Помоги проекту - поделись книгой:
17 часов
17 часов 20 минут
(
18 часов 45 минут
20 часов 03 минуты
Оно ждет прибытия войск.
20 часов 48 минут
С чувством выполненного долга Геринг около 21 часа отправился в рейсхканцелярию. Там царило крайнее напряжение, которое внезапно спало после получения в начале одиннадцатого вечера телеграммы из Рима, в которой говорилось, что Муссолини понимает и одобряет инициативу Германии. Гитлер явно обрадовался и несколько раз повторил: «Я всегда знал, что могу рассчитывать на Муссолини!» Потом он отправил итальянскому диктатору ответную телеграмму: «Дуче, я никогда не забуду о том, что вы для меня сделали!» Но для Геринга, охваченного огненной жаждой деятельности и постоянно занятого представительскими функциями, ночь еще не закончилась: он пригласил в «Дом авиаторов» тысячу гостей – включая дипломатический корпус в полном составе – на прием и последующий балет. Премьер-министра ждали там очень долго; когда появился чуть позже 22 часов 30 минут, он явно наслаждался «наэлектризованной атмосферой», царившей в зале. Гости ничего не знали о событиях в Вене. Но в полночь посыльный принес Герингу записку, которая закрепила его триумф: испытывая угрозы Берлина, перед лицом яростных выступлений австрийских нацистов и вследствие отставки канцлера Шушнига, президент Миклас сдался и назначил Зейс-Инкварта федеральным канцлером. На рассвете немецкие танки перешли границу: судьба Австрии была решена…
Днем 12 марта 1938 года, когда немецкие войска вошли в Вену, Гитлер задержался в Линце, где навестил могилу матери. На всех дорогах Нижней Австрии его приветствовали восторженные толпы местного населения. На следующий день после триумфального въезда в Вену фюрер объявил, что Австрия станет провинцией «великого немецкого рейха»[229]. Франция и Великобритания ограничились скромными заявлениями протеста, а большая часть населения Австрии превозносила фюрера до небес[230]. Мало кому было известно, какую роль сыграл Геринг в бескровном захвате соседней страны, но Гитлер знал, чем он обязан своему верному паладину. И той весной 1938 года шансы маршала занять пост рейхсканцлера необычайно выросли. К тому же Геринг как уполномоченный по выполнению четырехлетнего плана стал полноправным хозяином австрийской экономики. Это следовало из его заявления, которое он сделал во время поездки в Австрию в конце марта: «Здесь будут построены электростанции, новая автодорога, военные заводы, новые фабрики, порты и осуществлены социальные преобразования. Безработица будет полностью ликвидирована». Свобода тоже… Разумеется, все рудники, металлургические предприятия и заводы по производству вооружений очень скоро поглотил концерн «Рейхсверке Герман Геринг».
Маршал-победитель не мог покинуть Австрию, не заехав в Маутерндорф, где все его помнили, особенно баронесса Лили. Но проживавшая в одиночестве в своем замке вдова доктора Эпенштейна не испытывала удовольствия от прихода немецких войск: она опасалась нацистов и беспокоилась за своего протеже, Альберта Геринга. Дело было в том, что сводный брат Германа Геринга, руководивший киностудией в Вене, вполне мог заинтересовать гестапо, так как имел еврейские корни и нелестно высказывался о Гитлере. Герман Геринг пообещал защитить Альберта, но баронесса не успокоилась и спросила: «Войны ведь не будет, не так ли? Мне кажется, что я этого не вынесу». Геринг ее успокоил: разумеется, войны не будет…
Для Чехословакии присоединение Австрии к Германии оказалось настоящей катастрофой: теперь она на западе, на севере и на юге граничила с территорией Третьего рейха. Занимая ключевое положение в созданной Францией системе союзов, Чехословакия с точки зрения стратегической и экономической была чрезвычайно уязвима. К тому же на западной ее границе 2,7 миллиона судетских немцев яростно требовали автономии. Берлин поддерживал их в этом тем более активно, что мощно укрепленная Судетская область была единственным бастионом Чехословакии, способным противостоять нападению немцев. Хотя вечером 11 марта в «Доме авиаторов» Геринг заверил чешского посла Мастны в том, что аншлюс был «чисто семейным делом» и что Чехословакии опасаться абсолютно нечего. Но в конечном счете Герман Геринг всего лишь выражал идеи своего хозяина – а кто мог поверить Адольфу Гитлеру?
Действительно, уже 18 марта фюрер произнес в рейхстаге длинную речь, в ходе которой заявил: «Германия не может оставаться безучастной к судьбе 10 миллионов немцев, которые живут в двух соседних странах… Германское правительство будет добиваться объединения всего немецкого народа». Поскольку в Австрии проживали 6,5 миллиона немцев, всем стало понятно, что теперь под прицелом нацистов оказалась другая «соседняя страна» – Чехословакия. С того дня пропагандистский аппарат тоталитарного режима начал работать на полную мощь: лидер нацистов в Чехословакии Конрад Генлейн выступил с требованием предоставления полной автономии судетским немцам («Восемь карлсбадских требований»), а доктор Геббельс начал вещать об участившихся столкновениях между чешской полицией и судетскими немцами. Геринг принялся за дипломатов: Гендерсону он заявил, что «вхождение Судет в состав рейха так или иначе обязательно состоится». А у посла Франсуа-Понсэ он спросил, что могла бы предпринять Франция, «если Германия отрежет у Европы аппендикс». С королем Швеции, прибывшим с визитом в Каринхалл, он обсуждал вопросы «оттеснения чехов в сторону России, откуда они и пришли». Именно Геринг взялся провести переговоры с представителями Будапешта и Варшавы, чтобы побудить их предъявить территориальные претензии Чехословакии – потребовать возвращения зон, заселенных венграми и поляками, а затем начал уговаривать их принять участие в нападении на Чехословакию. То, что это произойдет, ни у кого не вызывало ни малейших сомнений: 28 мая в ходе совещания с участием Кейтеля, Браухича, Рёдера, Геринга, Риббентропа и начальников штабов основных видов вооруженных сил Гитлер прямо сказал: «Мое непоколебимое решение – стереть Чехословакию с карты». И добавил, что вся подготовка должна завершиться до 1 октября 1938 года…
За неделю до этого отделы ОКВ уже получили приказ достать из папок наброски операции «Грюн» – разработанного в 1937 году плана превентивного нападения на Чехословакию[231]. Появление новых баз в Австрии теперь позволяло напасть на Богемский четырехугольник с севера, юга и запада одновременно. Сухопутные войска были тайно мобилизованы и обучены действовать согласно этому плану. Поскольку гористая пограничная зона была хорошо укреплена, особая роль отводилась авиации: в операции планировалось задействовать 400 истребителей, 600 бомбардировщиков и 200 пикирующих бомбардировщиков «Штука». Авиация должна была действовать с баз в Центральной и Восточной Германии, в Баварии и в Австрии. Одновременно с этими ударами 250 транспортных самолетов «Юнкерс-52» должны были сбросить воздушный десант вблизи основных оборонительных рубежей, транспортных развязок и узлов связи. Гитлер явно делал основной упор на эффект внезапности и на испуг, надеясь заставить чехов быстро капитулировать. Одновременно с этим он приказал возвести западный вал – укрепленную полосу шириной около 35 км, состоящую из 17 тысяч долговременных оборонительных сооружений, расположенных в три-четыре ряда, – вдоль границы с Францией, чтобы предотвратить любую попытку нападения французских войск в ходе операции на востоке. Генералу Мильху было поручено усилить этот оборонительный рубеж «зоной противовоздушной обороны» из множества зенитных батарей. В целом нацистские стратеги предусмотрели все до мельчайших подробностей, в том числе и «провокацию», которая позволила бы напасть на Чехословакию с целью принятия ответных мер…
В рейхсканцелярии и в Министерстве авиации все полагали, что чехи будут быстро побеждены и Германия не подвергнется нападению. Ни французы, ни англичане, ни русские, ни американцы выступить против Германии не посмеют. Гитлер неоднократно говорил Герингу: «Мы разделаемся с Чехословакией, и тогда у нас будет в запасе четыре года». А раз фюрер так говорил, Геринг начал ему вторить: 8 июля он сказал собравшимся в Каринхалле руководителям немецкой авиационной промышленности: «Нет никаких сомнений в том, что ни Великобритания, ни Франция не станут ввязываться в войну из-за Чехословакии». А на другой день он заверил начальника Генштаба сухопутных войск Италии Альберто Париани: «Англия и Франция не станут помогать Чехословакии».
И все же можно, публично высказывая непоколебимую уверенность, в глубине души сомневаться… Именно сомнения и чувствовал Герман Геринг, и на то у него имелись некоторые основания. Во-первых, даже в ходе бескровного захвата Австрии немецкая военная машина давала сбои: имели место задержки, моменты плохой координации – а мощные фортификационные укрепления чехов не позволяли надеяться, что предстоящая операция станет легкой прогулкой. Во-вторых, Геринг прекрасно знал, что строительство на западе укрепленного «вала» для сдерживания французов должно закончиться лишь осенью и что он вряд ли сдержит массированное наступление. И в-третьих, люфтваффе было еще довольно слабо. Война в Испании показала, что бомбовые удары по наземным объектам с использованием самолетов «Хейнкель-111» малоэффективны из-за неточности; что касается «Юнкерс-88», на которые возлагались большие надежды, эти самолеты пришлось полностью переделать по просьбе генерала Удета, поэтому их серийное производство еще даже не началось.
Но самое главное было другое: вот уже несколько месяцев программа быстрого возрождения немецкой авиации сталкивалась с непреодолимыми материальными трудностями: не хватало стали и алюминия, бензина производилось недостаточно. Уполномоченный по реализации четырехлетнего плана ничего с этим не мог поделать: с одной стороны, Гитлер требовал, чтобы железные дороги строились без задержек, с другой – руководители НСДАП и гауляйтеры сооружали для себя шикарные дворцы, и на все это уходило баснословное количество стали. К тому же политика автаркии тоже начала себя исчерпывать. Получаемый из каменного угля синтетический бензин не годился для авиационных двигателей, работавших на высокооктановом топливе[232]. Покрышки колес шасси самолетов, изготовленные из синтетического каучука «Буна», оказались ненадежными: их приходилось менять после нескольких посадок. Даже такой самонадеянный человек, каким был Герман Геринг, считал, что начинать масштабную военную операцию, имея при этом уязвимые тылы, можно только при условии, что в конфликт не вмешается третья сторона. Но Геринг сомневался, что англичане и французы не станут ничего предпринимать. Он знал, что в Англии началось ускоренное перевооружение авиачастей, что Франция готовится последовать примеру британцев, что генштабы этих стран активизировали контакты[233]. В конце мая фельдмаршал не посмел высказать свои опасения, потому что, как сам признался, он не мог этого сделать в присутствии фюрера. Но перед конференцией 28 мая он тайком спросил у адъютанта Гитлера: «Видеман, скажите, фюрер действительно полагает, что французы ничего не станут предпринимать, если мы войдем в Чехословакию? Читает ли он отчеты “исследовательского центра”, которые я ему направляю?»
Несмотря ни на что, у Германа Геринга были свои взгляды на то, как избежать потенциальной опасности: он решил пригласить в Германию эскадрилью британских истребителей для восстановления доверия. Но обстановка была слишком напряженной, и этот план провалился. В середине июля 1938 года Геринг тайно навел справки о том, может ли он приехать в Лондон, чтобы встретиться там с новым министром иностранных дел Великобритании лордом Галифаксом. Тот не возражал, но Гитлер похоронил эту затею, сказав всего одно слово: «Исключено!»[234] Но у Геринга была еще одна карта, которую он намеревался разыграть: он вспомнил, что капитан Штелен, военно-воздушный атташе Франции в Берлине, уже не раз служил ему посредником для передачи некоторых сведений французским властям. В начале июня генерал Боденшац по указанию Геринга увиделся со Штеленом и сообщил тому о проекте строительства «западного вала». «Немецкое руководство хочет обеспечить себе свободу действий на востоке, – сказал он, – и для этого оно намерено сначала устранить опасность со стороны Чехословакии на своей южной границе. На востоке мы хотим одновременно отвести советскую угрозу от Европы и обеспечить себе жизненное пространство, необходимое для процветания Германии и для ее существования как великой державы. Не могу вам сказать, как далеко простираются планы фюрера в этом великом деле, которое должно дать нам возможность распоряжаться богатствами Украины, столь слабо разработанными и плохо используемыми. У нас и мысли нет об агрессии против Франции, и, разумеется, мы никоим образом не стремимся затронуть интересы Великобритании. […] Строительство укрепленного района на западе, повторяю вам, является материализацией нашего дружественного расположения к вашей стране».
Это был хитрый ход, к тому же весьма эффективный. Но ничто не могло сравниться со следующей инициативой: 17 августа в Берлин по приглашению маршала Геринга с визитом прибыл начальник Главного штаба военно-воздушных сил Франции генерал Вюйемен. В течение недели в перерывах между шикарными банкетами в «Доме авиаторов», в Министерстве авиации и в Каринхалле французский военачальник посещал цеха сборки самых современных истребителей «Мессершмитт-109» и «Мессершмитт-110», учебные центры, казармы, исследовательские центры и зенитные батареи. Вюйемен пролетал над аэродромами, где стояли сотни бомбардировщиков Хе-11 и истребителей Ме-109 – их перебрасывали незаметно для французов с одного аэродрома на другой[235], – он также провел целый день в центре тактических разработок в городе Барт на берегу Балтийского моря. Там он наблюдал бомбардировки в пике и действия перехватчиков на низких высотах. Впечатление, произведенное на него демонстрацией возможностей немецкой авиации, превзошло все самые смелые ожидания нацистов: в автомобиле, доставлявшем французов в Берлин, генерал Вюйемен сказал послу Франсуа-Понсэ: «Если, как вы предполагаете, в конце сентября начнется война, то через неделю не останется ни одного французского самолета!» В своем отчете Вюйемен подчеркнул «поистине впечатляющую мощь немецкой авиации», «мощное оснащение в сочетании с высоким моральным духом». То же самое он повторил через месяц премьер-министру Даладье, что привело к катастрофическим последствиям…[236]
Нет уверенности в том, что Герман Геринг сам понимал, какое угнетающее действие произвела на гостей демонстрация колоссальной военной мощи. В ходе прощального обеда в Каринхалле он задал Вюйемену вопрос, который вертелся у него на языке: «Что намерена делать Франция в случае войны между Германией и Чехословакией?» Генерал ответил совсем просто: «Французское правительство намерено соблюдать свои обязательства и полно решимости прийти на помощь этой стране в случае нападения на нее». Геринг, ожидавший услышать другой ответ, задумался. Конечно, можно было предположить, что французы блефуют, ведь они были слабы и с политической, и с военной точек зрения… Перехваты, осуществленные исследовательским центром Геринга, истолковать однозначно не представлялось возможным, и если французы собрались бы действовать, англичане поддержали бы их обязательно. Это подтвердил и гауляйтер Данцига Форстер, побывавший в июле в Лондоне и встретившийся там с основными политиками Англии, включая Уинстона Черчилля. Тот заявил, что «любое применение силы Германией неизбежно приведет к мировой войне». Двадцать третьего августа Геринг поручил генералу авиации Гельмуту Фельми подготовить доклад относительно возможности нанесения авиационного удара по Британским островам, в случае если Лондон вмешается в немецко-чешский конфликт. Но и без этого доклада он знал: люфтваффе еще слабо, чтобы воевать на двух фронтах одновременно. Да, тут было о чем задуматься…
Геринг принял в соображение несколько дополнительных сведений: в вермахте усиливалось недовольство и противостояние любой новой войне, и это наглядно продемонстрировала в конце августа отставка начальника Генштаба сухопутных войск Германии Людвига Бека[237]. К тому же фон Нейрат[238], предшественник нового министра иностранных дел, который поддерживал Гитлера и уверял его в том, что не стоит опасаться Великобритании, а также статс-секретарь этого ведомства фон Вайцзеккер интриговали против фон Риббентропа. При поддержке Германа Геринга, который был рад навредить своему честолюбивому сопернику. Кроме того, дипломаты с Вильгельмштрассе и работники «Центра исследований» очень скоро помогли Герингу понять, что французы и англичане готовы пойти на значительные уступки, чтобы избежать применения оружия: они оказывали большое давление на президента Чехословакии Бенеша, побуждая его пойти на переговоры с Гитлером…
И у Геринга сложилось твердое убеждение в том, что минимум сдержанности и воображения помогут рейху добиться своей цели без развязывания всеобщей войны. Потому что, в отличие от Гитлера, который произносил все более резкие речи и явно намеревался решить вопрос силой, он предпочел бы избежать военного столкновения. Думал ли Герман Геринг при этом, что можно достичь желаемого результата только экономическими средствами? Предпочитал ли он мирно наслаждаться своими несметными богатствами? Хотел ли спокойно растить дочку Эдду, которая родилась три месяца назад? Наконец, сделал ли он должные выводы из того, что люфтваффе еще не готово к масштабному конфликту? Или в периоды просветления сознавал, что капитан кайзеровской авиации, командовавший эскадрильей в 1918 году и получивший звание маршала спустя двадцать лет после этого, в 1938 году по-настоящему не способен руководить всей авиацией Третьего рейха в условиях полномасштабной войны? Как бы там ни было, когда утром 14 сентября британский посол в Берлине Гендерсон попросил его поддержать инициативу Невилла Чемберлена, который послал телеграмму Гитлеру с просьбой о встрече[239], маршал Геринг ответил: «Конечно!» – и незамедлительно связался с фюрером, находившимся в Берхтесгадене.
Утром 15 сентября Чемберлен впервые в жизни сел в самолет и вылетел в Мюнхен, откуда немедленно отправился поездом в Берхтесгаден. Геринг остался в Каринхалле, но он пытался через Гендерсона и статс-секретаря германского Министерства иностранных дел Вейцзеккера помешать участию фон Риббентропа во встрече. Действительно, лишь переводчик Пауль Шмидт стал свидетелем первой встречи рейхсканцлера и британского премьер-министра. Она прошла очень бурно, но закончилась заключением предварительного соглашения: Чемберлен в принципе согласился с тем, что судетские немцы должны, согласно их воле, быть присоединены к германскому рейху, и пообещал представить правительствам Великобритании и Франции план, который удовлетворил бы Германию. На следующий день он улетел, выразив готовность еще раз приехать. Сторонники мирного урегулирования чехословацкого вопроса выдохнули с облегчением.
И пока фюрер произносил все новые угрозы в адрес Бенеша и призывал венгров и поляков снова предъявить территориальные претензии чехам, Чемберлен ознакомил своих министров и французское правительство с планом, предусматривавшим постепенное предоставление суверенитета всей Судетской области. Французы с ним согласились, чехи тоже, хотя и скрепя сердце и под сильным нажимом со стороны Лондона и Парижа. После этого Чемберлен вновь вылетел в Германию с чувством удовлетворения от выполненного долга. Двадцать второго сентября он встретился с Гитлером в Бад-Годесберге. В начале беседы английский премьер сообщил, что требование, которое рейхсканцлер выдвинул в Берхтесгадене, будет выполнено. К его удивлению, Гитлер ледяным голосом сказал: «Я сожалею, мистер Чемберлен, но сейчас речь об этом уже не идет». И прибавил, что правительства Польши и Венгрии озабочены судьбой своих меньшинств в Чехословакии, так что придется удовлетворять и их требования, не могло быть и речи о постепенном предоставлении суверенитета. Затем разложил на столе карту и заявил: он требует начать отвод чехословацких войск из намеченных на карте районов Судет 26 сентября. С 28 сентября они должны официально перейти к Германии!
Это больше походило на диктат, и резкий тон фюрера лишь усугублял это впечатление. Геринг, несомненно, смог бы сгладить острые углы, и позднее он сам это подтвердил, сказав: «Я хотел присутствовать, чтобы иметь возможность умаслить Чемберлена. Мои спокойные манеры и мое умение организовывать достойный прием весьма облегчили бы проведение переговоров. Фюрер всегда был скованным в присутствии иностранцев. Но Риббентроп помешал мне присутствовать на переговорах из зависти и собственного тщеславия». Действительно, новый министр иностранных дел германского рейха после вступления в должность постоянно противодействовал всем инициативам Геринга в области внешней политики. Как бы там ни было, но в тот вечер Гитлер и Чемберлен расстались предельно возбужденными. Однако премьер-министр Великобритании был человеком необычайно упрямым, и переговоры возобновились вечером следующего дня[240]. Во встрече принял участие Риббентроп, но он не помог разрядить обстановку. Тем не менее после непродолжительной перепалки, обострившейся после известия о мобилизации в Чехословакии, Гитлер «уступил»: он согласился продлить срок эвакуации чешского населения до 1 октября. Потом поблагодарил Чемберлена за его усилия на пользу мира и заверил его, что после урегулирования чехословацкой проблемы он больше не будет выдвигать в Европе никаких территориальных претензий. Гитлер и Чемберлен расстались на рассвете 24 сентября после нескольких заявлений о добрых намерениях, и утром Чемберлен улетел в Лондон с «меморандумом», где были учтены все последние требования Гитлера.
Но на сей раз президент Чехословакии Бенеш разом отверг все новые требования немцев, а британское и французское правительства значительно ослабили нажим на Прагу. Подбадриваемый Риббентропом, Гитлер гневно обозвал Бенеша террористом, а чехов – виновниками войны. И ответил на частичную мобилизацию во Франции и на развертывание зенитных батарей в Англии выступлением в берлинском «Спортпаласе» вечером 26 сентября. Он кричал: «Перед нами стоит последняя проблема, которая должна быть решена и будет решена! Это последнее территориальное требование, которое я выдвигаю в Европе. Но это требования, от которых я не отступлю и которые я по воле Бога выполню…» В форме ультиматума он потребовал, чтобы до 14 часов 28 сентября Чехословакия заявила о согласии передать Германии Судеты не позже 1 октября. В противном случае вермахт начнет вторжение. Поскольку Чемберлен накануне предупредил его, что, «если Франция, верная своим обязательствам, активно вмешается в боевые действия против Германии, Соединенное Королевство будет вынуждено ее поддержать», начало войны казалось неизбежным…
Однако в Лондоне прекрасно понимали, что разница между немецкой и британской позициями в чехословацком деле весьма незначительна. Ведь Чемберлен соглашался с передачей Судетской области Германии, но с соблюдением условностей, а именно: проведение плебисцита, создание международной комиссии, – чтобы придать этому процессу видимость законности. А Гитлер хотел добиться того же результата, но более жестокими мерами, которые могли бы укрепить его престиж и унизить чехов. В Лондоне понимали абсурдность развязывания войны из-за столь незначительного вопроса и никак не могли решиться спустить все на тормозах. Поэтому вечером 27 сентября британский посол в Берлине Гендерсон получил указание представить на Вильгельмштрассе новый план урегулирования судетской проблемы, предусматривавший точные сроки эвакуации чехов из Судетской области и дававший гарантии Его Величества. Премьер-министр Франции Даладье незамедлительно последовал примеру Лондона. «В ночь с 28 на 29 сентября, – вспоминал французский посол Франсуа-Понсэ, – я получил указание как можно скорее встретиться с Гитлером, указать ему на опрометчивость его позиции, на абсурдность его поведения и попытаться отговорить его от намерения захватить Чехословакию до 1 октября, что, несомненно, могло привести к всеобщей войне. В 8 утра 28 сентября я попросил аудиенции у Гитлера. Я красным карандашом обвел на карте районы, которые в принципе могли быть отделены от Чехословакии. Я решил воспользоваться этой картой, чтобы показать Гитлеру, что он мог получить без конфронтации. Но до 10 часов ответа на мою просьбу об аудиенции я так и не получил». Придя в отчаяние, Франсуа-Понсэ связался со своим британским коллегой…
«В 10 часов, – писал сэр Невилл Гендерсон, – мне позвонил посол Франции. Он сказал, что опасался самого худшего, поскольку не получил ответа на свою просьбу об аудиенции и уже, вероятно, не получит. Я сказал г-ну Франсуа-Понсэ, что приеду к нему в 10 часов 30 минут, после того как переговорю по телефону с Герингом. […] Маршалу я сказал, что посол Франции не получил ответа на свой запрос, что у него имеются новые предложения, что от этого зависит, начнется ли война или сохранится мир. Я начал перечислять предложения, но Геринг оборвал меня: “Больше ничего не говорите. Я немедленно еду к фюреру”».
Маршал действительно отправился в рейхсканцелярию в 10 часов 15 минут в сопровождении фон Нейрата, который остался в правительстве в ранге министра без портфеля, и министра финансов Шверина фон Крозига. Все трое ратовали за переговоры[241], и они убедили Гитлера принять посла Франции. Кроме того, Геринг обвинил Риббентропа в стремлении к войне и якобы добавил: «Я знаю, что такое война, и не хочу новой войны. Но если фюрер прикажет выступать, я лично поведу головной самолет, при условии, что Риббентроп будет сидеть рядом». Нет никаких доказательств, что Геринг сказал это Гитлеру, но он точно назвал Риббентропа «опасным безумцем», что не могло не понравиться фюреру, который всегда радовался, когда ссорились между собой его приспешники… Как бы там ни было, эта встреча закончилась в 11 часов 15 минут, именно в то время, когда Гитлер намеревался принять посла Франции.
Франсуа-Понсэ вошел в кабинет Гитлера одновременно с переводчиком Паулем Шмидтом, который ограничился ролью слушателя, поскольку французский посол прекрасно владел немецким языком. «Фюрер, рядом с которым стоял Риббентроп, выглядел возбужденным, – рассказывал позже Франсуа-Понсэ. – Он был взволнован. Я сразу же перешел к делу. Развернул перед ним мою карту. […] И сказал, что он ошибается, если полагает, что сегодня можно локализовать конфликт. Если он нападет на Чехословакию, запылает вся Европа. Хочет ли он идти на такой риск, когда его требования на три четверти уже выполнены? Гитлер казался озадаченным. Тут вмешался Риббентроп, желая сгладить остроту моих слов. Я в буквальном смысле осадил его, сказав, что обращался не к нему, а к Гитлеру. И продолжил приводить веские доводы. В этот момент в кабинете появился эсэсовец: он сообщил, что прибыл итальянский посол Аттолико, который хочет вручить рейхсканцлеру срочное послание. Гитлер вышел из кабинета…»
Пауль Шмидт последовал за ним, поскольку итальянский посол не говорил по-немецки. «Аттолико, слегка сутулясь, тяжело дышал, лицо его пылало от волнения, – вспоминал переводчик. – Еще не успев подойти к Гитлеру, он без всяких церемоний воскликнул: “Фюрер, у меня для вас срочное послание от дуче!” После этого я перевел это сообщение, в нем говорилось: “Британское правительство только что дало мне знать через посла в Риме, что оно согласно с посредничеством дуче в судетском вопросе. Оно считает, что разногласия между сторонами весьма незначительны. […] Дуче полагает, что было бы разумно принять британское предложение, и просит вас воздержаться от мобилизации”. Гитлера, которому пришлось призадуматься после встречи с Франсуа-Понсэ, явно впечатлило послание Муссолини. Аттолико напряженно смотрел на фюрера. […] Именно в этот момент было принято решение в пользу мира. Это произошло как раз незадолго до полудня 28 сентября, за два часа до истечения гитлеровского ультиматума. Гитлер ответил: “Скажите дуче, что я принимаю его предложение”».
Через четверть часа Гитлер вернулся в кабинет и объявил ожидавшему его французскому послу Франсуа-Понсэ: «Муссолини тоже просит меня повременить!» «Я подвел итог моим предыдущим высказываниям, – вспоминал посол. – Гитлер слушал меня с меньшим вниманием. Мысли его были уже далеко. На лице его отражалась нерешительность. […] Наконец он встал и сказал, что мне сообщат его решение в начале второй половины дня. В дверях я встретил Геринга и Нейрата, которые адресовали мне жесты ободрения».
Поделиться книгой: