Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Именно в это время новички оказали германскому командованию неоценимую помощь: конечно, их биплан «Альбатрос» был самолетом крайне примитивным, его нижнее крыло делало минимальным сектор обзора наблюдателя, а бортовой фотоаппарат представлял собой громоздкий и неудобный агрегат. Однако друзья применили тактику, которая больше напоминала вольтижировку, нежели военное искусство: подлетев к цели, Лёрцер закладывал длинный вираж на низкой высоте, а Геринг почти полностью высовывался из кабины, цепляясь за кресло лишь пальцами ног, и направлял на объект съемки свой пятнадцатикилограммовый аппарат, меняя стеклянные пластины после каждого отснятого кадра… Вся операция продолжалась несколько минут под плотным огнем противника и повторялась столько раз, сколько требовалось! Естественно, навыки скалолазания, приобретенные в детстве, помогали Герингу, но мало нашлось бы альпинистов, которые решились бы исполнить подобный трюк на летающей трапеции в столь опасных для жизни условиях…

Как бы там ни было, результаты говорят сами за себя: высшее немецкое командование наконец-то получило точные схемы оборонительных позиций французов под Верденом и теперь могло корректировать огонь своей артиллерии. Лёрцера и Геринга часто вызывали в штаб, просили помочь расшифровать сделанные ими снимки, и там к ним вскоре стали относиться как к героям. Двадцать пятого марта 1915 года после успешного выполнения сложного задания, в ходе которого они зафиксировали точное положение батареи тяжелых орудий французов на высоте Талон, обоих приятелей вызвали в штаб, где кронпринц лично вручил каждому Железный крест 1-го класса. Через неделю они вновь отличились – в ходе налета французской авиации на Стене на своем лишенном вооружения «Альбатросе» вынудили вражеский бомбардировщик приземлиться на занятой немцами территории[6].

Герман Геринг был сторонником нововведений: для того чтобы внести смятение в ряды противника на земле в ходе аэрофотосъемок, он стал брать с собой в полет и использовать винтовку фирмы «Маузер» и маленькие бомбы серого цвета, которые назывались «воздушные мышата». Затем он установил перед своей кабиной пулемет. Конструкция получилась ненадежная и малоэффективная, но это было первым опытом подобного рода. Геринг также выучил азбуку Морзе, чтобы иметь возможность незамедлительно передавать разведданные по рации немецким артиллерийским частям. В этом он также был первым. Но артиллеристы недостаточно оперативно использовали его сведения, и младший лейтенант Геринг, не отличавшийся терпением, высказывал им открытым текстом все, что думал об их некомпетентности. Это проявление недовольства перед лицом противника снова едва не подвело его под трибунал… Он опять едва избежал наказания, но эта история дала ему понять, что ему надоели прелести воздушного наблюдения. В конечном счете героями тогда считались Иммельман, Бёльке, Гесс, получавшие звания и награды авиаторы. И Герман Геринг решил стать летчиком-истребителем. Тридцатого июня 1915 года он добился зачисления его в летную школу во Фрейбурге, которую за девять месяцев до этого закончил его друг Лёрцер…

Младший лейтенант Геринг оказался талантливым курсантом: менее чем за четыре месяца он прошел летную подготовку с поразительной легкостью. Инструкторы с открытым ртом наблюдали, как он исполняет фигуры высшего пилотажа. В октябре 1915 года Геринг был зачислен в 5-ю истребительную эскадрилью, имевшую в своем составе современные двухмоторные самолеты, вооружение которых сильно изменилось за последнее время: теперь истребители были вооружены мощными спаренными пулеметами «Шпандау», которые стреляли через диск винта. Размещаясь на базе в Стене, живя в комфортабельных условиях, летая вместе со своим другом Лёрцером, Геринг чувствовал себя очень счастливым человеком… В это время элитное содружество летчиков, которые день за днем поднимались в небо над землей, где сотни тысяч мужчин в липкой окопной грязи дрожали от стужи в ожидании очередного смертоносного залпа артиллерийских орудий, стало практиковать героические традиции средневекового рыцарства: в небе над Шампанью стали проходить воздушные одиночные бои, на бортах самолетов появились изображения щитов и гербов, как на накидках рыцарских коней, экипированных для турнирных схваток. Механики и адъютанты заменили древних слуг и конюхов, вечеринки, устраиваемые после боевых вылетов, не уступали размахом феодальным пирам, размещаться летчики стали все чаще в замках, а все немцы славили пилотов, как древних германских героев…

Как мог Геринг не чувствовать себя среди своих в авиации? Отважный летчик, он совершал безумно рискованные поступки, летал на разведку до Эперне, Шалона и Сент-Менеу, атаковал английские самолеты, мерился силами с французскими истребителями и, наконец, одержал свою первую официально подтвержденную победу: 16 ноября 1915 года в небе над Таюром он сбил «Фарман»… Через четыре месяца, когда началась великая битва под Верденом, Геринг, оказывая авиационную поддержку 5-й армии на мощном, хорошо вооруженном самолете AEG, вынудил французский бомбардировщик сесть на немецкой территории. Тридцатого июля 1916 года его перевели в 203-й полевой авиаотряд под Мец, и он подбил двухмоторный «Кодрон» над Мамегом. В октябре, в начале битвы на Сомме, он вновь был переведен в 5-ю истребительную эскадрилью[7], где с радостью снова встретился со своим приятелем Бруно Лёрцером и где познал, как опасно недооценивать противника. Второго ноября 1916 года он заметил «Хэндли-Пейдж», тяжелый бомбардировщик, летавший на малых скоростях и довольно неуклюжий: такие самолеты англичане совсем недавно направили на франко-германский фронт. Охваченный любопытством и желанием одержать легкую победу, Геринг приблизился к британскому самолету, из пулемета убил стрелка в задней кабине, а второй очередью поджег один из двигателей бомбардировщика. Но, в отличие от своих товарищей, Геринг не знал, что самолеты «Хэндли-Пейдж» всегда летали в сопровождении истребителей… Через мгновение по нему открыли огонь шесть истребителей «Сопвич F1 Кэмел». Пули попали в двигатель и в бак, пробили шестьдесят отверстий в фюзеляже. Сам Геринг был ранен в бедро. В работе мотора его самолета появились перебои, бензин из бака стал заливать фонарь, самолет начал входить в штопор, а истекавший кровью Геринг почувствовал, что теряет сознание. Но когда он на высокой скорости приближался к земле, грохот зенитных пулеметов противника привел его в чувство. Геринг с трудом выровнял самолет, дотянул на бреющем полете до позиций немецких войск и совершил аварийную посадку на каком-то кладбище. Счастье и на этот раз оказалось на его стороне: рядом с кладбищем находилась церковь, превращенная в полевой госпиталь. Санитары вытащили раненого младшего лейтенанта из его сильно поврежденного самолета и сразу же положили на операционный стол…

Операция оказалась крайне сложной из-за тяжести ранений, к тому же Геринг, находившийся в состоянии шока, потерял много крови. Если бы не мастерство хирурга и не крепкое здоровье младшего лейтенанта Геринга, его славные боевые похождения, несомненно, закончились бы в небольшом помещении церкви, превращенной в операционный зал. Тем не менее еще целых четыре месяца он провел в госпиталях в Валансьене, Бохуме и Мюнхене, прежде чем поправился и получил разрешение провести два месяца до полного выздоровления в кругу семьи…

Семьей же Геринг считал мать, сестер и братьев, которые остались в Мюнхене, а также, что немаловажно, барона фон Эпенштейна и его юную жену Лили, которые встретили его с распростертыми объятиями в замке Маутерндорф. Прославленный летчик в великолепном мундире, с боевыми наградами на груди, Геринг каждый раз оказывался в центре внимания во время всех приемов, что устраивались в замке, – и в течение всех пяти недель, что пробыл там, он заставил учащенно биться множество женских сердец. Кстати, именно в это время у него зародилась первая «официальная» любовь к некой Марианне Маузер, дочке зажиточного фермера, проживавшего по соседству с замком, которая ответила взаимностью. Но работающие на земле люди – трезвые реалисты: надежда на то, что боевой летчик в ходе текущей войны уцелеет, была очень мала, так что и речи быть не могло ни о какой женитьбе… Поэтому влюбленным пришлось ограничиться обменом клятвами верности. К тому же осенью 1916 года Герман отправился к новому месту службы – в резервный авиационный полк, базировавшийся в Бёблингене, неподалеку от Штутгарта. Это практически гарантировало вынужденный отпуск до самого окончания войны, но Геринг имел на этот счет другие планы. Желая как можно скорее вновь принять участие в боевых действиях, он послал в Главный штаб немецких военно-воздушных сил телеграмму, в которой сообщал, что, поскольку не смог найти Бёблинген ни на карте, ни в железнодорожном справочнике, принял решение кратчайшим путем вернуться на фронт…

Карта 2

Места расположения воинских частей, в которых служил лейтенант Геринг, в которых он участвовал, 1915–1918 гг.

Это было неслыханной дерзостью, и на сей раз такая выходка могла повлечь немедленный арест. Но, казалось, действие немецких военных уставов не распространялось на протеже фон Эпенштейна и кронпринца, и 3 ноября 1916 года Геринг без затруднений добрался до своего бывшего места службы – авиабазы в Мюлузе, где лейтенант Лёрцер стал к тому времени командиром 26-й истребительной эскадрильи. В тот период в этом секторе у германских летчиков-истребителей было много работы, поскольку осенью 1916 года авиация Антанты особенно активизировалась. Поэтому Лёрцер, несмотря на предосудительное поведение приятеля, не смог отказаться от усиления своего подразделения в лице такого пилота, как Герман Геринг… Тем более что в день его прибытия на авиабазе хоронили лейтенанта Освальда Бёльке, воздушного немецкого аса, который за пять дней до этого погиб неподалеку от Бапома при посадке своего поврежденного «Альбатроса».

В ходе той суровой зимы 1916/17 года, когда от Фландрии до Вогезов огромные, зарывшиеся в землю, армии схлестывались друг с другом ради того, чтобы отвоевать у противника несколько сотен метров земли и снова их потерять, немецкие летчики со своими коллегами-союзниками вступали в схватки, которые становились все более кровопролитными, так как постоянно улучшались летные характеристики самолетов, вооружение и тактика ведения воздушных боев. В Эльзасе Геринг уже сбил восемь вражеских самолетов и был награжден еще тремя медалями. Его друг Лёрцер спас его однажды от неминуемой гибели, когда Герман очутился в прицеле английского самолета, и Геринг вернул ему долг чуть позднее, дав возможность вырваться из клещей трех французских истребителей. Двадцать восьмого апреля Герман Геринг сбил еще одного «сопвича», а 29-го – «Ньюпор»… Для молодого немецкого офицера, любившего славу и презиравшего опасность, это была именно та жизнь, о какой он мечтал. «Я не хочу быть таким, как все, – написал Геринг своей дульсинее Марианне. – Для меня бой был и остается главным смыслом жизни, будь то бой против природы или против людей. Я не хочу быть членом стада, не я должен идти за ними, а они обязаны следовать за мной. Так пожелал Господь».

В начале мая 1917 года эскадрилья лейтенанта Лёрцера была переброшена на фронт во Фландрию, где ожидалось крупное наступление англичан, а младший лейтенант Геринг был назначен командиром 27-й эскадрильи, действовавшей в том же секторе. Базировавшаяся в Изегеме, неподалеку от города Ипр[8], эта эскадрилья была у командования на плохом счету, и Геринг решил это положение исправить. Хороший организатор, он к тому же внимательно изучал тактику ведения боя противником и понял намного раньше своих товарищей, что воздушные одиночные схватки, какими бы героическими они ни представлялись, перестали оказывать решающее влияние на ход операций. Английские летчики-истребители, в большом количестве появившиеся в небе над Фландрией, старались добиться стратегического результата, прикрывая рейды своих бомбардировщиков в глубину территории противника. Эти действия, казалось, сулили меньше славы, нежели одиночные схватки, но зато оказывались более эффективными с военной точки зрения. И высшее военное командование Германии поняло это и переформировало эскадрильи, объединив их в истребительные эскадры по пятьдесят самолетов в каждой, способные противостоять английским «авиационным крыльям». Первый истребительный полк возглавил Манфред фон Рихтгофен, легендарный Красный Барон, сбивший к тому времени больше вражеских самолетов, чем все остальные воздушные немецкие асы, вместе взятые[9]. Двадцать шестая и 27-я эскадрильи Лёрцера и Геринга были затем сведены в 3-ю истребительную эскадру, которая действовала во Фландрии в течение всей зимы 1917/18 года и боролась за господство в воздухе. Противники уже начали побаиваться их «фоккеров», крылья которых имели «шахматную» черно-белую раскраску.

В отличие от Красного Барона, гордившегося своей репутацией беспощадного убийцы и действовавшего соответственным образом, Герман Геринг, получивший в августе 1917 года звание обер-лейтенанта, старался всячески поддерживать рыцарский дух в ходе воздушных сражений. Подбив и заставив приземлиться противника, Геринг не расстреливал его самолет на земле: пролетев над поверженным врагом, он приветствовал его выразительным жестом и вновь набирал высоту. Однажды, когда одному весьма отчаянному английскому летчику пришлось посадить свой самолет на занятой немцами территории, обер-лейтенант Геринг приземлился рядом, желая поздравить противника… Один датский летчик, воевавший на стороне французов, оказался в беспомощном положении, когда его пулемет заклинило: он отчаянно колотил по затвору и магазину, а заметив противника, решил, что настал его последний час, – но вдруг датчанин с удивлением увидел, что немецкий самолет начал удаляться, а пилот дружески помахал ему рукой. Этот скандинав даже представить себе не мог, что средневековый кодекс чести не позволял Герману Герингу добивать противника, сломавшего копье в ходе турнира[10]. А позже имел место эпизод с английским капитаном Фрэнком Бьюмоном из 56-й эскадрильи Королевского летного корпуса, которому пришлось сесть на вражескую территорию из-за поломки крыла его самолета. Капитана арестовали и привели в штаб 27-й немецкой эскадрильи, где обер-лейтенант Геринг предложил пленному шоколад и сигареты и организовал банкет в его честь. Геринг высоко оценил действия подразделения противника и в конце добавил: «Ради бога, не попадайте в руки пехотинцев. Если можете, оставайтесь с нами. Мы вами займемся, и вам будет здесь намного лучше!» Английский летчик, целый месяц пользовавшийся немецким гостеприимством, вспомнил об этом спустя чуть менее двух лет…

Весна 1918 года началась для немецкой армии весьма удачно: русский фронт рассыпаа́лся, американцы в бои всерьез не ввязывались, предпринятые Антантой в ушедшем году наступления обескровили их войска и даже вызвали серьезные разногласия между союзниками, а Гинденбург и Людендорф, назначенные на высшие посты в немецкой армии после провала под Верденом и отставки фон Фалькенхейна, выработали новую наступательную стратегию, которая, как они надеялись, должна была привести к окончательной победе. Двадцать первого марта 1918 года сорок восемь немецких дивизий перешли в наступление на участке между Аррасом и Компьенем на стыке французских и английских войск и сумели прорвать линию обороны союзников. В конце мая германские войска оказались всего в 80 километрах от Парижа… Многим немцам уже виделась скорая победа, и Геринг был чрезвычайно горд тем, что способствовал этому успеху. Он одержал свою восемнадцатую официально зарегистрированную победу во главе эскадрильи, боевые качества которой значительно выросли после назначения его командиром. А в начале мая до него дошла весть, которую он так долго ждал: его наградили орденом «За заслуги», высшей военной наградой кайзеровской Германии. Несмотря на то что некоторые другие пилоты сбили больше самолетов, чем он, награда была присвоена Герингу по совокупности заслуг. И 2 июня кайзер лично вручил ему маленький, но столь желанный мальтийский крест, покрытый синей эмалью[11]. Таким образом, в двадцать пять лет Герман Геринг официально вошел в очень узкий круг настоящих героев войны, тех, чьи фотографии печатались на почтовых открытках и распространялись по всей Германии, вызывая трепетное уважение у мужчин и приливы страсти у девиц…

Возвышение обер-лейтенанта Геринга на этом не закончилось. За месяц до этого, на следующий день после своей восьмидесятой подтвержденной победы в воздушном бою, капитан Манфред фон Рихтгофен не вернулся на базу. Его сбил канадский летчик, противники похоронили Красного Барона с воинскими почестями, а фотографии его украшенной цветами могилы вскоре сбросили с самолетов над позициями немецких войск. Рихтгофен оставил некое подобие военного завещания, в котором назначал своим преемником лейтенанта Рейнхарда. Именно Рейнхард и стал в начале мая 1918 года командиром истребительной эскадры «Рихтгофен», но пробыл в этой должности недолго. Немецкая авиастроительная промышленность продолжала производить все новые типы самолетов и постоянно приглашала немецких асов опробовать новые машины[12]. И 3 июля 1918 года Рейнхард и Геринг оказались на берлинском аэродроме Адлерсхорст в окружении многочисленных инженеров с целью «облетать» усовершенствованный «Альбатрос». Обер-лейтенант Геринг вылетел первым, совершил несколько маневров на большой скорости, продемонстрировал несколько элементов высшего пилотажа на большой высоте, сделал «бочку» перед посадкой, приземлился и объявил, что очень доволен новым самолетом. Потом лейтенант Рейнхард сел в кабину, поднял самолет на высоту 2000 футов, выполнил несколько крутых виражей и уже пошел на посадку, но тут вдруг левая плоскость самолета оторвалась от фюзеляжа… «Альбатрос» вошел в крутое пике и врезался в землю. Лейтенант Рейнхард погиб на месте. Все полагали, что его преемником станет Эрнст Удет или Эрих Левенхардт, поскольку оба они были лучшими пилотами знаменитой 1-й истребительной эскадры. Но 7 июля 1918 года на авиабазе Бенье асы «кружка Рихтгофена» обступили младшего лейтенанта Карла Боденшаца, который сообщил товарищам, что вышел приказ командования военно-воздушных сил Германии № 178654, согласно которому «обер-лейтенант Герман Геринг назначен командиром истребительной эскадры имени Манфреда фон Рихтгофена».

Станет ли Геринг хорошим командиром этого наиболее известного германского авиасоединения? Боденшац твердо это утверждал, но именно его убежденность заставила других усомниться в этом. Все другие пилоты категорически это отрицали, но на их объективность в значительной степени повлияла зависть. Однако у Германа Геринга не оказалось ни времени, ни возможности проявить себя в должности командира: приняв командование 14 июля 1918 года и возобновив полеты на следующий же день, он оказался между молотом и наковальней, поскольку в тот момент расклад сил стал катастрофически меняться не в пользу Германии: британские дивизии, прижатые к Ла-Маншу, выстояли, а французы в июне остановили немецкое наступление в районе Шмен-де-Дам. Тут еще и американцы начали принимать более активное участие в боевых действиях, союзные танки действовали очень эффективно. И к середине июля, когда началась вторая битва на Марне, немцы оказались столь же уязвимыми, как и во время первой битвы: их войска были измучены, а пути снабжения чрезвычайно растянуты…

Несмотря на отвагу летчиков, немецкая авиация уже не имела возможности оказывать серьезное влияние на исход битвы, тем более что авиация союзников превосходила немецкую числом самолетов. Уже 15 июля в военном дневнике Геринга появилась такая запись: «Множество боев с большим числом самолетов противника в долине Марны. […] Во второй половине дня отмечена повышенная активность авиации противника на всех высотах. Особенно активно ведут себя крупные формирования одноместных английских истребителей. […] Совершили 99 боевых вылетов. Активность противника продолжает возрастать». Восемнадцатого июля эскадра «Рихтгофен» сбила девять французских и два английских самолета, а Геринг записал на свой счет 22-й сбитый им самолет союзников. Но в то же время он отметил в своем рапорте: «Количество английских одноместных истребителей возрастает […], французские двухместные самолеты постоянно летают плотным строем и незамедлительно атакуют, в основном на малой высоте. Это двухмоторные самолеты “Кодрон”, чью броню не пробивают наши пули. Я лично атаковал 15 июля один “Кодрон”, потратив на него практически весь боезапас. Но “Кодрон” продолжал полет, не обратив на меня ни малейшего внимания». В это, конечно, трудно поверить, но последние модели поступивших на вооружение союзной авиации «сопвичей», «бристолей», «ньюпоров», SPAD, а также истребитель RAF S.E.5 имели более высокие летно-технические характеристики, нежели немецкие «фоккеры», «пфальцы», AEG, «альбатросы» и «хальберштадты». А главное, союзных самолетов было значительно больше…

С 26 июля по 21 августа Геринг находился в отпуске, а когда вернулся на фронт, обстановка там сильно осложнилась. После провала второго наступления кайзеровской армии на Марне контратаки войск Антанты встречали значительно меньшее противодействие со стороны немцев. Восьмое августа стало черным днем для немецких войск: под Амьеном им пришлось отступить на 14 километров. Союзники захватили 22 000 пленных и 400 немецких орудий. Эта катастрофа стала концом наступательных действий Германии и началом целой череды отступлений, ускоренных в начале сентября уничтожением суассонского выступа. Моральный дух немецкой пехоты, остававшийся весьма высоким в течение четырех лет войны, начал падать при первых же отступлениях под Лиллем, Дуэ, Камбре и Сен-Кантеном. Для немецкой авиации это означало необходимость постепенно оставлять аэродромы передового базирования, которые попадали в зону досягаемости огня артиллерии противника. Кроме того, личный состав эскадры «Рихтгофен» за неимением зенитных пушек не имел возможности с земли противостоять налетам французских бомбардировщиков, и летчикам-истребителям приходилось все чаще сокращать радиус своих действий, чтобы защитить собственные базы.

Эскадра теряла чуть ли не по два сбитых самолета ежедневно, не считая раненых. Пилоты были утомлены, самолеты до крайности изношены, не было запчастей, а вскоре начались перебои с топливом. А ведь эскадре надо было биться за господство в небе над Мецем, Седаном, Мобежем и Монсом… То, что Герингу удавалось сохранять боеспособность своего подразделения и поддерживать на должной высоте моральный дух подчиненных в таких катастрофических условиях, свидетельствует об его командирских и организаторских качествах. Но к середине сентября в «Рихтгофене» осталась лишь половина летного состава – 53 летчика и сержанта, – а также 473 рядовых, включая поваров, снабженцев и охрану. И поэтому никто не удивился, когда в часть пришел приказ кронпринца: «В связи с тяжелыми потерями, понесенными истребительной эскадрой, приказываю переформировать ее в истребительную эскадрилью. Ей предписывается действовать совместно с 3-й авиационной эскадрой под командованием Грейма[13]».

Авиационное подразделение «Рихтгофен», уменьшавшееся, словно шагреневая кожа, постоянно передвигалось, стараясь не подвергаться атакам противника: Гюиз, Каппи, Стене, Марвиль… В каждом новом месте Геринг и его люди получали новости из тыла, и эти вести оказывались еще тревожнее, чем обстановка на фронте: 3 октября принц Максимилиан Баденский был назначен канцлером, и, по некоторым слухам, он якобы при посредничестве Швейцарии обратился к Соединенным Штатам с предложением начать переговоры о перемирии. Болгария только что капитулировала без боя, после чего ожидалось падение Турции и распад Австро-Венгрии. Из самой Германии постоянно поступали тревожные известия: 26 октября Людендорф подал в отставку, 28 октября немецкий флот отказался выйти в море для того, чтобы с честью погибнуть, и восстал. Советы матросских и солдатских депутатов захватили Киль и другие порты на севере Германии. Волнения моментально охватили армейские части, расквартированные поблизости. Тем временем во Франции отступающие немецкие пехотные части, проследовав через расположение базы эскадрильи «Рихтгофен» в Марвиле, принесли новости о неудержимом наступлении союзников на широком участке фронта, а когда подтвердилось, что французы и американцы во многих местах форсировали реку Мёз, в журнале боевых действий эскадрильи «Рихтгофен» появилась запись об очередном отступлении:

«7 ноября. Напряженные бои на восточном берегу реки Мёз. Противник опять продвинулся на восток. Необходимо эвакуироваться с аэродрома Марвиля. Отходим на своих грузовиках в направлении Теланкура. Аэродром западнее города находится в ужасном состоянии, взлетная полоса усеяна бугорками, покрытых травой участков крайне мало, казармы умеренной комфортности. Дожди и облака».

8 ноября. Занялись оборудованием аэродрома и казарм. Пасмурно. Плотная облачность».

Но в журнале боевых действий подразделения в тот день остались незафиксированными другие, более важные события: на улицах Берлина произошло несколько стычек, солдаты стреляли в своих офицеров, в Компьенском лесу проходили переговоры между маршалом Фошем и немецкой комиссией по заключению перемирия под руководством Маттиаса Эрцбергера. А потом, вечером того же дня, в Марвиль пришла новость, которая была обнародована только на следующий день: кайзер Вильгельм намерен отречься от трона, а король Баварии Людвиг III за два дня до этого бежал из дворца…

Утром 9 ноября, когда в Берлине была провозглашена республика, а в Мюнхене запестрели красные знамена, Геринг собрал своих офицеров и сказал им, что, несмотря на растерянность политиков и штабов, эскадрилья «Рихтгофен» непременно должна сохранять единство. Если часть атакуют солдаты-предатели, подразделение будет защищаться с применением оружия. Дух коллективизма явно не угас: в ту ночь офицеры истребительной эскадрильи «Рихтгофен» стояли на часах вместе со своими подчиненными, их командир тоже был с ними.

На следующий день в подразделение из штаба 5-й армии поступили противоречивые приказы: отступать на Дармштадт, оставаться на месте, сдаться американским войскам… Геринг решил выполнить приказ, с которым был согласен сам: имущество отправится в Дармштадт наземным маршрутом, а самолеты вылетят туда. Но из-за тумана в тот день не представилась возможность взлететь, а на следующий день, утром 11 ноября, штабной офицер доставил новый приказ верховного командования: снять с самолетов вооружение и перегнать их в Страсбург для передачи французам. Прибывший офицер уточнил, что невыполнение приказа может помешать переговорам о перемирии. Посоветовавшись с ближайшими соратниками – Боденшацем, Удетом, Левенхардтом и Лотаром фон Рихтгофеном[14], – Геринг согласился отправить в Страсбург пять самолетов, а остальные, как и было предусмотрено, в Дармштадт. Пять самолетов вылетели в Страсбург, и летчики, следуя указаниям Геринга, при посадке опрокинули все машины через носовую часть, сделав их непригодными к использованию. Остальные самолеты полетели в Дармштадт, но четыре пилота заблудились в тумане и сели в Мангейме. Аэропорт этого города находился под контролем революционного совета рабочих и солдат, которые конфисковали все бортовое вооружение для собственных нужд. Узнав об этом, Геринг отправил в Мангейм эмиссаров с ультиматумом: или оружие будет возвращено незамедлительно, или его самолеты совершат налет на аэродром и разгромят его. Революционеры сразу же все отдали, и самолеты вернулись в Дармштадт, где и были приведены в негодность. В тот вечер Геринг записал в журнале боевых действий своей эскадрильи:

«11 ноября. Заключено перемирие. Эскадрилья перелетела в Дармштадт при плохой погоде. Со времени своего формирования истребительная эскадра сбила 644 вражеских самолета. Наши потери: погибли 56 офицеров и младших командиров и 6 рядовых, получили ранения 52 офицера и младших командиров и 7 рядовых».

Это был некролог эскадрилье «Рихтгофен»… Официальная демобилизация состоялась несколько дней спустя в Ашаффенбурге неподалеку от Франкфурта. Этот городок, как и многие другие, балансировал между революцией и анархией: солдаты, матросы и рабочие-большевики, став властителями улиц, оскорбляли офицеров и срывали с их мундиров награды. Толпа, которая еще вчера приветствовала своих героев, теперь встречала их с враждебностью и угрюмостью. Как можно было оставаться равнодушными к такой внезапной перемене? Церемония демобилизации проходила во дворе какой-то типографии, после чего рядовые разошлись, а офицеры собрались в ближайшей таверне. «Им следовало бы вернуться в свои семьи, – вспоминал Боденшац, – но они явно не решались уходить, словно опасались того, что их ждало по возвращении. В этой новой Германии, странной, пугающей и побежденной, все мы чувствовали себя иностранцами и, как все иностранцы, старались держаться вместе. […] Помню, что настроение Германа балансировало на грани цинизма и ярости. Он заявил, что намерен эмигрировать в Южную Америку и навсегда проститься с Германией, но потом вдруг заговорил о великом крестовом походе, который должен вернуть родине потерянное ею величие. […] А затем в какой-то момент он поднялся на небольшое возвышение со стаканом в руке и начал говорить […] об эскадре “Рихтгофен”, о подвигах, мастерстве и смелости летчиков подразделения, которые прославили его на весь мир. “Только в Германии сегодня ее имя марается в грязи, ее подвиги забыты, ее офицеры оскорблены”, – заключил он. А затем яростно высказался о революционерах, которые разрушали страну, позорили армию и всю Германию. […] “Но мы сумеем побороть эти силы, которые пытаются сделать нас рабами, и победа будет за нами, – добавил он, – те самые качества, что прославили эскадру "Рихтгофен", пригодятся в мирное время, как годились во время военное”. Потом он поднял свой стакан и сказал: “Господа! Предлагаю тост за Родину и за эскадру "Рихтгофен"!” Он выпил и разбил стакан о пол. И все мы последовали его примеру. Многие из нас плакали, и Герман в том числе».

В Германии той поры царил такой беспорядок, что для того, чтобы доехать до Мюнхена, надо было проехать через Берлин. Когда демобилизовавшийся в звании капитана Геринг в поисках работы приехал в столицу вместе с Эрнстом Удетом в середине декабря 1918 года, их пригласили на собрание Общества защиты демобилизованных офицеров в Берлинскую филармонию, где по поручению правительства выступил генерал Георг-Ханс Рейнхардт, военный министр Пруссии. Он призвал собравшихся не порывать связей с армией, постараться пережить тяжелые времена и пообещал принять всех желающих в военизированные формирования, создававшиеся для защиты правительственных зданий от мятежников и экстремистов. Рейнхардт пришел на собрание уже в униформе новых отрядов, принятой в упрощенном варианте: эполеты заменили скромные голубые нашивки на рукаве. Обращаясь к офицерам, генерал сказал, что эти нашивки ему не очень-то по душе, но придется потерпеть некоторое время. Однако Геринг, всегда придававший чрезмерное значение военной символике, не стерпел. Он попросил слова и, не дожидаясь приглашения, вышел на сцену. Геринг был в полной форме офицера кайзеровской армии, с белыми эполетами, на которых сверкали капитанские звезды, с орденом «За заслуги» на голубой с золотом ленте, повязанной вокруг шеи, с полным набором Железных крестов и другими наградами. И при общем молчании пораженной публики сказал, обращаясь к Рейнхардту: «Ваше превосходительство, эти голубые нашивки вам не к лицу! Лучше бы вы повязали черную ленту в знак скорби по германской армии. […] Мы, офицеры, выполнили свой долг на войне! Долгих четыре года мы рисковали жизнью ради отечества, а теперь они плюют на нас и лишают нас последнего, что у нас осталось, – наших званий и наград! Позвольте мне заявить, что не народ виноват в нашей беде. […] Винить надо тех, кто нанес удар в спину нашей славной армии, – тех людей, которые думают только о захвате власти и о том, чтобы обогатиться за счет народа!» Затем Геринг сказал, что день расплаты придет и что предатели будут изгнаны из Германии, и призвал всех трудиться ради этого дня и готовиться к нему.

Излишне говорить, что слова Геринга были встречены бурей аплодисментов. Но оба раза, когда публично произносил импровизированные речи, капитан Геринг выразил негативное отношение к обоим политическим течениям, которые в то время боролись за власть в Германии: в Ашаффенбурге высказался против революционных советов рабочих и солдатских депутатов, в Берлине – против социалистического правительства Эберта… Однако во время второго своего выступления Геринг ввел в обращение обостривший политическую борьбу в Германии на целое десятилетие миф об «ударе в спину», согласно которому германская армия проиграла войну не на полях сражений, а из-за предательства левых внутри страны. Действительно, внешний враг не сломил кайзеровские войска, а союзные армии не оккупировали Германию. Но утверждение, что страна могла бы еще долгое время продолжать борьбу в деморализованном и нестабильном состоянии, в каком она оказалась в ноябре 1918 года, свидетельствовало о непонимании ситуации либо было просто нечестностью, и Геринг, с его опытом и связями, должен был это четко сознавать. И вот это самое ослепление положило начало многим бедам в будущем…

Вернувшись в Мюнхен, Герман Геринг увидел, что после поражения мать его ведет такую же трудную жизнь, как и все остальные соотечественники. Но ему пришлось вскоре покинуть родной дом, поскольку его активно разыскивали… Дело было в том, что в начале 1919 года советы рабочих и солдат, тайно поддерживаемые большевиками, захватили власть в Мюнхене и принялись устанавливать в городе режим террора, направленный прежде всего против офицеров бывшей императорской армии. Над Герингом, примкнувшим к образованному из ветеранов подразделению «Добровольческого корпуса», которое выступало против власти новых, коммунистических правителей Мюнхена, нависла угроза уничтожения, но ему удалось найти неприступное убежище. Мы помним капитана Бьюмонта, английского летчика, который за два года до описываемых событий пользовался гостеприимством офицера 27-й истребительной эскадрильи лейтенанта Геринга. Так вот, случилось так, что Фрэнк Бьюмонт возглавил миссию союзников, которая осуществляла надзор за расформированием подразделений немецкой военной авиации. Штаб-квартира этой миссии разместилась в гостинице «Четыре времени года» в Мюнхене, где Бьюмонта и посетили в начале февраля 1919 года Геринг и Удет. Английский офицер, чем бы он ни занимался, был благодарным человеком, и он предложил им на месяц приют, питание и свою личную защиту, а затем помог тайно выбраться из Мюнхена, связав их с людьми из подразделения «Добровольческого корпуса», которое обосновалось в окрестностях Дахау. Несколько дней спустя это подразделение атаковало красные бастионы Мюнхена, разбив их из пушек, а затем взяло в свои руки власть во всей Баварии…

Геринг лично в этих боях не участвовал. Он искал для себя работу, но никак не мог ничего найти. Попытавшись снова установить контакт с Марианной Маузер, своей возлюбленной из Маутерндорфа, получил лишь короткую записку от ее отца: «Что ты можешь предложить моей дочери теперь?» Ответ Германа был еще короче: «Ничего».

Этого было явно мало, но так оно и было: капитан Геринг не имел права на военную пенсию, а кроме как обращаться с оружием, делать больше ничего не умел. После своей резкой речи в Берлине он полностью лишился возможности продолжить военную карьеру в будущем рейхсвере. Всего за восемь месяцев Герман Геринг рухнул с вершины славы и благополучия в пропасть безвестности и нужды…

III

Блуждания

На помощь безработному капитану пришла немецкая самолетостроительная промышленность. Несмотря на то что Версальский договор еще не был подписан, уже было известно, что Германия лишится права возродить свою военную авиацию, однако запрет никоим образом не коснется авиации гражданской. Поэтому производители истребителей времен мировой войны быстро переориентировались, а Фоккер оперативно выпустил гражданскую версию последней модели своего биплана D VII и решил показать его в Копенгагене, где в апреле 1919 года устраивалась большая авиационная выставка. А кто мог лучше всех представить самолет и выполнить демонстрационные полеты, как не бывший командир эскадры «Рихтгофен». Ведь разработчики фирмы прекрасно знали его как летчика-испытателя! Когда к нему с этим предложением обратился Антон Фоккер, Геринг не стал колебаться ни секунды. «Я согласился, – вспоминал он, – но при условии, что этот самолет после проведения салона станет моей собственностью. Фоккер не возражал, и я начал немедленно готовиться к вылету. Поскольку предстояло лететь над Балтийским морем, а у меня, естественно, спасательного жилета не было, я надел на грудь накачанную велосипедную камеру и поднялся в воздух. В 18 часов того же дня я приземлился в Копенгагене».

Там капитана Геринга приняли очень тепло. В Скандинавии продолжали высоко ценить асов воздушного германского флота. И как во времена расцвета его славы, Геринга сразу же засыпали просьбами дать автограф. С ним также связались руководители датской гражданской авиации, планировавшие установить авиационное сообщение с Германией и соседними скандинавскими странами. Для этого они намеревались закупить пять новых самолетов типа «биплан». Тут Геринг неожиданно для самого себя превратился в предприимчивого торгового агента: он моментально сумел убедить датчан в прекрасных летных качествах «Фоккера» D VII. Но еще более убедительным стал его показательный полет: ни один летчик другой национальности не решился исполнить фигуры высшего пилотажа, которые продемонстрировал Герман Геринг. Потом он скромно сказал: «В военное время я был в лучшей форме […], а в сравнении с воздушными боями, которые я вел над Фландрией, эти безобидные полеты в весеннем небе показались мне детской игрой». Возможно, это было сказано для красного словца: когда он летел над портом Копенгагена на низкой высоте, в винт его самолета попала чайка, и винт разлетелся на куски… Самолет начал пикировать, но Герингу удалось выровнять его в самый последний момент и приземлиться в планирующем полете на прибрежную песчаную косу. Зрители, решившие, что это новая фигура высшего пилотажа, горячо зааплодировали Герингу и тут же дали ему прозвище Безумный Летчик. Радостные представители фирмы «Фоккер» немедленно предоставили ему запасной винт… и новый самолет в качестве подарка!

Царившая в Дании атмосфера явно понравилась капитану Герингу, и он решил остаться там после окончания авиационного салона. Гранд-отель «Мариенлист», центр модного тогда курорта, предложил ему катать на самолете клиентов, а за работу – жилье, питание и солидное вознаграждение. Конечно, работа эта была сезонной, но от этого не становилась менее приятной…

После дня полетов вдоль побережья Геринг приземлялся на пустынный пляж, подруливал на самолете к самой террасе отеля, закатывал машину хвостом вперед в зал для игр через большую стеклянную дверь и привязывал хвост самолета к бильярдному столу… Двадцать семь лет спустя он все еще смеялся над этим: «Представляете себе это зрелище! Из-под балкона прекрасного отеля торчат крылья, двигатель и шасси немецкого самолета.

К несчастью, каждый день приходилось выкатывать его оттуда ранним утром, чтобы иметь возможность взлететь до появления на пляже купальщиков […], и поэтому клиенты отеля просыпались, как по сигналу, от мощного рева двигателя!»

Немецкий ас зарабатывал деньги: на разных аэродромах он предлагал желающим совершить первый в их жизни полет за 50 крон; Геринг также присоединился к «летающему цирку» датских летчиков, предложившему ему 2500 крон и столько шампанского, сколько он сможет выпить, всего за два дня воздушной акробатики над городом Оденсе. То, что он выпил первую бутылку перед началом выступлений, казалось, ничуть не повлияло на его технику пилотирования, даже наоборот. Но выпивка после посадки – совсем другое дело: перебор со спиртным и последовавшие за этим выходки вынудили его сменить лучший номер гранд-отеля на худшую камеру полицейского комиссариата Оденсе. Наутро все уладилось, и комитет по организации праздника города предложил ему 50 крон за каждую «мертвую петлю», которую он выполнит над городом. До десятой петли на аэродроме царило веселье, потом, начиная с двадцатой, стала чувствоваться некоторая озабоченность, после исполнения же пятидесятой петли руководство комитета начало предчувствовать катастрофу… Но Геринг великодушно ограничился половиной заработанной им суммы! А потом наступил тот памятный день, когда он вместе с четырьмя другими бывшими пилотами эскадрильи «Рихтгофен» выполнил ряд фигур высшего пилотажа, вызвавших восторг у жителей Копенгагена. Вечером того же дня некая прекрасная датчанка привела его к себе домой… «Мы провели ночь в ванне шампанского», – написал потом Геринг своему приятелю Боденшацу. Позже тот так прокомментировал эти слова: «Я все еще не знаю, следовало ли мне понимать его буквально, и, естественно, ни разу не посмел его об этом спросить». И сделал все-таки такой занятный вывод: «Почти целый год он прожил, словно чемпион мира по боксу. Зарабатывал больше денег, чем мог потратить, и мог заполучить любую девицу».

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается: ночные похождения наделали много шума, почти не скрываемая связь с замужней женщиной добавила новых сплетен, а после того июньского дня 1919 года, когда он узнал условия заключения Версальского мира, Геринг перестал быть гвоздем программы устраивавшихся в городе ужинов. Тогда он пришел в ярость и закричал в присутствии двух десятков пораженных гостей: «Настанет день, и мы вернемся, чтобы подписать другой договор!» Осенью 1919 года датчане с исключительной вежливостью попросили его попытать счастья в другой стране…

В середине декабря Герман Геринг вылетел в Швецию. Посадив свой «фоккер» неподалеку от Линчёпинга – при этом он сломал шасси самолета, – безработный пилот добрался до Стокгольма поездом. Прибыв в столицу Швеции, он предложил свои услуги авиакомпании «Свенска люфттрафик», которая намеревалась установить регулярное воздушное сообщение между основными городами страны. В то время в Скандинавии опытных летчиков было немного, и воздушный ас капитан Геринг ожидал, что его встретят с распростертыми объятиями. Но, возможно, потому, что его репутация воздушного акробата и распутника уже достигла Швеции, руководство фирмы «Свенска люфттрафик» встретило его довольно прохладно и согласилось нанять лишь в качестве «пилота-контрактника» – что-то вроде пилота, перевозящего пассажиров по их просьбе. Зарплату ему предложили небольшую, но Геринг в то время стал эксклюзивным торговым агентом в Швеции немецкой фирмы «Хейнекен», производившей парашюты, снабженные системой автоматического раскрытия купола, что было по тем временам новинкой. Таким образом, жизнь в Швеции обещала стать приятной, к тому же во время войны шведы испытывали определенную симпатию к Германии, а поражение и экономический кризис в этой стране эти симпатии только усилили. И Геринга, чья репутация героя давно уже преодолела Балтийское море, благосклонно принял местный высший свет. Конечно же для человека, привыкшего к опасной военной жизни, к воздушным боям и к высшему пилотажу, несколько провинциальный и пуританский образ жизни в Стокгольме мог показаться скучноватым. Но все изменил случай, да так, что превзошел все ожидания Геринга…

Двадцатого февраля 1920 года в конторе авиакомпании «Свенска люфттрафик» появился швед благородных кровей – граф Эрик фон Розен, прославившийся в начале века на весь мир своими экспедициями в Африку и Южную Америку. Граф хотел попасть в свой замок Рокельстод неподалеку от Спаррехольма, примерно в 150 км от Стокгольма, но опоздал на последний поезд… Предоставим фон Розену рассказать, что было дальше: «Поскольку мне требовалось как можно скорее попасть в Рокельстод, я обратился в авиационную компанию, где мне сказали, что погода для полетов совсем непригодна. Два самолета уже пытались взлететь, но снежная буря вынудила их вернуться. Я стал настаивать, и во время разговора мне сообщили, что у них работает бывший немецкий летчик-истребитель, некий капитан Геринг, который, возможно, согласится полететь».

Но графа при этом не известили, что несколько шведских летчиков, которым до этого предложили слетать в Рокельстод, заявили, что они не самоубийцы. Их отказ оказался предсказуем, ответ Геринга тоже можно было предвидеть: «Мне было очень трудно отказаться, даже несмотря на то, что время было уже позднее, потому что в это время года в 17 часов уже темнело. Я попросил принести карту и стал готовиться к полету – изучал карту в течение получаса, для того чтобы запомнить ее. Именно так я делал на французском фронте. […] Наконец я рассмотрел снимок замка Рокельстод, который нашел в каком-то шведском атласе культурных ценностей: я хотел, чтобы эта картинка сохранилась у меня в мозгу. Замок располагался на берегу озера, которое в это время года уже успело замерзнуть и являлось хорошей посадочной площадкой…»

В половине третьего дня фон Розен, Геринг и его механик прибыли на аэродром. Небо было еще чистым, но на юге уже виднелось нечто вроде стены из темно-серого снега зловещего вида. Два шведских летчика подошли к ним и стали отговаривать от полета, поскольку надвигалась очень мощная снежная буря. О том, что было дальше, рассказывает сам Геринг: «Я усадил сзади механика и графа фон Розена, завел двигатель и взлетел. Но уже на полпути, над городком Гестер – или что-то в этом роде[15], – буря настигла нас. Она оказалась такой сильной, что даже сегодня не могу слышать название этого населенного пункта без того, чтобы не вспомнить об ужасном буране, вынудившем нас снизиться на километр всего за несколько секунд. Самолет исполнял какой-то дьявольский танец, его постоянно тянуло вниз, мы едва не касались верхушек деревьев, потом он резко взмывал вверх. Мне с большим трудом удавалось вести его в горизонтальном полете. […] Один раз я едва не врезался в вершину какой-то горы, дважды едва не задел верхушки деревьев. Можете мне не верить, но ручка управления самолетом изогнулась. Наконец мы увидели пейзаж, который походил на тот, что был нам нужен. Буря слегка утихла. Я разглядел внизу замок на берегу белого озера, поблескивавшего льдом в последних лучах дня. Обернувшись к фон Розену, я выкрикнул название замка и сделал вопросительный жест рукой. Граф мотнул головой, и мы продолжили полет. Некоторое время спустя я увидел другой замок на берегу озера, но он явно отличался от того, что я видел на фото в Стокгольме. Я снова обернулся, чтобы спросить графа. Но тот отрицательно покачал головой. Однако теперь я хотел привести все в ясность и приземлился, чтобы расспросить кого-нибудь.

Естественно, первый замок, который мы увидели, и был Рокельстод… Неправильный ответ графа объяснялся очень просто: его сильно укачало, взгляд его помутился, и поэтому он ничего не мог видеть и не понял, о чем я его спрашивал. Итак, мы снова взлетели и через пять минут вернулись к замку Рокельстод. Я прикладывал так много усилий к управлению самолетом, что, несмотря на ветер и зимний холод, весь покрылся потом. Когда самолет приземлился, навстречу нам вышли две женщины». Это была жена фон Розена и служанка, и они быстро отвели графа в замок. Геринг с механиком привязали самолет к выступу скалы и последовали за ними.

Все, что происходило потом, должно было показаться Герингу раем после пребывания в аду. После того как он принял горячую ванну и выпил для согрева крепкого грога, хозяин провел отважного летчика по лабиринтам замка. Сводчатые потолки залов, старинная мебель, картины, гербы, оружие, стяги, статуи, ковры, охотничьи трофеи и древние германские символы не могли не напомнить ему о счастливых днях жизни в Фельденштейне и Маутерндорфе. Затем все уселись за стол в парадном зале, где жарко горел огромный камин, украшенный средневековыми скульптурами. Начался шикарный ужин в обществе графа и его супруги Мари. Хозяева были крайне предупредительны и явно симпатизировали Германии. А когда к ним присоединилась высокая и стройная девушка с темными волосами и огромными голубыми глазами, пребывавший в приподнятом настроении Герман Геринг почувствовал блаженство. Появление красавицы – это оказалась Карин фон Фок-Канцов, младшая сестра хозяйки дома, – заставило его на какое-то время умолкнуть из-за того, что у него перехватило дыхание. «Ее облик и ее походка пленили меня», – просто скажет потом Геринг, который, по всеобщему признанию, был довольно болтлив. Графиня Фани фон Виламович-Меллендорф, третья сестра Карин, позже описала все, что случилось за ужином, более объективно. И хотя ее рассказ выглядит слишком лиричным, она, несомненно, дала довольно точное описание того памятного вечера: «В тот вечер мы сидели за столом очень долго. Летчик-истребитель смог поделиться своими мыслями свободно и открыто. Он внезапно высказал все долго копившееся в нем возмущение […] относительно того, на что была обречена его родина. Он рассказал взволнованным слушателям об унижении его народа, поведал историю страданий прекрасной немецкой молодежи, сражавшейся до последней минуты. […] Хозяин замка поднял свой бокал с немецким вином. […] Он сказал, что хотел бы выпить за славное будущее Германии, в которое он сам и весь шведский народ твердо верили. Все торжественно встали, и хозяин дома горячо пожал руку своему гостю. Разговоры продолжились до поздней ночи. Граф фон Розен взял лютню, и присутствующие запели народные песни, чувственные, гордые и веселые. […] В первый вечер Герман Геринг мало общался с Карин, поскольку был очень взволнован».

Карта 3

Из ада в рай: полет 20 февраля 1920 г.

На самом деле эта встреча взволновала и Карин. К тому времени она уже десять лет была замужем за шведским офицером и уже родила от него сына. Графиня Карин фон Фок-Канцов совсем не любила мужа, очень скучала и мечтала о великих приключениях и страстной любви. В Швеции тогда уже перевели роман «Госпожа Бовари» – но читала ли его Карин? Впрочем, это не имело значения: эта тридцати-двухлетняя женщина, отчаянно романтическая и немного загадочная натура, увидела перед собой вынужденно покинувшего родину немца двадцати семи лет, привыкшего к героическим поступкам, патриота, красавца, умного собеседника, в буквальном смысле свалившегося с неба, и сразу же поняла, что это мужчина ее жизни. Взаимное влечение родилось мгновенно и было в каком-то смысле сродни удару молнии после грозы… «Так случилось, – заключил позднее Герман Геринг, – что мой самый сложный полет стал самым прекрасным моим приключением».

На следующий день, выдавшийся погожим, Герман Геринг летел в Стокгольм с легкостью на сердце. Они с Карин дали друг другу обещание видеться, что и делали тайком в последовавшие за первой встречей месяцы, хотя возможности для этого представлялись очень редко. Справедливости ради надо отметить, что в то время Геринг много работал: как «водителю летающего такси» ему приходилось бывать во всех уголках Швеции, а также посещать Эстонию и Финляндию. Поскольку шведские летчики имели обыкновение ломать шасси своих самолетов при посадке – из восьми имевшихся у авиакомпании «Свенска люфттрафик» машин годными к эксплуатации оставались лишь две, – Геринга срочно наняли на должность инструктора, хотя зарплату увеличили не намного. Когда же наконец его личный «фоккер» был отремонтирован, Геринг возобновил полеты с выполнением фигур высшего пилотажа и имел определенный успех. А тем временем Карин приходилось исполнять обязанности супруги нелюбимого мужа и матери восьмилетнего мальчика, которого она обожала и боялась потерять в случае развода. К этому следует добавить, что здоровье ее не отличалось крепостью: Карин серьезно беспокоили слабые легкие и сердце.

Однако ни одна из этих проблем не смогла помешать Карин и Герману уехать в июне 1920 года в Мюнхен, где графиня познакомилась с семейством Герингов в полном составе[16].

И там она с удивлением услышала, как Франциска Геринг строго отругала сына за то, что тот похитил жену уважаемого офицера и лишил восьмилетнего ребенка матери… Карин тоже досталось: ей было сказано, что единственное достойное решение – незамедлительно получить развод, чтобы соблюсти все приличия! Этот урок морали, преподанный женщиной, которая четырнадцать лет сожительствовала с любовником под одной крышей с мужем, мог бы возмутить, но капитан Геринг был послушным сыном, а Карин умела сохранять флегматичный вид в любой обстановке, так что согласие было вскоре установлено, а любовники провели прекрасное лето в баварских горах. Тот факт, что Карин посылала в ходе своего странствия почтовые открытки и фотографии сыну и мужу, удивил бы лишь того, кто еще не догадался о том, что история этой семейной пары была не совсем обычной…

В конце лета Карин вернулась в Швецию, где с радостью вновь встретилась с сыном Томасом, со своими родственниками и… с мужем Нильсом фон Канцов, который продолжал ее любить и терпеливо ждал ее возвращения в семью. Но его ждало разочарование, потому что Карин немедленно потребовала развода, несмотря на неодобрение родителей и сестер. Она стала умолять любовника вернуться в Стокгольм. Герман так и поступил. Вернувшись в Швецию в декабре 1920 года, он снова взялся за работу. Именно он проложил первый почтовый авиамаршрут между Германией и Швецией: Варнемюнде – Копенгаген – Мальмё. Параллельно он продолжил свою деятельность в качестве представителя немецкой фирмы, производящей парашюты, и один из его английских конкурентов, Вильям Блейк, набросал такой точный и провидческий портрет знаменитого летчика-коммерсанта той поры: «Геринг был очень способным, но несколько странным! Он считал, что может сравниться с кем угодно. […] У него была удивительная склонность к саморекламе. […] Его визитная карточка размером напоминала почтовую открытку, и в этом был он весь. Он все преувеличивал, делал из мухи слона. Ужасно любил хвастать. Полагаю, он надеялся, что ему поверят. Он очень любил вино. Мне кажется, что у него была слабость к женщинам. Он всегда стремился натворить много историй из ничего. Неплохой продавец. Но не из тех, кому можно было доверять. При всем этом он был очень умен, и в голове у него было много серого вещества». Сомнений нет, это истинный портрет нашего персонажа.

Любовники поселились в небольшой квартире в районе Остермальм. Образ жизни вели довольно скромный, к чему графиня не была приучена, но она жила ради своего Германа, а сестре Фани призналась: «Мы – словно Тристан и Изольда, опьяненнные любовным напитком». Высшее стокгольмское общество, спокойно воспринимавшее творчество Вагнера, сурово осуждало поведение Карин, как и ее родные. Полковник барон Карл фон Фок, хотя он и имел немецкие корни и был явным германофилом, с большим неудовольствием относился к любви дочери к немецкому офицеру без родины, да еще и почти бедняку. Его супруга баронесса Хюльдин, мистично настроенная и крайне эксцентричная особа, с пониманием воспринимала романтическую сторону этой истории, что, несомненно, объясняло то, что пару несколько раз приняли в семейном доме, где юмор и обходительность Германа в конечном счете немного смягчили предубежденное отношение к нему. А поведение покинутого мужа выглядело еще более удивительным: следуя традициям того времени, лейтенант Нильс фон Канцов мог бы вызвать любовника жены на дуэль, но вместо этого он пригласил его на обед в обществе жены и сына! Обстановка за столом могла быть по крайней мере странной, но Геринг рассказывал о своих военных приключениях, Нильс фон Канцов с интересом его слушал, а юный Томас явно восхищался гостем, о чем сам позже и рассказал: «Я сразу же его полюбил. Это было нетрудно, потому что у него прекрасный характер. […] Помню, как он очень нас развеселил, особенно когда заговорил о своих злоключениях в качестве летчика. Я видел, что мой отец очарован, и заметил, что мать практически не сводила глаз с Геринга. В то время я не мог выразить это словами, но чувствовал, что она в него влюблена».

Точно подмечено… Той весной 1921 года Карин и Герман были неразлучны. Их спартанский образ жизни только веселил их, сплетни шведского высшего света их не трогали, Томас часто уходил из отцовского дома к матери, а та водила любовника по музеям и картинным галереям Стокгольма, желая, чтобы ему передалось ее увлечение живописью и скульптурой. В этом она, кстати, преуспела сверх ожиданий… Но в то время Геринг понимал, что карьеры в Швеции ему не сделать: работодатели, конечно, ценили его мастерство, но их отталкивали его надменность, его предрасположенность делать из мухи слона и его стремление установить в компании строгую тевтонскую дисциплину, очень непонятную для шведского менталитета. С другой стороны, Герман, ставший политическим сиротой после падения кайзера и внимательно следивший за жизнью Веймарской республики, продолжал интересоваться развитием событий в Германии. Поэтому он взял в привычку внимательно читать берлинскую и мюнхенскую прессу, чтобы быть в курсе политической жизни своей страны. Имел ли он уже тогда какие-либо политические амбиции, желание сыграть в этой сфере свою особую роль? Вполне возможно, но он отлично осознавал, что пробелы в его политической культуре не позволяют надеяться на успех в политике. Вот что он сказал на этот счет: «Я понял: для того чтобы способствовать развитию страны, необходимо по меньшей мере знать механизмы этого процесса, постараться понять взаимосвязь между внешними и внутренними событиями». Постепенно у Геринга созревает решение вернуться в Мюнхен и поступить в университет для изучения экономики и политической науки. Он принялся торопить свою подругу с разводом, но стоило той лишь поднять этот вопрос, как весьма мягкотелый Нильс фон Канцов дал понять, что в данном случае он потребует, и несомненно добьется, чтобы Томас остался с ним. Правду говоря, Карин в этом и не сомневалась, но она так любила сына… Поэтому летом 1921 года ее любовник вернулся в Германию один.

Осенью того же года Геринг стал студентом факультета политических и экономических наук Мюнхенского университета. Ему уже исполнилось двадцать девять лет, он, конечно, был старше большинства однокурсников, но дальнейшее развитие событий покажет, что Геринг прекрасно усвоил материалы лекций по экономике и политической науке, хотя они и могли казаться чистой теорией ему, непоседливому человеку, для которого дело всегда было важнее слова. Впрочем, нельзя с уверенностью говорить о том, что эти предметы он добросовестно изучал в Мюнхене зимой 1921/22 года: погода тогда стояла очень холодная, большей части населения было нечем отапливать дома, почти повсюду возникали голодные бунты, марка стремительно обесценивалась. В апреле 1921 года союзники определили, что Германия должна выплатить репарации в размере 132 миллиардов золотых марок. К тому же за полгода до этого Лига Наций передала Польше большую часть Верхней Силезии, где находились ценные с экономической точки зрения угольные шахты… Итак, недовольство народа Германии, которое не могло обратиться против победителей, обрушилось в первую очередь на правительство Веймарской республики, повинное в смертном грехе – подписании перемирия в ноябре 1918 года.

Таким образом, находившиеся у власти социал-демократы оказались между двух огней: сначала, весной 1920 года, консервативные силы при поддержке подразделений «Добровольческого корпуса» предприняли попытку государственного переворота, так называемый Капповский путч, потом последовали забастовки симпатизировавших коммунистам рабочих. А затем, в августе 1921 года, случилось убийство Маттиаса Эрцбергера, который возглавлял немецкую делегацию, подписавшую Компьенское перемирие. Не прошло и десяти месяцев после этого, как был убит министр иностранных дел Веймарской республики Вальтер Ратенау, сторонник политики полной выплаты навязанных Германии репараций. И словно всего этого было недостаточно, власти Баварии вскоре вступили в конфликт с Берлином по причине крайнего недовольства политикой социалистов населения этого монархически настроенного региона и желания получить определенную самостоятельность… С той поры сменявшие друг друга премьер-министры Баварии, фон Кар, Лерхенфельд и фон Книллинг, начали испытывать на себе сильное давление правых, требовавших отказаться применять в Баварии антитеррористические законы, которые навязывал Берлин, и не выполнять декреты о роспуске военизированных формирований. А крайне правых организаций ветеранов армии, подразделений «Добровольческого корпуса» и различных патриотических лиг в Баварии были сотни, и все эти организации вели очень активную деятельность. Некоторые из них стояли на позициях монархизма, национализма, автономии или сепаратизма, а большинство выступало с позиций ярко выраженного реваншизма, выступали против социалистов, коммунистов, клерикалов, парламентаристов, французов, республиканцев, капиталистов и евреев…

Не стоит говорить, что эта многогранная агитация находила отклики у преподавателей и студентов Мюнхенского университета. Зная, какие чувства владели Германом Герингом с 1918 года, невозможно даже представить, что подобные события могли оставить его равнодушным. Однако поначалу он воздерживался от активного участия в них, но не из-за того, что полностью отдавался освоению университетской программы. Все объяснялось тем, что Карин уже через месяц не могла больше находиться вдали от своего дорогого Германа, и, несмотря на неодобрение родителей и сестер, она приехала к нему в Мюнхен. Влюбленные устроились жить в снятом в 1920 году небольшом сельском домике близ поселка Байришцелль, на полпути между Мюнхеном и Зальцбургом. На что же они жили? Карин рисовала картины и занималась изготовлением поделок. Герман написал несколько статей о своих подвигах во время мировой войны, но на этом было невозможно достаточно заработать[17]. На самом же деле, как бы странно это ни выглядело, Нильс фон Канцов не мог позволить себе оставить неверную жену без средств к существованию. И он раз за разом посылал Карин довольно крупную сумму[18], и эти деньги позволяли ей с любовником не испытывать материальных затруднений в охваченной политическими волнениями Германии, где к тому же царил экономический хаос…

Это, естественно, было неизбежно: Герман Геринг вскоре заразился чесоткой политической активности! Его, кстати, подтолкнула к этому Карин, которая предсказала будущее великого государственного деятеля, сославшись при этом на свои способности медиума[19]. В общем, наш ветеран-студент начал принимать участие в собраниях различных националистических группировок Мюнхена. Но поскольку он был убежденным сторонником дела, ему очень быстро надоели эти «дискуссионные клубы», руководимые людьми, которые много говорили, но мало делали. Поэтому он начал подумывать о создании собственной революционной партии с опорой на многочисленных офицеров, которые прозябали в Мюнхене. Однако вскоре совершенно четко уяснил, каких результатов ему удастся достичь, – после одного эпизода, о котором рассказал следующее: «Помню, как на одном собрании стали обсуждать программу, которая предусматривала предоставление каждому офицеру-ветерану войны пищи и койки для ночлега. Я им сказал: “Сборище никчемных глупцов! Вы полагаете, что человек, достойный носить звание офицера, не способен найти себе койку для ночлега, да еще с красивой блондинкой? Черт побери, ведь есть куда более важные задачи”. Какой-то тип повел себя вызывающе, и тогда я его ударил. На том собрание и закончилось…» И Геринг понял: у него нет качеств, необходимых для руководителя партии.

И вот в конце октября 1922 года колеблющийся студент Герман Геринг наконец нашел то, что так долго искал. Он случайно присоединился к толпе, собравшейся на Кёнигсплац, чтобы заявить протест последней ноте союзников, требовавших от германского правительства выдачи определенного числа лиц, которые считались военными преступниками. «Я присутствовал на площади просто в качестве зрителя, – вспоминал позже Геринг, – в манифестации участия не принимал. Там выступили многие ораторы от различных партий и организаций. В конце митинга на трибуну был приглашен Гитлер. Я услышал, как кто-то коротко произнес его имя, и мне захотелось услышать, что же скажет он. Гитлер отказался выступать, а я случайно оказался неподалеку и услышал причину отказа. […] Он считал, что нет смысла выкрикивать протесты, если нет ни малейшей возможности претворить их в жизнь. Эти слова меня поразили: я чувствовал то же самое и был готов сказать об этом вслух. Я навел справки и узнал […], что Гитлер проводит собрание по вечерам каждый понедельник. Я пошел на собрание и услышал, что Гитлер говорил об этой манифестации, о несправедливости Версальского договора […] и о том, что отрицает его жестокие требования. Он сказал, что такое выражение протеста, каким был воскресный митинг, […] имело бы шансы на успех, если бы опиралось на некую силу, которая придала бы протестам вес. А пока Германия остается слабой, все эти жестикуляции никому не интересны. Именно так думал и я. Несколько дней спустя я пришел в штаб-квартиру НСДАП[20]. […] В то время я не знал ее программы, не знал, что это совсем немногочисленная партия. Вначале я просто хотел поговорить с Гитлером и понять, смогу ли чем-нибудь ему помочь. Он принял меня незамедлительно, и […] мы сразу же стали обсуждать то, что накопилось у нас на сердце».

На самом деле разговор должен был свестись к одному из обычных монологов Гитлера об ударе в спину, приведшем к перемирию, о несправедливости Версальского договора, о националистической программе, об антисемитской, антикапиталистической и антисоциалистической направленности деятельности НСДАП, о необходимости мобилизации трудящихся для свержения стоявших у власти в Берлине иудеев-марксистов. Как и многие до и после него, Геринг был очарован: «Наконец-то я встретил человека, который имел четкую и ясную цель. Я сказал ему, что готов быть в его полном распоряжении со всеми имеющимися у меня возможностями». Гитлер прекрасно понял, что перед ним сидит потенциально полезный и очень чувствительный к лести человек, и в конечном итоге предложил Герингу «ответственную должность» в своей организации: руководство «штурмовыми отрядами»[21] партии. «Он долго искал, – вспоминал потом Геринг, – командира, который как-то прославился во время последней войны, […] что придало бы ему необходимый авторитет. […] И тут удача ему улыбнулась: в его распоряжение поступил последний командир эскадры “Рихтгофен”. Я сказал ему, что мне неловко сразу же занимать руководящую должность в партии, поскольку все могли подумать, что я вступил в партию именно для этого. В конце концов мы пришли к соглашению: я официально проведу месяц-другой в тени, а потом приступлю к исполнению новых обязанностей. Но фактически начну работать незамедлительно. […] Так я стал соратником Адольфа Гитлера».

Герман Геринг практически ничего не знал о человеке, которому вручил свою судьбу. Он не знал также истинных причин, заставивших Гитлера доверить ему «руководящую должность» в партии, история возникновения и особенности деятельности которой были ему также неизвестны. И разумеется, между ними никогда не поднимался вопрос о каком бы то ни было вознаграждении. Но для Геринга все это не имело никакого значения: он нашел вождя, идеал, получил возможность построить карьеру и обрел задачу, которая была ему по плечу: командовать людьми и снова играть значимую роль в судьбе своей страны…

IV

Откровение

«В то время, – сказал позже Герман Геринг, – я не знал, что это немногочисленная партия». Действительно, НСДАП была родившейся в результате поражения 1918 года небольшой и разношерстной группой, одной из тех, коих в послевоенной Германии появилось великое множество. Возглавляемая слесарем по имени Антон Дрекслер, который составил ее «программу» из нескольких невнятных националистических, антисоциалистических и антисемитских лозунгов, и называвшаяся вначале Немецкая рабочая партия (ДАП), при своем основании она насчитывала шесть членов, не имела ни штаб-квартиры, ни программы, ни телефона, ни печатной машинки, ни даже эмблемы, и сочувствовали ей всего человек сорок… Но когда ефрейтор Адольф Гитлер, подбадриваемый и финансируемый высшими чинами рейхсвера, осенью 1919 года стал седьмым членом политбюро партии, все изменилось: меньше чем за два года этот незначительный в политическом смысле кружок обзавелся штаб-квартирой, программой, новым названием и соответствующей аббревиатурой, у партии появился красный флаг со свастикой, влиятельная газета, бойцы, объединенные в штурмовые отряды, 6000 новых членов и весьма расширившаяся аудитория…

Это преображение произошло почти исключительно благодаря необычайному таланту пропагандиста и оратора Адольфа Гитлера. «Быть вождем, – написал он однажды, – означает уметь взволновать массы». Действительно, банкир Ялмар Шахт вспоминал, что фюрер «умел виртуозно играть на хорошо настроенном пианино сердец мелкой буржуазии». Но влияние его речей распространялось значительно шире: на дворянство и военных, на студентов и журналистов. Бесчисленные свидетели его выступлений описывали гипнотическое воздействие, которое оказывала на них странная смесь убеждения, иронии, экзальтированности, простоты, ненависти, логики, демагогии и ругательств – всего того, что содержалось в речах Гитлера, которые этот невзрачный с виду человек с усиками, с непокорной челкой и глазами фанатика произносил с удивительными сменами тона и выразительной жестикуляцией. А услышав его один раз, сразу же принимали решение следовать за ним и поддерживать его люди самых разных сословий: бывший летчик Рудольф Гесс, прибалтийский инженер-строитель Альфред Розенберг, издатель журнала об искусстве Эрнст Ганфштенгль, студент-националист Ганс Франк, фельдфебель-активист Макс Аман, преподаватель-антисемит Юлиус Штрайхер, экзальтированный памфлетист Герман Эсер, фотограф-алкоголик Генрих Хоффман, бывший консул и лжедворянин Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, мельник и мясник Ульрих Граф, инженер и экономист Готфрид Федер, профессиональный военный и гомосексуалист Эрнст Рём, часовщик-преступник Эмиль Маурис, начальник городской полиции Мюнхена Эрнст Пенер, сочувствовавший социалистам фармацевт Грегор Штрассер, поэт-наркоман Дитрих Эккарт и светский человек Курт Людеке. Последний довольно точно описал общую реакцию, излагая собственные первые впечатления о Гитлере-ораторе: «Все мои критические способности были забыты. Он держал массы и меня вместе с ними под воздействием гипноза всего лишь силой своей убежденности. […] Он предстал передо мной новым Лютером. Я чувствовал восторг, который был сравним разве что с религиозным трепетом». Издатель и музыкант Ганфштенгль, впервые услышав Гитлера примерно в то же время, что и Геринг, сравнил фюрера с «искусным скрипачом», чьи умение владеть голосом, риторика и поведение не имели себе равных. А затем добавил: «Я оглядел аудиторию. Была ли это та безликая толпа, которую я видел всего лишь час назад? […] Гул голосов и звяканье кружек стихли, все присутствовавшие упивались каждым его словом. В нескольких метрах от меня сидела молодая женщина, которая не сводила глаз с оратора. Застыв, словно в религиозном экстазе, она перестала быть сама собой и полностью отдалась во власть чар деспотической веры Гитлера в будущее величие Германии».

Можно процитировать сотни других подобных же свидетельств, которые объединяются одним выводом: Гитлер был виртуозным оратором, воздействовавшим более на чувства, нежели на разум слушателей, он умел нейтрализовать критическую способность разума и разбудить страсти. Для того чтобы вырваться из-под власти этого дьявольского гипноза, требовалась необычайно мощная сила характера, но Герман Геринг, бывший воздушный ас, метавшийся в поисках какого-нибудь занятия, идеала, какой-нибудь сильной личности и какого-нибудь дела, которое следовало бы защищать, явно не нашел в себе этой силы, как и большинство других людей, слушавших Адольфа Гитлера тогда, в конце 1922 года…

Однако, несмотря на харизму своего вождя, НСДАП сталкивалась с точно такими же проблемами, какие испытывало большинство мелких политических движений того времени: она не имела практически никакой аудитории вне Мюнхена и была вынуждена бороться за выживание с сотнями конкурирующих организаций, начиная с коммунистов и заканчивая монархистами. Находясь под пристальным надзором баварских властей, НСДАП испытывала огромные организационные трудности, которые были следствием того, что ее лидер надеялся одними своими речами решать все проблемы. Партию раздирали глубокие противоречия между ее руководителями[22], и она постоянно нуждалась в средствах. «Довольно часто, – вспоминал Курт Людеке, – когда требовалось расклеить афиши с объявлениями о предстоящих собраниях, посвященных изменению ситуации в мире, у нас не было денег, чтобы купить клей». Наконец, даже то, что, казалось бы, составляло ее силу, потенциально было источником слабости НСДАП: 5000 членов СА, запугивавших противников и отличавшихся в уличных схватках, находились в подчинении капитана Эрнста Рёма и лейтенанта Клинтцша, которым Гитлер не очень-то доверял[23].

Именно в тот момент появление Геринга должно было показаться даром провидения фюреру, поскольку у него появлялась возможность разом решить несколько проблем: имея боевой опыт и способность увлекать за собой людей, Герман Геринг к тому же был прекрасным инструментом для того, чтобы вернуть в лоно партии ту силу, которая грозила превратиться в милицию, находящуюся исключительно под влиянием капитана Рёма. Кроме того, за Геринга были престиж бывшего командира эскадры «Рихтгофен», награды, цветущий вид и склонность к полноте. Именно все это и стало причиной восторга Гитлера, который он высказал своим соратникам после ухода посетителя: «Великолепно! Герой войны, заслуживший крест “За заслуги”. Вы понимаете? Это же фантастический фактор для пропаганды! Кроме того, у него много денег, и он не будет стоить мне ни гроша!»

У Германа Геринга было много денег? Как всегда, Гитлер принял желаемое за действительное… На самом же деле славный авиатор и периодически возобновлявший обучение в университете студент Геринг жил лишь на средства своей любовницы, которая сама существовала на подачки мужа! Но поскольку шведская крона оставалась твердой валютой, а немецкая марка полностью обесценилась, пара все еще могла вести более чем достойный образ жизни, ездить на автомобиле «Мерседес-Бенц», любовники даже купили небольшую виллу в Оберменцинге, богатом пригороде Мюнхена. Тем временем Карин все-таки смогла добиться от Нильса фон Канцова согласия на развод, который и прошел полюбовно несколько месяцев спустя. Когда последнее препятствие было преодолено, любовь могла праздновать победу: 3 февраля 1923 года в мэрии Оберменцинга Карин и Герман соединили свои судьбы навечно в присутствии матери Германа, его обеих сестер и его брата Альберта. На церемонии бракосочетания присутствовала и одна из сестер невесты – Фани[24]. Там было также много приятелей Германа из эскадрильи «Рихтгофен», которых привел с собой верный Боденшац. А те, кто не смог принять участия в церемонии, прислали коллективное послание, с такими вот словами: «Мы всегда говорили: наш Геринг пойдет дальше других». Это было предсказание, которое сбылось, превзойдя всякие ожидания…

После трехнедельного свадебного путешествия, неминуемо приведшего молодоженов в шале близ поселка Байришцелль, пара вернулась в Мюнхен и начала трудиться. Работа Карин состояла в основном в посещении всех распродаж и всех местных антикваров с целью как можно лучше обставить новое жилище. Она сделала это с большим вкусом, а на втором этаже установила свою маленькую белую фисгармонь. Герман же с энтузиазмом окунулся в партийную работу. Начиная с весны 1923 года его вилла в Оберменцинге стала местом проведения бесконечных совещаний с участием Гитлера и его главных помощников – Эккарта, Эсера, Амана, Гесса, Розенберга и Ганфштенгля. «Геринг, – вспоминал последний, – оборудовал в подвале нечто вроде уголка заговорщиков в готическом и германском стиле».

Следует отметить, что экономическая и политическая ситуация в стране играла на руку заговорщикам: в январе 1932 года за доллар давали 10 400 марок, а в феврале уже 50 000. С другой стороны, поскольку Германия все еще не могла выплатить репарации, в начале 1923 года в Рейнскую область были введены пять французских и одна бельгийская дивизии. Это вызвало во всей стране огромную волну возмущения, которую Гитлер решил превратить в восстание, чтобы двинуться во главе недовольных сограждан на Берлин. Как поступил Муссолини, недавно захвативший Рим. Но для того, чтобы эти мечты стали реальностью, требовалось заручиться поддержкой баварских властей – или, по крайней мере, их нейтралитетом – и войти в союз с другими местными националистическими лигами, такими как «Знамя рейха», «Союз Родины» или «Боевой союз Нижней Баварии», а главное – как всегда – получить новые субсидии, чтобы успокоить старых кредиторов… Вот эти-то вопросы и обсуждали постоянно сподвижники Гитлера по ночам в подвале дома в Оберменцинге[25] до самой зари с литровой кружкой пива в руке, этим непременным атрибутом серьезного разговора между уважающими себя мюнхенцами.

Однако именно это слегка задевало чувство респектабельности хозяина дома. Ганфштенгль писал: «Геринг выказывал насмешливое презрение к окружавшей Гитлера маленькой группке баварцев, которых он считал пьяницами и гуляками с ограниченными провинциальными интересами». Ганфштенгль мог бы еще добавить, что Геринг считал Гесса ненормальным, Розенберга – сумасбродным идеологом и говорил им это в лицо без всякого стеснения, что и объясняет, кстати, их тайную лютую ненависть к нему[26]. Но критика Германа Геринга совсем не касалась фюрера, чьи политические горизонты охватывали европейский континент. Не обращал он внимания и на его предрассудки. Действительно, в ходе бесконечных монологов Гитлер говорил о реванше за проигранную войну и о возмездии Франции, о нападении на Россию с целью захвата зерновых хранилищ на Украине[27], о захвате Чехословакии и овладении заводами «Шкода». В своих расчетах он не учитывал США и при этом постоянно цитировал Наполеона, Клаузевица и Фридриха Великого. Наконец, он постоянно ругал социалистов, коммунистов, франкмасонов, католиков, а в первую очередь евреев, которых обвинял в развязывании мировой войны, в осуществлении большевистской революции, в поражении 1918 года, в экономическом разорении Германии и в глобальном заговоре с целью захвата всего мира…

Как же мог Геринг молча выслушивать подобный бред? Неужели он был в таком же состоянии, в каком оказалась на одном из выступлений Гитлера Винифред Вагнер, которая позже вспоминала: «Голос Гитлера становился все глубже, и мы все вокруг него превратились в птичек, очарованных музыкой его слов, на содержание которых не обращали ни малейшего внимания»? Мало того что по своей комплекции Герман Геринг никак не мог походить на какую бы то ни было птичку, трудно себе представить, что человек с умственным развитием значительно выше среднего уровня[28] мог до такой степени потерять чувство реальности. Но при этом надо помнить о пресловутом гипнотическом воздействии речей Гитлера, учитывать большие пробелы в исторической культуре, в экономических и политических знаниях студента-дилетанта Германа Геринга. А главное, не забывать, что этот человек дела нарочито игнорировал идеологию, теорию и риторику. Он сам однажды сказал: «Я присоединился к НСДАП именно потому, что это была революционная партия, а не из-за всей этой идеологической болтовни». Наконец, следует помнить о том, что заявления о реванше и обличительные речи, направленные против социалистов, французов, республиканцев и евреев, звучали в то время в Германии повсюду, и Гитлер отличался от других ораторов только своим красноречием и использованием ругательств. Однако для Геринга, как и для многих других, красноречие затмевало ругательства…

Но ведь была еще и Карин, которая оказывала на Германа большое влияние. Ее высочайшая образованность могла бы превозмочь безумное влияние экзальтированного австрийского ефрейтора. Увы! Как и большинство женщин того времени, Карин Геринг сразу же попала под очарование этого странного соблазнителя, которого она считала галантным, непредсказуемым и юморным мужчиной. Именно таким Гитлер и был в присутствии молодых красивых женщин. Кроме того, Карин видела в нем человека, которому суждено спасти Германию, и хотела при этом обеспечить карьеру мужу. Она даже приняла программу национал-социализма, не особенно при этом задумываясь над самыми темными и самыми противоречивыми ее положениями. Мистицизм и несколько наивный романтизм Карин в сочетании с посредственным знанием немецкого языка привели к тому, что она весьма благосклонно восприняла все угрозы фюрера, даже когда он объявил, что все евреи в Германии должны быть устранены[29]. Кроме того, домашнее воспитание Карин сделало ее весьма терпимой ко всем тезисам о превосходстве северных народов и арийской расы над остальными.

С того времени эта графиня наивно и добровольно стала считать для себя честью участвовать во всех собраниях и маршах членов национал-социалистской партии, что, кстати, давало ей пьянящее ощущение того, что она играет особую роль в важных событиях, о чем Карин мечтала с детства. Со своей стороны, Гитлер, этот гениальный пропагандист, незамедлительно оценил всю ценность вовлечения в ряды возглавляемого им движения такой знатной женщины как Карин Геринг, вхожей в высшей свет. Он даже назвал ее «талисманом партии», что графиня восприняла как комплимент… Но хотя Карин казалась ему такой же полезной, как и ее муж, фюрер относился к ним предвзято. Эрнст Ганфштенгль вспоминал: «Гитлер зашел к нам как-то поздним вечером, после того как побывал в гостях у Герингов, и стал изображать эту пару в присутствии моей жены. “Там настоящее любовное гнездышко, – рассказывал он. – Только и слышишь: "Герман, дорогой"”, – сказал он, имитируя чересчур влюбленный голос Карин. А потом добавил с насмешливой сентиментальностью: “У меня никогда не было такого дома, и никогда не будет”». Тут, естественно, нельзя исключать глубокой зависти со стороны Гитлера: Геринг, который был на три года моложе него, воздушный ас, всеми любимый в недавнем прошлом, имевший огромное количество наград, живший явно небедно, имел еще и жену благородных кровей, привлекательную и желанную женщину. Сам же он – бывший безвестный ефрейтор, непризнанный художник, неудавшийся архитектор – жил в комнатке площадью 9 квадратных метров без всякого отопления и слыл закоренелым холостяком, обладавшим ненормальной сексуальностью…

Неужели ни один человек в мире не мог остановить Германа Геринга на краю пропасти той весной 1923 года? По меньшей мере один мог, его младший брат Альберт Геринг, но его влияние оказалось весьма незначительным. Вкусивший все тяготы окопной жизни на Сомме и не познавший славы, в отличие от старшего брата, Альберт в 1918 году был тяжело ранен в живот и уволен из армии в звании лейтенанта. Вернувшись в Мюнхен, он долгие месяцы жил впроголодь в обстановке политической нестабильности, воцарившейся после заключения перемирия. В начале 1920 года Альберт поступил в Политехнический университет Мюнхена, желая стать инженером-механиком. Человек умеренного темперамента, он не дал себя втянуть в крайне экстремистское движение, которое господствовало в университете: Альберт Геринг сразу же почувствовал нечто демоническое и разрушительное в речах Адольфа Гитлера. Когда он рассказал об этом Герману, тот сказал, чтобы он «не лез в государственные дела и даже не занимался историей, поскольку ничего не понимает в политике». Альберт настаивать не стал, но близким своим признался: «Мой брат сошелся с этим негодяем Гитлером. Если он продолжит это, то плохо кончит». Лучше и не скажешь…

Но все было напрасно… Вихрь истории подхватил Германа, и он с энтузиазмом принялся выполнять поставленную ему Гитлером задачу: превратить СА в мощное военизированное формирование, полностью подчиненное нацистской партии и ее вождю. Впоследствии Геринг скажет: «С самого начала я старался ввести в штурмовые отряды членов партии, молодых идеалистов, чтобы они посвящали этому все свое свободное время и отдавали всю свою энергию. […] Затем я стал набирать рабочих». Действительно, он вовлек в ряды СА докеров, конторских служащих, токарей, разнорабочих, крестьян, студентов, ремесленников и безработных, и те присоединились к уже проходившим воинскую подготовку молодым активистам, бывшим военным, членам различных подразделений «Добровольческого корпуса» и уголовникам. Этому разношерстному воинству Геринг постарался привить высокий дух коллективизма, что потребовало большой отдачи; спустя несколько лет он так написал об этом: «Я часто бывал на работе до 4 часов утра, возвращался в кабинет в 7 часов. У меня не было ни минуты отдыха».

На самом деле Геринг ведал большей частью набором, агитацией и пропагандой. Обучением терпеливо и со знанием дела занимался его помощник, лейтенант Хоффман. Но почести, как правило, достаются тем, кто чаще показывается на глаза начальству, а это Геринг умел делать лучше других… Как бы там ни было, результаты не замедлили себя ждать: вскоре по улицам всех городов Баварии шествовали отряды штурмовиков, четко держащие строй. На них были фуражки с козырьками, коричневые рубашки со свастикой на рукаве: черный крест на белом фоне. Пусть они пока были не вооружены, но их хорошо обучили владеть оружием. И все знали, что капитан Рём мог «позаимствовать» у рейхсвера ружья и пулеметы сразу же, как в них появится необходимость. Чтобы не провоцировать армию, младшему командному составу и руководителям СА присваивались специальные звания: шарфюрер, штурмбанфюрер, оберштурмбанфюрер, штандартенфюрер и группенфюрер[30], а рядовые штурмовики были сведены в штандарты (полки) по 4000 человек в каждом.

К апрелю 1923 года в рядах СА числилось уже 11 000 человек – это целая кадровая дивизия, – и Геринг провел один из полков по улицам Мюнхена. Карин описала это шествие в письме своему сыну Томасу с характерным для нее простодушным энтузиазмом: «Твой второй отец организовал торжественное шествие молодых немцев перед своим фюрером, и я увидела, как загорелись его глаза, когда он смотрел, как они маршировали. Любимый[31] так много с ними работал, так вдохновил своей смелостью и героизмом тех, кто совсем недавно были разношерстной толпой, могу признаться, довольно мрачными типами, что они превратились в объединение восторженных крестоносцев, готовых маршировать по приказу фюрера, чтобы освободить эту несчастную страну. […] По окончании парада фюрер пожал руку любимому и сказал мне, что если бы он признался, что по-настоящему думает об этой подготовке, у любимого от гордости раздулась бы голова. Я ответила, что моя голова и без этого уже раздулась, настолько я горда. Он поцеловал мне руку со словами: “Такая красивая голова, как ваша, никогда не может раздуться”. Возможно, это был неуклюжий комплимент, но мне он доставил удовольствие».

Однако впечатленная Карин была далека от реальности, причем весьма зловещей, поскольку «восторженные крестоносцы» без колебаний ввязывались в драки на собраниях коммунистов или социалистов, а Геринг даже отправил своих коричневорубашечников в редакцию партийной газеты «Фёлькишер беобахтер», чтобы воспрепятствовать аресту ее главного редактора Дитриха Эккарта. Это было явной демонстрацией силы, попыткой помешать исполнению судебного предписания об аресте Эккарта и припугнуть власти. Но нацисты теперь чувствовали себя достаточно сильными, чтобы осмеливаться на подобные действия…

Следует признать, что события весны 1923 года играли им на руку. Франко-бельгийская оккупация Рура вызвала в Германии волну народного гнева, и население Рурской области по призыву правительства рейхсканцлера Куна стало оказывать оккупантам «пассивное сопротивление». В это время германское государство взяло на себя выплату заработной платы бастовавшим рабочим Рурского региона, но вскоре экономическая ситуация обострилась катастрофически из-за простоя производства и резкого обесценивания денег.

Когда коммунисты вошли в правящую коалицию земель Саксония и Тюрингия, инфляция нарастала скачкообразными темпами: если в феврале один доллар стоил 50 000 марок, то в марте уже 80 000, в апреле – 95 000, а в мае – 120 000. С этого момента все сбережения среднего класса начали таять, как снег на солнце, а рабочим, служащим и пенсионерам, не имевшим никаких средств на пропитание, приходилось буквально заботиться о выживании. В сложившейся ситуации значительно ослабли позиции правительства рейхсканцлера Куно и заметно выросла популярность экстремистов всех мастей, в том числе НСДАП. В конце весны 1923 года эта партия насчитывала в своих рядах уже 35 000 членов в Мюнхене и 150 000 в земле Бавария… Теперь уже Гитлеру хотелось как можно скорее перейти к действию, чтобы сбросить с постов «ноябрьских преступников»[32] и захватить власть в Берлине.

Очень сложная обстановка в Баварии способствовала ему: дело в том, что баварцы, в большинстве своем католики, стоявшие на позициях регионализации, в принципе были против ратовавших за централизм протестантов Берлина, где социалистические руководители страны вступили в союз с коммунистами, опустошившими Баварию в 1919 году. Именно поэтому власти Мюнхена с распростертыми объятиями встретили националистические движения, попросившие пристанища в этой земле. А премьер-министр Баварии Густав фон Кар видел в Адольфе Гитлере, несмотря на то что побаивался «этого нахального австрияка», потенциального союзника в своем противостоянии берлинским властям[33]. То же, что фон Кар был не только сепаратистом, но и монархистом[34], еще больше запутывало и без того сложную ситуацию… Что касается его преемника фон Книлинга, тот так боялся перехода власти в руки левых сил, что вообще отказывался предпринимать какие-либо действия против НСДАП. Одним из тех людей, кто поддерживал сепаратистскую программу фон Кара, был командующий военным округом рейхсвера в Баварии генерал Отто фон Лоссов; его преданность Веймарской республике периодически ослабевала, и в эти продолжительные периоды он планировал свергнуть социалистическое правительство в Берлине и установить в стране военную диктатуру. Так вот, генерал фон Лоссов, также видевший в Гитлере потенциального союзника, позволял рейхсверу поставлять оружие отрядам СА, а своему начальнику Хансу фон Зеекту представлял фюрера как «политического пророка». Если ко всему этому добавить, что добрая половина баварских функционеров, судейских и полицейских чиновников относились к Гитлеру весьма благожелательно, что три четверти мюнхенской тайной полиции поддерживали его, что министр юстиции Баварии Гюнтер был тайным сторонником фюрера и что содействие Эрнста Пенера, шефа городской полиции Мюнхена, помогало Гитлеру срывать все попытки министра внутренних дел Швейера арестовать его или выслать из земли, то становится понятно, почему фюрер решил, что может переходить от слов к делу без особого риска…

Демонстрация силы была намечена на 1 мая 1923 года. Гитлер хотел помешать социалистам провести их традиционную манифестацию на улицах Мюнхена и 30 апреля попросил у фон Лоссова разрешение провести парад отрядов СА и других военизированных подразделений НСДАП. Но командующий баварским округом рейхсвера категорически отказал ему в этой просьбе вместе с полковником фон Шайссером, начальником баварской полиции. Они дали фюреру понять, что прикажут стрелять по любому шествию, которое будет нарушать общественный порядок. Но Гитлер уже отдал сигнал сбора утром следующего дня, и в Мюнхен начали стекаться штурмовики со всей Баварии. Было поздно приказывать им возвращаться по домам, поскольку это грозило потерей авторитета… Поэтому утром 1 мая несколько тысяч членов СА с оружием, взятым Рёмом с воинских складов, собрались на учебном плацу в Обервизенфельде. Перед ними стояли фюрер в стальном шлеме и Геринг в сверкающей наградами парадной форме. Но около полудня появился Рём с двумя подразделениями армии и полиции, которые окружили учебный плац. Фон Лоссов рекомендовал Рёму передать Гитлеру требование отменить парад и незамедлительно сдать оружие, в противном случае «он ответит за последствия».

Некоторые из руководителей СА, в частности Грегор Штрассер и подполковник Крибель, предложили применить силу и обезоружить окруживший их малочисленный отряд. Но разочарованный Гитлер внезапно отказался от выступления, и после обеда штурмовики сдали оружие на военные склады и разошлись. Это стало поражением без боя, настоящим публичным унижением, и многие обозреватели принялись предсказывать, что НСДАП от этого удара больше не оправится. Да и сам Гитлер, казалось, подтверждал это предположение: в течение последовавших месяцев он сел себя очень сдержанно, а на лето уехал в горы в Берхтесгаден. Его помощники продолжали периодически собираться на вилле Геринга в Оберменцинге, где перекраивали мир в ожидании наступления лучших времен… Для Геринга конец того лета был омрачен дважды: 28 августа в возрасте пятидесяти семи лет внезапно умерла его мать Франциска, а Карин, настоявшая на своем присутствии на похоронах, сильно простудилась и слегла с воспалением легких.

Тринадцатого августа в Берлине на посту рейхсканцлера Куно сменил лидер Немецкой народной партии Густав Штреземан[35]. Никто не ставил и девальвированной марки на то, что новое правительство протянет долго в стране, где «пассивное сопротивление» разрушило экономику и вызвало беспрецедентное падение стоимости национальной валюты: в августе доллар стоил 4 620 455 марок, а в сентябре уже 98 860 000 марок… Недовольство было всеобщим, участились призывы к забастовкам, коммунисты грозили захватом власти в Саксонии и в Тюрингии, а французы поощряли сепаратистское движение в Рейнской области. Гитлеру все происходящее снова позволило выйти на политическую авансцену: в течение лета он заручился активной поддержкой генерала Людендорфа, его партия получила значительную финансовую поддержку от ряда немецких промышленников и некоторых богатых поклонниц[36], а также от многочисленных симпатизировавших ему швейцарцев и чехов. А сам фюрер, охваченный неким приступом мессианства, стал с тех пор говорить своему окружению, что он «войдет в Берлин, как Христос вошел в храм Иерусалима, и изгонит оттуда всех торгашей». Второго сентября в ходе большого митинга националистов в Нюрнберге, посвященного «Немецкому дню», Гитлер присутствовал на параде вместе с генералом Людендорфом и принцем Людвигом Фердинандом Баварским. Там он произнес весьма выразительную речь, желая сгладить ужасное впечатление от неудачи 1 мая. По окончании митинга НСДАП договорилась о союзе с тремя полувоенными организациями: «Союз Родины», группа Россбаха (одно из формирований «Добровольческого корпуса») и «Знамя рейха». Так образовался «Немецкий союз борьбы». Общее военное руководство должен был отныне осуществлять подполковник Крибель, но спустя три недели Адольф Гитлер по наущению Рёма принял на себя «политическое руководство». В результате его влияние значительно усилилось, а последовавшие вслед за этим политические события очень скоро дали ему возможность это продемонстрировать…

Дело было в том, что 26 сентября 1923 года канцлер Штреземан объявил об окончании пассивного сопротивления французам и о возобновлении репарационных выплат. Этот вполне оправданный с экономической и политической точек зрения шаг вызвал гнев всех националистических движений Германии. В газете «Фёлькишер беобахтер» Гитлер разразился оскорблениями и пообещал провести четырнадцать собраний, в ходе которых собирался разоблачить предательство берлинских властей. Последовавшая националистическая агитация вызвала настоящую цепную реакцию: баварское правительство назначило бывшего премьер министра фон Кара «генеральным комиссаром» земли, и в его руках оказалась сосредоточена вся исполнительная гражданская и военная власть. Фон Кар начал с того, что запретил собрания НСДАП, о которых объявил Гитлер, и продолжил укреплять личную власть над располагавшимися в Баварии частями рейхсвера. Это грозило учреждением диктатуры и отделением Баварии, и по просьбе рейхсканцлера Штреземана президент Эберт ввел в стране чрезвычайное положение. Согласно статье 48 Конституции Веймарской республики, вся исполнительная власть перешла к министру обороны Отто Гесслеру и командующему рейхсвером генералу фон Зеекту, и те начали восстанавливать порядок в стране. Для начала командующему 8-м (баварским) военным округом генералу фон Лоссову было приказано закрыть все типографии газеты «Фёлькишер беобахтер». Тот отказался выполнять это распоряжение и заявил, что приказы ему могут отдавать только власти Баварии. С этого момента у Берлина выбора больше не осталось, и 20 октября фон Лоссов был смещен со своего поста, а на его место назначен генерал фон Крессенштейн. Но именно тогда и суждено было сбыться наихудшим опасениям центрального правительства: фон Кар заявил, что генерал фон Лоссов остается во главе вооруженных сил Баварии, потребовал отставки правительства Штреземана и сконцентрировал войска на границе Баварии и Тюрингии. Ситуация грозила разрывом между берлинским правительством и властями Мюнхена, где к тому времени всем распоряжался триумвират в лице фон Кара, фон Лоссова и полковника фон Шайссера, начальника полиции земли Бавария.

Для нацистов сложилась крайне благоприятная обстановка. Гитлер, Людендорф и Геринг поочередно побывали в здании, где заседал названный триумвират, пытаясь убедить его выступить на Берлин и свергнуть центральное правительство с помощью «Союза борьбы». Фон Кар и фон Лоссов действительно вынашивали план государственного переворота, но они опасались Гитлера, склонного к политическим эксцессам. Впрочем, недоверие было взаимным: Гитлер подозревал власти Баварии в сепаратистских планах и намеревался избавиться от фон Кара и фон Лоссова сразу же после захвата власти в Берлине. Но пока надо было вовлечь их в диалог и даже представить основными действующими лицами, поскольку сам он не имел достаточных сил для противостояния рейхсверу. «Мы должны скомпрометировать этих людей, – без конца твердил он своему окружению, – чтобы они пошли с нами». Но фон Кар колебался, фон Лоссов тоже, поскольку, несмотря на катастрофически ухудшавшееся экономическое положение страны – в сентябре доллар стоил 98 860 000 марок, а в октябре – 25 260 280 000 марок, – правительство Штреземана усилилось в политическом и военном плане: в октябре армия генерала фон Зеекта подавила в зародыше выступление отряда «черного рейхсвера» под командованием майора Бушрукера, жестоко расправилась с попыткой коммунистического путча в Гамбурге и вступила в Саксонию, где разогнала возглавлявшееся коммунистами «правительство пролетарской защиты». Главнокомандующий рейхсвера фон Зеект 3 ноября лично дал понять фон Шайссеру, что ни в коем случае не выступит против центрального правительства Веймарской республики.

Этого хватило для того, чтобы руководство Баварии отказалось от своих планов выступления на Берлин. Но не от планов отделения и реставрации монархии. Шестого ноября фон Кар пригласил к себе представителей «Немецкого союза борьбы», желая отговорить их от любых необдуманных действий. Фон Шайссер заявил, что полностью поддерживает фон Кара, и предупредил, что намерен силой подавить любую попытку путча со стороны «патриотических движений». Наконец, фон Лоссов заявил, что он мог бы поддержать отделение, «если бы оно имело хотя бы 51 процент на успех», но отказался участвовать в каком-либо импровизированном путче, добавив, что следует выждать.

Но именно ждать Адольф Гитлер и не желал: недавно принятый рейхстагом закон вводил «рентную марку», что должно было привести к стабилизации экономического положения в стране. Народное недовольство, самый верный союзник фюрера, могло вот-вот утихнуть, и дальнейшее ожидание грозило ему потерей инициативы. Вильгельм Брюкнер, командир полка СА в Мюнхене, сказал ему: «Я больше не могу сдерживать своих парней. Если ничего не произойдет, они просто разбегутся». Поэтому 6 ноября Гитлер все-таки решился перейти к активным действиям, начать которые запланировал через неделю. Но вечером того же дня он узнал, что фон Кар намерен произнести важную речь во время собрания, которое должно состояться 8 ноября в располагавшемся на левом берегу реки Изар самом большом пивном зале Мюнхена под названием «Бюргербройкеллер». Гитлеру и его окружению все стало ясно: фон Кар и остальные члены триумвирата хотели взять инициативу в свои руки и претворить в жизнь планы по отделению Баварии и восстановлению в земле монархического строя. «Наши противники, – сказал потом Гитлер, – хотели провозгласить некую революцию, если быть точнее, баварскую революцию». Ганфштенгль писал в мемуарах: «Наши информаторы в министерствах и в полиции сообщили нам, что это собрание станет предвестником провозглашения реставрации династии Виттельсбахов и окончательного разрыва с социалистическим правительством в Берлине». А Геринг подтвердил: «Мы предполагали в этой связи, что Бавария […] могла отделиться».