто и перчатках с обрезанными пальцами – голодающий организм постоянно испытывал холод. По всему городу люди собрались на улицах у громкоговорителей. Генерал-лейтенант Леонид Говоров, с апреля 1942 г. возглавлявший оборону Ленинграда, приказал за несколько часов до начала концерта обрушить на немецкие позиции шквал артиллерийских снарядов, чтобы обеспечить тишину хотя бы на время исполнения симфонии. Включенные на полную мощность громкоговорители были направлены в сторону немцев – город хотел, чтобы враг тоже слушал.
«Само исполнение Седьмой симфонии в осажденном Ленинграде, – объявил диктор, – свидетельство неистребимого патриотического духа ленинградцев, их стойкости, их веры в победу. Слушайте, товарищи!» И город слушал. Слушали подступившие к нему немцы. Слушал весь мир. Все слушали, как Ленинград заново обретает свое нравственное начало.
А в конце – тишина. Затем аплодисменты, громовые овации, продолжавшиеся больше часа. Люди кричали и ликовали. Они понимали, что стали очевидцами исторического события. Впоследствии Элиасберг назвал это мгновением торжества над бездушной военной машиной фашизма.
Через много лет после войны Элиасберг встретился с немецкими солдатами, сидевшими в окопах на окраинах города. Они рассказали дирижеру, что, услышав музыку, заплакали.
Тогда, 9 августа 1942 г., мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть. «Кого мы обстреливаем? – спрашивали мы себя. – Нам никогда не удастся взять Ленинград, потому что его жители такие самоотверженные».
После концерта Элиасберга и музыкантов оркестра пригласили на прием к Жданову.
Ленинград освобожден
Командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Леонид Говоров понимал, что нужен последний натиск, чтобы выбить прочно вгрызшихся в землю немцев. Он начал подготовку, перебрасывая мощные подкрепления. Также город значительно лучше подготовился ко второй блокадной зиме – было эвакуировано свыше полумиллиона мирных жителей, заготовлены запасы горючего и продовольствия. В июне 1942 г. советским инженерам удалось проложить по дну Ладожского озера трубопровод, по которому в город бесперебойно поступало топливо.
Гитлер перебросил значительную часть своих войск, находившихся южнее Ленинграда, на усиление армий, окруженных в Сталинграде, но, несмотря на это, в январе 1943 г. немцы проиграли самое ожесточенное сражение войны. По всему советско-германскому фронту немцы начали откатываться назад, переходя к обороне. Сталин решил, что настало время покончить с блокадой Ленинграда.
12 января 1943 г. после нескольких месяцев кропотливого планирования советские войска под командованием Говорова начали операцию «Искра». На немецкие позиции обрушилась двухчасовая артподготовка, после чего по льду замерзшей Невы двинулись массы пехоты, прикрываемые с воздуха авиацией. За ними последовали танки, переправлявшиеся через реку по специальным деревянным настилам. Через три дня вторая волна наступления пересекла замерзшее Ладожское озеро с востока, ударив по немцам в Шлиссельбурге – захват именно этого города немцами в сентябре 1941 г. привел к катастрофическим для Ленинграда последствиям. Весь город затаил дыхание в ожидании новостей. На следующий день Красная армия освободила Шлиссельбург, и 18 января в 23.00 по радио было передано сообщение: «Блокада Ленинграда прорвана!» В тот вечер в городе царил всеобщий праздник.
Да, блокада была прорвана, но Ленинград по-прежнему оставался в осаде. Под непрерывным вражеским огнем русские построили железнодорожную ветку длиной 35 километров, чтобы доставлять в город продовольствие. Первый состав, ускользнув от немецких бомбардировщиков, прибыл в Ленинград 6 февраля 1943 г. Он привез муку, мясо, сигареты и водку.
Вторая железнодорожная ветка, строительство которой было завершено в мае, позволила доставлять продовольствие в еще больших объемах, параллельно осуществляя эвакуацию мирных жителей. К сентябрю снабжение по железной дороге стало настолько эффективным, что отпала необходимость использовать маршрут через Ладожское озеро. Поскольку объемы поставок продовольствия возросли, а количество людей, которых нужно было прокормить, уменьшилось, пайки значительно увеличились. «Разорвано проклятое кольцо», – написала ленинградская поэтесса Ольга Берггольц: теперь город имел тонкую, но прочную ниточку, связывавшую его с остальной страной. Немцы продолжали артиллерийские обстрелы Ленинграда, причинявшие значительные потери. Но город возвращался к жизни, и продовольствия и горючего было если и не в избытке, то достаточно. После следующего крупного поражения гитлеровских войск, на этот раз в сражении на Курской дуге в июле 1943 г., ленинградцы поняли, что полное снятие блокады – это лишь вопрос времени. Город все еще находился на осадном положении, но уже не содрогался в предсмертной агонии.
