Помоги проекту - поделись книгой:
Эрве Гибер
Без ума от Венсана
Перевод Алексея Воинова
В ночь с 25 на 26 ноября, сделав из купального халата парашют, Венсан упал с четвертого этажа. Он выпил литр текилы, покурил конголезской травы, нанюхался кокаина. Товарищи, увидев, что он не дышит, вызывают пожарных. Внезапно Венсан встает, доходит до машины, заводит ее. Пожарные догоняют его, врываются в дом, поднимаются вместе с ним в лифте, заходят в спальню, Венсан бранится. Он говорит: «Дайте мне отдохнуть», они ему: «Болван, ты можешь уже не проснуться». Родители безмятежно спят в соседней комнате. Венсан выставляет пожарных за дверь. Он сладко засыпает. Без четверти девять мать трясет его, чтобы отправить на работу, он не может пошевелить даже пальцем, она отвозит его в больницу. 27 ноября, получив известие от Пьера, я навещаю Венсана в Нотр-Дам-дю-Перпетюэль-Секур. Через два дня он умирает от последствий разрыва селезенки.
Я познакомился с Венсаном в 1982 году, когда он был ребенком. Он остался в моих мечтаниях, я должен был дождаться, когда он станет мужчиной, я продолжал его любить за то, чем он больше не был. Шесть лет он вторгался в записи моего дневника. Через несколько месяцев после его смерти я решил отыскать следы Венсана на этих страницах, листая их от конца к началу.
Что это было? Страсть? Любовь? Эротическое наваждение? Или одна из моих выдумок?
Видел в витрине одного волшебного магазина коробочку из черного бакелита в форме летающей тарелки, которая посредством увеличительных стекол и зеркал создает эффект голограммы. В специальном углублении нужно расположить какую-нибудь вещь, к примеру, золотое украшение, колечко, и на прозрачной крышке появляется стереоскопическое отражение. Кажется, можно его стащить, но оно неуловимо. Я хотел было купить это устройство, чтобы заключить в него на память что-нибудь, принадлежащее Венсану, но все, о чем я думал (прядь волос, фотография) не подстегивало моего желания обладать подобным предметом. В этом ковчеге хорошо бы смотрелся лишь его член.
Я никогда не пользуюсь расческой; я вытираю волосы полотенцем, потом расчесываю их пальцами, чтобы привести в порядок. Вчера - не знаю, почему, - я заметил одиноко лежащую на полке ванной комнаты маленькую расческу, которую подарил мне Венсан (он подарил мне так мало вещей), я взял ее, причесался, расческа стала магическим символом. Венсан оставил инструкцию по ее применению: «Если однажды я тебе понадоблюсь, причешись, и я появлюсь». Я прислушиваюсь, но телефон не звонит. На следующий день я снова причесываюсь: расческа станет волшебной только на второй раз. На третий день причесываюсь снова: она станет волшебной только на третий раз, и т. д.
В заднем зале «Селекта», где, дожидаясь его, я, чтобы успокоиться, сменил множество мест, я признаюсь ему в любви. Он опускает глаза, серьезно улыбается, без всякого стеснения, без сарказма; кажется, что моя боль в этот момент моральной слабости для него схожа с бальзамом.
Я бы хотел, чтобы эта разновидность героизма, - которая заключается не в стонах и криках, не в призывах к нему, а в сдерживаемом переживании более или менее терпимой нехватки его тела, объятий, - вызвала у него, словно ответная порча, ощущение невыносимой нехватки этих объятий и заставила его бежать ко мне.
Он уезжал, я спешил, я был пресыщен. Я попросил Ханса-Георга[1] проводить его на автобусе до аэропорта и встретить там Гектора[2]; я устроил так, чтобы приезд Гектора совпал с отъездом Венсана. Вернувшись в свою мастерскую, я нахожу оставленную им на бюро записку, невероятно ласковую, с рисунком, он зовет меня Гибертино, благодарит за то, что я терпел его. Он здесь порозовел, он хорошо спал и ел, он поправил свое здоровье, обещает больше не нюхать порошок. Повели Гектора на концерт Рамо в Сан-Луиле-Франсе, я скучаю, я представляю Венсана в самолете, мы решаем уйти в антракте. Венсан появляется из-за колонны. В первую секунду кажется, что это призрак. Во вторую оказывается, что он решил не уезжать, а жить со мною в Риме. В третью, что он не смог подняться в самолет. Вчера я позаботился о том, чтобы подтвердить его билет в туристическом агентстве. Его багаж висит за спиной, мы выходим из церкви. На самолет было продано слишком много билетов, и пилот, увидев его физиономию, отказался взять его к себе в кабину. Ответственный за чартер проводил Венсана до церкви и хотел в качестве компенсации оплатить ему ночь в роскошном отеле, на следующий день утром его посадят на первый самолет в Париж, в тот же день Венсан должен вернуться на работу, он еще не знает, что его уволили. Гектор отводит меня в сторону и спрашивает: «А это кто?». Я говорю: «Это Венсан». Он восклицает: «Так это Венсан?». Интонация означает: «Это он-то — Венсан?».
Первая фраза, которую я написал о нем в конце вечеринки, где мы познакомились: «Среди всех детей я подойду к тому, чье очарование наименее очевидно, и поцелую родимое пятно на его лице, все родинки у него на бедрах и на затылке».
Прошлой ночью битый час он примерялся войти в меня, наваливаясь сверху, сбоку, используя крем, когда я лежал на спине под ним, взял другой крем, потом масло, за которым отправил меня на кухню, стоймя мы не пробовали, потому что он слишком мал. Я хотел взять презерватив - розовый, с небольшим резервуаром; когда я вынул его из упаковки, чтобы надеть ему на член, я спросил: «А нужно ли?». Он сказал: «Ты ведешь себя так, будто смыслишь в этом, это пугает». Он хотел снять презерватив, он говорил: «Ты действительно дрейфишь, что подцепишь СПИД, да?». Я постоянно просил прощения, говорил, что у меня слишком узкая, слишком сухая задница. У него еле вставал. В какой-то момент он лег на меня, схватил меня за ноги, чтобы положить их себе на плечи, прошептал: «Изогнись». Невозможно было возбудиться, я стал настоящим акробатом. Он стонал, он был внутри, он искал мои губы, он просунул в них свой язык, мне казалось, что он имел меня, будто женщину. Он во второй раз поцеловал меня, его губы были сухими, он поил меня своей слюной, этой драгоценной жидкостью, которой он плюется на улице.
Странное впечатление от того, что продолжаешь писать книгу, которая была отдана издателю полгода назад и контракт на которую уже подписан: писать ее на разлетающихся листках бумаги, не перепечатывая на машинке, и приносить частями или отсылать по почте издателю по мере того, как случаются разные беды и радости, - некий способ сократить расстояние, отделяющее тебя от уже готовой книги, быть еще ближе к ней, еще глубже внутри нее, словно писать, считывая уже завершенный текст.
Когда он узнал, что я, уже не в силах терпеть, в конце концов все-таки открыл письмо, которое отправил ему Пьер на мой адрес, никакого упрека не было, он сказал лишь: «Теперь я знаю, что ты странный».
Я рано лег спать, остальные были в гостиной, они не услышали звонка, я спал, я встал, чтобы взять трубку, это был Венсан, я не узнал его голос, таким счастливым он казался, он спросил: «А который у тебя час?». Он объяснил, что не приехал, потому что нашел работу грузчика на съемках одного фильма, сказал, что там есть звезды, ошибся в их именах, добавил, что набрал десять килограммов, он разговаривал со мной долго, я вернулся в кровать счастливый, мне было приятней знать, что там у него все хорошо, нежели видеть, как он стеснен подле меня.
В Прадо, на следующий год, мы разошлись по залам в разные стороны. Когда я увидел его при выходе в саду, рядом был мужчина, его словил какой-то педофил. Я пошел на мужчину, сделав большие глаза и рыча, как волк, мужчина удрал, Венсан спросил, что на меня нашло.
Я вернул наркотик другу, который мне его раздобыл.
Слишком жестокий договор: для нашего свидания нужно, чтобы у него все было плохо
Венсан не пришел; дело не только в том, что мне недостает его плоти, это еще и крушение надежд: мечта о путешествии не сбылась, внезапно скрылась главная перспектива. Этим утром я будто бы потерпел аварию.
Иметь с собой наркотики, когда я провожу вечер с Венсаном, даже если я ими не пользуюсь, означает запастись средством, дабы идти до конца в желании захватить его тело.
У меня болела голова, я попросил его помассировать мне шею. Его сухие, шероховатые, потрескавшиеся из-за лечения микоза ладони легко прошлись по моим плечам, мое сердце ощутило их нежность, словно они были покрыты шелком.
Он сказал мне, что фантазирует о том, как женщина засовывает в вагину какой-нибудь овощ, и сразу спросил: «А какая фантазия у тебя?». У меня не получилось об этом сказать.
Последние двa-три дня я думаю о другой книге (всегда радостно предвидеть новую книгу), хотя и говорю себе, что больше не смогу что-либо написать: поддельный дневник путешествий или поддельный роман, кругосветное путешествие в доме на колесах с Венсаном, с огнестрельным оружием, и, может быть, Венсан превратится в этом повествовании в женщину, которую зовут Джейн? Как Джейн Мейнсфилд.
Мне кажется, в последний раз он сказал мне: «Никогда я не смогу причинить тебе боль».
В то время у меня было мало денег, но всегда был флакон дорогих духов. Прежде чем уйти, он приказывал мне надушить его тело, вылив из флакона все до последней капли.
Каждый день благословляю его за то, что он не пришел.
Все ко мне очень внимательны, они восхитительны, но я не совсем здесь, я с тем, кого тут нет, я отсутствую, чтобы отыскать отсутствующего. Если бы он был тут, вероятно, я был бы нигде.
Он по-прежнему запрещает мне прикасаться к его заднице, говорит, что она предназначается для какашек.
Подозреваю, что он сознательно испортил конец нашего последнего вечера, потому что уже тогда решил не приходить ко мне, он, наверное, вычислил, что моя злоба ослабит тоску. Он больше не придет, но догадливо дарит мне любовную силу мельчайшей надежды.
Ночью я не отрывался от него и в какой-то момент прошептал: «Тебе бы понравилось, если бы я полизал твои яйца?», он ответил: «Мне все нравится», он уже спал.
Я слушаю диск, который он мне подарил (регги). Мне не нравится. Это хороший урок.
Он говорит: «Когда ты у меня сосешь при свете, я вижу, что вот в этом месте у тебя на голове мало волос».
«Этим вечером, вернувшись домой, я перед зеркалом стянул с себя одежду, весь день я повсюду натыкался на свою рожу, теперь я вижу, что у меня хотя бы красивый торс, особенно мне нравятся вот эти мускулы на предплечьях, а тебе они тоже нравятся?».
Мы с Венсаном провели полночи, пытаясь устроиться поудобнее. Это напомнило мне о бессонных юношеских ночах, проведенных вдвоем, о самых первых ночах, когда чувственность истощала его, когда тщетные поиски удовольствия становились более волнующими, чем само долгожданное наслаждение, а тела начинали источать странный запах, уже превосходивший занятие любовью, эссенцию абсолюта.
Он строит дурацкие планы: экспортировать в Африку подводные велосипеды, чтобы осматривать дно, стать порно-актером или артистом-комиком, понастроить туристических бунгало на заброшенной платформе в Конго.
Пять дней и пять ночей с Венсаном в этом чужом городе, пять монотонных оргазмов: он отдается бездеятельно и покорно, я орошаю его ляжки. Я вновь ощутил дыхание любви, лишь когда распрощался с ним, сразу после того, как он исчез.
Вчера вечером, когда я был слегка пьян и смотрел на свою правую руку, лежащую на обеденной скатерти, освещенную рождественскими гирляндами, развешанными на олеандрах, мне показалось очевидным, что эта рука была создана только для того, чтобы ласкать Венсана; но утром подобное чувство показалось мне чрезмерным.
Он говорит: «Давай поласкаем друг друга прежде, чем я уеду; хочешь, чтобы я лег сверху или снизу?».
Снова увидев Изабель[3], я сказал, что она может оплатить свой долг после предательства, отдавшись человеку, в которого я влюблен, Венсану, ибо ее образ заставляет его мечтать. Она спросила меня: «Он красивый?» - «Нет, это настоящий монстр». - «А он, он тебя любит?». Я напрягся, не зная, что ответить, и зашевелил губами, издав звук, соединявший одновременно «Даааа» и «Эээээ».
Медовое мыло, которое он мне подарил, тает ужасно быстро, я теперь пользуюсь им только, когда мою свой член; появляется опьяняющий аромат.
Губами сдерживал его движения во время танца.
Едва войдя в дверь, он требует включить порно, последний раз он отказывался его смотреть. Я замечаю, что на нем моя черная рубашка с белым узором, он добавляет, расстегивая первую пуговицу: «И еще твоя майка». Я наклоняюсь, чтобы найти кассету с девочками. Когда я вновь поднимаюсь, он уже без майки сидит возле меня на диване. Я снова вижу его великолепную кожу; красные пятнышки, появившиеся месяц назад, исчезли; вижу родинки на плечах, я едва решаюсь поцеловать его, я ласкаю его робко, как будто добился этого в первый раз, я говорю ему: «Ты даришь мне священный дар», а он: «Правда, я недурен собой?».
Он танцевал под «Поцелуй» Принца, сунув мне член в рот; теперь я мог бы просить его о чем угодно.
Когда он везет меня на машине своей матери, он гонит, шпарит, стопорит, дает задний ход, мотает меня, я не возникаю, не показываю, что счастлив.
Он хочет взять меня с Максом кататься на лодках в Булонском лесу, он говорит: «Это мой лучший дружбан, предупреждаю, он не в курсе, что мы спим вместе, для него между нами ничего нет, надеюсь, ты продержишься». Т[4]. говорит мне, что они прикончат меня веслом.
После ужина он спрашивает меня, закрывается ли дверь ванной на ключ; выходя оттуда, показывает мне полоску бурого порошка на крышке унитаза, он говорит: «Я приготовил это для тебя, это темный сахар, он хуже белого, зато дешевле». Чем он там занимался все время, пока дверь оставалась закрытой? Уходя, он быстро целует мой член. Он возвращается, он забыл свой героин, я чищу зубы, он кусает меня за ягодицу. Только что, когда мы были в кровати, он изображал, что трахает меня в зад.
Он принимается вспоминать, что мы пережили вместе, он говорит: «Мы в самом деле были прелестны в ту первую ночь, которую провели в гостиничном номере в Агадире».
Я его долго ласкал, это случается не так часто, я был уверен, что он думает: «Никто меня так не ласкает».
Поделиться книгой: