Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

В то время Йозеф Геббельс в самых жестких выражениях описал Геринга, назначение которого личным представителем фюрера и вице-президентом рейхстага явно стало ему поперек горла: вечером 20 февраля 1931 года этот «ядовитый карлик» записал в своем дневнике: «Геринг страдает манией величия. Это последствия его пристрастия к морфину. В своем высокомерии он видит себя в недалеком будущем канцлером рейха. Он ужасный оппортунист». А на следующий день прибавил: «Геринг – наркоман. Шеф хочет, чтобы тот объяснился. Геринг совершает невероятно безумные и неуместные поступки. То он видит себя канцлером рейха, то военным министром. Короче говоря, явно страдает манией величия. Ему нужно серьезно лечиться. Сегодня он просто смешон». Через месяц ситуация явно не улучшилась, и Геббельс записал в дневнике: «Кажется, Геринг ведет за моей спиной какую-то нечестную игру. Действительно, он – больной человек и патологический честолюбец»[85].

На самом деле в тот период он был разочарованным честолюбцем. Возможно, в качестве утешительного приза – и, несомненно, для того, чтобы удалить его на некоторое время с политической сцены, – Гитлер в середине мая 1931 года поручил Герингу дипломатическую миссию и отправил в Ватикан. Ему предстояло доказать, что нацисты дружелюбно настроены по отношению к христианству. Все для того, чтобы примириться с частью электората католической партии «Центр» и Народной партии Баварии, которых поддерживало большинство населения Рейнской области и Баварии соответственно. И вот Геринг вновь оказался в Италии, о первом посещении которой в 1925 году сохранил негативные воспоминания. На этот раз Бенито Муссолини, прекрасно осознававший изменение расклада сил в Германии, принял его. Но его миссия в Ватикане успеха не имела: за три недели пребывания Геринга в Риме его не принял ни папа, ни кардинал Пачелли[86]. Ему удалось добиться лишь короткой встречи с неким неизвестным функционером Ватикана. Следует отметить, что, по мнению Курта Людеке, Герман Геринг походил больше не на дипломата, а на «слона в посудной лавке». Как бы там ни было, идея направить эмиссаром в Ватикан бывшего протестанта-заговорщика и наркомана, к тому же отбившего жену у законного мужа, явно иллюстрировала «гениальность» фюрера…

Вернувшись из Италии, Геринг констатировал, что экономический кризис в Германии углубился: промышленное производство находилось в свободном падении, долги росли, порог в 4,5 миллиона безработных был только что превышен, дефляция усугубляла нищету. Ситуация стала еще более безнадежной после банкротства «Дармштедтер банка» и «Дрезднер банка». Да, конечно, канцлеру Брюнингу удалось добиться от иностранных держав предоставления отсрочки в выплате репараций[87], но страной ему приходилось управлять с помощью указов: парламентское большинство, состоявшее из социалистов, католиков и демократов, слабело с каждым днем, а радикальные националисты Гугенберга, как и национал-социалисты Гитлера, продолжали вести вне стен рейхстага яростную пропаганду. Недовольные люди массово вступали в НСДАП. К тому моменту в партии уже насчитывалось 200 000 членов. А безработные продолжали пополнять ряды штурмовых отрядов СА и СС[88], другого, тогда еще только становившегося на ноги полувоенного формирования. В ту пору некоторые влиятельные люди принялись завязывать с нацистской партией тайные контакты в целях поиска выхода из тупика. Одним из таких людей был генерал Курт фон Шлейхер, руководитель «Миништерамт»[89] Министерства обороны и доверенное лицо президента Гинденбурга. Он поддерживал тесные контакты с капитаном Рёмом, знакомым ему по героическим временам мировой войны. Эти два человека тайно обсуждали возможность приобщения национал-социалистов к политическому руководству страной. Но если Гитлер был осведомлен об этих переговорах[90], то Геринг ничего о них не знал… А когда узнал, чуть не лопнул от гнева: Рём уже получил пост руководителя СА, на который Геринг рассчитывал, а теперь еще узурпировал роль «политического представителя» фюрера, на которую он, Герман Геринг, имел, по его мнению, исключительное право! Такие обиды не прощаются.

Гитлер, прекрасно знавший свое окружение, постарался успокоить Геринга, тем более что для этого достаточно было сыграть на его тщеславии и на его жадности. Он подарил Герингу «мерседес» последней модели – бежево-серебристый кабриолет с обтянутыми красной кожей сиденьями. Этот знак уважения фюрера вызвал у Геринга прилив детской радости. Он сразу же забросил все свои многочисленные дела в Берлине и помчался на новой машине в направлении курорта Альтхейде, где Карин с июня поправляла здоровье. Забыв о всяком лечении, супруги 26 августа отправились в путешествие вместе с Фани и Паулем Кёрнером, который стал незаменимым помощником. «Карин сидела впереди, – вспоминала Фани. – Она была великолепна в своем светло-бежевом пальто и в маленькой автомобильной шапочке. Вначале дорога привела нас в Дрезден, […] где первый вечер мы провели в обществе фюрера».

Поездка продлилась две недели, а машина привлекала внимание еще и тем, что на ее капоте были установлены два флажка со свастикой. Так что Герингу приходилось часто останавливаться, чтобы давать автографы, а Карин видела в этой популярности мужа счастливое предзнаменование. Преисполненная счастья, она, казалось, не замечала утомления от езды, хотя двигалась с большим трудом, а по лестнице сама подниматься уже не могла. Из Пруссии супруги направились в Баварию, затем пересекли австрийскую границу и поехали в Маутедорф. Оставив свой антисемитизм в Берлине, Геринг пожелал познакомить Карин со своим крестным, бароном фон Эпенштейном. Тот совсем высох в свои восемьдесят два года, но сохранил достаточно задора для того, чтобы организовать в честь гостей пышный банкет. По дороге назад они остановились в Мюнхене, чтобы принять участие в крестинах сына Паулы Гюбер, сестры Германа Геринга. Потом вернулись в столицу. И там 25 сентября 1931 года Карин получила известие, что ее мать, достойнейшая баронесса Хюльдина фон Фок, недавно умерла.

Только что вернувшаяся из утомительного путешествия, Карин явно была не в силах снова ехать куда-то, но она все же решила незамедлительно отправиться в Стокгольм. Врач предупредил ее, что эта поездка может оказаться для нее роковой, но Карин так настаивала на своем желании, что Геринг в конце концов уступил, и они направились на север. Когда же добрались до Стокгольма, они узнали, что старую баронессу уже предали земле на острове Ловё неподалеку от дворцового комплекса Дроттнингхольм. Вечером следующего дня в номере «Гранд-отеля» Карин потеряла сознание, и срочно вызванный к ней кардиолог сообщил Герингу, что шансов дожить до утра у его жены совсем мало. Но эта удивительная женщина на заре пришла в себя. Следующие четыре дня она пролежала в постели, Герман не отходил от жены ни днем, ни ночью. Но 4 октября он получил от Гитлера телеграмму такого содержания: «Немедленно возвращайтесь. Ваше присутствие необходимо здесь». Дело было в том, что переговоры между Рёмом и фон Шлейхером продвинулись достаточно далеко, и последний предложил президенту Гинденбургу принять Гитлера и Рёма. Но старый маршал категорически отказался встречаться с ними у себя дома, чтобы «не позорить свое жилище посещением этого извращенца». Поэтому понадобилось срочно найти кого-то другого для сопровождения фюрера. Кандидатура Геринга, вице-председателя рейхстага и кавалера ордена «За заслуги», выглядела намного более приемлемой, поэтому он и получил 4 октября приказ Гитлера. Но, слишком обеспокоенный состоянием здоровья Карин, оставил телеграмму без ответа…

Спустя два дня, когда Герман ненадолго отлучился, Карин подозвала к себе сына и прошептала: «Я так устала, так безумно устала. Я хочу последовать за мамой. Она все время зовет меня к себе. Но я не могу уйти, пока Герман здесь, я не могу его покинуть». Тут Томас рассказал ей о полученной из Берлина телеграмме и о том, что Герман решил оставить ее без внимания. Карин зарыдала, а когда вернулся муж, она протянула к нему руки и привлекла его к себе. «Я не мог расслышать всего, что она ему шептала, – позже рассказывал Томас, – но знаю, что она упрашивала, умоляла его и даже приказывала ответить на зов Гитлера. Через некоторое время он начал рыдать, а она притянула его голову к своей груди, словно он был ее сыном и словно его надо было ободрить. […] В этот самый момент, несомненно услышав рыдания Германа, в комнату вошла тетя Фанни. Мама посмотрела на нее очень спокойно, полностью контролируя себя. Она сказала: “Германа вызывают в Берлин. Он срочно нужен фюреру. Ты должна помочь ему уложить чемодан”. А потом подняла голову Германа и с улыбкой сказала ему: “Томас побудет со мной”. Встав, Геринг произнес: “До моего возвращения” – а она ответила: “Да, до твоего возвращения”».

Утром следующего дня Герман Геринг вернулся в Берлин. А 10 октября фельдмаршал Гинденбург принял их с Гитлером в своем родовом имении Нойдек. Успехом эта встреча не увенчалась: Гитлер и Геринг явились с мыслью о том, что президент обратится к ним за помощью в деле восстановления Германии, но когда стало ясно, что они ошибались, Гитлер произнес один из своих монологов, секрет которых был известен лишь ему одному. Его речь произвела на старого маршала отталкивающее впечатление, и посетителям оставалось только откланяться. «С такими людьми не надо иметь дело!» – негодовал выведенный из себя Гитлер. Гинденбург тоже возмущался: «Назначить этого человека канцлером? Я сделаю его министром почт, тогда он будет лизать марки с моим изображением!» Утром 11 октября Гитлер и Геринг оказались уже в Бад-Харцбурге, намереваясь принять участие в крупном собрании националистической оппозиции, в ходе которого должно было быть обнародовано заявление о создании единого фронта всех правых партий для противостояния правительству Брюнинга и выдвинуто требование о проведении новых выборов. Но Гитлер не хотел никому уступать лидерства, поэтому сразу же после парада штурмовых отрядов СА уехал, несколько ослабив тем самым «Харцбургский фронт». Пять дней спустя у оппозиции вновь появилась надежда на падение правительства, когда в рейхстаг поступил законопроект о цензуре. Но канцлер Брюнинг сумел удержаться на своем месте благодаря перевесу большинства всего в двадцать пять голосов… Утром 17 октября Герман Геринг, как он это делал каждое утро, позвонил жене, но ему ответила дежурная медсестра: ночью Карин скончалась.

На следующий день Геринг со своим сводным братом Карлом и Паулем Кёрнером вылетел в Стокгольм. Там он в последний раз увидел жену: она лежала в белом одеянии в белом гробу в центре часовни Эдельвейс, находившейся позади дома ее родителей. Двадцать первого октября, в день, когда ей исполнилось бы сорок три года, Карин была похоронена рядом с матерью на острове Ловё. Кроме родных, принять участие в траурной церемонии пожелало много друзей и знакомых. Но двое мужчин держались чуть в стороне от всех: Томас и Герман оплакивали мать и супругу, которая была настолько предана им, что не думала о себе. Несомненно, каждый из них в этот момент понимал, что безвозвратно потерял частичку собственной души. Сложилась бы судьба Германа Геринга иначе, если бы Карин осталась жить? Могло бы обожание, которое питала к фюреру эта наивная, великодушная идеалистка, выдержать испытание ужасами последовавших вскоре лет? Смогла бы эта легкомысленная женщина, декларировавшая свой антисемитизм и имевшая при этом множество друзей среди евреев[91], закрыть глаза на их массовые казни в будущем? И наконец, если бы она, возмутившись всем этим, восстала бы против этой мерзости, смогла бы она увлечь за собой мужа, на которого оказывала сильнейшее влияние? Есть еще множество вопросов, которым суждено остаться без ответа, но давайте примем как эпитафию это суждение корреспондента британской прессы Леонарда Моссли: «Романтичная наивная женщина, Карин имела склонность к созданию идолов и множество предрассудков, свойственных ее классу и ее поколению. Но будучи в глубине души человеком добрым, сердечным, она никогда не обидела бы даже мухи, не говоря уже о каком-нибудь социалисте, коммунисте или еврее».

Вернувшись в Берлин, Геринг съехал с квартиры на Баденштрассе, наполненной воспоминаниями. Первое время он проживал в отеле «Кайзергоф»; там же, наезжая в Берлин, предпочитал останавливаться Гитлер. Это место практически стало штабом НСДАП. Затем безутешный вдовец перебрался в огромную квартиру в доме 34 на Кайзердам, которую сделал своей официальной резиденцией и в которой одну комнату посвятил памяти Карин. Там были ее портреты, ее вещи, десятки венков из цветов и маленькая белая фисгармония, на которой стояли два больших канделябра. Герман всем и каждому говорил о покойной супруге, постоянно вспоминал прошлое со старыми товарищами по Мюнхену, включая Пуци Ганфштенгля, который позже написал: «В нашем обществе Геринг пытался найти облегчение своему личному одиночеству. В партии его еще до конца не воспринимали, и наш дом всегда предоставлял ему удобное убежище».

В попытке заглушить свое горе Герман Геринг снова со страстью окунулся в политику: по большей части его деятельность заключалась в тайных кознях против конкурентов – Рёма, Штрассера, Розенберга и Геббельса, а также в метании раскаленных ядер в правительство Брюнинга с трибуны рейхстага. Но в начале наступившего 1932 года кульминацией политической борьбы непременно должны были стать выборы. Заканчивался семилетний период президентства Гинденбурга, и старый маршал рассчитывал на новый мандат. После месячных раздумий Гитлер тоже решил баллотироваться в президенты. Со стороны бывшего ефрейтора было откровенной наглостью бросать вызов герою битвы при Танненберге[92]. Но ничего не боявшийся фюрер активно принялся за проведение предвыборной кампании. С февраля по апрель 1932 года он изъездил всю Германию, выступая перед толпами людей, причем каждый день в новом городе, а для передвижений пользовался машинами, поездами и даже самолетами. Для Германии той поры это была практически новая предвыборная кампания. Все талантливые ораторы были привлечены для поддержки Гитлера, а именно: Штрассер, Геббельс, Эссер и, естественно, Геринг. Тринадцатого марта Гинденбург набрал 18,6 миллиона голосов, Гитлер – всего 11,4 миллиона, но ввиду отсутствия абсолютного большинства понадобился второй тур голосования. К вечеру 10 апреля Гитлер набрал 13 миллионов голосов, но победил все-таки Гинденбург, набравший 19,5 миллиона голосов. Этого оказалось достаточно, чтобы быть избранным.

Итак, Гитлер проиграл, но беспрецедентная пропаганда сделала его фигурой общенационального масштаба, что кардинально изменило расклад политических сил в будущем. Кроме того, рейхсканцлер Брюнинг предпринял несколько неосторожных шагов в ходе и по окончании кампании, в частности запретил деятельность организаций СА, обвинив штурмовиков в подготовке восстания. Он также объявил, что большие земельные владения в Восточной Пруссии будут поделены на мелкие участки, которые получат переселенцы из других земель страны. Запрет СА стал причиной яростных нападок Геринга на Брюнинга в рейхстаге, а земельная реформа навлекла на него гром и молнии со стороны президента Гинденбурга[93], вынудившего канцлера подать в отставку 30 мая 1932 года.

Преемником Брюнинга стал Франц фон Папен, аристократ старой школы, член католической партии «Центр», человек богатый, дипломатичный, приветливый, красноречивый, отважный, известный наездник и офицер, прославившийся своими подвигами на войне[94]. В это же время Гинденбург вызвал Гитлера, Геринга и Геббельса в президентский дворец и в ходе аудиенции, продлившейся ровно восемь минут, попросил их оказать поддержку новому канцлеру. Гитлер согласился, но при условии, что фон Папен отменит запрет деятельности СА, а рейхстаг будет распущен. Они договорились, что выборы нового состава рейхстага пройдут в конце июля. Национал-социалистская партия принялась лихорадочно к ним готовиться…

Даже в эти моменты совместной борьбы за власть нацистские главари не переставали грызться между собой. Об этом свидетельствует дневник Геббельса: «Геринг распространял обо мне гнусные слухи. […] Он – злой гений Гитлера. […] Геринг, как всегда, заносчив, груб и отвратителен. Правда, и я обращаюсь с ним, как с дерьмом. […] Я очень зол на этого толстозадого выскочку, меня от него буквально тошнит. […] Это – бахвал, который может стать опасным. […] Гитлер не понимает его опасного честолюбия и его чисто женской ревности». Да уж, следует признать, что Йозеф Геббельс по части ревности был большим докой…

Тем временем предвыборная кампания дала неожиданный результат: во время одной из агитационных поездок в Веймар скорбящий вдовец Герман Геринг повстречал Эмму Зоннеман, миловидную белокурую актрису провинциального театра с пышными формами. Эта женщина, совершенно непохожая на Карин, так мало интересовавшаяся политикой, что путала Геббельса с Герингом[95], очень скоро начала поддаваться чарам этого странного человека, который пережил множество приключений, страстно любил театр, казался сильным и уязвимым одновременно. Дело было в том, что Герман Геринг, напыщенный и высокомерный на людях, мог проявлять в личной жизни большую заботливость, а его преданность покойной супруге окончательно покорила сердце Эммы, которая незадолго до этого сама потеряла дорогого ей человека. Красавица актриса, естественно, была замужем, но это нисколько не смущало бывшего любовника графини фон Фок-Канцов. Правда, среди коллег и друзей Эммы Зоннеман было много евреев, но и это не препятствовало крестнику доктора фон Эпенштейна: Геринг уже давно практиковал довольно широкий подход к вопросу антисемитизма. Итак, Герман Геринг и Эмма Зоннеман весной 1932 года стали любовниками, и с тех пор депутат Геринг очень часто ездил из Берлина в Веймар по делам, не имевшим никакого отношения к предвыборной агитации…

Однако летом ему пришлось сократить число своих визитов, потому что началась кампания по выборам в Законодательное собрание, потребовавшая мобилизации энергии всех членов нацистской партии. В ход пошли все пропагандистские средства, начиная с речей, расклейки плакатов, шествий и кончая систематическими акциями штурмовых отрядов Рёма. У него под командой состояло уже более 400 000 здоровяков – в четыре раза больше, чем солдат в рейхсвере, – и они уже не ограничивались только драками с коммунистами: штурмовики имели оружие и применяли его без колебаний. Коммунисты отвечали тем же, и только в июле в ходе таких стычек погибли тридцать восемь штурмовиков и тридцать коммунистов.

Политика устрашения, развал экономики и угрожающее число безработных (6 миллионов) практически гарантировали национал-социалистам успех на парламентских выборах. Но никто даже предположить не мог тех результатов, каких они достигли 31 июля 1932 года: НСДАП набрала около 14 миллионов голосов и с 230 депутатскими мандатами образовала самую многочисленную фракцию в рейхстаге…

Подобный результат был бы должен вынудить президента Гинденбурга назначить Гитлера канцлером, но этого не произошло. Поведение штурмовиков в ходе предвыборной кампании шокировало фельдмаршала, он более всего боялся гражданской войны и по-прежнему не питал ни малейшего доверия к «богемскому ефрейтору». Поэтому он предложил Гитлеру лишь пост вице-канцлера – Гитлер с презрением отверг это предложение – и назначил канцлером своего фаворита Франца фон Папена. Тот сформировал «кабинет баронов», сделав фон Нейрата министром иностранных дел, а фон Шлейхера – министром обороны. Но и фон Папену, как до него Брюнингу, пришлось править с помощью президентских указов, поскольку тридцать две представленные в рейхстаге партии образовать парламентское большинство не могли[96], а Гитлер, обидевшись на то, что не получил пост канцлера, был полон решимости сделать все возможное, чтобы ускорить свой приход к власти. Легальным путем, поскольку по совету Геринга он отклонил план Рёма о захвате власти силой.

Однако начиная с августа 1932 года победа нацистов на парламентских выборах позволила им занять ключевые позиции: благодаря своим мандатам и при поддержке католической партии «Центр» и Народной партии Баварии они добились избрания Геринга председателем рейхстага. Для бывшего незадачливого путчиста, эмигранта, безработного и парии настала пора взять реванш и насладиться им.

Как председатель рейхстага Герман Геринг в тридцать девять лет стал третьим лицом в стране после президента и рейхсканцлера[97]. Кстати, средний возраст позволял ему надеяться прожить больше, чем старому президенту, а должность сулила политическое долгожительство, в отличие от канцлера… Наконец, председателю рейхстага полагалось множество привилегий, в частности проживание во дворце в непосредственной близости от парламента, право утверждать повестку дня заседаний ассамблеи, возможность выступать по радио, вести переговоры с руководителями всех партий, а также доступ к президенту Гинденбургу. Все эти преимущества Геринг использовал для продвижения дела Гитлера и для ускорения падения фон Папена.

И подходящий случай представился ему уже 12 сентября 1932 года, когда депутаты-коммунисты внесли в рейхстаг законопроект о цензуре, направленный против правительства, и предложили вынести его на голосование, хотя повестка дня не предусматривала ничего подобного. Геринг спросил, имеет ли кто-нибудь возражения против этого, но таковых не оказалось… Потребовался получасовой перерыв, а о том, что было потом, расскажет сам канцлер фон Папен: «Меня застали врасплох. Посчитав, что обсуждение предложений, которые я хотел внести на рассмотрение, продлится несколько дней, я и не подумал о том, чтобы захватить с собой указ о роспуске парламента, который предварительно уже получил на руки[98]. Поэтому я отправил посыльного в свою канцелярию, и тот вернулся с драгоценным документом в тот самый момент, когда депутаты начали возвращаться в зал. Когда заседание возобновилось, я появился в зале, держа под мышкой знаменитую красную папку, предназначавшуюся именно для таких документов. […] Заседание превратилось в концерт оскорблений, в разгар перепалки Геринг отказался дать мне слово. Он демонстративно повернулся к левой стороне зала и сделал вид, что не слышит меня. Вместо этого он крикнул: “Поскольку возражений против предложения коммунистов нет, ставлю вопрос на голосование!”».

Тринадцать лет спустя Геринг вспоминал об этом со смехом: «Я видел, что он держит под мышкой красную папку, и прекрасно понимал, что это могло означать. Поэтому поспешил призвать депутатов голосовать». Дальше фон Папен продолжил: «У меня не было другого выбора, кроме как бросить на стол Геринга указ о роспуске рейхстага и покинуть заседание вместе с членами моего кабинета. Геринг отодвинул в сторону указ о роспуске и продолжил процедуру голосования, которое привело к поражению правительства: 412 голосов против 42 – таким оказался результат. После чего огласил указ о роспуске, объявив его не имеющим силу, поскольку его подписал министр, которого представители народа только что сместили с поста». Это было неправильно, так как председатель рейхстага помешал канцлеру выступить до начала голосования. И фельдмаршал Гинденбург четко дал это понять Герингу, поддержав указ о роспуске. Таким образом, голосование по поводу цензуры прошло с нарушением закона, но Геринг сделал свое дело, продемонстрировав, что фон Папен практически не пользуется поддержкой в рейхстаге. С того момента канцлер руководил лишь временным правительством до новых выборов, которые были назначены на ноябрь и из которых нацисты рассчитывали извлечь для себя максимальную выгоду…

Именно после этой пародии на парламентскую демократию и незадолго до ноябрьских выборов 1932 года издатель и журналист Мартин Зоммерфельдт впервые встретился с Германом Герингом, которого их общий друг пригласил поохотиться на своих землях. «Геринг, – вспоминал Зоммерфельдт, – был, несомненно, человеком широкого размаха. Несмотря на свою полноту, он обладал удивительной силой и выносливостью, был полон энергии и жизненных сил. Он старался подчеркнуть свою независимость от других трибунов партии, чрезвычайно гордился своим прошлым офицера и своей репутацией бывшего командира эскадрильи “Рихтгофен” и хвалился тем, что происходит “из приличной семьи”. […] Этот человек, обладавший удивительно противоречивым характером, балансировал между грубостью революционера и мечтательностью аристократа, между коричневой рубашкой штурмовика утром и хорошо сшитым смокингом вечером. Геринг был, вне всякого сомнения, рубахой-парнем, но этот парень хотел стать королем. Не знаю, отдавал ли он себе отчет в этих своих внутренних противоречиях. В зависимости от настроения, он демонстрировал одну из сторон своей натуры с такой пылкостью и с такой обезоруживающей непосредственностью, что хотелось считать его сильной личностью, хотя и несколько странной».

Вот удивительно схожий портрет, написанный человеком, который пообщался с Германом Герингом всего пять дней в часы, не занятые охотой на песчаных равнинах Бранденбурга. Но и продолжение рассказа Зоммерфельдта не менее интересно: «Геринг даже не пытался скрывать свои “плутократические страсти”: он ужасно любил охоту, искусство и театр. Я несколько раз выезжал с ним охотиться, и даже несмотря на то, что ружье всегда было при нем, этот великий охотник ни разу не выстрелил по дичи. […] Он предпочитал собирать со мной грибы, это занятие так же располагало к отдыху и к философствованию, как и рыбалка. Во время этих совершенно мирных прогулок он откровенно делился со мной своими заботами, говорил о своих желаниях и надеждах. […] Альвенслебен в разговоре со мной охарактеризовал Геринга как “лучшего человека среди нацистов”, и он на меня произвел именно такое впечатление, притом что он с удивительным спокойствием и даже с большим интересом воспринимал мои критические, даже иногда ядовитые, замечания относительно демагогии нацистов. Он вовсе не отрицал, что это опасный путь, но, по его мнению, ответственность за экстремизм лежала в первую очередь на докторе Геббельсе, “этом ядовитом карлике”, который соперничал с ним в том, что касалось советов Гитлеру. Тот же, вне всякого сомнения, старался своими примитивными пропагандистскими методами сорвать переговоры со “старым господином”[99] насчет формирования НСДАП нового правительства. […] В то время Гинденбург отказывался назначать Гитлера канцлером, так как считал, что это неминуемо приведет к диктатуре партии. Я спросил у Геринга, обоснованы ли полностью эти опасения рейхспрезидента. Он ответил, что, естественно, невозможно обойтись без временной диктатуры и что Гитлер гарантирует национальную немецкую диктатуру, намного более предпочтительную, чем диктатура на манер Москвы. И все-таки он не думал, что дело зайдет так далеко, если Гитлеру будет позволено легально прийти к власти, которая должна принадлежать ему по праву. Я возразил, что самым убедительным аргументом против правления Гитлера является отсутствие в рядах НСДАП людей, способных управлять страной, имеющих достаточное образование, опыт и рассудительность. На что Геринг сказал: “Я найду таких людей, какие мне понадобятся, там, где они находятся, а до партии мне нет абсолютно никакого дела”».

На самом деле Геринг несколько забегал вперед. Поскольку экономическое положение страны начало постепенно улучшаться, а некоторые инициативы Гитлера вызвали недовольство общества[100], результаты выборов 6 ноября принесли нацистам разочарование: они потеряли 2 миллиона голосов избирателей и 34 депутатских мандата. Но тем не менее НСДАП осталась самой представительной партией в рейхстаге, а Геринг снова был избран его председателем. Но старый фельдмаршал по-прежнему был полон решимости не пускать Гитлера в кресло канцлера. Генерал фон Шлейхер, которому до этого удалось убедить рейхспрезидента назначить Брюнинга и фон Папена, решил на сей раз взять бразды правления в свои руки и добиться успеха там, где его предшественники потерпели неудачу. Для национал-социалистов это оказалось плохим известием: власть снова ускользнула от них, причем в то время, когда финансы партии катастрофически истощились после четырех выборных кампаний… И они начали ссориться между собой из-за того, какую политику проводить, чтобы выжить… Дело было в том, что фон Шлейхер, практикуя стратегию «разделяй и властвуй», предложил Грегору Штрассеру войти в правительство в качестве вице-канцлера. Это был ловкий ход: Штрассер, как один из основателей НСДАП, был довольно популярен, и он мог бы увлечь за собой левое крыло партии. Впрочем, эта затея очень быстро сорвалась, поскольку Штрассер, возмутившись тем, что Гитлер обвинил его в предательстве, сложил с себя все полномочия и 9 декабря уехал из Берлина. Но НСДАП все-таки оказалась серьезно деморализованной, и Гитлер даже предупредил всех, что если партия распадется, то «он через три месяца пустит себе пулю в лоб».

А тем временем Гинденбург действительно назначил канцлером генерала фон Шлейхера, который вроде бы пользовался поддержкой армии, националистских кругов, промышленников и крупных землевладельцев. Гитлер вышел из себя и уехал в Мюнхен, проклиная Шлейхера, Папена, Гинденбурга, Штрассера и всех, кого подозревал в том, что они объединились, чтобы преградить ему путь к власти. Ситуация казалась безвыходной… Однако нашелся человек, которому предстояло вывести ситуацию из тупика, а именно Франц фон Папен: обидевшись на то, что ему предпочли Шлейхера, он решил вернуться во власть с помощью национал-социалистов. Четвертого января 1933 года в доме банкира из Кёльна Курта фон Шрёдера состоялась первая тайная встреча Гитлера и фон Папена[101]. В ходе нее были достигнуты некоторые положительные результаты, поскольку Гитлер дал принципиальное согласие сотрудничать с фон Папеном в правительстве. Но ввиду того, что фюрер отказывался от любой другой должности кроме поста канцлера, а фон Папен повторял, что Гинденбург ни в коем случае не согласится отдать ему этот пост, главная проблема так и осталась нерешенной. На прощание стороны обменялись простым обещанием увидеться еще раз.

В течение последовавших за этим недель канцлер фон Шлейхер столкнулся с теми же трудностями, что имели его предшественники. К ним добавились и новые проблемы: создать коалиционное большинство в рейхстаге ему не удалось, все его усилия примириться с профсоюзами встретили в штыки аристократия и богатейшая буржуазия, он тоже заявил, что намерен начать раздел крупных земельных владений в Восточной Пруссии, хозяева которых разорились. Шлейхеру с трудом удавалось поддерживать порядок в стране, где в смертельные схватки все чаще вступали штурмовики и коммунисты. И наконец, его отношение к скандалу, связанному с «помощью востоку»[102], возмутило рейхспрезидента Гинденбурга и привело к сильному ослаблению позиций Шлейхера.

Всеми этими промахами воспользовались его соперники, чтобы продвинуть дело фон Папена, а главное, дело Гитлера. Геринг, благодаря занимаемой должности, имел доступ к президенту и беспрепятственно контактировал с лидерами представленных в рейхстаге партий. Ловкий посредник и опытный интриган, он несколько раз посещал «старого господина» в Нойдеке, поддерживал постоянный контакт с его сыном Оскаром фон Гинденбургом и с начальником рейхсканцелярии Отто Мейснером, проводил переговоры с Гугенбергом, председателем Немецкой национальной народной партии, и часто виделся с фон Папеном. Двадцать второго января 1933 года в доме протеже Геринга, преуспевающего бизнесмена Иоахима фон Риббентропа, состоялась тайная встреча с участием Гитлера, Геринга, Фрика, фон Папена, начальника рейхсканцелярии Мейснера и полковника Оскара фон Гинденбурга. Гитлер, естественно, намеревался произвести благоприятное впечатление на сына президента с тем, чтобы тот надавил на Гинденбурга, видевшего своей основной задачей недопущение гражданской войны. Надо было также воздействовать на фон Папена, чтобы тот тоже смог указать рейхспрезиденту правильный путь… Казалось, некоторый успех был достигнут: фон Папен признал, что Гинденбург не считал целесообразным и дальше отлучать национал-социалистов от власти, и выразил готовность попросить президента назначить канцлером Гитлера. И намекнул, хотя позже горячо это отрицал, что должность вице-канцлера оставляет за собой.

Но игра еще вовсе не была выиграна, поскольку, несмотря на нажим сына и фон Папена, Гинденбург соглашался назначить Гитлера только в том случае, если у НСДАП будет большинство мест в рейхстаге, хотя сам Гитлер хотел сформировать правительство, не зависящее от парламента, точно так же, как это делали его предшественники. Фюрер претендовал также на пост имперского комиссара в Пруссии, против чего возражал фон Папен, утверждавший, что эту должность должен занимать вице-канцлер, то есть он сам[103]. Впрочем, фон Папен сомневался, что сможет добиться от Гинденбурга более двух министерских постов для нацистов. Президент, помимо всего прочего, потребовал, чтобы Министерство обороны и Министерство иностранных дел остались в руках людей, которым он доверяет… А Гитлер особенно настаивал на том, чтобы новые выборы в Законодательное собрание состоялись после его прихода к власти. Против этого возражал Гугенберг, хотя и считал свое членство в правительстве обязательным условием. В течение нескольких последовавших за этим дней Герингу и Риббентропу пришлось успокаивать Гитлера, увещевать фон Папена, уговаривать Гугенберга, сглаживать углы и вычислять квадратуру круга…

Двадцать восьмого января 1933 года фон Шлейхеру, который лишился поддержки президента Гинденбурга, пришлось подать в отставку. А между лидерами рейхстага, отелем «Кайзергоф», превратившимся в штаб-квартиру национал-социализма, и резиденцией рейхспрезидента продолжались напряженные переговоры. Наконец, во второй половине дня 29 января, Геринг пришел к Гитлеру и объявил ему, что в 11 часов следующего дня того ждет президент Гинденбург и что вопрос о назначении фюрера канцлером практически решен. Действительно, утром 30 января 1933 года президент Гинденбург принял Адольфа Гитлера и назначил его рейхсканцлером. Каждый полагал, что нашел идеальное решение: Гитлер – потому что наконец-то дорвался до власти, к которой отчаянно стремился последние десять лет. Гинденбург – потому что сумел избежать развязывания гражданской войны и сохранил контроль над вооруженными силами в лице министра рейхсвера, надежного человека генерала фон Бломберга[104]. Фон Папен – потому что стал вице-канцлером правительства, в котором из одиннадцати министерских портфелей национал-социалисты получили лишь три; он также считал, что сумеет изолировать Гитлера и заставить уважать себя. Гугенберг – потому что наконец-то сбылась его мечта стать министром хозяйства, в чем ему отказывали предыдущие канцлеры. Наконец, Геринг – потому что стал рейхсминистром без портфеля, министром внутренних дел Пруссии и комиссаром по делам авиации[105]. Такое обилие должностей распахивало перед ним двери к славе, могуществу и богатству. Древняя мудрость гласит, что самым верным способом погубить человека является удовлетворение всех его желаний…

VII

Кровавое вознесение

Вечером 30 января 1933 года, когда нескончаемые колонны штурмовых отрядов в свете факелов маршировали перед рейхсканцелярией, в окне второго этажа были четко видны два силуэта. Это канцлер Гитлер и министр без портфеля Геринг, подняв руку в нацистском приветствии, наслаждались своим триумфом. А вот вице-канцлер стоял позади них, и на это обратили внимание все, за исключением, вероятно, самого вице-канцлера. Для Франца фон Папена только что сформированное коалиционное правительство ничем не отличалось от других: составленное по большей части из министров консервативного толка, оно должно было отчитываться перед рейхстагом, так как не имело поддержки абсолютного большинства депутатов, оно оказывалось зависимым от расположения президента Гинденбурга, и оно не получило контроля над армией. Полномочия канцлера, который мог встречаться с президентом только в присутствии вице-канцлера, ограничивались осуществлением исполнительной власти. Конечно, один член национал-социалистской партии занял кресло рейхсминистра, а другой – пост министра внутренних дел Пруссии, но у первого должность была чисто символическая, а другой находился в прямом подчинении у премьер-министра Пруссии, которым был не кто иной, как вице-канцлер фон Папен.

Однако Франц фон Папен пренебрег некоторыми важными деталями, а именно: консервативные министры нового правительства были чисто техническими фигурами, не считая Гугенберга, за ними не стояли никакие партии, и они не могли сопротивляться Гитлеру, тем более что штурмовики СА и молодчики из СС оказывали устрашающее воздействие на министров, депутатов, партии, профсоюзы и на все общество. Кроме того, Гитлер добился роспуска рейхстага в надежде получить большинство в результате новых выборов, и никто не имел возможности преградить ему дорогу. За исключением разве что президента Гинденбурга, возраст которого явно повлиял на ясность ума. И потом, благодаря щедрым обещаниям, которые дал бедным, безработным, рабочим, крестьянам, промышленникам, юнкерам, монархистам и военным, фюрер стал чрезвычайно популярен в стране, а его методы кардинально отличались от традиционного поведения немецких политиков. «Мы недооценили неуемную жажду власти Гитлера, – признался позже фон Папен, – и не учли того, что ее можно было победить только его же оружием. Кроме того, наше воспитание и наш ум помешали нам предвидеть последствия его действий». Другими словами, фон Папен даже не подозревал, что Гитлер не окажется джентльменом. Да тот и не намеревался действовать по-джентльменски! Наконец, вице-канцлер в своих расчетах упустил очень важный фактор в лице министра внутренних дел Пруссии Германа Геринга. Потому что, каким бы ни было действующее законодательство, тот не собирался признавать власть над собой премьер-министра Франца фон Папена…

Было очевидно, что министр внутренних дел Пруссии оказался на ключевом посту: эта должность позволяла контролировать силы полиции самой крупной земли государства, включая Берлин, что было основным козырем в свете захвата абсолютной власти. Ведь Геринг, верный соратник Гитлера, только об этом и думал… Именно поэтому сразу же после взятия власти он обосновался в Министерстве внутренних дел вместе с Паулем Кёрнером и Мартином Зоммерфельдтом и стал проявлять особый интерес к работе ведавшего политическими преступлениями отдела 1А полиции Пруссии. В принципе он подчинялся полицай-президенту Берлина, но Геринг переподчинил отдел своему министерству, значительно расширил его полномочия и назначил руководителем старшего государственного советника Рудольфа Дильса. Этот методичный молодой мужчина, большой любитель пива, дамский угодник, циник и ловкий оппортунист, быстро представил своему министру все досье, составленные предыдущей администрацией. Начиная с досье на основных руководителей национал-социалистской партии. Так Геринг узнал, что Иоахим фон Риббентроп купил свой дворянский титул у одной баронессы, которая подала на него в суд, поскольку не получила от него денег. Он прочел десятки докладов о развратном поведении Эрнста Рёма и его многочисленных любовниках, о приватной жизни ярого антисемита Адольфа Розенберга и его любовницы-еврейки. Он узнал о фальшивых декларациях Адольфа Гитлера, поданных им для получения немецкого гражданства. Об отношениях между экономическим советником партии Готфридом Федером и ростовщиками-евреями. Открыв досье на себя самого, Геринг обнаружил, что прусские власти знали буквально все о его пребывании в клинике для душевнобольных в Лангбро. Он с большим негодованием узнал, что некий усердный шпик и какой-то психиатр-любитель приписали ему «подавленные гомосексуальные наклонности»…

Естественно, это досье после прочтения было уничтожено. Но не только оно: в течение нескольких недель новый министр внутренних дел прочел множество документов и тщательно запомнил их содержание. На первых порах это позволило ему провести чистку среди своих подчиненных: из тридцати двух глав муниципальных отделений полиции Пруссии двадцати двум пришлось подать в отставку. А сотни других служащих были попросту уволены. Среди прочих и молодой прокурор Роберт Кемпнер, который добился обвинительного приговора для нескольких членов СА и СС, принявших участие в беспорядках, и даже предложил арестовать Адольфа Гитлера по обвинению в государственной измене. Геринг вызвал Кемпнера к себе, объявил ему об увольнении и закричал: «Вам еще повезло, что я не упрятал вас в тюрьму[106]. Убирайтесь, и чтобы я вас больше не видел!»

Однако Герману Герингу предстояло еще раз увидеться с Робертом Кемпнером, причем в обстоятельствах, каких он не мог даже предположить… А пока места уволенных служащих начали занимать члены НСДАП и старые сподвижники Геринга: Пауль Кёрнер стал статс-секретарем правительства Пруссии, граф Хелдорф занял пост начальника полиции Берлина, Мартин Зоммерфельдт получил должность директора по связям с прессой – нашлось место даже Эриху Грицбаху, бывшему главе кабинета фон Папена, резко поменявшему хозяина! «Геринг занялся чисткой авгиевых конюшен», – с удовлетворением отметил в своем дневнике 15 февраля Йозеф Геббельс. Следующим шагом министра внутренних дел Пруссии стало составление списков коммунистов, социалистов и других возможных противников, которые должны быть арестованы, когда представится удобный случай…

Нет ничего проще, чем создать этот удобный случай. Двадцать четвертого февраля Геринг приказал своей полиции произвести обыск в «Доме Карла Либкнехта», берлинской штаб-квартире коммунистической партии. Полицейские нашли там лишь стопки листовок, но специалист НСДАП по пропаганде Йозеф Геббельс моментально превратил их в призывы к терроризму, к революции и в планы государственного переворота. Три дня спустя Геринг объявил, что 50 000 членов СА и СС приняты на работу в качестве вспомогательных полицейских: надев на руку белую повязку, столичные драчуны, мошенники, подстрекатели, сутенеры и солдафоны принялись помогать полиции поддерживать законный порядок – в национал-социалистском смысле, разумеется. Накануне выборов 5 марта 1933 года эти преданные помощники должны были проследить за тем, чтобы народ пошел по правильному пути, и защитить его от любой угрозы со стороны марксистов… или демократов. Геринг дал им четкие указания: «В ходе предвыборной борьбы полиция должна принять все необходимые меры против врагов Национального фронта и применять огнестрельное оружие, не опасаясь за последствия». И добавил со своим легендарным чувством меры: «Начиная с сегодняшнего дня каждая пуля, вылетевшая из дула пистолета полицейского, – есть моя пуля. Если кто-то называет это убийством, значит, это я убил». Такое напутствие получили неопытные помощники полиции, среди которых оказалось множество уголовников, так что крайности были неизбежны. Несмотря на все это, даже самые радикальные меры должны были предприниматься тайно, поскольку президент Гинденбург оставался гарантом законности, а рейхсвер мог вмешаться в случае распространения беспорядков.

В такой обстановке вечером 27 февраля, около 21 часа, загорелось здание рейхстага. На месте пожара был задержан молодой слабоумный голландец Маринус Ван дер Люббе, но к 23 часам, когда пожар был потушен, следователи и свидетели пожара констатировали: очагов возгорания было много, и они были удалены друг от друга, так что вряд ли здание поджег один человек. Геринг приехал к рейхстагу через полчаса после первого сообщения о пожаре. Следом за ним прибыли Гитлер и Геббельс, которые в этот вечер вместе ужинали, а потом появился фон Папен. Взволнованный Гитлер произнес: «Это – знак свыше!» Геббельс сразу же заявил о «преступлении коммунистов». Мартин Зоммерфельдт, который в этот момент находился рядом с Герингом, писал в воспоминаниях: «Геринг стоял в фойе, полном дыма, в окружении полиции и пожарных. […] Видно было, что он сильно огорчен случившимся, но не придавал событию слишком большого значения. Спокойно и в кратких выражениях он приказал мне собрать всю информацию о причинах возгорания и размерах причиненного огнем ущерба, переговорив с пожарными и полицией, и затем подготовить отчет для прессы, представив его для проверки в министерство».

Зоммерфельдт выполнил поручение, составил отчет и вручил его шефу около часа ночи. Вот как он сам об этом рассказал: «Быстро пробежав глазами то, что я написал, он стукнул кулаком по столу, разметав сложенные бумаги, и закричал: “Что за ерунду вы мне суете! Это какой-то нескладный полицейский рапорт, а не политический отчет для прессы!” […] Я с обидой возразил: “Это не ерунда, а точная информация, подтвержденная полицией и пожарными. Это и есть материал для прессы, о котором вы меня просили!” Но он, не слушая, вскричал: “Чушь, чушь собачья! Какие пятьдесят килограммов горючего материала? Да там было десять, а то и сто центнеров горючего!” – “Но это невозможно, господин министр! – возразил я. – Вам никто не поверит, ведь один человек не унесет столько горючего!” – “Да какой один человек! – продолжал он орать. – Это был не один человек, а десять или двадцать! Это же коммунисты, они подожгли рейхстаг, чтобы дать сигнал к восстанию! Восстание уже началось!”». Зоммерфельдт продолжал стоять на своем, и Геринг сам продиктовал отчет секретарше, при этом он все время заглядывал в какую-то бумагу, лежавшую перед ним на столе. В новом отчете говорилось, что рейхстаг подожгли коммунисты, дав сигнал к восстанию, и что «для предотвращения насилия» полиция уже производит аресты коммунистов и закрывает коммунистические газеты, выход которых отныне запрещен. «Он использовал цифровые данные из моего отчета, – говорит Зоммерфельдт, – но увеличил их все в десять раз».

Несколько часов спустя Зоммерфельдт понял, откуда взялся текст, которым пользовался министр внутренних дел, когда диктовал секретарше свою версию случившегося: один из сотрудников Геббельса рассказал ему, что Геринг и Гитлер, покинув рейхстаг, встречались с его шефом, и виртуоз пропаганды передал им проект сообщения для прессы, составленный очень тщательно. То есть заранее, а не по горячим следам события[107]. Как бы там ни было, нацисты получили на руки козырные карты: спустя сорок восемь часов был обнародован подписанный Гинденбургом указ «о защите народа и государства», согласно которому временно ограничивалась свобода личности, свобода прессы и право на проведение собраний. Отменялась тайна почтовой переписки, телефонных переговоров и телеграфных отправлений. Предусматривалась смертная казнь за государственную измену, за поджоги и за нападения на представителей законной власти. Имперскому правительству было дано право взять на себя полномочия правительств земель и разрешалось провести арест 5000 «марксистских преступников», список которых был составлен за пару недель до этого… Среди прочих оказались задержанными генеральный секретарь коммунистической партии Германии Эрнст Тельман, идеологи, рядовые активисты, а также депутаты рейхстага от КПГ Торглер и Кюне, болгарские коммунисты Димитров, Танев и Попов, объявленные сообщниками поджигателей. Для ровного счета власти арестовали многих социал-демократов, а помещения основных печатных органов оппозиции закрыли и опечатали. Это значительно повысило шансы НСДАП на победу на выборах 5 марта.

А вездесущий Геринг проявил себя на других фронтах помимо репрессий: 20 февраля он пригласил в свою шикарную «служебную квартиру» на Кайзердам двадцать пять промышленных тузов, включая сталелитейного магната Густава Круппа, Альберта Фоглера, руководившего трестом «Ферейнигте штальверке», и Георга фон Шницлера, директора химического концерна «И. Г. Фарбениндустри». Там они встретились с Гитлером, который произнес туманную речь о необходимости «покончить с марксизмом для установления социального мира и расцвета экономики». После этого Геринг перешел к животрепещущей теме, которая, естественно, касалась получения от промышленников мощной финансовой поддержки. Он заявил: «Те, кто не участвует непосредственно в политической борьбе, должны, по меньшей мере, пойти на необходимые финансовые жертвы… Они тем более согласятся на это, если поймут, что предстоящие выборы станут в Германии последними на десять следующих лет, а возможно, на век». Ловко обрисовывая ситуацию, можно добиться невозможного: в едином порыве расчетливые и хитрые промышленники достали чековые книжки с намерением оказания помощи нацистам в похоронах немецкой демократии…

Результаты выборов 5 марта 1933 года не оправдали ожиданий Гитлера и Геринга, точнее, не соответствовали затраченным усилиям: получив 288 депутатских мандатов и 43,9 процента голосов избирателей, НСДАП конечно же одержала самую крупную победу в истории выборов в Веймарской республике, но получить большинство в рейхстаге она могла только с помощью немецких националистов Гугенберга. Однако для установления абсолютной власти требовалось квалифицированное большинство в количестве двух третей депутатов рейхстага. Но в те смутные времена несколько решительных людей всегда могли подправить просчеты демократии: например, председателю рейхстага Герману Герингу достаточно было признать недействительным 81 мандат, полученный коммунистической партией – большинство кандидатов в депутаты подверглись аресту, – изгнать нескольких депутатов социал-демократов, дать расплывчатые обещания правым националистским партиям и запугать других умелым привлечением штурмовых отрядов и СС. И это все произвело магическое действие: 23 марта немецкие националисты Гугенберга, католический «Центр» и Народная партия Баварии присоединились к НСДАП, сформировав конституционное большинство, и рейхстаг одобрил закон «О чрезвычайных полномочиях», передававший законодательную власть правительству Гитлера на четыре года. Закон позволял правительству принимать любые законные акты без утверждения их рейхстагом. Лишь 94 депутата, в основном социал-демократы, решились проголосовать против этого коллективного самоубийства. «Тихо! Фюрер сам спросит у вас все, что нужно, в свое время!» – приказал Геринг одному из «левых» депутатов, попытавшихся выступить с протестом после голосования. Когда расходились вечером, депутаты понимали, что в этот день пришел конец парламентаризму, демократии… и Веймарской республике.

В течение последовавших за этим недель, отмеченных беспощадным сломом всех элементов устоявшегося порядка, национал-социалисты установили контроль над государственными учреждениями всех уровней. Потом они начали прибирать к рукам профсоюзы, и закон от 31 марта предписал всем правительствам земель местное законодательство привести в соответствие с имперскими законами. Для контроля над этим процессом в земли были направлены одиннадцать специальных представителей рейхсканцлера. Первого апреля был проведен первый общегерманский бойкот магазинов и предприятий, принадлежащих проживавшим в Германии евреям. Наконец Гитлер, давший слово не менять состав правительства после выборов, постарался поскорее забыть о своем обещании и назначил Йозефа Геббельса государственным министром пропаганды и просвещения. Он также лишил вице-канцлера фон Папена поста премьер-министра Пруссии и отдал эту должность Герингу, который давно к ней стремился[108]. Счастливый назначенец узнал эту новость в начале апреля, в то время, когда вместе с фон Папеном находился в Риме, куда они отправились для обсуждения конкордата с Ватиканом[109]. Но сразу же по возвращении в Германию Герман Геринг добился для себя новой должности: 28 апреля 1933 года он заявил совету министров, что хотел бы преобразовать рейхскомиссариат по делам авиации в Министерство авиации. И через неделю Гитлер и Гинденбург подписали его назначение на пост министра авиации…

В середине мая председатель рейхстага, министр без портфеля, министр авиации, министр внутренних дел и премьер-министр Пруссии перебрался из квартиры на Кайзердам в новую огромную резиденцию в доме № 11а по Лейпцигерштрассе, естественно переоборудовав ее по своему вкусу. Он также преобразовал Прусский государственный совет, включив в его состав таких разных людей, как руководители штурмовых отрядов СА Рём, Эрнст и Хайнес, принц Август Вильгельм, Пауль Кёрнер, рейхсфюрер СС Гиммлер и шеф берлинских охранных отрядов Далюге, дирижер Фуртвенглер, генерал-фельдмаршал фон Макензен, принц Филипп Гессенский и щедрый покровитель нацистов Фриц фон Тиссен. Разумеется, этот совет был никому не нужен, но его члены получали большую зарплату…

И все же неутомимого Германа Геринга в то время больше занимали не обустройство интерьеров и не конституционные изменения. Для укрепления власти Гитлера в стране – и упрочения своего положения – он создал в начале мая тайную государственную полицию, назначив заместителем руководителя, то есть своим заместителем, Рудольфа Дильса, преданного и беспринципного человека. Эта грозная организация, ставшая вскоре известной под сокращенным названием «гестапо», обосновалась в помещениях бывшего технического училища на Принц-Альбертштрассе неподалеку от официальной резиденции Геринга. Она занялась подавлением оппозиции в Пруссии и для этого организовала первые концентрационные лагеря в Ораниенбурге и в Папенбурге, где проходили «перевоспитание» коммунисты, социал-демократы, профсоюзные работники, журналисты, неудобные режиму идеалисты и строптивые политические деятели. Вскоре пошли слухи о пытках, совершаемых в «Колумбиа-Хауз», собственной берлинской тюрьме гестапо на Бабельштрассе. Эрнст Ганфштенгль очень скоро об этом узнал. Вот что он написал в своих воспоминаниях: «Ко мне во дворец президента рейхстага зашел некий граф Шёнборн, которого я знал, и подтвердил эти истории, добавив конкретные подробности. Я из-за этого напустился на Геринга за завтраком. Вначале он категорически все отрицал. Тогда я предложил ему поехать на место лично. Геринг повел себя уклончиво, потом рассердился и потребовал назвать, кто мне обо всем этом рассказал. Вначале я отказывался это сделать, но потом, получив обещание, что мой информатор не пострадает, назвал имя графа Шёнборна. Это было ошибкой, но мне в то время еще многому предстояло научиться. Вскоре Шёнборн исчез: его на несколько недель задержали». По меньшей мере один человек смог описать, как работала тайная полиция, – молодой чиновник Ханс Бернд Гизевиус, в 1933 году назначенный на службу в гестапо и пораженный тем, что увидел. «Не пробыв и двух дней на своей службе, – вспоминал он, – я заметил, что там царят ужасные порядки. Это была не та полиция, которая выступала бы против нарушений, убийств, грабежей, против ущемления свободы. Это была полиция, которая защищала преступников, позволяющих себе подобные эксцессы. […] Уже спустя два дня я спросил одного из моих коллег […]: “Скажите, где я – в учреждении полиции или просто в разбойничьей пещере?” Я получил ответ: “Вы в разбойничьей пещере и будьте готовы ко всему. Вам предстоит еще очень многое пережить”». Действительно, Гизевиусу суждено было многое увидеть и пережить, и очень много он слышал от человека, который в то время тоже служил в государственной тайной полиции, – выдающегося криминалиста Артура Небе. «В августе 1933 года Небе получил от Геринга задание убить Грегора Штрассера “в автомобильной катастрофе” или на охоте, – рассказывал Гизевиус. – Это поручение настолько потрясло Небе, что он не захотел выполнять его и потребовал от имперской канцелярии объяснения. Из имперской канцелярии ему ответили, что фюрер ничего не знает о таком задании. Небе после этого пригласили к Герингу, ему были сделаны тягчайшие упреки в связи с подачей такого запроса»[110].

Гизевиус рассказал также о концентрационном лагере гестапо в Ораниенбурге. Правда, первые концентрационные лагеря, созданные по приказу Геринга, не были еще ужасными фабриками смерти, в какие их превратил Гиммлер: чаще всего из них люди выходили живыми и здоровыми. Но непреложным является по меньшей мере один факт: отважный, склонный к рыцарству патриот Герман Геринг уже перешел черту, которая отделяла политическую ангажированность от чистейшей воды бандитизма. Ради того, чтобы оказать услугу фюреру? Чтобы удовлетворить собственные амбиции? В течение последних шести лет обе эти причины были связаны неразрывно…

В то время еще один фактор сильно повлиял на укрепление его могущества: Готфрид Шаппер, бывший офицер разведки времен мировой войны, предложил Гитлеру создать службу прослушивания телефонных разговоров, которая подчинялась бы непосредственно рейхсканцелярии. Фюрер ему отказал, но при этом направил Шаппера к Герингу, который сразу же заинтересовался предложением: это позволяло ему перехватывать информацию, передаваемую по телефону, телеграфу или радио, любого реального или потенциального врага или соперника, начиная со священнослужителей, деятелей профсоюзов, руководителей СА, иностранных дипломатов, журналистов, коллег по правительству и товарищей по партии… И в апреле 1933 года появилась специальная организация для контроля за телефонной и телеграфной сетью и радиосвязью Германии под невинным названием «Центр исследований Германа Геринга»[111]. Он разместился в Шарлоттенбурге, пригороде Берлина, в строго охраняемом здании на берегу озера Литцензее, и вскоре туда стала стекаться достойная внимания информация, перехваченная из всех уголков Германии. Информацию регистрировали, сортировали, анализировали, проверяли, а затем распечатывали на коричневой бумаге и каждое утро рассылали с курьерами в заинтересованные министерства и службы: председателю рейхстага, в Министерство внутренних дел, в Министерство авиации и премьер-министру Герингу[112].

К его должностям вскоре добавились новые назначения: этот страстный охотник стал имперским егермейстером и имперским лесничим. Естественно, с новыми мундирами и окладом, соответствовавшим этим должностям… Кроме того, Гинденбург решил, что Геринг достоин нового воинского звания, причем не меньшего, чем генерал пехоты[113], – и это стало весьма существенным повышением в звании для капитана. Чтобы не отставать от президента, Гиммлер присвоил Герингу звание бригаденфюрера СС (бригадный генерал). Таким образом, в уже набитом формой гардеробе этого неисправимого собирателя мундиров и всяческих наград появились четыре новых мундира… «Геринг, – отметил в своем дневнике Геббельс, – слишком хвастлив, в этом его несчастье. Он ценит мундир выше самой должности».

Гитлер тоже втайне посмеивался над этим монументальным тщеславием, но при этом с большой радостью его удовлетворял: Геринг был не просто неким «персонажем в стиле барокко» – он был человеком, на которого фюрер всегда мог положиться, когда требовалось предпринимать жесткие меры, а также оставался удивительно популярным в Германии политиком, эмиссаром, который внушал доверие за границей, несравненным собирателем средств и даже источником конфиденциальных сведений, после того как организовал свой «Центр исследований». К осени 1933 года Гитлеру удалось провести чистку в своем правительстве, избавиться от политических конкурентов, урезать права и свободы, нейтрализовать оппозицию, задушить правительства земель, ликвидировать профсоюзы, поставить на колени церковь, заткнуть рот рейхстагу, организовать полицейское государство и навязать стране свою диктатуру. И во всем этом неоценимую помощь оказал ему Герман Геринг. Именно это и было причиной столь щедрого наделения новыми почетными должностями, шикарными мундирами и экзотическими наградами того, кто фактически уже стал вторым лицом Третьего рейха…

Честно говоря, это положение вовсе не предполагало спокойную жизнь, особенно если человек склонен совершать оплошности. И это ясно проявилось в ходе начавшегося в Лейпциге 20 сентября 1933 года процесса о поджоге рейхстага. На скамье подсудимых находились, разумеется, Ван дер Люббе, а также болгарские коммунисты Танев, Попов и Димитров и лидер парламентской фракции компартии Германии Эрнст Торглер. На процессе присутствовали представители всех германских газет и множество иностранных репортеров, и Геринг с Геббельсом, привлеченные в качестве свидетелей, рассчитывали превратить суд в форум антикоммунистической пропаганды. Но германское правосудие еще не пропиталось нацизмом полностью, а доказательства причастности к поджогу трех болгар и депутата Торглера оказались малоубедительными. К тому же Димитров активно участвовал в деятельности Коминтерна, руководимого Сталиным, с которым в то время Гитлер портить отношения вовсе не желал[114]. Так что Герман Геринг, одетый в блестящий новенький мундир СА с наградами до самого пояса, решил вступить на скользкий путь. «Пока Геббельс фехтовал рапирой элегантно и ловко, – написал позже Мартин Зоммерфельдт, – Геринг бросился в атаку с обнаженной абордажной саблей».

Это метафора, тем не менее поначалу все складывалось удачно: Геринг, хорошо подготовленный Дильсом, спокойно рассказал о том, что он делал в день пожара, а также описал все этапы расследования. Увы! Поскольку немецкий уголовно-процессуальный кодекс не изменился со времен мюнхенского процесса 1924 года, обвиняемый имел право задавать вопросы свидетелю. И это все поменяло: Димитров, несмотря на посредственное владение немецким языком, оказался мастером вести диалог и незаурядным оратором, а всемогущему Герингу не удалось скрыть все слабости обвинения и сдерживать себя, когда он попадал в затруднительное положение. И с того момента все очень сильно испортилось.

Обв. Димитров: Он [Геринг], естественно, несет, и он уже об этом здесь заявил, ответственность за свое министерство и свою полицию. Не так ли?

Свид. Геринг: Да, так. Обв. Димитров: Я спрашиваю: что сделал господин министр внутренних дел […] для того, чтобы в порядке полицейского расследования выяснить путь Ван дер Люббе из Берлина в Генигсдорф, […] пребывание Ван дер Люббе в ночлежном доме в Генигсдорфе, его знакомство там с двумя другими людьми и, таким образом, разыскать его истинных сообщников?[115]

Свид. Геринг: Само собой разумеется, мне как министру незачем было бегать по следам, как сыщику. Для этого у меня есть уголовная полиция. […] Это было политическое преступление, и мне сразу же стало ясно, и ясно по сей день, что ваша партия – это партия преступников.

Обв. Димитров: Известно ли господину премьер-министру Герингу, что эта партия […] является правящей на шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе, и что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что его хозяйственные заказы давали и дают работу сотням тысяч германских рабочих?

Председатель: Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду.

Обв. Димитров: Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду! […] Но в Германии ведется борьба против коммунистической партии. Это мировоззрение, это большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе. […] Это известно?

Свид. Геринг: Германскому народу известно, что здесь вы бессовестно себя ведете, что вы явились сюда, чтобы поджечь рейхстаг. […] Вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить.

Председатель: Димитров, я вам уже сказал, что вы не должны заниматься здесь коммунистической пропагандой. […] Вы это сделали повторно, и поэтому пусть вас не удивляет, что господин свидетель так негодует!

Обв. Димитров: Я очень доволен ответом господина Геринга.

Председатель: […] Я лишаю вас слова. Обв. Димитров: Вы боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?

Свид. Геринг: Это вы будете бояться, как только после суда попадете ко мне в руки, подлец!

Председатель: Димитров лишается права присутствовать на судебном заседании в последующие три дня. Немедленно уведите его!

То, что последовало потом, было легко предсказать: Ван дер Люббе был приговорен к смертной казни и обезглавлен на гильотине, Димитрова, Танева и Попова суд оправдал без дальнейших вопросов, Торглер тоже был оправдан, так как доказал свое алиби… Но Геринга это уже совсем не интересовало[116]. Уехав из Лейпцига вечером после словесной дуэли с Димитровым, он пожалел о том, что потерял хладнокровие, и естественно, ему пришлось согласиться с присутствовавшими на суде журналистами: обвиняемый выиграл процесс благодаря спокойной ироничности, в то время как свидетель обвинения из-за собственной горячности выставил себя в смешном виде. Несколько дней спустя во время обеда в рейхсканцелярии Геринг сказал Гитлеру: «Мой фюрер, эти судьи Верховного суда вели себя безобразно. Складывалось впечатление, что судили нас, а не коммунистов». И прибавил, что мог бы лично заняться немедленным реформированием судебной системы. На это Гитлер сказал: «Мой дорогой Геринг, это лишь вопрос времени. […] В любом случае эти люди уже созрели для отставки, на их место мы поставим своих людей. Но пока Старик [Гинденбург] жив, мы сделать это не в состоянии».

Итак, пока Герман Геринг не мог ничего предпринять и вынужден был признать, что неудачное участие в суде поколебало его позиции на вершине имперской власти. В той новой Германии, девизом которой стал принцип «все против всех», подобное ослабление позиций непременно служило сигналом к нападению. И Геринг очень скоро столкнулся с происками Геббельса, который с удовлетворением отмечал, что «акции Геринга повсюду упали в цене» и что «фюрер открыто осудил гигантоманию». Он также почувствовал угрозу со стороны рейхсминистра внутренних дел Вильгельма Фрика, который вознамерился подчинить Министерство внутренних дел Пруссии, вотчину Геринга, своему ведомству. Ему угрожал также рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который руководил полицией Мюнхена и зарился на гестапо Пруссии. Опасность исходила также от старого сообщника и соперника Эрнста Рёма, жаждавшего стать министром обороны: тот позволил своим штурмовикам применять похищения, аресты, пытки, конфисковывать имущество, совершать другие карательные меры, так что Герингу пришлось лишить СА полномочий вспомогательной полиции. Стараясь обеспечить себе монополию в области репрессий, он даже приказал закрыть и очистить некоторые бункеры и «дикие лагеря»[117], где штурмовики держали в заключении и пытали своих жертв.

Но Геринг быстро утомился от этой беспрерывной борьбы: хотя ему и удалось противостоять подчинению прусского гестапо Вильгельму Фрику, подчинив это ведомство премьер-министру Пруссии (то есть себе), он не смог помешать поглощению Министерства внутренних дел Пруссии Рейхсминистерством внутренних дел, а также переходу прусского гестапо в подчинение Гиммлеру и Гейдриху весной 1934 года. Так распорядился Гитлер, а его распоряжения не обсуждались. Однако хитрость была второй натурой Геринга: он предпринял меры предосторожности, создав заранее полностью подчинявшееся ему новое подразделение – группу земельной полиции, сформированную из полицейских чинов, безоговорочно преданных режиму национал-социалистов и отличавшихся жестокостью и полным отсутствием совести… С той поры всеслышащие уши «исследовательского центра» и мускулистые руки специального подразделения земельной полиции позволяли Герману Герингу оставаться на плаву в полном аллигаторов болоте, во что превратился Третий рейх Адольфа Гитлера. Именно это нашло отражение в ходе последовавших драматических событий…

Помимо рейхсвера, численность которого по условиям Версальского договора ограничивалась 100 тысячами человек, в Германии к весне 1934 года действовала внушительная силовая организация штурмовиков, которая насчитывала 2,5 миллиона членов, имела неопределенный статус и такие же задачи. Перед приходом нацистов к власти эти крепкие солдаты и задиристые драчуны с глиняной совестью эффективно охраняли сборища нацистов и яростно нападали на собрания их противников. Но после триумфа НСДАП и устранения ее противников чем еще могли заниматься низкооплачиваемые и неспокойные коричневорубашечники, считавшие, что у них украли плоды победы? Политические руководители нацистской партии стали чиновниками и получили хорошо оплачиваемые и не очень обременительные должности. Руководители штурмовиков рангом пониже – Эрнст, Хайнес, фон Хайдебрек, Шмидт, Хайн, Шейнгубер, фон Краусер и другие – серьезно обогатились за счет присвоения имущества евреев, коммунистов и социалистов, а также крупных сумм, полученных от буржуазии, коммерсантов и промышленников. Их руководитель Эрнст Рём был назначен министром без портфеля в начале 1933 года, публично удостоился лестных слов от фюрера, назвавшего его «старым боевым товарищем», и перебрался в особняк на Штандартенштрассе, который некий озадаченный посетитель описал так: «Шикарное убранство, гобелены, полотна старых мастеров, великолепные зеркала из хрусталя, толстые ковры и мебель времен прекрасной эпохи… Все это походило на бордель миллионера».

Чего еще можно было желать? Главного! Все дело было в том, что Рём, бывший капитан, который в 1919 году выявил талант агитатора у ефрейтора Адольфа Гитлера, в душе оставался ландскнехтом. По большому счету, он предпочитал обстановку казарм позолоте министерств, военные парады – вечерам в опере, а попойки в кордегардии – торжественным ужинам. Именно поэтому у него, человека, который в течение двенадцати лет оказывал НСДАП неоценимые услуги, с некоторых пор появились честолюбивые планы: стать военным министром и главнокомандующим вооруженными силами страны. А всех своих приспешников сделать генералами. Тогда он смог бы создать настоящую регулярную армию численностью несколько миллионов человек, раздать награды и деньги всем своим штурмовикам, ставшим профессиональными солдатами, взять в новую армию лучших офицеров рейхсвера, а остальных отправить по домам, забрать все тяжелое вооружение, которого так не хватало его бойцам, и наконец осуществить «вторую революцию», чтобы захватить власть и разделаться со своими соперниками в нацистской иерархии, начиная с Геббельса, Гиммлера, Фрика, Бломберга и конечно же Германа Геринга. А вот Гитлера, своего старого товарища по борьбе, Рём намеревался использовать в качестве выставочной фигуры, если тот согласится сотрудничать. В противном же случае, естественно… Но одна деталь портила этот обширный план: Рём и его сподвижники не умели держать язык за зубами.

Публичные высказывания Рёма по поводу слияния СС, СА и рейхсвера под его командованием[118] давно уже настораживали рейхсминистра обороны фон Бломберга и начальника министерского управления военного министерства фон Рейхенау, которые пожаловались на него президенту и рейхсканцлеру. А заявление Рёма о необходимости создания «народного рейхсвера» на основе СА и о проведении затем «второй революции» социалистического типа в личной беседе с Гитлером вызвало у того явное недовольство: фюрер вовсе не хотел новой революции и не мог изменить структуру рейхсвера, пока здравствовал Гинденбург. Поэтому Рёму было указано на необходимость воздерживаться от всяких необдуманных инициатив, но он предпочел пропустить это мимо ушей, а Гитлер не стал повторять. Упорно держась своей иде-фикс, Рём сблизился с некоторыми людьми, обиженными праздновавшим триумф национал-социализмом, в частности с Грегором Штрассером и генерал фон Шлейхером. Увы! Вождь коричневорубашечников явно недооценил своих злейших врагов в нацистской иерархии, и в первую очередь, конечно, самого деятельного и самого осведомленного из них – Германа Геринга…

Оба эти человека были конечно же товарищами по борьбе: именно Рём, «король пулемета», вооружил в свое время первые отряды Геринга. Именно Рём добился единственного мало-мальски значительного успеха в сорвавшемся путче 1923 года. Именно Рём, едва ли не единственный из членов НСДАП, помогал многострадальному эмигранту Герингу, вернувшемуся в Мюнхен в 1927 году… Но мы уже отмечали, что признательность и национал-социализм – две вещи несовместимые. И не забыли, что по приказу фюрера Рём в 1930 году вновь занял пост начальника штаба штурмовых отрядов СА, получил должность, о которой мечтал честолюбивый и дородный депутат рейхстага. Этого вполне хватило для того, чтобы Рём стал смертельным врагом премьер-министра Пруссии и новоиспеченного генерала Германа Геринга. Следует, правда, отметить, что помощники Рёма питали к Герингу чуть ли не патологическую ненависть: не он ли обогатился быстрее и значительнее, чем они? Не он ли рассказал Гитлеру об их самых злостных правонарушениях? Не он ли с помощью гестапо расформировал их «дикие лагеря», ужаснейшие и зловещие места принудительного заключения, с точки зрения журналистов и иностранных дипломатов? Не он ли изуродовал или ликвидировал их самых неконтролируемых мастеров пыток? К несчастью для них, вожди СА не опасались телефонного прослушивания и часто в подпитии говорили по телефону много лишнего. А ведь их постоянно прослушивали служащие «Центра исследований Германа Геринга», ежедневно доставлявшие шефу доклады о ночных разговорах интересующих его людей… Таким образом, премьер-министр Пруссии во всех подробностях знал о политических планах вождей СА, а также об их отношении к нему: они говорили совершенно открыто о «борове Геринге» (а Эмму называли его «свиноматкой»), а в одном из разговоров с Рёмом Карл Эрнст даже пообещал «собственноручно срезать с его жирного тела куски мяса, уменьшив вес наполовину, после чего всадить ему в горло нож». О фон Бломберге, Гиммлере и Геббельсе он высказывался в том же духе, и Геринг собирал записи подобных разговоров с непередаваемым наслаждением…

Эту информацию хозяин «Центра исследований» доводил до сведения военного министра, Геббельса и Гиммлера, естественно не указывая при этом ее источника. В качестве главы СС новый руководитель гестапо Генрих Гиммлер находился в подчинении у начальника штаба СА Эрнста Рёма, и это его тяготило[119]. И Геринг предложил ему уникальную возможность избавиться от этой зависимости. Так два давних соперника заключили временный союз, желая убедить Гитлера избавиться от Рёма…

Поначалу их затея казалась обреченной на провал, поскольку незадолго до этого Гитлер написал Эрнсту Рёму открытое письмо, наполненное самой искренней признательностью. Опубликованное 2 января 1934 года в газете «Фёлькишер беобахтер», вот как оно заканчивалось: «В конце первого года национал-социалистской революции я должен поблагодарить тебя, Эрнст Рём, за те неоценимые услуги, которые ты оказал нашему движению и немецкому народу. Ты должен знать, что я благодарен судьбе за то, что она дала мне возможность назвать такого человека, как ты, своим другом и соратником. В знак моей дружбы и благодарности, твой Адольф Гитлер». Так что, несмотря на его недисциплинированность, претензии на лидерство, странные связи, на педофильские дебоши его подручных и на многочисленные преступления подчиненных, «старый боец»[120] Эрнст Рём оставался фаворитом фюрера и одним из немногих соратников, к которым Гитлер обращался на «ты».

Что же могло так тесно связывать покрытого шрамами баварского драчуна с бывшим австрийским ефрейтором, для которого дружба, верность и признательность были словами, полностью лишенными смысла?[121] Этого мы, безусловно, никогда не узнаем. И все же следует отметить очевидный факт: все попытки Геббельса, Гиммлера и Геринга очернить Рёма в глазах фюрера всегда заканчивались для них неутешительно. Но сложность достижения успеха лишь подогревала их желание непременно добиться своего, и трое сообщников, объединившихся ради одной цели, проявили в этом деле все свои таланты: в период с апреля по июнь 1934 года сведения, собранные гестапо Гиммлера, СД[122] под управлением Гейдриха и «исследовательским центром» Геринга, в виде распечаток постоянно ложились стопками на рабочий стол Гитлера. Пытки, грабежи, похищения людей и другие преступления, совершаемые подручными Рёма, составляли ежедневную порцию докладов, которые интересовали фюрера лишь постольку, поскольку это вызывало недовольство в стране. Неуважительные высказывания Рёма и его ближайших помощников в адрес «маленького ефрейтора прошедшей войны» раздражали того не меньше, чем их пьяная болтовня о необходимости «второй по-настоящему социалистической революции». Их неосторожные заявления о предстоящем разоружении 100 000 солдат рейхсвера 2,5 миллиона штурмовиков смущали Гитлера, но лишь потому, что эти разговоры беспокоили Генеральный штаб и президента Гинденбурга и могли привести к применению военной силы против молодчиков Рёма. А заодно и против всех нацистских лидеров[123]. Наконец, сведения о том, что в казармах штурмовиков собиралось оружие, поступившее из-за границы, его тоже беспокоили, но еще не настолько, чтобы он решился действовать…

Весь июнь Гитлер, пребывавший в нерешительности, ездил по стране. Четырнадцатого июня он даже встретился в Венеции с Муссолини, хотя этот визит ничего не дал. После этого фюрер продолжил поездки по Германии, несколько раз встречался и разговаривал с Герингом, Гиммлером и Геббельсом. Двадцать первого июня он посетил Нойдек, где военный министр фон Бломберг дал ему ясно понять, что он сможет рассчитывать на поддержку армии только в случае уничтожения СА как политической силы. То же самое вскоре подтвердил и старый маршал Гинденбург: в случае, если Гитлер окажется не в состоянии обуздать своих штурмовиков, армия займется этим сама. Фюреру было о чем задуматься, но в течение нескольких дней, последовавших за этим предупреждением, он продолжал колебаться. Принятие же решения ускорила поступившая к нему вскоре двойная информация от гестапо и от «Центра исследований»: из докладов агентов и стенограмм прослушанных разговоров следовало, что Рём собрал своих людей вокруг Берлина для осуществления скорого государственного переворота. И вроде бы даже договорился со Шлейхером и Штрассером, которых Гитлер ненавидел, о формировании нового правительства после захвата власти. Чтобы информация выглядела более достоверной, Гиммлер и Геринг добавили подробностей: фон Шлейхер должен был стать канцлером, Штрассер – министром экономики, Рём – военным министром, Теодор Кронейсс[124] должен был вместо Геринга возглавить Министерство авиации, а принц Август Вильгельм в звании регента стал бы гарантией для монархистов. Наконец, заговорщики якобы заручились поддержкой Франции для исполнения своего замысла…

Этот доклад, в котором были умело смешаны правда и ложь, также получили разведслужбы рейхсвера. На самом же деле не существовало никакого союза между Рёмом, Штрассером и Шлейхером: цели у них были совершенно разные, взаимное доверие полностью отсутствовало. Участие Франции в заговоре было придумано только для того, чтобы заговорщики выглядели государственными преступниками в глазах фюрера. Наконец, если Рём действительно вынашивал планы путча и не делал из этого тайны, то сообщение о скором начале мятежа было надумано: на июль все штурмовики были отпущены в отпуск. Карл Эрнст, их руководитель в Берлине, готовился уехать в свадебное путешествие, а Рём даже отправился подлечить свой ревматизм в Бад-Висзее, курортный городок неподалеку от Мюнхена. Ничто из этого не указывало на грядущий государственный переворот, но дезинформацию подготовили специалисты, и она оказала сильное воздействие на Гитлера…

Двадцать седьмого июня, после появления этого подложного рапорта, группенфюрер СС[125] Йозеф (Зепп) Дитрих явился с визитом к начальнику Генерального штаба рейхсвера фон Рейхенау и попросил у него автоматы и ружья, а также транспортные средства для поездки «на юг Германии» семисот человек из возглавляемого им подразделения «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер»[126].

Двадцать восьмого июня Гитлер и Геринг находились в Эссене: они присутствовали на свадьбе гауляйтера Тербовена. Там статс-секретарь Кёрнер передал им поступившую из Берлина информацию, говорившую о том, что штурмовики готовятся захватить столицу. Кроме того, они якобы арестовали одного иностранного дипломата, что было строжайше запрещено. Гитлер пришел в ярость, вернулся в гостиницу и вызвал к себе обергруппенфюрера СА Виктора Лутце[127], и позже тот сделал в своем дневнике такую запись: «В номере отеля телефон звонил почти беспрерывно. Фюрер углубился в свои мысли, но было видно, что теперь ему придется действовать». Действительно, Гитлер крикнул своим спутникам: «Хватит, надоело, надо показать пример!» Геринг получил приказ вернуться в Берлин и быть готовым перейти к действиям с получением сигнала «Колибри». После чего фюрер позвонил Рёму, грубо накричал на него из-за задержанного дипломата, затем сообщил, что намерен лично прибыть в Бад-Висзее, чтобы выступить через день, в 11 часов, перед руководителями групп СА. Довольный Геринг вернулся в Берлин, где привел в боевую готовность личную полицию и специальное вооруженное формирование СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер»; потом он взял в свои руки полную власть в Пруссии и направил секретные инструкции командующему войсками СС в Силезии: по его сигналу тот должен был арестовать основных руководителей СА в этой провинции и занять их штаб-квартиру…

Гитлер, охваченный возбуждением, больше не мог сидеть на одном месте. Днем 29 июня он посетил рабочий лагерь в Вестфалии, потом отправился в Бад-Годесберг, куда вечером к нему приехал Пауль Кёрнер с последней информацией от Гиммлера и Геринга. Кёрнер сообщил, что командир штурмовиков Берлина Карл Эрнст вместо поездки в Бад-Висзее намеревается утром следующего дня отдать приказ о захвате главных государственных учреждений. «Это же путч!» – закричал Гитлер, даже не удосужившись проверить достоверность информации. Впрочем, несколько минут спустя он узнал, что 3000 подвыпивших штурмовиков проводят шумную демонстрацию на улицах Мюнхена… Фюрер обладал свойством внезапно прекращать колебаться и принимать неожиданные решения. И тогда он поступил точно так же[128]: приказав Зеппу Дитриху немедленно прибыть в Мюнхен с его людьми из «Лейбштандарт», Гитлер сел в «Юнкерс-52» в начале третьего ночи вместе с Лутце, Геббельсом, Брюкнером, Шаубом и имперским шефом прессы Отто Дитрихом. Зарождавшемуся дню, 30 июня 1934 года, предстояло стать датой массовой резни, получившей название «ночь длинных ножей»[129].

В 4 часа утра самолет приземлился на аэродроме Обервизенфельд неподалеку от Мюнхена. Серым ветреным утром под моросившим дождем фюрера встречали представители НСДАП и армии; он вышел из самолета в черном кожаном пальто, с очень бледным лицом. Гитлер смотрел прямо перед собой и бормотал: «Сегодня самый мрачный день в моей жизни, но я поеду в Бад-Висзее и жестоко всех накажу». По прибытии в Мюнхен он выскочил из машины перед Министерством внутренних дел Баварии и вбежал в здание в сопровождении гауляйтера Вагнера[130] и небольшой свиты. Попавшихся на пути двух руководителей баварского СА, обергруппенфюрера Шейнгубера и группенфюрера Шмидта, находившийся на грани истерики Гитлер грубо оттолкнул, затем сорвал с них знаки отличия с криком: «Вы арестованы и будете расстреляны!» Около 6 часов утра фюрер, все еще кипевший от ярости, вышел из здания министерства и сел в машину. Поскольку люди из «Лейбштандарт» еще не прибыли, его сопровождали лишь девять телохранителей, а также Геббельс, Лутце, Брюкнер и Дитрих[131]. Но он все равно велел своему шоферу Эриху Кемпка немедленно ехать в Бад-Висзее.

Шестьдесят километров между Мюнхеном и Бад-Висзее были преодолены на большой скорости, и примерно в 6 часов 30 минут «мерседес» Гитлера и две машины сопровождения затормозили перед частным отелем, где остановились Рём и несколько его соратников. Никакой охраны снаружи не было, и Гитлер первым вошел в пустой холл. Пока его подручные занимали этажи, Гитлер постучал в дверь номера, который занимал Рём, и, услышав вопрос «Кто там?», ворвался внутрь с пистолетом в руке и крикнул своему пораженному старому другу: «Эрнст, ты арестован!» Вслед за этим прозвучали обвинения, потом последовал приказ немедленно одеться, и Гитлер стремительно вышел в коридор, так что Рём даже не успел ничего сказать. Там он начал барабанить в дверь номера напротив, где размещались обергруппенфюрер Хайнес и его шофер-любовник. Хайнес, проснувшись от шума и увидев перед собой Гитлера, Лутце и полицейского в штатском, вначале отказался одеваться, но Гитлер поставил его перед выбором: подчиниться или быть застреленным на месте. Менее чем за двадцать минут Рём, Хайнес, Бергман, Уль[132], граф фон Шпрети-Вальбах, два адъютанта, четыре молодых человека, о наклонностях которых догадаться было несложно, и десять охранников, которые до того крепко спали, были заперты в прачечной в подвале.

Ситуация могла осложниться, когда перед отелем остановился грузовик с четырьмя десятками вооруженных охранников штаб-квартиры Рёма: в этот момент могло вспыхнуть вооруженное столкновение, но Гитлер отдал им приказ вернуться в Мюнхен, и они подчинились. После этого фюрер и его подручные посадили арестованных в конфискованный для этого случая автобус и направились в Мюнхен вдоль южного берега озера Тегернзее[133]. К 9 часам 30 минутам группа машин добралась до «Коричневого дома», охранявшегося армией и эсэсовцами, которые к тому времени арестовали главных офицеров СА, направлявшихся в Бад-Висзее. Остальных арестовали сразу же при выходе из вагонов поезда. Рёма и его ближайших помощников быстро переправили в тюрьму Штадельхейм, где уже находились арестованные ранее штурмовики. Тем временем Гитлер приказал Геббельсу позвонить Герингу и передать ему сигнал «Колибри»…

Из своего дворца на Лейпцигерплац Геринг, ждавший сигнала вместе с Гиммлером и начальником Генштаба фон Рейхенау, немедленно дал команду начать выполнение давно разработанного плана. Находившиеся в казармах бывшей кадетской школы в Лихтерфельде специальные подразделения земельной полиции на грузовиках и в сопровождении мотоциклистов кружными путями въехали в Берлин и окружили штаб-квартиру штурмовых отрядов СА на Вильгельмштрассе. За несколько минут до этого генерал Боденшац срочно вызвал Франца фон Папена, который был в натянутых отношениях с нацистами после своей речи в Марбурге[134], в резиденцию Геринга. Проходя по саду возле Министерства авиации, вице-канцлер поразился тому, что дворец превращен в крепость. «Весь район кишел вооруженными автоматами эсэсовцами, – вспоминал он. – Геринг находился в своем кабинете вместе с Гиммлером. Он сказал мне, что Гитлеру пришлось вылететь в Мюнхен, чтобы сорвать подготовленное Рёмом восстание, а ему были даны все полномочия для предотвращения мятежа в столице. Я тут же возразил, что в отсутствие канцлера всю полноту власти должен осуществлять я как вице-канцлер. Геринг сказал, что об этом не может быть и речи. […] Тогда я сказал, что необходимо сообщить обо всем президенту, ввести в стране чрезвычайное положение и подключить рейхсвер к наведению порядка. Но Геринг отказался и от этого, заявив: не стоит беспокоить Гинденбурга, так как с помощью СС он, Геринг, держит ситуацию под контролем. Мы начали спорить, но Геринг прекратил разговор, попросив меня вернуться домой и не выходить никуда, не предупредив его: от этого якобы зависела моя личная безопасность. Я ответил, что сам могу обеспечить свою безопасность и что отказываюсь исполнять то, что весьма напоминает арест».

В ходе этого разговора личный секретарь фон Папена услышал, как Гиммлер, понизив голос, произнес в телефонную трубку: «Теперь можете начинать!» Позже он понял: фон Папена специально выманили из дворца вице-канцлера для того, чтобы молодчики Геринга и Гиммлера смогли спокойно занять здание. Что они незамедлительно и сделали, убив мимоходом руководителя пресс-службы Герберта фон Бозе и арестовав всех секретарей. А тем временем в резиденции Геринга переговоры завершились, фон Папен позже написал: «В конечном счете Геринг, получавший поток сообщений, чуть ли не выставил меня за дверь. […] Мы с секретарем поехали на машине к дворцу вице-канцлера на Фоссштрассе, чтобы я смог забрать оттуда свои дела. Но здание было занято людьми Гиммлера, а охранник с автоматом не разрешил мне войти. Один из служащих сумел передать мне, что Бозе убит, после чего его от меня отогнали, а мне приказали вернуться в машину. К нам подошли эсэсовец и член тайной полиции Геринга, попытавшиеся арестовать моего секретаря. Напряжение возросло до такой степени, что в нас едва не начали стрелять. Это было знаком царившего там смятения. Во всем этом принимали участие две группы: одной командовал Геринг, другая исполняла приказы Гиммлера».

Точно так и было: сообщники действовали заодно, но, поскольку преследовали разные интересы, счеты сводили по-разному. Впрочем, фон Папену просто повезло: когда он вернулся домой, его спасло от подручных Гиммлера, получивших приказ его убить, только то, что Геринг приказал своим людям защищать вице-канцлера. Это означало лишь то, что премьер-министр Пруссии Герман Геринг, более рассудительный человек, чем шеф гестапо, считал, что убийство – это искусство, которое требует тишины. К тому же Гинденбург никогда бы не простил нацистам убийства своего любимца Франца фон Папена. А ведь старый фельдмаршал все еще оставался верховным главнокомандующим рейхсвера… Существовали, впрочем, и другие противоречия: Гиммлер и Гейдрих хотели воспользоваться случаем для физического устранения Дильса, но Геринг воспротивился этому. Таким образом, первый исполнитель грязной работы гестапо лишь чудом уцелел в этой бойне, а Геринг тайно назначил его исполнительным президентом Кёльна, и по строжайшему приказу патрона Дильс постарался сделать так, чтобы о нем забыли.

А тем временем специальные отряды земельной полиции захватили штаб-квартиру штурмовиков и обезоружили всех, кто там находился. Геринг, покинув на некоторое время свой кабинет, явился туда, чтобы на месте определить, кого следует расстрелять немедленно, а кого допросить. Позже он рассказывал: «Я спросил у капитана СА: “Есть ли у вас оружие?” – “Никак нет, господин начальник полиции, – ответил мне этот мерзавец. – Никакого оружия, кроме пистолета, на ношение которого вы выдали мне разрешение…” И тогда я обнаружил в подвале целый арсенал, там оружия было больше, чем у всей прусской полиции! Говорю же, они могли устроить настоящий фейерверк! В этом случае оставалось только одно: расстрелять!»

Тот день был отмечен множеством расстрелов в Пруссии, в Померании, в Силезии, везде. Причем лишились жизни множество людей, не имевших отношения к СА, в частности: бывший канцлер фон Шлейхер (эсэсовцы, переодетые в гражданскую одежду, подъехали к его вилле на окраине Берлина, ворвались в дом и открыли стрельбу по Шлейхеру и его жене, которые в это время завтракали); генерал фон Бредов, единомышленник и ближайший помощник фон Шлейхера, исполнявший в его кабинете обязанности министра обороны; адвокат Эдгар Юнг, сотрудник фон Папена и истинный автор Марбургской речи; Эрих Клаузенер, бывший начальник отдела полиции прусского Министерства внутренних дел, уволенный со своего поста в феврале 1933 года; Фриц Герлих, католический публицист и историк, некогда судившийся с Герингом… И разумеется, были убиты все сподвижники Рёма, Эрнста и Хайнеса: Герт, Сандер, Бойлвиц, Мореншильд, Киршбаум и десятки других, переправленных в концлагерь близ Лихтерфельде и там казненных. В Министерстве внутренних дел, как, впрочем, и везде, никто не чувствовал себя в безопасности, даже генерал Далюге, начальник отдела полиции Имперского министерства внутренних дел и руководитель прусской полиции! Его подчиненный Ханс Бернд Гизевиус так описал атмосферу того ужасного утра: «Что же на самом деле происходило? Казалось, что продолжались поиски Грегора Штрассера, если судить по драматическому призыву о помощи, направленному Далюге одним из товарищей по партии. Вероятно, Рём, Шлейхер и Штрассер затевали весьма опасный путч. Из полиции стали поступать многочисленные телеграммы. Почти все значимые лидеры СА были арестованы или находились под угрозой ареста. Предателей, несомненно, было очень много. Но сколько же точно? Кто был охотником, а кто дичью? Мы решили узнать все точнее. Для этого я предложил отправиться во дворец Геринга, где надеялся увидеть Небе[135]. Уж он-то должен был сказать, что происходит на самом деле. Меня на это толкала мысль, что лучше находиться там, чем в кабинете или дома. Посему я предпочел держаться поближе к Далюге, полагая, что уж в пасти волка, то есть во дворце Геринга, меня точно не арестуют. Мы вдвоем прошли двести – триста метров, отделявших министерство от Лейпцигерплац, так и не заметив ничего необычного. […] Люди спокойно шли по улицам. Однако мундиров СС видно не было. И только дойдя до Лейпцигерплац, мы поняли, что дело серьезное. Там мы увидели много полицейских и группы людей. Мы прошли по маленькому проходу, выводившему к дворцу Геринга. Слава богу, это здание не было видно с улицы, потому что как только мы вышли из-за угла, со всех крыш, из всех амбразур и со всех балконов на нас нацелились дула автоматов. Двор кишел полицейскими, если бы не серьезность ситуация, этот контраст со спокойным Берлином мог бы нас позабавить. Пока я проходил вслед за Далюге через заграждения и поднимался по ступеням в большой холл для приемов, горло мое внезапно сдавил страх. Я судорожно вдохнул воздух, полнившийся ненавистью, нервозностью, напряженностью, предчувствием гражданской войны, а главное, запахом крови, большой крови. На лице всех присутствующих, начиная с часовых, отражался ужас. Из стороны в сторону нервно сновали адъютанты. Посыльные, сжимавшие в руках толстые папки с секретными бумагами, пробегали с важным выражением на лице. Ожидавшие чего-то люди с тревогой расспрашивали друг друга. Все говорили вполголоса. Шептали что-то друг другу на ухо. К счастью, я тут же увидел Небе. Мы переглянулись по-своему, как давно практиковали, и поприветствовали друг друга. Мы затянули с рукопожатием несколько дольше обычного, потому что не знали, что следует сказать или о чем спросить в первую очередь. В конце концов я просто спросил, чем он занимался вчера. “Ничем особенным, – ответил Небе. И добавил: – Мне сообщили, что на Геринга готовилось покушение, так что я должен всюду его сопровождать. Он с женой прошелся по разным магазинам. Но мне пришлось ночевать во дворце. А сегодня утром…” Небе многозначительно посмотрел на меня. Последовала довольно продолжительная пауза. […] Он принял равнодушный вид. В такой момент и среди такого окружения главным было не показывать своего волнения, а уж тем более испуга. Мы из осторожности отошли в укромный уголок поблизости. В паре шагов от нас в кресле сидел, опустив голову, какой-то группенфюрер СА, зубы у него стучали. Небе пояснил, что ему пришлось его арестовать несколько минут назад. Несчастного вызвали по телефону, сразу же по его прибытии Геринг обозвал его грязной гомосексуальной свиньей и заявил, что его надо расстрелять. Чуть поодаль сидел на корточках еще один бедолага, обергруппенфюрер СА Каше: его схватили на улице и предусмотрительно привели сюда. Он выглядел так, словно считал секунды, которые ему оставалось прожить. […] Вид этого человеческого отчаяния вернул нас к сути дела. Небе дал мне понять, что с утра ситуация сильно осложнилась. В лагере близ Лихтерфельде не прекращаются расстрелы. Он шепотом произнес много фамилий, которых я даже не слышал. Я запомнил только имена группенфюреров СА фон Деттена и фон Фалькенхаузена, префекта полиции города Глейвиц Рамсхорна, префекта полиции Магдебурга, имена штандартенфюрера Бельдинга и адвоката Фосса. И это были лишь несколько кандидатов на расстрел. […] Нас глубоко огорчила фамилия Герта, награжденного на фронте орденом “За заслуги”[136]. Нам с Небе казалось отвратительным, как убивали этих “важных преступников”. Честно говоря, в тот момент мы не могли прийти в себя. И лишь машинально запоминали факты, поскольку больше всего думали о том, сумеем ли сами выйти живыми и невредимыми из этого бедлама. […] Мы ободрили друг друга, думая при этом молча о ружейных залпах, которые раздавались в Лихтерфельде. Мы находились совсем рядом с кабинетом Геринга, где заседала комиссия по расстрелам. В кабинет постоянно забегали посыльные из гестапо, принося маленькие белые карточки. Дверь оставалась приоткрытой, и мы могли видеть Геринга, Гиммлера, Гейдриха и маленького Пили Кёрнера, статс-секретаря прусского правительства Геринга. Казалось, что совещание проходит очень бурно. Временами из кабинета доносились слова “Вон!”, “Ах!”, “Стреляйте!” или звучал просто грубый смех. Во всяком случае, мне показалось, что у них было очень хорошее настроение. Геринг буквально светился от удовольствия. Чувствовалось, что он в своей стихии. Он мерил кабинет большими шагами. Это было незабываемое зрелище: растрепавшиеся волосы, белая рубашка и серо-голубые военные брюки на толстом теле, черные сапоги с высокими голенищами, которые закрывают колени. Он напомнил мне Кота в сапогах или какого-то другого экстравагантного персонажа сказок».

Ту же самую картину наблюдал из приемной заместитель статс-секретаря Министерства авиации генерал Эрхард Мильх, которого вызвали во дворец Геринга поздним утром. «Гиммлер медленно зачитывал фамилии по списку, – вспоминал он. – После каждой фамилии Геринг и фон Райхенау кивали или отрицательно качали головой. Если все соглашались, Гиммлер диктовал Кёрнеру фамилию и сухо прибавлял: “Подтверждено!” В какой-то момент один из троих произнес фамилию, которая явно не значилась в списке. Это было имя супруги некоего дипломата, сильно раздражавшей руководителей партии крайним усердием в покровительстве делу национал-социализма[137]. Все нервно рассмеялись. Время от времени Пауль Кёрнер выходил со списком фамилий, которые были видны, и передавал его другим людям. Те по телефону давали указания своим доверенным лицам на местах.

Было ясно, что людей, внесенных в эти списки, ожидало вовсе не продвижение по службе».

О том, что было дальше, рассказал Гизевиус, оставшийся во дворце: «Вдруг раздались громкие голоса. Майор полиции Якоби выскочил из кабинета, затягивая под подбородком ремешок фуражки, а вслед ему Геринг с яростью кричал: “Стреляйте… возьмите с собой всю роту, стреляйте по ним… стреляйте, говорю вам… стреляйте!” Невозможно описать неистовость желания мщения и одновременно страх, подлый страх, отразившиеся в этой сцене. Можно было догадаться, что кто-то скрылся, некто, кто не должен был остаться в живых, иначе день был бы прожит зря. Вначале мы предположили, что бежали Рём или Карл Эрнст. Но Геринг продолжал кричать. Он снова начал ходить из угла в угол по своей шикарной клетке, а мы услышали, как он несколько раз крикнул: “Это все Пауль… этот Пауль, именно он!” Один из адъютантов сообщил нам, что речь шла о Грегоре Штрассере и Пауле Шульце. оказывается, арестовать Штрассера не удавалось, потому что его защищали рабочие его предприятия. […] Поэтому и прозвучала зверская фраза “Стреляйте по ним!”. А этим Паулем был друг Штрассера лейтенант Пауль Шульц[138]». Гизевиус даже увидел окончание – как оказалось, временное – работы комиссии по расстрелам: «Гиммлер с Гейдрихом уехали, малыш Пауль Кёрнер с важным видом вышел в холл, а Геринг удалился в смежную комнату, где его давно ждал “придворный” фотограф. Как же можно было провести такой день, не сделав красивый снимок августейшей особы! Кстати, мы удивились уже тогда, когда заметили, что лакеи тщательно готовят целый набор мундиров».

Они задержались еще на некоторое время, потому что Геринг хотел встретиться с одним только что доставленным во дворец арестованным. Им оказался принц Август Вильгельм, его старинный приятель Ави, который вступил в ряды СА, решив доказать свою преданность национал-социализму, и фигурировал в планах Рёма по реорганизации правительства. «Где ты разговаривал с Карлом Эрнстом в последний раз?» – спросил его Геринг. «По телефону», – ответил принц. «О чем вы говорили?» – «Эрнст просто хотел попрощаться со мной перед отъездом за границу». – «Тебе повезло, что ты сказал правду», – сухо произнес Геринг и зачитал принцу запись разговора. «Рад, что ты решил на несколько дней уехать в Швейцарию!» – сказал затем Геринг принцу, смотревшему на него с недоумением. «Я когда-нибудь говорил тебе, что у тебя самая глупая в мире голова? Уходи отсюда и помалкивай!» – дружелюбно добавил Геринг на прощание. Таким образом, принц вышел из вертепа на Лейпцигерплац свободным, но спасла его вовсе не его невиновность. Просто Геринг правильно оценил ситуацию: нельзя расстреливать представителя рода Гогенцоллернов, каким бы глупым принц ни был.

Во второй половине дня великий организатор чисток отправился в Министерство пропаганды, желая сделать заявление для прессы. Гизевиус находился там, позже он так описал эту сцену: «В зале царила ужасно напряженная обстановка. Я видел лица этих великих редакторов. На них отражались любопытство, недоумение, коварная радость, озабоченность и ужас поочередно. […] Приехал Геринг. Он был в парадном мундире. Геринг не просто шел: он промаршировал к трибуне и поднялся на нее с величественным видом. Сделав продолжительную паузу, которая произвела сильное действие, он слегка наклонился вперед и опустил и снова поднял глаза, словно боялся того, что намеревался обнародовать. Он, несомненно, разучил перед зеркалом эту нероновскую позу. Потом Геринг сделал заявление. Произнес его он печальным голосом, как профессиональный распорядитель на похоронах. Заявление было путаным: путч Рёма, сексуальный разврат, волнения в стране, реакция, государственная измена, вторая революция, суровое наказание, милосердие фюрера. Шлейхер вошел в заговор с некой иностранной державой. В момент ареста он пытался сопротивляться, и это, “к несчастью”, стоило ему жизни. О Штрассере Геринг не упомянул. Как и об убийстве личного секретаря фон Папена. Когда он снова заговорил о Рёме, всем стало ясно: того больше нет в живых. […] Самым интересным пунктом заявления Геринга оказался не намек на “больных людей”, чьи пагубные наклонности были элементом социальной коррупции, а то, что фюрер, проводивший в этот день “краткий судебный процесс” в Висзее, приказал ему несколько дней назад по его указанию “нанести удар”. А потом прозвучала наполненная особым смыслом фраза: “Я расширил границы моей миссии”. Из чего стало ясно, что Геринг не ограничился приказом стрелять по руководству путчистов из числа членов СА, а по собственной инициативе нанес удар по “вечно недовольным”».

Среди них, разумеется, оказался Грегор Штрассер, которого в конце концов гестаповцы арестовали во второй половине дня, доставили в свою штаб-квартиру на Принц-Альбертштрассе и бросили в подземную камеру номер 16. Там он провел долгие двенадцать часов, потом в камеру вошли трое эсэсовцев и расстреляли его в упор. Изрешеченный пулями Штрассер был еще жив, и тогда Гейдрих произвел контрольный выстрел. А тем временем пришла ночь, но расстрелы в концлагере близ Лихтерфельде не прекратились: они продолжались при свете автомобильных фар…

Геринг упомянул в своем заявлении, что фюрер возглавлял в Висзее «краткий судебный процесс». Он точно подобрал прилагательное, но существительное использовал неверное, поскольку этот суд не имел ничего общего с юриспруденцией: во второй половине того кровавого дня Гитлер, продолжая находиться в «Коричневом доме», пробежал глазами бесконечный список арестованных и крестиком отметил фамилии тех, кого приговаривал к смерти. Группенфюрер СС Зепп Дитрих[139] получил первый список из шести фамилий для немедленной казни: Хайн, Хайдебрек, Хайнес, Шейнгубер, Шмидт и граф фон Шпрети-Вальбах. Дитрих отправился в тюрьму Штадельхейм без особого энтузиазма, потому что приговоренные к смерти в большинстве своем были его боевыми товарищами. Но старый солдат обязан повиноваться, и шесть человек оказались перед расстрельной командой. Дитрих с тяжелым сердцем покинул место расстрела до того, как прозвучал последний залп. После этого последовали другие многочисленные убийства, как в тюрьме Штадельхейм, так и в других местах. Причем некоторые воспользовались возможностью свести старые счеты: бывшего главу правительства Баварии, 75-летнего Густава фон Кара, вытащили из дома в Дахау, забили до смерти и кинули в болото, а отец Бернхард Штемпфле, некогда подправлявший рукопись «Майн Кампф», был убит перед собственным домом[140]. Не обошлось и без ужасных ошибок: музыкальный критик Вильгельм Шмидт стал жертвой вследствие случайного совпадения…[141] Но удивительно оказалось то, что Эрнст Рём, человек, который должен был погибнуть самым первым, вечером 30 июня все еще был жив: Гитлер не хотел отдавать приказ о его казни, а в разговоре с Максом Аманном он заметил: «В конечном счете Эрнст некогда находился рядом со мной на скамье подсудимых»[142]. На аэродроме Обервизенфельд за несколько минут до вылета в Берлин он сказал генералу фон Эппу: «Я помиловал Рёма, приняв во внимание оказанные им услуги». Кто может понять сложную психологию Адольфа Гитлера?..

В Берлине, находясь на своем рабочем месте в Министерстве внутренних дел, Ханс Бернд Гизевиус продолжал наблюдать, как разворачивалась адская спираль событий. Позже он вспоминал: «В течение короткого времени накопилось большое количество радиограмм. Большая их часть уже потеряла актуальность, другие были непонятными, содержали мало новой информации. Дюжина телеграмм касалась Карла Эрнста. Птичка сумела упорхнуть. Полагаю, что именно он и был номером два, который вызывал злобное раздражение и такую же ярость, поскольку уже давно должен был быть расстрелян. Вдруг мы узнали, что фюрер час назад вылетел из Мюнхена. Приземлиться он должен был в Тампельхофе, и его прибытие было нельзя пропустить. Аэродром оцепили вооруженные до зубов эсэсовцы. Тем более что ожидалось прибытие еще нескольких самолетов. Геринг воспользовался запаздыванием самолета из Мюнхена, чтобы произнести короткую речь перед солдатами в серо-голубой форме. Эти его подчиненные в ту пору еще держались в тени и были мало кому знакомы[143]. Здесь они выстроились перед ангарами. Геринг вошел в середину образованного ими каре, и, расставив ноги по-хозяйски, начал говорить – именно в тот вечер – о солдатской верности и духе товарищества. […] Эта бессвязная речь произносилась в сумерках, и никто, следует отметить, ее не услышал. Небе тоже находился на аэродроме. Ему уже сообщили, что Грегор Штрассер мертв, якобы покончил с собой. Это нас возмутило. […] Не успели мы с Небе сделать несколько шагов по аэродрому, отойдя в сторону, как увидели, что приземлился небольшой “юнкерс”. Из самолета выпрыгнули три эсэсовца. Затем появился Карл Эрнст в наручниках. Все-таки они его поймали! Этот парень, казалось, был в хорошем настроении. Он быстро перебрался из самолета в машину. Эрнст улыбался направо и налево, словно хотел показать всем, что не воспринимает свой арест всерьез. Но улыбка очень скоро исчезла с его лица. Его спешно повезли в лагерь близ Лихтерфельде.

Наконец раздалось объявление о прибытии самолета из Мюнхена. Мы увидели его в небе. Горизонт окрасился в кроваво-красные тона, и это выглядело символично. Все были взволнованы, у всех в голове крутились тысячи вопросов. Тяжелый самолет коснулся колесами земли, потом остановился, и в тот момент, когда винт прекратил вращаться, мы невольно затаили дыхание. Что теперь произойдет? Послышались команды. Рота почетного караула застыла по стойке “смирно”, Геринг, Гиммлер, Кёрнер, Фрик, Далюге и два десятка офицеров полиции двинулись в направлении самолета. Вот открылась дверца, и первым вышел Адольф Гитлер. Он был во всем темном: коричневая рубашка, черный галстук, кожаное пальто, высокие сапоги. Без головного убора, с белым, как простыня, небритым лицом, черты которого одновременно обозначились резче и припухли. Потухший взгляд был неподвижным, на глаза падала непослушная челка. […] Со всех сторон послышались приветствия. Гитлер молча подал руку каждому из тех, кто его окружил. Мы с Небе, наблюдая из предосторожности всю сцену издали, слышали только щелканье каблуков. Тем временем из самолета вышли остальные пассажиры: Брюкнер, Шауб, Зепп Дитрих и другие. Они казались серьезными, во всяком случае озабоченными. Наконец по трапу спустилась дьявольская фигура: Геббельс. Медленным шагом Гитлер прошел перед строем роты почетного караула. Он двигался, тяжело ступая, от одного фланга строя до другого. Складывалось впечатление, что он в любой момент может потерять сознание.

Повернувшись к Герингу и Мильху, Гитлер спросил, что за люди в незнакомой ему форме стоят перед ангарами. Это курсанты-летчики будущего люфтваффе, ответил Мильх. “Единственное приятное зрелище за день. Прекрасный расовый отбор!” – заключил фюрер. Я стоял слишком далеко и не мог услышать эти слова, но увидел, как вся группа продолжила движение. Направляясь к колонне машин, ожидавших в нескольких сотнях метров от места посадки самолета, Гитлер остановил Геринга и Гиммлера. Он потребовал от сподвижников доложить обстановку, хотя, несомненно, весь день поддерживал с ними связь по телефону. Предшественник Рёма фон Пфеффер, оценив ситуацию, решился приблизиться. Но Гиммлер угрожающим жестом велел ему не подходить. Затем он достал из внутреннего кармана помятый список. Гитлер принялся просматривать длинный перечень фамилий, а Гиммлер и Геринг в это время что-то шептали ему на ухо. Было видно, как Гитлер, водя по списку пальцем, задерживал его иногда на чьей-то фамилии. И тогда шепот становился более оживленным. Вдруг Гитлер откинул голову назад с выражением такого сильного волнения на лице, что это не ускользнуло от внимания присутствующих. Мы с Небе обменялись многозначительными взглядами. Гитлер только что узнал о “самоубийстве” Штрассера. Наконец процессия продолжила движение. Впереди шли Гитлер, Геринг и Гиммлер. Походка Гитлера оставалась усталой. Оба кровавых спасителя страны продолжали суетливо что-то говорить. Внешне очень разные, тучный Геринг и худой Гиммлер в этот день одинаково вышагивали, оба имели важный вид, были говорливы и проявляли подобострастие. Остальные встречающие держались на почтительном расстоянии и хранили глубокое молчание. […] Мрачный символизм происходящего достиг кульминации, когда с крыши одного из ангаров вдруг донесся крик нескольких рабочих: “Браво, Адольф!”».