Через год после первой победы над немцами для Говорова настал самый знаменательный момент – окончательное изгнание врага. 15 января 1944 г. начался самый мощный артобстрел в войне – полмиллиона снарядов обрушились на немецкие позиции в течение всего полутора часов, после чего советские войска перешли в решительное наступление. Один за другим освобождались города, так долго находившиеся в руках немцев, а немецкие войска под натиском вдвое превосходящих численностью частей Красной армии неудержимо откатывались назад. Потребовалось двенадцать дней, и в восемь часов вечера 27 января 1944 г. Говоров наконец смог доложить: «Город Ленинград полностью освобожден!»
В тот вечер в ночном небе над городом рвались снаряды – но это была не немецкая артиллерия, а праздничный салют из 324 орудий!
Она продолжалась 872 дня, или 29 месяцев, и наконец этот момент настал – блокада Ленинграда закончилась. Потребовалось еще пять недель, чтобы полностью выбить немцев из Ленинградской области, и много красноармейцев заплатило своей жизнью за эту победу. Финские войска также были вынуждены отступить к советско-финляндской границе 1939 г.
Город, все еще лежавший в руинах, наконец обрел мир, по крайней мере внешне. В нем было непривычно тихо, ведь так много людей было эвакуировано или погибло. Осенью 1944 г. ленинградцы молча смотрели на колонны немецких военнопленных, вошедших в город, чтобы восстанавливать разрушенное ими самими. Глядя на них, ленинградцы не испытывали ни радости, ни гнева, ни жажды отмщения: это был процесс очищения, им просто нужно было посмотреть в глаза тем, кто так долго причинял им невыносимые страдания.
Последствия
Сразу же после снятия блокады Ленинград, награжденный орденом Ленина, превозносился как образец мужества, стойкости и героизма советских людей. 1 000 000 человек доблестно сложили свои головы «на алтарь Отчизны». Оставшиеся в живых были награждены медалью «За оборону Ленинграда».
Да, городу пришлось многое пережить, но то, что он выдержал испытания, было свидетельством силы духа советских людей и их веры в коммунизм, одержавший победу над фашистскими ордами Гитлера.
В 1960 г. было открыто Пискаревское мемориальное кладбище. Около 420 000 мирных жителей и 50 000 солдат похоронены в 186 братских могилах. У входа горит Вечный огонь в память о тех, кто погиб за 872 дня блокады. В центре кладбища стоит монумент Родины-матери, а на гранитном постаменте начертаны слова поэтессы Ольги Берггольц, «барда блокады», чей муж покоится в одной из могил:
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто.
Приложение 1. Ключевые фигуры
Андрей Андреевич Жданов (1896–1948)
Государственный и партийный деятель СССР 1930–1940-х гг. Генерал-полковник.
С 1934 г. – секретарь ЦК ВКП(б) и Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б).
С 1939 г. (с XVIII съезда ВКП(б)) до смерти – член Политбюро.
1939–1940 гг. – член Военного совета Северо-Западного фронта в период Советско-финляндской войны.
В годы Великой Отечественной войны – член Военного совета Северо-Западного направления и до 1944 г. – Военного совета Ленинградского фронта.
После войны проводил линию партии на идеологическом фронте в поддержку социалистического реализма. В августе 1946 г. выступил с докладом, осуждающим лирические стихи Анны Ахматовой и сатирические рассказы Михаила Зощенко («Приключения обезьяны»). Зощенко был охарактеризован как «подонок литературы», а поэзия Ахматовой была признана Ждановым «совершенно далекой от народа». К представителям «реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве» были отнесены Дмитрий Мережковский, Вячеслав Иванов, Михаил Кузмин, Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, Федор Сологуб. Этот доклад Жданова лег в основу партийного постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград».
По распоряжению Жданова в 1947 г. начал выходить журнал «Вопросы философии» и возникло Издательство иностранной литературы.
Поделиться книгой: