Свами Вивекананда: вибрации высокой частоты. Рамана Махарши: через три смерти (сборник)

Нужно ли добавлять, что в тот же день на кровать Махарши постелили простые матрасы?

Свидетельство Хамфриса не оставляет сомнений, что Махарши был запределен телу: «Я смотрел в его глаза, которые нисколько не менялись в течение получаса, выражая лишь состояние глубокого сосредоточения. Тогда я начал понимать, что это тело – храм духа святого, и все яснее чувствовал, что тело передо мной – не человек, а чудесный механизм или недвижный труп, через который излучается божественное сияние». Сам Махарши так отвечал на вопрос, каким образом сердце, заключенное в теле, вмещает То, что запредельно пространству и времени: «В процессе переживания внетелесного опыта сердца как вместилища чистого сознания мудрец вообще не воспринимает тело, а восстанавливает его в памяти лишь впоследствии». В стихах о Самости он выражается еще более определенно: «Думать, что Самость заключена в теле, в то время как тело находится в Самости, то же самое, что полагать, что киноэкран помещен вовнутрь изображения».

Всю разницу между свободой духа и зависимостью тела ясно передает следующее высказывание Махарши: «Действия тела предопределены с самого момента его появления на свет, но вы свободны не связывать себя с телом». Поэтому тех преданных, которые боялись остаться без духовного руководства после его смерти, он укорял: «Вы придаете слишком большое значение телу».

Пространство внутреннее и внешнее

Как же такое тело вообще могло существовать в обычном мире? Некий индийский теософ попросил Махарши открыть ему свою истинную форму, а тот по своему обыкновению молча смотрел ему в глаза. Вдруг тело Махарши и стены вокруг него исчезли из поля его зрения – осталось только пустое пространство. Затем в этом чистом поле света сгустились облака, и тело Махарши постепенно сформировалось заново, от общих очертаний до всех привычных деталей его облика. Некоторое время его тело сохраняло ослепительное сияние, а затем постепенно «остыло» и потускнело, представляясь вполне человеческим. Теософ в благоговении простерся перед ним и под впечатлением от увиденного не решался посещать Махарши целый месяц. Когда же он пришел снова, тот сказал: «Ты хотел видеть мою форму, но я исчез, ибо я бесформенный… Постарайся отыскать, кто Я – наблюдатель, мыслитель или нечто запредельное».

Очевидно, что в духовном опыте самоуглубление и самораспространение – одно и то же.

Здесь уместно привести историю об одном гималайском подвижнике, которого разыскала в горах английская путешественница. Пораженная глубиной его самососредоточения, она наивно спросила: «Свами, разве тебе не одиноко?» «Пока ты здесь, мне и впрямь одиноко», – невежливо ответил старец. Впрочем, подразумевал он лишь то, что в ее присутствии он был вынужден обращать на нее внимание, суживая свое сознание, обычно распространенное на всю Вселенную. Но сердобольная женщина не унималась: «Свами, если ты поедешь со мной, я покажу тебе Лондон». Но тот посмотрел не нее недоуменно: «Мадам, я сам – Лондон…» И если у кого-то до сих пор оставались сомнения относительно Махарши, а не «скучно» ли было ему провести более полувека на одной горе, теперь они должны рассеяться.

Махарши считал внешнее окружение совершенно неважным, но в жизни его преданных все обстоятельства складывались под его влиянием наилучшим для духовного роста образом. Нередко он уверял их: «Даже если вы покинете меня, я никогда не оставлю вас». Один из преданных так передавал свое впечатление от развития событий, направляемых Махарши: «Учитель всегда и внутри, и снаружи; он создает все условия, чтобы обратить тебя вовнутрь, одновременно подготавливая внутреннее пространство, чтобы привести тебя прямо к Центру». И все же, настаивая, что на духовном пути искатель истины повсюду должен чувствовать себя как дома, Махарши называл Аруначалу центром внешнего мира, подобно тому как во внутреннем мире таким центром является сердце. Это соответствует священной индуистской географии, ибо еще в пуранах[7] утверждалось: «Среди всех святых мест Аруначала – самое сокровенное. Это сердце мира. Знай, что это тайный и пресветлый сердечный центр Шивы!» Так что при всей своей бесформенности Махарши имел не только особое тело, но и особое место для этого тела.

Безвременность пребывания на земле

Точно так же контрастно менялось и восприятие Махарши текущего времени. Когда он только прибыл на гору, он вообще потерял счет времени: «Иногда я открывал глаза, и было утро, а порой – вечер, и я даже не понимал, куда движется солнце, – восходит оно или садится…» В течение храмовых богослужений он нередко слышал начало и конец песнопений, а все действо словно проваливалось в небытие. Можно сказать, что он был мастером в искусстве, которое современные психологи называют «жить здесь и сейчас». Когда посетители спрашивали его об особенностях развоплощенного «постчеловеческого» состояния, он отвечал: «Зачем вам знать, кем вы станете после смерти, если вы не знаете, кто вы сейчас? Сначала постарайтесь осознать себя в настоящем!» Перед уходом Махарши обещал преданным сохранить свое непрерывное присутствие, и они чувствовали это вечное «сейчас», где бы они ни находились.

Тем не менее он учитывал и кармический возраст души, и ее способности продвигаться на духовном пути более или менее быстро, и признаки постепенного прогресса в практике. Даже использование метода самоисследования «Кто я?» Махарши считал пригодным только для зрелых душ, тогда как всем остальным следовало сначала подготовить себя иными способами – медитацией, повторением мантр, контролем дыхания. Махарши всегда подчеркивал, что ученик не в состоянии оценить собственный прогресс, сделать это может только учитель, а когда один из нетерпеливых учеников возмутился: «Я должен реализоваться уже в этой жизни! Зачем мне ждать? Почему нужно двигаться так медленно?», – Махарши только рассмеялся в ответ: «Такова твоя участь…»

Когда ищущих его руководства стало слишком много, внимательное отношение Махарши к текущему моменту отразилось в неизменном распорядке ашрама, где каждое действие было расписано строго по минутам, и заведенный порядок не менялся годами. И только в день смерти, когда ему принесли пищу в обычное время, он машинально сверился с часами, но сразу поправил себя: «Впрочем, время теперь совсем не важно…»

Черты современности: вечное всегда актуально

Итак, в своем вечном «сейчас» Махарши был «современным» святым и всегда отговаривал преданных оставить дом и семью, отказаться от социальной активности и принять отшельнический образ жизни. Когда же малоискушенные в философии веданты посетители ссылались на тот факт, что мир – всего лишь майя, пустая иллюзия, он объяснял, что великого учителя недвойственности Шанкарачарью[8] обычно понимают неправильно: «Он постулировал три утверждения: Брахман реален, Вселенная нереальна, Брахман есть Вселенная. Он не останавливался на втором из них. Только третий тезис проясняет смысл предыдущих, а именно, когда Вселенная воспринимается отдельно от Брахмана, такое восприятие ошибочно и иллюзорно. Все явления реальны, когда они переживаются как Самость, и нереальны, когда они рассматриваются обособленно».

В свете учения адвайты Махарши считал истинным отречением от мира не уход из дома, а удаление из сердца всех привязанностей к конкретным вещам. Однажды после долгой беседы о мирской жизни Пол Брантон спросил совсем прямо: «Так ты считаешь, что человек может продолжать выполнять все социальные требования, включая профессиональную реализацию, и все же достичь просветления?», – и Махарши ответил: «Почему бы и нет? Просто это будет уже не тот человек, а сама Самость…»

Офисный распорядок жизни в ашраме

Когда образовался постоянный ашрам, жизнь в нем протекала по строгому расписанию, совсем как на службе в офисе. Часы были точны до минуты, календарные даты отмечались день за днем. Ничего не упускалось из виду – ни прием пищи, ни чтение книг. Махарши неукоснительно следовал всем общим правилам, и нам известно много примеров, когда он протестовал против своей исключительности. Единственное, на чем он настаивал, невзирая на все попытки оградить его от бесконечных посетителей, – чтобы двери всегда были открыты и любой мог войти к нему днем и ночью. Однажды он заметил, что посетителям в конце столовой подают воду вместо кофе, и с тех пор навсегда отказался от кофе. В другой раз он услышал, как служитель ашрама заставляет пожилую женщину сесть скрестив ноги, как принято, и немедленно принял такое же положение, хотя был уже очень болен. Только после данного женщине разрешения принять удобную позу служителю удалось уговорить Махарши расслабиться.

По своему обыкновению, Махарши воспользовался случаем, чтобы рассказать поучительную историю.

Одна благочестивая женщина страстно желала попасть на гору Кайлаш, чтобы пребывать в обществе самого Шивы, и долго молилась покровителю путников Ганеше, прося доставить ее туда. Наконец, ее желание исполнилось: открыв глаза, она обнаружила перед собой Господа с супругой, которые были восхищены ее преданностью и позволили ей остаться.

Время шло, женщина старела, и скоро ей стало трудно сидеть как положено, поэтому она вытянула вперед свои затекшие ноги.

Супруга Шивы, оскорбленная таким неуважением, хотела заставить ее сесть скрестив ноги, хотя Шива просил ее не вмешиваться. Когда же старуха по настоянию богини подвинула стопы в сторону, Шива сместился и снова оказался перед ней… Так повторилось несколько раз, и Господу пришлось вертеться во все стороны, ибо преданная всегда видела его прямо перед собой, куда и вытягивала свои ноги. Наконец, Шива с упреком сказал супруге: «Вот видишь, что ты натворила!», – и ей пришлось попросить старуху сидеть спокойно, как ей удобнее.

«Точно так же и в моем присутствии, – заключил Махарши, – где мои преданные найдут место, где меня нет?»

Среди преданных находилось немало недовольных подобным управлением ашрамом, но Махарши игнорировал их, поясняя: «Люди приходят в ашрам в поисках просветления, а вместо этого вмешиваются в заведенные порядки, забывая о цели своего визита». Однажды большая группа преданных – бизнесменов и специалистов – прибыла из Мадраса на заказном автобусе, чтобы совершено упразднить управление ашрамом и полностью реформировать его структуру. Их допустили в холл, где они чинно расселись перед Махарши, который хранил неподвижность и молчание подобно скале. Некоторое время они смущенно переглядывались, шептались, но никто не осмелился заговорить. Наконец они покинули холл и вернулись в Мадрас ни с чем. Только тогда Махарши напомнили, что посетители прибыли с прошением, на что тот ответил: «Странно, зачем они вообще приезжали? Они хотят реформировать себя или ашрам?»

Просмотр писем и газетных новостей

Ежедневно в полдевятого утра Махарши приносили газеты, которые он внимательно просматривал, иногда отмечая интересные места, но никогда не высказывая политических пристрастий. Часть газет выписывалась в самом ашраме, а часть приносили преданные, для которых это был своеобразный ритуал: предложить Махарши газету, чтобы тот первым просмотрел ее, а затем принять ее из его рук обратно как освященный дар. С такими газетами Махарши всегда обращался очень бережно, разворачивая и сворачивая их, стараясь нисколько не помять. Таким образом он доброжелательно поддерживал этот нехитрый механизм, связывающий его с посетителями.

Однажды Махарши, просматривая ежемесячный журнал «Грихалакшми», засмеялся и передал его Сури Нагамме – одной из поварих на кухне, которая в тот момент уже направлялась к выходу, и сказал: «Здесь превозносятся достоинства чеснока. Обязательно прочти!» В статье рекомендовалось добавлять чеснок во все приправы, ибо нет ничего полезнее для здоровья. После обеда он снова вернулся к этой теме и добавил: «Конечно, чеснок полезен для здоровья. В древности его считали каплями амриты!» И он рассказал легенду, как демоны украли у богов амриту (напиток бессмертия), и во время их борьбы несколько капель пролилось на землю и превратилось в дольки чеснока. «К чесноку прикасались демоны, поэтому, несмотря на все свои достоинства, он относится в писаниях к тамасичной (нечистой) пище», – заключил Махарши с иронией. Так в повседневности ашрама переплетались газетные новости, древние предания и насущные кухонные заботы.

После газет Махарши приносили письма – они приходили со всего мира, и некоторые из них были адресованы просто: «Махарши, Индия». Он прочитывал каждое письмо очень внимательно, изучая даже обратный адрес и почтовую марку. Если в письме были новости для кого-то из присутствующих, он зачитывал их вслух. Однако он никогда не отвечал на письма сам: его учение было столь просто, что ответ составлялся в офисе, после чего Махарши оставалось его проверить и лишь слегка подправить. Когда ситуация была не совсем стандартной, Махарши диктовал дополнительно пару фраз, после чего ответ запечатывали и отсылали. Единственное, в чем нельзя сомневаться, что вместе с ним Махарши посылал каждому свое благословение.

«Слишком человеческое» чувство юмора

Труднее всего передать, насколько естественным и человечным было поведение Махарши с окружающими. Беседы с ним текли совершенно непринужденно, он часто улыбался и многое обращал в шутку. Так, он нередко иронизировал по поводу излишнего пуританизма своей матери, которая слишком буквально выполняла все предписания священных текстов для брахманов. Если край ее сари касался посетителя низшей касты, Махарши сразу восклицал: «Посмотрите! Чистота потеряна!», а когда она отказывалась от лука, который считается тамасичной пищей, он сразу высмеивал ее: «Взгляните на эту луковицу! Какое непреодолимое препятствие для освобождения!» А одна пятилетняя девочка написала своему отцу, который никогда не встречался с Махарши: «Ты его сразу полюбишь. Когда он улыбается, все вокруг счастливы…»

Даже в первые годы сурового самоотречения Махарши был способен на розыгрыши. Однажды его преданные ушли в город за едой, а дверь заперли снаружи, опасаясь, что он может в трансе уйти в неизвестном направлении. Но Махарши было известно, что дверь можно снять с петель, не трогая замок, поэтому он приподнял ее и вышел, снова повесив на прежнее место. По возвращении преданные не нашли его и, страшно перепугавшись, бросились искать его повсюду, не забыв, однако, снова запереть дверь. Тогда он вернулся тем же путем и невозмутимо наблюдал, как измученные безуспешными поисками преданные обнаружили его на прежнем месте и долго обсуждали, как он исчез и появился благодаря своим сверхъестественным способностям. Ни один мускул не дрогнул на лице Махарши, но годы спустя он рассказывал об этом случае столь увлекательно, что весь холл сотрясался от хохота.

Глава 3

Древние письмена из источника безмолвия

Путь Махарши поистине уникален также и потому, что свой опыт самореализации он получил задолго до того, как познакомился с древнейшими учениями о духовном пути к просветлению. Хотя он происходил из брахманской семьи, в детстве его религиозность сводилась к случайным посещениям храма богини Минакши. Да и это происходило, только если друзья звали его посмотреть на статуи богов, после чего он сразу возвращался домой без особых впечатлений. Лишь после переживания смерти, пробудившего осознание независимости духа от тела, Махарши стал проводить в храме каждый вечер, подолгу простаивая перед изображением бога Шивы, и волны необъяснимых чувств затопляли его всего, так что он заливался слезами. Единственной священной книгой, прочитанной им к тому возрасту, были жития тамильских святых – «Периапуранам», поэтому и его представление о боге было вполне «пураническим». Махарши ничего не слышал ни о Брахмане, ни о сансаре, и не имел ни малейшего понятия о сущности Сверхличностной Реальности, пронизывающей все на свете, с которой были одинаково слиты и бог, и его собственная Самость.

Только значительно позднее, уже по прибытии к Аруначале, он услышал «Рибху-гиту» и другие священные тексты, с удивлением обнаружив, что в них точно названы и подробно объяснены все состояния, которые ему довелось пережить в своем безмолвном опыте. В дальнейшем он научился использовать «язык» этих книг для описания своего интуитивного прозрения, а также для передачи другим людям способа его достижения.

Но поскольку его «духовное образование» оставалось хаотичным, он свободно смешивал тексты разных традиций, применяя, например, для обозначения окончательного освобождения то йогический термин «самадхи», то буддийский – «нирвана», то индуистский – «мокша». В основном его внимание привлекала адвайта-веданта в изложении Шанкарачарьи, и нередко считают, что Махарши воспринял «учение о недвойственности» как свое собственное. Однако это несколько поспешное и опрометчивое заключение, поэтому мы подробно рассмотрим все источники, из которых Махарши составил свой неповторимый «философский словарь».

Тамил наду: дравидская почва, арийские всходы

Южная Индия сильно отличается от северной своей самобытной культурой, и это не могло не отразиться на учении Махарши. С древнейших времен в южной части субконтинента проживало темнокожее и низкорослое дравидское население, создавшее свои причудливые культы, отголоски которых сохранились в обрядовой практике тантры. Напротив, хорошо известное нам арийское наследие – веды, упанишады и т. п. – распространялось первоначально на севере, и хотя за несколько тысячелетий оно проникло до самого крайнего юга Индии, местное население сохранило и свои языки, и свои обычаи. Южные народы восприняли ведическую культуру, создав на ее основе новые литературные произведения, но до сих пор они противятся внедрению хинди в качестве общеиндийского языка, а студенты в знак протеста даже совершают публичные самосожжения.

Рамана Махарши родился и провел всю свою жизнь в штате Тамил Наду, говорил и писал на тамильском языке, сам перевел на него некоторые классические труды по адвайта-веданте, высоко оценивал оригинальный тамильский трактат «Кайвалья Наванита», раскрывающий основы учения о недвойственности. Именно в тамильском варианте, «Вичара Сагара», Махарши впервые прочел «Океан вопрошания» – беседы ученика с учителем, первоначально записанные на хинди. Как уже отмечалось, в детстве на него произвели сильное впечатление жития тамильских святых, а также он прекрасно знал тамильскую поэзию, особенно посвященную горе Аруначале. Кроме того, Махарши хорошо владел еще двумя южноиндийскими языками – телугу и малаялам. Но такое сложное культурное переплетение не сделало учение Махарши запутанным и трудным для понимания, ибо он исповедовал истины, лежащие в основе любой культуры.

«Периа-пуранам» – примеры для подражания

«Периа-пуранам» – это древнее собрание, куда вошли жития шестидесяти трех тамильских святых, прославившихся своей беспредельной преданностью богу. Познакомившись с ними еще в детстве, Махарши пересказывал отдельные истории при каждом удобном случае, неизменно приходя в состояние божественного экстаза. Говоря о четырех самых знаменитых святых, он считал их воплощениями четырех типов преданности, когда бог воспринимается в качестве друга, возлюбленного, господина или сына. Мы приведем здесь только два сюжета, которые Махарши обычно пересказывал в состоянии глубокого волнения, погружаясь в состояние самадхи. Нетрудно догадаться, что «Паломничество к Аруначале» оказалось сбывшимся пророчеством его судьбы, а история написания «Тирувачакам» является прекрасным прообразом того, как Махарши создавал собственные поэмы.

Тамильский святой Самбандха был искренним преданным Господа и главой общины отшельников, поэтому владел некоторым «состоянием» в виде золотого колокола и жемчужного паланкина, а также прочими культовыми принадлежностями, нужными для совершения обрядов почитания. Совершая паломничества по стране, он заметил в отдалении пик Аруначалы и запел от восторга, тогда сам бог Аруначала сперва появился перед ним в образе света, а затем принял образ старого брахмана с корзиной цветов в руках. На вопрос, откуда он пришел, тот ответил: «С горы Аруначалы – я набрал там цветов в полдень, и они еще не увяли». Пораженный сообщением, что гора обетованная столь близка, Самбандха не мешкая попросил странника отвести его туда. Старец провел его в нужном направлении часть пути, а затем внезапно растворился в воздухе. Оставшись без проводника, Самбандха продолжил путь вместе со своими последователями, но скоро они перестали понимать, куда же они идут, а потом на них напали разбойники и отобрали все драгоценности. Тогда Самбандха стал молиться Господу, и тот появился перед ним и успокоил, что «грабители» – его верные слуги, которые уже доставили все имущество на гору, и указал верный путь.

Прибыв на гору, где и впрямь вновь обрел свои сокровища, Самбандха восславил Господа и пробыл на ней несколько дней. Когда же ему исполнилось шестнадцать лет, он решил жениться, и вскоре свадебная процессия направилась к храму, еле различимому в сиянии света. Как только супруги вступили в храм и за ними последовала толпа народа, все они бесследно растворились в Свете, а храм снова принял обычный вид.

«Так завершилась короткая, но духовно насыщенная жизнь святого», – произнес в заключение Махарши взволнованным голосом и погрузился в молчание с сердцем, переполненным любовью к богу.

Другой тамильский святой по имени Маниккавачакар странствовал с места на место, пока не узрел в одном деревенском храме танец Шивы, созерцание которого привело его в поэтический восторг, и стихи полились из его уст. Тогда он решил остаться в этой деревне, а ночью сам Господь в облике старого брахмана явился к нему домой и попросил восславить Бога. Святой запел, а брахман сидел перед ним и записывал стихи на пальмовых листьях. Та к прошла ночь, а наутро Маниккавачакар погрузился в мысли о Господе и замолчал, после чего брахман бесследно исчез…

Придя в храм совершать утреннее богослужение, священник открыл двери святилища и с удивлением обнаружил перед изображением танцующего Шивы связку пальмовых листьев, испещренных стихами, под которыми стояло имя Маниккавачакара и «печать» бога. Тогда все храмовые служители собрались на общий совет и позвали святого, требуя от него исповеди о происхождении поэмы. Сначала тот долго молчал, а затем встал перед Шивой и сказал: «Господь перед вами – единственный ответ на ваш вопрос», – и с этими словами слился с Богом…

Здесь голос Махарши дрогнул, и, не в силах произнести больше ни слова, он погрузился в блаженное молчание.

Прославление Аруначалы в тамильской поэзии

Аруначала всегда славилась как даритель освобождения, разрушитель ложного мнения о том, что «я есть тело» – как наставник в истинном знании.

О происхождении горы рассказывают такое предание: когда Брахма и Вишну начали ссориться, сбитые гордыней с праведного пути, Шива предстал пред ними в образе огненного столба, затвердевшего в виде горы Аруначалы. Когда его собственная супруга богиня Парвати пожелала достичь состояния, в котором она была бы не способна ни на какое неверное действие, Шива послал ее к Аруначале, где она слилась с ним в единое целое. Таким образом, Аруначала была «гуру» даже для Брахмы и Вишну, а для Парвати – местом, где она избавилась от двойственности.

На протяжении веков святые и мудрецы слагали стихи на санскрите и тамильском языке, превознося могущество Аруначалы, позволяющее искоренить эго и даровать знание Себя. Все четыре великих шиваитских мудреца в Тамил Наду воспевали Аруначалу. В одном из стихотворений, часто приводимом Махарши, поэт описал гору как джняна-тирал, плотное скопление истины. В другой поэме, обращенной к Аруначале, говорится: «Ты можешь быть познана только теми, кто отказался от привязанности к телу». Духовную пользу прадакшины описал Шри Саду Ом в поэме на тамильском: «Корова, обходящая вокруг колышка, не знает, что длина веревки с каждым кругом уменьшается… Точно так же и ум человека, любовно вращаясь вокруг Аруначалы, которая и есть Самость, в конце концов застынет, исчерпав свое движение».

Все пураны и песни древних мудрецов подтверждают, что Аруначала – величайший учитель, но яснее всего это выразил сам Махарши, недвусмысленно заявив, что Аруначала сияет в форме его собственного гуру. Далее он раскрывает назначение подлинного гуру: разрушение всех человеческих недостатков, включая главный – эгоизм; дарование всех хороших качеств и руководство на пути. Махарши утверждал, что Аруначала выкорчевывает эго тех, кто думает о ней, что она истребляет тех, кто обращается к ней как бог, и она разрушает привязанность тех, кто приходит к ней, имея привязанность. Он также разъясняет, что Аруначала учит молчанием и наставляет на путь самоисследования; и он показывает, как следует молить Аруначалу о даровании знания, раскрытии истинного Я как реальности и наставлении на путь отказа от привязанности к телу.

Всей своей жизнью Махарши подтверждает, что Аруначала обладает могуществом гуру. В одном его стихотворении сказано: «Желая положить конец страданиям в этом мире, Господь Аруначала передал мне свое собственное состояние». На собственном опыте он описывает чудо благодати Аруначалы: «Ты вошел в мой ум, вобрал меня и утвердил меня в своем собственном состоянии».

Как и для древних тамильских поэтов, Аруначала стала для Махарши источником вдохновения, и значительная часть его стихов написана как обращение к священной горе. Все, что Махарши сказал о могуществе Аруначалы, полностью соответствует тому, что он говорил о могуществе гуру. Сам Махарши пришел в качестве гуру в человеческой форме, чтобы дать необходимые словесные поучения, и он открыл, что Аруначала есть гуру в форме горы, с которой всегда можно пребывать в единстве. Как и любое человеческое тело, гуру неминуемо однажды исчезнет, а Аруначала останется всегда. Махарши обеспечил учеников всей необходимой внешней помощью, показав им форму единения, поэтому для его почитателей нет необходимости искать другого учителя. Кришнасвами писал, что однажды Махарши сказал: «Вся гора священна – это сам Шива. Мы отождествляем себя с телом, а Шива решил предстать горой. Аруначала есть чистая мудрость в форме горы, она переполнена состраданием к тем, кто ищет встречи с ней».

«Рибху-гита» – тамильская версия единства

«Гита» означает «песнь», и, подобно тому как «Бхагавадгита» есть песнь Господа, «Рибху-гита» – песнь великого тамильского мудреца Рибху, имя которого встречается уже в древних упанишадах. Текст состоит примерно из сорока глав и полностью посвящен чистой доктрине адвайты. Именно из этой тамильской поэмы Махарши впервые узнал об учении недвойственности и был поражен сходством его собственного опыта с описанными в ней состояниями сознания.

Вообще, традиционные тексты шиваизма[9] были продиктованы богом Шивой, воплощенном с пятью головами. Кроме них есть и другие, особенно внутри двух основных шайва-сект: так, южная школа создала много вдохновляющих текстов, которые сочетают возвышенное парение мысли с полным преклонением перед Господом. Среди них «Шива Рахасья» (сущность шиваизма) является подлинным шедевром, особенно в части, названной «Рибху-гита», которую впоследствии стали воспринимать как отдельное произведение. На «Рибху-гиту» часто ссылаются при изложении джняна-йоги – пути чистого познания, и великий йогин прошлого столетия Свами Шивананда в книге «Джняна-йога» приводит следующий эпизод.

У Брахмы был сын Рибху, который по своей природе обладал глубоким знанием Брахмана, а Нидагха, сын мудреца, был учеником Рибху. Однажды тот обнаружил, что его ученик, несмотря на знание всех священных писаний, не был устойчивым в знании Брахмана, поскольку был не способен познать единую Реальность, лежащую в основе различных объектов Вселенной.

Нидагха вел идеальную жизнь домохозяина, и спустя много лет Рибху отправился повидать его. Не узнав учителя, тот тепло приветствовал брахмана и пригласил его в дом, а после обеда робко спросил: «О мой почтенный гость! Вы полностью удовлетворены? Откуда и куда Вы держите свой путь?» Рибху ответил: «Тот, кто голоден, становится удовлетворенным после обильной пищи. Поскольку для меня вообще не существует голода, я всегда удовлетворен. Теперь послушай ответы на другие вопросы: Атма, или Я, является всепроникающим, как эфир. Я никуда не отправился и не остался где-либо. Эти отличные „я“, „он“ и „ты“ касаются различных тел, а не реальности. Истина заключается в том, что Я – не другой, отличный от остальных. Ты должен постараться увидеть одно основание во всем».

Услыхав мудрые слова, Нидагха распростерся перед Рибху: «Будь милостив ко мне, обнаружь свою тождественность». Рибху ответил: «Я – твой наставник и явился сюда, чтобы дать тебе знание о Я, с помощью которого ты сможешь различить истинное от ложного. Теперь я оставляю тебя». Нидагха выразил искреннее почтение своему гуру и зажил счастливо в истинном духе учения.

Махарши часто затрагивал учение о недвойственности в беседах с посетителями, и один из них как-то заметил: «В „Рибху-гите“ перечисляется множество вещей, названных нереальными, а в конце добавляется, что все они – Брахман, и поэтому реальны». Махарши ничуть не смутило такое противоречие: «Да, когда ты видишь их как множество, они нереальны, в то же время, когда ты видишь их как единого Брахмана, они реальны». Но посетитель продолжал сомневаться: «Почему же тогда в „Упадеша Сарам“ ты утверждаешь, что тело, как и прочие вещи, неодушевленно?» Махарши ответил спокойно: «Оно неодушевленно постольку, поскольку ты считаешь его не собой. Постигнув себя, постигаешь также, что в тебе заключено и тело, и все остальное. Постигнув себя, никто не станет задавать вопросы, одушевлено ли нечто или не одушевлено… Пока твой взор обращен вовне, ты говоришь о внешнем, пока твое сознание поверхностно, ты задаешь поверхностные вопросы. Исходя из твоего состояния, тебе рекомендуют обратить свой взор внутрь. Это внутреннее связано с тем внешним, которое ты ищешь. В действительности же Я ни внутри, ни снаружи».

В другой раз искренний преданный вел с Махарши беседу о самореализации, и тот как обычно рекомендовал метод самоисследования: «Кто я?» После непродолжительного обсуждения преданный неожиданно спросил, может ли он вместо этого вопроса задавать другой: «Кто ты?», – пояснив, что ему проще сосредоточиться на образе Махарши, которого он почитает как воплощение Бога. Махарши ответил: «В какой бы форме ни ставился вопрос, ответом на него должна стать Самость. Представление о разнице между учителем и учеником – признак невежества!» – и рассказал такую историю из «Рибху-гиты».

Учитель направился в город, посмотреть, как продвигается его ученик, и застал того на площади за созерцанием царской процессии. Учителя было трудно узнать в городском платье, он обратился к своему подопечному с вопросом, что здесь происходит, и услышал от него, что царь едет на слоне. «Да, – заметил учитель, – я вижу двоих, но кто из них царь, а кто слон?» Растерявшись, сначала ученик пояснил, что царь наверху, а слон внизу, но тогда последовал другой вопрос: «Хорошо, а что значит быть наверху или внизу?» Тут ученик рассердился, он вскочил на плечи учителя и закричал на него раздраженно: «Я наверху, а ты внизу! Я как царь, а ты как слон! Теперь понятно?» – «Не совсем, – ответил, прогибаясь под тяжестью, учитель. – Вполне ясно, что значит наверху и внизу, а также царь и слон, но скажи мне, что ты называешь „я“ и „ты“?!» Здесь, столкнувшись с задачей определить понятия «я» и «ты», ученик почувствовал небывалое просветление и сразу узнал учителя, ибо кто еще был способен отвлечь его сознание от внешних вещей и вернуть в глубины собственной Самости?

Веданта и адвайта: вариации недвойственности

«Веданта» буквально переводится как «завершение вед» и содержит сущность древних арийских текстов, выраженную уже не в образно-мифологической, а в абстрактно-понятийной форме. Иными словами, если в ведах подробно описываются правила проведения ритуалов жертвоприношения богам, то в упанишадах, первых текстах веданты, жертвоприношение становится внутренним и означает слияние Атмана (индивидуальной души) с Брахманом (всеобщим духом). В дальнейшем веданта развивалась, появлялись новые тексты, постепенно она распространилась с севера на юг, где появились тамильские и другие переводы трактатов, написанных на санскрите (в древности) либо на хинди (в новое время). В средневековье смысл веданты стал утрачиваться, и тогда великий святой Шанкарачарья восстановил сокровенное знание о недвойственности всего сущего, и его учение стали называть адвайта-ведантой. В то же время продолжали существовать и прежние культы поклонения богам, и тексты упанишад, а также возникали и другие учения на их основе.

Рамана Махарши в основном выражал свой опыт в терминах чистой адвайты, хотя в зависимости от уровня и склонностей своего собеседника нередко говорил о богах. Кроме того, он сделал для своих преданных несколько переводов на тамильский язык не только трактатов Шанкарачарьи по адвайте, но и классических текстов веданты. Наконец, он часто рекомендовал своим преданным читать классические труды по веданте, например «Трипура Рахасья» – «Тайна трех городов», которую в английском переводе всегда можно приобрести в Раманашраме. Итак, мы пойдем от простого в сложному: сначала рассмотрим индуистский пантеон, затем перейдем к исходному варианту веданты и, наконец, остановимся на адвайта-веданте Шанкарачарьи.

Индуистский пантеон: Брахма, Вишну, Шива

На первый взгляд, разрозненные высказывания Махарши о боге кажутся совершенно противоречивыми: он мог заявить, что бог вообще ничего не делает, а мог подтвердить, что ничто не происходит без воли божьей; иногда он называл бога пустой идеей в уме человека, а иногда – единственной реальностью.

На самом деле, все зависело от уровня его собеседника. С простыми набожными индусами он говорил об Ишваре – Верховной Личности Бога, которая существует как реальная сущность до тех пор, пока человек отождествляет себя со своим телом. Кроме Ишвары в индуизме есть много других богов, и Махарши всегда поражал окружающих своей уверенностью в том, что все эти сущности столь же реальны, сколь и верующие в них люди. Однажды некий посетитель спросил Махарши, можно ли беседовать с богом, как это делал Рамакришна[10], и тот подробно объяснил, что при этом происходит: «Подобные явления бога ничем не отличаются от твоей собственной реальности. Другими словами, когда ты отождествляешь себя с физическим телом, ты способен видеть материальные вещи, а когда с тонким – астральные проекции. Воспринимаемый слой реальности зависит от способностей воспринимающего, точно так же и в случае с богом. После долгой практики сосредоточения на образе бога он появится перед тобой сначала в видении, а затем и наяву». Тогда посетитель спросил, следует ли считать подобные достижения богореализацией, и Махарши предложил ему послушать следующую историю.

В далекие времена Намадев – преданный почитатель бога Витхалы – никак не мог постичь его истинную сущность, и тот велел ему отправиться в лес, разыскать там святого в заброшенном храме и попроситься к нему в ученики. Намадев и впрямь нашел указанный храм, а в нем – безобразного старика, который храпел в углу, положив ноги на священный Шивалингам[11]. Намадев с трудом мог поверить, что такой учитель способен дать ему просветление, но в храме больше никого не было, а старик вскоре проснулся, взглянул на него и произнес: «А вот и Намадев, которого Витхала послал… Ну заходи!» Тогда Намадев несколько смутился, но все же осмелился заметить: «Вы, несомненно, великий учитель… Но разве подобает вам класть ноги на лингам?» Старик вроде спохватился: «Неужели мои ноги на лингаме? Да где же он там? Подвинь-ка их куда-нибудь в сторону». Намадев приподнял ноги старика и положил их на пустое место, но и там оказался лингам… И куда бы он не отодвигал эти грязные ноги, всюду под ними появлялся лингам. Наконец, Намадев совсем отчаялся и положил ноги себе на колени, и в тот же момент он сам превратился в Шивалингам! Тогда он осознал истину, и старик отпустил его домой.

Намадев несколько дней не показывался в храме Витхалы, пока тот сам не решил навестить его. Завидев своего горячо почитаемого бога, Намадев заявил: «Теперь ты меня не одурачишь! Раз ты повсюду, так зачем мне ходить в твой храм?!»

Таким образом, на высшем уровне Махарши использовал слова «Бог» и «Самость» как синонимы. Пересказывая истории о почитаемых в индуизме богах, он всегда вкладывал в них более глубокий смысл, особенно когда речь шла о трех главных – Брахме, Вишну и Шиве, из которых Махарши всегда отождествлялся с последним. В его беседах редко присутствует Вишну, он нередко подчеркивает «несовершенство» Брахмы, и только о Шиве он высказывался однозначно положительно: «Шива есть Бытие, содержащее все формы, а также сознание, их воспринимающее. Шива – это основание, на котором покоятся и субъект, и объект. Все существует в Шиве и благодаря Шиве».

Особенно Махарши почитал Дакшинамурти – ипостась Шивы, наставляющего в молчании, с ликом, обращенным к югу. Однажды он рассказывал своему преданному, как к юному Дакшинамурти пришли седые старцы и стали просить его открыть им истину. Из уважения к их возрасту Господь поначалу принялся отвечать на вопросы, но сомнения их только возрастали, и они все продолжали спрашивать. Тогда Дакшинамурти понял, что иного выхода нет, и совсем замолчал, а погрузившись в тишину, они немедленно постигли истинное состояние Самости. Когда же преданный напомнил, что ведь Дакшинмурти вообще никогда не говорит, Махарши кратко ответил: «Но так уж вышло», – и по его уверенному тону преданный сразу догадался, что именно Махарши и был сам Дакшинамурти!

Веданта: упанишады, агамы, «Вичара Сагара»

Понимание того, что Бог в истинном смысле есть подлинная Самость, стало главной темой древних упанишад и было развито Шанкарачарьей. Единство Бога и Самости не просто утверждалось как факт единственной реальности, а объяснялось самыми разными способами. Так, в Брихадараньяка-упанишаде указывалось: «Тот, кто почитает различных богов, полагая, что он сам – одно, а они – нечто иное, пребывает в заблуждении. Такой человек подобен четвероногому для богов на небесах».

Лакшмана Шарма, который провел с Махарши более двадцати лет, подробно записывая все его наставления, впоследствии опубликовал книгу «Маха-йога, или Истины упанишад в свете учения Бхагавана Шри Раманы». Неудивительно, что книга выдержала десять переизданий, из которых три были еще при жизни самого Махарши. Целью автора было засвидетельствовать, что учение Махарши полностью соответствует древним откровениям, и его с полным правом можно назвать «мудрецом» в ведическом смысле. Шарма приводит и слова самого Махарши: «Я со всей ясностью подтверждаю сокровенную тайну, которая составляет сущность всей веданты: поймите, когда эго умирает, а подлинная Самость осознается в качестве единственной реальности, тогда остается только настоящая Самость, которая представляет собой чистое сознание». Точно так же в Катха-упанишаде встречается определение просветления, происходящего от высшей преданности богу, которая состоит в искренних поисках своей сущности: «Только тот найдет Самость, кто всеми силами устремлен к Нему, и тогда Он Сам откроет Себя ему, как Он поистине есть».

Кроме упанишад не менее авторитетными текстами считаются агамы, которые по индуистским верованиям были продиктованы самим богом Шивой, поэтому именно их обычно читают во время храмовых богослужений. Среди агам две посвящены изложению адвайта-веданты, и хотя они сохраняют форму наставлений Шивы, полученных его сыном и супругой, в них содержится учение о недвойственности. Именно эти тексты Махарши перевел на тамильский язык в стихах, снабдив кратким напутствием.

Перевод «Девикалоттары» был сделан в ранний период пребывания в пещере Вирупакши, и Махарши называет его «собранием высшей мудрости, доступной лишь зрелым душам», а также сравнивает с кораблем, способным переправить через океан страданий к берегу освобождения, где искатель истины обретает покой и блаженство. Наиболее близки к учению самого Махарши следующие строки: «Когда ум движется хотя бы немного, это сансара (мирские путы), а когда ум утверждается в неподвижности, это мукти (освобождение). Итак, это совершенно определенно. Поэтому знай, что мудрецу подобает удерживать свой ум в высшем Самосознании».

Другой текст из агам – «Атма Сакшаткара», или «Всепостигающее знание», – Махарши перевел значительно позже, в период расцвета постоянного ашрама у подножия горы. Примечательно вступительное слово переводчика: «Перед вами точное знание о Самости, милостиво преподанное своему сыну самим Ишварой – великим Господом, который теперь повторил его на тамильском языке, восседая на месте Самости в моем Сердце!» И в самом тексте постоянно повторяется призыв размышлять о собственной сущности: «Тот, кто знает свою истинную Самость, становится вечен и чист, слившись с Шивой. Прими это знание без всякого сомнения!»

Название внушительного тома «Вичара Сагара» содержит название метода самого Махарши: «вичара» и есть «вопрошание». Разница только в том, что в древнем трактате спрашивает ученик, а отвечает учитель, причем оба они «совершенны» каждый в своей роли, тогда как Махарши предлагает само-вопрошание. Что же касается предмета исследования, то он остается тем же самым – поиски собственной реальности. Так, ученик спрашивает: «Не будет ли знание „Я есмь Брахман“, которое возникает в душе, отличной от Брахмана, ложным?» Учитель отвечает: «Поскольку неизменная Самость, обозначенная словом Я, всегда едина с Брахманом, подобно пустоте внутри горшка и пространству вокруг, они неизменно едины».

Поскольку один из преданных не мог справиться с освоением столь пространных наставлений, Махарши составил для него выборку главных утверждений всего на двадцати страницах. Но все значение этого текста заключено уже в предваряющих его строках: «Я – тот Брахман, который блажен, вечен, вездесущ, который находится в основании всех имен и форм, который непостижим нечистым разумом, но постижим разумом чистым, бестревожным и безграничным… После поглощения меня, имеющего форму эго, высшее Бытие остается как явная Самость».

Адвайта-веданта: переводы Шанкарачарьи

Махарши сделал для своих преданных также шесть переводов на тамильский язык текстов Шанкарачарьи с изложением адвайта-веданты, причем он начал и продолжал эту работу только по их просьбе. Некий посетитель оставил в пещере Вирупакши копию «Вивека Чудамани», и, просмотрев текст, Махарши посоветовал Гамбираму Шешаяру прочесть его, но тот совсем не знал санскрита, а попытки раздобыть тамильский перевод оказались безуспешными. Тогда Махарши начал переводить трактат в прозе, но оставил это занятие сразу, как только стихотворный перевод был получен Гамбирамом. Однако несколько лет спустя, после долгих уговоров другого преданного, он вернулся к этой работе и завершил ее, и только тогда узнал о его намерении опубликовать новый перевод. Тогда Махарши написал пространное предисловие со свободным пересказом всего содержания трактата. Вообще, это очень свободный перевод, ибо Махарши даже поменял порядок частей, к тому же это самая объемная из всех его работ (около шестидесяти страниц).

Неудивительно, что именно этот трактат привлек такое внимание Махарши, и вот как он поясняет сделанное Шанкарачарьей. Вначале тот написал научный комментарий к «Прастхана Трайя», или «Тройственному канону», но его почти никто не читал, ибо все ученики жаждали освобождения, но не обладали особой ученостью. Тогда Шанкарачарья изложил основную суть своих комментариев в этом сравнительно небольшом трактате и назвал его «Драгоценный венец различения». Таким образом, сокращенный вариант труда Шанкарачарьи стал самым большим трудом Махарши, который он в свою очередь уместил всего на трех страницах. На этом примере хорошо видно, что даже при всей любви к молчанию Махарши не удалось избежать причастности к индийской схоластике, ибо в Индии философские тексты «живут своей жизнью», а к наиболее важным философы создают вереницу пояснений, где каждый последующий текст написан только для того, чтобы объяснить неясности предыдущего.

Махарши объяснил суть учения о недвойственности, заменив в названии трактата термин «вивека» (различение) обычным для него самого «вичара» (вопрошание). Шанкарачарья начинает с того, что родиться человеком – великий дар, который следует использовать для достижения блаженства освобождения. Но высшее блаженство возникает только от истинного познания, а такое знание можно получить лишь путем искреннего вопрошания.

Шанкарачарья подчеркивал, что необходимо найти подлинного учителя, и подробно описывал его качества, но при этом отмечал, насколько важны личные качества и усилия самого ученика. Три покрова скрывают от человека внутренне присущее ему блаженство – это три оболочки тела: физическая, астральная и ментальная, и все они нереальны и не являются Самостью, которая совершенно отлична от них. По своему невежеству человек принимает себя за них, хотя в действительности это оковы, от которых предстоит освободиться по мере самоисследования.

Последней написанной Махарши работой тоже оказался перевод Шанкарачарьи – «Атма Бодха», занимающий всего десять страниц, хотя оригинальный текст был у него еще в пещере Вирупакши. Как-то раз в ашрам прислали совсем плохой перевод этого замечательного произведения на тамильский язык, и тогда Махарши почувствовал сильное желание сделать новый перевод. Несколько дней он сопротивлялся своему стремлению, но слова буквально появлялись прямо перед его взором, строка за строкой, пока он не попросил бумагу, чтобы записать увиденное. В итоге он работал очень быстро и писал даже ночью при свете фонаря. Перевод был выполнен с необыкновенной легкостью, и Махарши со смехом говорил впоследствии, что очень боялся прихода настоящего автора, у которого он украл его труд. Тем не менее он предварил свой перевод такими строками: «Разве может Шанкарачарья, познавший Самость, быть отличен от своей Самости? Кто же, как не он сам, решил сегодня, пребывая во мне как внутренняя Самость, произнести свои речи на тамильском языке?»

Махарши даже спрашивал преданных, не мог ли он ранее читать чей-то перевод, который теперь всплыл в его памяти, но те заверили его, что «Атма Бодха» никогда не излагалась таким поэтическим метром. А один из них напомнил, что каждую кальпу знание открывается избранному мудрецу, совсем как оно предстало в виде готового текста перед Махарши, и тогда тот рассказал, как это случается.

Завершив «Гита Говиндам», мудрец Джаядева написал «Бхагаватам», и царь позвал его ко двору прочитать поэму перед собранием. Люди были столь восхищены шедевром, что даже сам бог, почитаемый в этом царстве, захотел его послушать. Приняв обличье брахмана, он явился во дворец и попросил представить ему автора, чтобы вступить с ним в дискуссию. Заметив свиток в его руках, он произнес: «Неужели ты сам написал эти стихи? Как же тогда я мог прочитать их в своем сердце?» И он принялся повторять строку за строкой, так что скоро все поняли, что перед ними сам бог – истинный автор поэмы, а мудрец склонился перед ним и испросил его благословения.

Маха-йога: «высшая йога» превыше йоги

Махарши также нередко называют великим джняна-йогом, ибо познание – один из путей индийской йоги, методологии «единения». Поэтому теперь нам следует понять, как Махарши сам относился к йоге и из каких источников получил о ней представление.

Конечно, самым главным среди них стала «Бхагавадгита», где впервые самим Господом в образе Кришны были объединены три вида йоги: бхакти-йога (путь преданности), джняна-йога (путь познания) и карма-йога (путь деятельности). Среди этих путей Махарши главным считал джняна-йогу, нередко рекомендовал бхакти-йогу, и только в редких случаях полной неспособности посетителя к познанию или преданности он предлагал практиковать карма-йогу.

На втором месте для Махарши стояла «Йога Васиштха» – диалог о высшей йоге между воплощением Господа в образе Рамы и мудрецом Васиштхой, где под йогой понимается созерцание единственной реальности. Однако в современном мире йогой чаще называют лишь ее низшую разновидность – хатха-йогу, занятия которой дают преображение физического тела. Махарши относился к этому направлению очень критически, считая его просто усилением привязанности к своему телу, тогда как освобождение состоит как раз в противоположном. Точно так же бесполезной считал он и кундалини-йогу, ибо она не приводит к окончательной самореализации, и мы приведем его пояснения по этому поводу.

Йога выступает практической частью почти каждой системы индийской философии, но как отдельная система она была изложена в «Йога Сутрах» Патанджали примерно на рубеже старой и новой эры. Этот путь называют раджа-йогой, или «царской» йогой, а также «восьмиступенчатой» йогой, поскольку Патанджали выделяет в ней восемь стадий: яма, нияма, асана, пранаяма, пратьяхара, дхарана, дхьяна, самадхи. Он дает также ставшее классическим определение йоги: «читта вритти ниродха» – «изглаживание волнений сознания», но мы не будем рассматривать систему Патанджали подробно по очень простой причине. Когда один из посетителей спросил Махарши, в чем состоит разница между йогой и вопрошанием, тот ответил: «Йога предполагает подавление мыслей, а я предлагаю спрашивать себя, и этот второй метод намного практичнее…» Более того, Махарши добавлял: «Вообще, нет никакой необходимости в йоге как единении с подлинной реальностью, ведь в действительности мы никогда не пребываем отдельно от собственной Самости».

«Бхагавадгита» – синтез трех путей йоги

Однажды Махарши беседовал с ученым посетителем о великих достоинствах «Бхагавадгиты», и один из его преданных заметил, что очень трудно удерживать в памяти все семьсот стихов, и спросил, нельзя ли выбрать какой-то из них, в котором была бы заключена вся суть содержания поэмы. Махарши сразу же напомнил сказанное Господом Кришной о самом себе: «Я – Самость, пребывающая в сердце каждого существа. Я – начало, середина и конец всех существ». Но разговор не прошел бесследно, и впоследствии Махарши выбрал из «Бхагавадгиты» сорок два стиха и расположил их в таком порядке, чтобы получилось последовательное руководство, которое он назвал «Песнь Небесная». Затем он перевел ее также на тамильский язык и малаялам. Поэма начинается со слов Кришны: «Это тело известно как поле, а тот, кто познал его, называется знающим поле благодаря своей мудрости. Знай же, что Я – знающий поле во всех полях. Знание поля и самого познавшего поле – истинное знание!» Но и тогда преданным было непросто понять, кто же считается настоящим джняни – «познавшим».

Когда Махарши попросили привести качества, присущие джняни, он ответил, что они прекрасно описаны в «Бхагавадгите», но не следует забывать, что состояние джняни запредельно разуму и его нельзя описать никакими словами. Только молчание способно передать это состояние и присущие ему качества. Ведь таков порядок творения: из молчания возникает личность, личность порождает мысли, а от мыслей исходит речь. И если речь бывает весьма убедительна, то насколько действеннее должно быть приобщение к ее источнику! Махарши привел в качестве примера такую историю.

Некий поэт создал поэтическую композицию в честь своего гуру и представил ее в собрании ученых, чтобы те выслушали и оценили его произведение. Ученые привыкли к тому, что поэмы сочиняются в честь героев, способных в одиночку перебить стадо диких слонов, поэтому они решили пойти и посмотреть, а достоин ли гуру прославления. Когда они вошли в дом и поэт объявил своему учителю цель их визита, тот ничуть не пошевелился, а продолжал сидеть молча и неподвижно. Так прошел день, другой, третий… Ученые забыли, зачем они пришли сюда, и погрузились в полную тишину ума, пока учитель не решил нарушить ее легким движением мысли, после чего ученые очнулись и воскликнули в один голос: «Победить сотню слонов – ничто в сравнении с силой, способной остановить поток наших мыслей. Воистину, гуру заслуживает великой поэмы в свою честь!»

Кроме джняна-йоги в «Бхагавадгите» излагаются пути бхакти-йоги и карма-йоги, хотя сам Махарши считал, что существуют только два пути – самовопрошания и преданности Господу, и даже второй путь он по сути сводил к первому. «Песнь Небесная» Махарши завершается стихом о преданности: «Принеси всего себя в жертву Господу, и по его милости ты достигнешь высшего покоя!»

В традиции бхакти-йоги широко распространена практика повторения имени бога, и однажды посетитель спросил, помогает ли это самореализации. Махарши ответил, что настоящее имя всегда произносится без каких-то специальных усилий каждой частичкой живого существа. Это имя – Я, которое в проявленном мире превращается в эгоизм. При долгом повторении имени бога вслух оно само начинает вращаться в сознании, вызывая непрерывную вибрацию в теле. «Ни речь, ни разум не способны действовать вне Самости», – заключил Махарши и рассказал историю о Тукараме.

Привыкнув непрестанно повторять священное имя Рамы, как-то раз он отправился за деревню справлять нужду и, сидя на корточках, продолжал петь: «Рама-Рама…» Мимо проходил священник и был возмущен, что Тукарам оскверняет божественное имя, произнося его в период нечистоты. Тогда святой замолчал, но в тот же момент имя Рамы послышалось из каждой поры его тела!

Что же касается третьего пути «Бхагавадгиты», или карма-йоги, то Махарши нередко случалось разочаровывать тех, что жаждал «сражаться, подобно Арджуне», или «спасти мир». Иногда собеседник и вовсе имел ложное представление о карма-йоге, даже будучи знаком с текстом, и тогда происходил странный разговор на разных языках.

«В „Бхагавадгите“ подчеркивается значение карма-йоги, ибо Господь посылает Арджуну сражаться, да и сам Кришна являет собой пример деятельной жизни», – начинает посетитель, но Махарши замечает на это: «Гита начинается с утверждения, что ты – вовсе не твое тело, а значит, не можешь быть деятелем». После некоторых уточнений посетитель уже сомневается: «Но если оставаться в покое, как же будет продолжаться деятельность? Где же здесь место для карма-йоги?», – и Махарши по своему обыкновению предлагает даже этот вопрос возвести к самовопрошанию: «Давай сначала разберемся, что такое карма, чья это карма и кто именно совершает действия. Если мы ответим на последний вопрос, то увидим, что остается только Самость, которая пребывает в полном покое, хотя действия и продолжают совершаться сами собой…»

«Йога Васиштха» – беседа о йоге разума

«Йога Васиштха» – это долгая беседа между мудрецом Васиштхой и воплощением Господа в образе Рамы, во время которой раскрывается высшая йога постижения недвойственности, по сути совпадающая с адвайтой, причем все объяснения сопровождаются поучительными историями. Махарши очень часто обращался к «Йога Васиштхе» и даже вставил девять стихов из нее в свое заключение к «Реальности в сорока стихах». Когда речь заходила о работе человеческого ума и контроле над ним, Махарши всегда обращался к «Йога Васиштхе». Мы приведем здесь примеры, которые касаются творческой силы разума и необходимости успокоения мыслей, что по сути и есть подготовка к джняна-йоге.

Махарши знал «Йога Васиштху» настолько хорошо, что и сам нередко выступал в роли Васиштхи. Однажды его спросили: «В тексте утверждается, что все происходит в соответствии с желанием ума и что именно ум выступает творцом всего. Но как же это возможно?» – «Как это возможно? – удивился Махарши. – Но разве вы не помните историю о десяти брахманах в том же месте?»

И он пересказал притчу о том, как Брахма отдыхал перед сотворением мира, а проснувшись, обнаружил десять готовых миров вокруг себя. Он необыкновенно удивился, как целые миры могли появиться помимо его воли. Когда же он возжелал узнать их источник, то спросил ближайшее солнце, откуда оно появилось на свет. Оказалось, что десять отшельников вздумали медитировать на Брахме, беспрерывно повторяя: «Я – Брахма» – и совершенно забыв о собственном теле. Скоро их тела стали похожи на высохшие листья на ветру, а в силу сосредоточения всех помыслов на Брахме каждый из них превратился в творца мира. Сила желания, заключенная в уме каждого из них, распространилась беспредельно, и в окружавшей их пустоте сгустились целые миры, соответствующие их устремлениям. Так ум воистину является творцом мира для любого человека.

Но к способностям ума относится и его чрезвычайная изворотливость, нередко порождающая искажение истинного положения дел, то есть ложь. Однажды Махарши заметил, что он сказал неправду всего один раз в жизни – когда скрытно сбежал из дома. Более того, он израсходовал на дорогу к Аруначале деньги своего старшего брата, которые тот просил уплатить за него в колледже. Тогда один из преданных заметил: «Получается, что для исполнения своего предназначения иногда необходимо лгать». Махарши спокойно кивнул: «Да, если ситуация требует лжи для сохранения благополучия в мире, не существует вопроса о лжи. Словно некая сила заставляет тебя произносить те или иные слова до тех пор, пока остается необходимость действовать. Но когда такой необходимости нет, мы можем избежать лжи подобно мудрецу в „Йога Васиштхе“».

И он рассказал, как однажды мудрец медитировал в глухих джунглях, однако его глаза оставались открытыми. Вдруг мимо него пронесся олень, а через некоторое время появился и охотник, утомленный погоней, и стал спрашивать мудреца, в каком направлении убежала его добыча. То т помолчал и ответил: «Мой друг, отшельники живут в лесу всеобщего единства и лишены чувства собственного Я, поэтому неспособны различать вокруг себя отдельные предметы. И коль скоро в моем уме нет никаких помыслов, что я могу знать о твоем олене?» Конечно, охотник принял его за сумасшедшего и отправился дальше.