Красное золото

И тогда я купил две бутылки водки и позвонил последовательно Михаилу и Сергею. Мишеля дома не было, а Сергей, выслушав первое же предложение после моего торопливого сбивчивого приветствия, сказал, что все понял, обещался срочно найти Мишу с Игорем и вместе с ними немедленно подскочить ко мне:

— Ребята сейчас, слава богу, не в Пекине, так что я их найду. Ты как относишься к эта… столовому вину номер двадцать один? Положительно?

— Завсегда.

— Ну и чудненько, тогда его прихватим. И тортик там какой-нибудь… Жена тортики любит?

— Если б была — любила бы.

— Нету жены? Счастливчик… А в перспективе-то намечается?…

— Надеюсь, пока нет.

— Понятно. Ну, значит, без тортика обойдемся. Зубы, эта… целее будут, ха-ха-ха!..

Через полтора часа все трое уже сидели вокруг заставленного всякой всячиной кухонного стола, нещадно дымили сигаретами и внимательно слушали мое расширенное и дополненное красочными деталями повествование.

Ночь навалилась, как это обычно бывает в конце мая, как-то неожиданно: только что было еще светло и вдруг, через какое-то неуловимое мгновение, понимаешь, что ищешь пачку сигарет на столе уже на ощупь, а силуэты твоих гостей-собутыльников угадываются только по размытым движениям на фоне светлых обоев. Я включил настольную лампу — очень уж не хотелось подниматься на внезапно ставшие ватными ноги, плестись в коридор и искать там впотьмах выключатель.

Плотно оккупировавшая мою скромную кухоньку компания к этому времени, говоря простым языком, уже изрядно нарезалась. Побежденная нашими совместными усилиями стеклотара тускло поблескивала из-под стола, а на самом столе и в мойке громоздились Пизанскими башнями стопки грязной посуды.

Час назад Сергей с Игорем на пальцах доказали мне, что обладать раскопанной мною информацией и не предпринять хотя бы жалкой попытки оной информацией воспользоваться в корыстных целях, есть не более чем детская инфантильность, грозящая перейти в куда более худшую стадию безнадежной взрослой глупости. Или идиотизма — на выбор.

— П-потому что ты пойми, — втолковывал мне Игорь, стуча по столу кулаком, словно забивая свои слова в мои непрактичные мозги, и даже слегка заикаясь — то ли от волнения, то ли от спиртного, — ну, п-просидишь ты в этом своем музее еще т-тридцать лет, м-может, даже академиком станешь, и что т-тебе с того будет, а? П-почет, уважение, завистливые вздохи — в активе. А в п-пассиве — пустой холодильник, язва желудка — как следствие п-пустого холодильника, и голая квартира, как с-сейчас вот, уж извини… — и он сделал широкий жест рукой.

Извиню, конечно, чего уж там… Обстановка моей квартирки и впрямь оставляла желать лучшего. Даже наведенный заботливой Верочкиной рукой относительный порядок не мог скрыть царившей в жилище бедности. Да, именно бедности, будем смотреть правде в глаза.

— И эта… Ростик, тебе же никто не мешает заниматься твоей любимой наукой, — вступил в разговор Сергей. — Только после похода сможешь запросто покупать себе все эти… как их…

— Монографии, — подсказал Мишель и прищурившись пристально посмотрел на меня…

— Во-во, монографии эти самые, и всякие другие нужные книги. А не толпиться за ними в библиотеке. И питаться будешь нормально (я вспомнил серо-зеленую, как мундир солдата Вермахта, сосиску из архивного буфета и содрогнулся). И жену хоть по-человечески содержать сможешь, ну, эта… когда женишься.

— Ты правильно говоришь, дружище, что все растащат и «спасибо» не скажут. Именно поэтому лучше растащить самим, тебе не кажется?

Миша у ребят выступал, видимо, в качестве тяжелой артиллерии, потому что их аргументы были больше эмоциональными, чем разумными, а вот его обоснования…

— А что касается Момоны, Золотого Тельца и прочих переживаний… Взгляни на процесс с другой стороны, ты же это умеешь. Сразу появляются как минимум два положительных аспекта. Первое: просто представь себе, что мы отправляемся в обычнейшую археологическую экспедицию. Кстати, насколько я помню, у тебя есть некоторый опыт в архео, а нам всем это очень даже может пригодиться. И второе. У тебя ведь по теме диссертации, как ты сам говорил, проходит несколько персоналий, а материалов по нужным людям в Союзе нет, потому что они после Спасска и Волочаевки подались в Харбин. Вспомни, как ты страдал, что к тамошним материалам подхода не имеешь! Ну вот и подумай: когда у тебя появятся средства, ты сможешь в Китай поехать и как нормальный ученый порыться в их архивах.

— А т-ты китайский знаешь? — благоговейно поинтересовался у меня Игорь.

— Да нет, откуда… Но там же наверняка масса документов на русском сохранилась, даже после Культурной революции, — ответил я задумчиво.

Взгляд с другой стороны мне понравился. Приведенные Мишей аргументы самому мне как-то в голову не приходили. Черт возьми, это же в корне меняет дело! И все же, все же… Я продолжал испытывать некоторые сомнения… А может быть, ты, дружок, просто трусишь? — внутренний оппозиционер, похоже, вовсе не собирался щадить мои чувства… Хотел бы я это знать, — ответил я честно, — может быть и трушу. Тайга, елки, реки, водопады, дожди, комарье, камни с неба… Хорошо, когда в поход идешь на два дня. С шашлыками. А тут ведь не меньше месяца по долинам и по взгорьям ползать придется, а человек слаб…

При этом ни ребят, ни меня совершенно не беспокоил вопрос незаконности предлагаемого моими гостями мероприятия. Вернее, конечно, не самого мероприятия, что ж тут такого незаконного в обычном туристическом походе по тайге — а того, что в случае положительного его исхода ни с кем делиться, не смотря на призывы одного из бывших премьер-министров, мы бы, безусловно, не стали. Даже мысли такой не возникало. Ничего бы государство от нас не получило. Ни положенные грабительские семьдесят пять процентов, ни относительно справедливые пятьдесят, ни десять, и вообще — ни од-но-го!. Потому что нельзя ничего давать государству (в данном случае под государством я имею в виду не народ, конечно же, а заплывших от жира хитромудрых «рулей»), которое не то что не желает обеспечить своих граждан, всю жизнь на него пахавших, нормальными зарплатами и пенсиями, но даже погибающим за него солдатам элементарного «спасибо» не говорит…

Разумеется, я прекрасно сознаю, что те же пенсии не возникают на пустом месте, а выделяются из средств, которые мы, граждане, вносим в казну в виде налогов, а кто не спешит вносить, того к этому шагу вежливо подталкивают под-дых угрюмые ребята в черных масках. Но я, видит бог, безо всяких понуканий платил бы все до копейки, если бы был уверен, что хотя бы часть этих налогов попадет именно в мозолистые руки пенсионеров, а не осядет в пухлых бумажниках холеных дядечек, ежедневно улыбающихся нам с телеэкрана и мучительно соображающих, чего бы еще такого стащить из пока еще не растащенного. Это, кстати, к сакраментальному утверждению, что «вор должен сидеть». Он-то, конечно, должен. Но почему-то не сидит. А если и сажают кого, то весьма не надолго, потому что сразу слетается стайка адвокатов всех мастей, шум поднимают на всю планету и в итоге изловленного ворюгу под белы рученьки, бодрые фанфары и всенародное ликование выводят из мрачного узилища на волю, где он снова принимается щипать не принадлежащую ему травку. И чем выше был общественно-политический статус оного татя до грехопадения, тем быстрее он оказывается на свободе. А если спереть совсем много, гораздо больше любого Моргана и Дрейка, то тебя не только не посадят, но еще и депутатом каким-нибудь изберут. А почему нет? Стал же Морган губернатором колонии. И ты станешь губернатором. Области или края, по сравнению с которыми любая богатейшая колония Вест-Индии — тьфу, и растереть! И станешь ты тогда совсем неприкосновенный, как священная корова в Индии… Только все будут знать, что на самом деле ты такой же, как та корова, грязный и вонючий. И те, кто когда-то любил тебя, станут гадливо отворачиваться и в приличные дома приглашать перестанут. А светский раут или богемная тусовка — это не есть приличный дом…

Опять утрирую? Ненамного, поверьте.

Так что старое выражение «не пойман — не вор» в современных условиях смотрится полнейшим анахронизмом, ибо наши пойманные воры — причем пойманные буквально за руку, с поличным — нашими самыми справедливыми в мире судами таковыми, как правило, не признаются. А ведь эти дядечки тоже граждане. Только у них — своя Россия: дойная корова, которую они, правда, регулярно забывают покормить. А у нас — своя…

Ну чем не гражданская война? Но только не надо считать, что мы не патриоты. На мой взгляд, напротив, если уж кто и есть истинный не патриот, так это именно те самые лицедействующие неприкосновенные дядечки.

Но надо же, как я исподволь встал на позиции своих друзей! А ведь всего пару месяцев назад я так рьяно пытался эти позиции оспаривать. Видимо, и мне стало, наконец, обидно за державу…

В общем, оппонировать собеседникам, ссылаясь на бескорыстное служение музе по имени Клио, было бы действительно глупо. Конечно, я попытался еще повозражать, так, больше для порядка, но Мишель, сыто поглаживая свой пока еще небольшой пивной животик и явно дурачась, стал на манер Остапа Бендера рисовать передо мной разнообразнейшие перспективы — одна радужнее другой — но уже не серьезно, а так, в развитие темы. Словно мадам Грицацуеву обхаживал, ей-богу:

— Ты подумай сам, вот найдем это… э-э… эти ящики, а там и впрямь — ценности, а мы их — в твой музей. Ну, не все, само собой, на фиг твоему музею столько добра, все одно растащат…

— И потом, такая возможность, эта… может быть, раз в жизни выпадает, локти ведь потом себе кусать будешь. И прочие выступающие части тела, — добавлял захмелевший Сергей и качестве иллюстрации пытался укусить себя за локоть.

— Вот скоро вернутся к-коммунисты к власти, — добавлял свои аргументы Игорь, — всем перекроют кислород, г-громыхнут железным занавесом, п-понатыкают кругом бородатых статуй на б-броневичках…

— Какие еще броневички? Мы же нынче в другое светлое будущее идем!

— Д-да? Н-ну, значит, на инкассаторских б-броневичках…

— А вот это, дружище, запросто. У этих ребят такие способности к мимикрии — хамелеоны близко не лежали…

— Слушайте, но я же опять пролечу с защитой! — это я, плаксивым голосом и с подвыванием на верхних нотах.

— Да черт с ней, с твоей диссертацией, право слово. Через год, эта… защитишь.

— Тебе, дружище, если все будет о`кей, и без нее профессора дадут.

— Что дадут — это ты точно заметил. Только не профессора, а лет по десять. Каждому.

— Это еще з-за что?

— Ну откуда я знаю — за что? В нашей стране как раз ни за что и дают по максимуму.

— Э нет, дружище, это тогда, раньше, а теперь — совсем другое дело, кто больше стырит, тот и на коне. Вот на нас посмотри…

Я добросовестно смотрел на них — и видел трех деятельных молодых людей, привыкших не ждать милостей от капризной судьбы и не витать в облаках, подражая неприкаянному горьковскому буревестнику, а твердо ступать по земле. И даже не столько ступать, сколько ездить. На автомобиле. Это потому, что они — земляне, а я — с Марса.

Я смотрел на них — и видел трех крепких ребят-середнячков, каких в нашем отечестве было сейчас без счета и которым необходимо было качнуться либо в одну, либо в другую сторону. Они могли стать — ну, не олигархами, конечно, куда там, нет у них за спиной уворованных у почившего в бозе Советского Союза миллионов, да и ушел уже паровозик, это вам не Перестройка, опоздали мы родиться лет на шесть-восемь, — но действительно состоятельными людьми. Но так же запросто они могли превратиться в презренных люмпенов, плачущих по подвалам о своем былом величии… Потому что середнячки в нашем климате выживают плохо, как теплолюбивый слон в норильском зоопарке. И нет в этом ничего странного, ибо социально-экономическая поляризация, как и почти любое попавшее на российскую почву явление, достигла у нас своеобычных уродливо-гипертрофированных масштабов. Если есть богатые, значит, должны быть очень бедные. Причем последних должно быть очень много.

Закон равновесия, чтоб его…

Я смотрел на них — и видел трех удачливых трудяг индивидуального бизнеса, переживших уже этап первоначального накопления капитала. Конечно, на низовом уровне. Так богатели не Генри Морган или сэр Фрэнсис Дрейк, а рядовые члены их команд. Если не спускали все добытое кровью и потом на ром и мулаток. Эти ребята не были вечно пьяными карибскими корсарами и на ром с мулатками спускали не все. Далеко не все. И очень хотели стать морганами. Или дрейками. Или, на худой конец, васко-да-гамами. Для чего и жаждали вложить свой скромный капиталец в любой проект, сулящий возможно больший уровень прибыли при наименьших нервных и финансовых затратах.

Прогулка по тайге за колчаковским золотом представлялась им, видимо, оптимальнейшим из таких проектов. Мне, признаться, тоже.

Я смотрел на них через бокал с темно-красным массандровским «Кокуром» — и прекрасно их понимал, потому что Марс — не так уж далеко от Земли, а в масштабах космоса — так просто в соседней комнате. И все мы — гуманоиды, стало быть, привыкли мыслить приблизительно аналогичными категориями.

А все остальное, как писали классики — «бред взбудораженной совести»…

И то, что этих парней с самого начала интересовали отнюдь не высосанные из пальца исторические открытия, духовные ценности и прочая мура, мне было понятно с самой первой беседы — под утреннее пиво на кухне квартиры моего школьного друга Миши. И я уже давно был готов к сегодняшнему разговору. И давно — еще до его начала — готов был капитулировать перед железными доводами своих гостей.

Назвать их оппонентами я теперь уже не смог бы…

В этом году мне стукнет тридцатник. Это — дата. Говорят, до тридцати лет человек должен состояться как личность: сотворить что-нибудь этакое, открыть Америку, вырастить сына, насажать деревьев побольше, словно озеленителем в парке работает… И приводят сакраментальные примеры: вот, мол, Аркадий Гайдар в свои шестнадцать!.. А что Гайдар в свои шестнадцать? Ну, гарцевал на лихом скакуне перед полком таких же, как сам, полуграмотных раздолбаев-недорослей, вырвавшихся из-под мамкиной опеки и ошалевших от вседозволенности — это, что ли, свершение? Дурь это щенячья. Дурь — и беда.

Уж не говоря о том, что это… ну, обидно, что ли. Получается, что все, кто после тридцати — уже и не личности? К тому же, если все в Гайдары полезут, где на всех полков напастись?

По-моему, сотворить нечто действительно стоящее человек — я имею в виду обычного человека — может лишь по накоплении опыта, жизненного и творческого, а это происходит, как правило, именно после тридцати. А если до, значит, этот человек — гений. Но ведь не могут же быть гениями все поголовно, потому что тогда сама гениальность исчезла бы как понятие. Или появились бы гении над гениями, этакая первая производная. А потом — гении, чей искрометный дар и недюжинный даже на общем гениальном фоне интеллект был бы подкреплен еще и мощным финансовым, как говорили классики марксизма-ленинизма, «базисом». Этакая вторая производная. И все вернулось бы на круги своя.

Если же вдруг действительно правы поборники юного Гайдара, тогда нынешняя ситуация — мой шанс состояться. Не знаю уж, насколько как личность, но как завидный жених и независимый (насколько это возможно в наших условиях) человек — безусловно.

…Но тогда, друг мой, — вклинился в рассуждения двойник-невидимка, — перед тобой встает другой вопрос, обусловленный твоим воспитанием, образованием и прежним взглядом на жизнь: состояться как завидный жених — для чего? Чтобы каждый день набивать утробу в дорогом ресторане («Э-э-э, голубчик, севрюжки, м-да-с… Да поживей, болван!»)? Или, к примеру, открыть частный музей (частную коллекцию), набить его украденными по всему миру мумиями фараонов, шашками буденных, другими-прочими раритетами, разбавить сей винегрет строгими секьюрити из спившихся каратистов — и никого более не пущать? Или просто — взять, да и вообще не работать? И чтобы твоя осатаневшая от безделья и до смертных колик одолевшая своим нытьем жена — между прочим, любимая когда-то женщина — делала трагедию из сломанного ногтя и колотила зонтиком неизбежно вороватую прислугу?… Н-да. Как-то это, мой друг, мягко говоря, несимпатично выглядит. К тому же, если все сведется к этому, то следующим моим свершением станет, скорее всего, полная деградация, потому что все это барахло будет необходимо беречь и лелеять, и чем больше будет расти куча барахла, тем больше будет уходить сил на ее охрану (роту автоматчиков и штурмовики прикрытия). А ни на что иное ни этих самых сил, ни даже времени уже не останется. А это — регресс, a priori. В общем, закат Римской империи. И толпы пляшущих на костях варваров Аттилы… Правильно, друг мой. Вспомни того же кривенького-лысенького: он же, когда по телевизору выступает, «Я — за!» без ошибок сказать не может. И прочие мастодонты его круга — не люди ведь, калькуляторы. Как что увидят: щелк-щелк-щелк клавишами… чаво? Куинджи? «Луна над Днепром»?… щелк-щелк… не-а, для туалета — дорого, а в бильярдной места уже нет…

…И получается у тебя — что? Получаются у тебя, друг мой, две полярных крайности, а находиться одновременно и там и там невозможно, потому что не бывает так, чтобы и рыбку съесть, и косточкой не подавиться… Но может быть, мой друг, я все же не прав и у меня по бедности и скудости просто сформировался взгляд маленького человечка Акакия Акакиевича на, скажем, склад с шинелями: зачем столько, если нужна всего одна? А прав как раз Михаил со товарищи, и мне удастся благополучно достичь «золотой середины» и не стать при этом «калькулятором»? И прав ты, друг мой, мой внутренний страж, референт и судия, уверяющий, что я попросту трушу и выдумываю оправдание бездействию?

Не знаю… Но в любом случае, правы они все или нет — что бы ошибиться, надо попробовать. И деньги, друг мой, все равно лишними не будут, в этом твои гости правы уж точно на все сто процентов… Ну да, ну да… И вообще: разглагольствовать каждый дурак может, а вот сделать… Чувствуешь в себе силы — иди, не сиди на месте, размышляя о том, как много сумел бы ты, в принципе, добиться, да вот все что-то мешает: то задница к дивану прилипла, то дождик на завтра обещали, черт бы его подрал, а вот если бы не дождик и программа телепередач, ты бы показал всему свету, каков ты исполин и о-го-го-мужик!.. Просто — надо встать с дивана и пойти под дождик. С рыбным обозом, например…

Так что я там говорил не так давно о своем неприятии маслянистого блеска Золотого Тельца?

Правду говорил, между прочим. На тот момент. А на этот момент правдой являлось то, что блеск этот пресловутый уже влек меня, как влечет нестойких к гипнозу потенциальных доноров песня вампира. И я ему поддавался. Не без удовольствия. Потому что все для себя решил. И еще потому, что Правда не есть Истина, сияющая где-то в горних высях и единственно непогрешимая. Правда — понятие насквозь субъективное. То есть — зависящее от субъекта. То есть — от человека. То есть — от меня… Но ты же изменяешь своим идеалам! — иронично напомнил внутренний «я»… Я изменяю своим идеалам? Каким идеалам? Впрочем, возможно… Но я все же надеюсь, мне удастся отыскать эту призрачную золотую середину, и идеалы мои при этом нисколько не пострадают…

В общем, к полуночи мы составили то, что бессмертный сын турецкоподданного назвал бы «концессией». В концессию нашу на настоящий момент входило, как легко можно догадаться, четыре концессионера, то есть все участники «совета в Филях» — на моей кухне, то бишь.

ГЛАВА 6

Наутро, мучимый всеми известными и неизвестными хворобами, проистекающими от неразумно-неумеренного потребления веселящих напитков и большого количества сигарет, я долго не мог заставить себя поднять с подушки чудовищно раздувшуюся стеклянную голову, которая, если верить ощущениям, не прошла бы даже в дверной проем.

Судя по тишине за окном, было еще раннее утро. Правильно Болек говорит: «Сон алкоголика крепок, но краток»… Я валялся на диване в позе умирающего гладиатора и страдал, а в космическом вакууме черепной коробки шариком на разноцветном рулеточном диске скакал по кругу моего же изготовления тезис. Тезис гласил: «Во время пьянки всегда рождаются гениальные идеи. Главное — ни в коем случае не пытаться потом воплотить их в жизнь».

И в то же время, достаточно отчетливо помня все детали вчерашних посиделок и собственные умствования о Добре и Зле (образно говоря), я прекрасно сознавал, что на сей раз собственному мудрому правилу не последую…

Когда я нашел в себе силы, достаточные для того, чтобы добраться на подгибающихся конечностях до ванной комнаты и похлебать из-под хрюкнувшего крана холодненькой водички, солнце уже вовсю светило в раскрытые окна, а с улицы летел в квартиру многоголосый гвалт, издаваемый проносящимися мимо дома машинами, летящим где-то в безоблачном небе самолетом, возбужденной перекличкой приподъездных бабулек и ором копошащихся в песочнице чумазых младенцев. В общем, обычная городская какофония.

Мои вчерашние визитеры чинно восседали на кухонных табуретках, балуясь, по своему обыкновению, пивком. Похоже, добрые духи Мишиной квартиры вовсе не сидят себе послушненько дома, а повсюду следуют за своим хозяином: вчера ночью, когда мы отправились, наконец, на боковую, мой допотопный вечно голодно рычащий «ЗиЛ» был стерильно чист, как кошелек бюджетника в конце месяца, а сейчас — мама родная! — пожалуйста: вскрытая полиэтиленовая упаковка с нарезкой бекона, яйца, масло, оливки (или маслины, не знаю, я их всегда путаю) в красивой пестрой банке с нерусскими буквами, еще какая-то снедь в многочисленных непрозрачных пакетиках. И, разумеется, пиво. Много пива разных сортов. Вот спасибочки-то вам, добрые Мишины духи!

— Господа, у меня дежа-вю, — жалобно проблеял я. Опухший язык царапался во рту, как напильник для грубой обработки древесины, но выговорил я свою тираду на удивление членораздельно.

— Ага, только Лелека-Болека не хватает для полного натюрморта. — У Сергея, не смотря на почти опустошенную бутылку извечного «Грюнвальда», дела с дикцией тоже обстояли далеко не лучшим образом.

— О, кстати! Раз уж зашла речь… — оживился казавшийся дремавшим Мишель. — Нам ведь пешком идти придется. Долго, не меньше месяца, я думаю. И совсем не по проспекту Красных Партизан. Спать в лесу, в луже под дождем. Готовить на костре… Мы это умеем? — Миша оглушительно высморкался в гвардейских размеров носовой платок с легкомысленными цветочками, затолкал его, скомкав, в задний карман брюк и обвел всех внимательным взором.

— В луже на костре?… Ну как… Относительно… Я вот, еще в школе когда учился, на турслеты ходил. Два раза, — заговорил молчавший до сих пор Игорь. — Ох и перепились же мы там… — добавил он мечтательно и шумно вздохнул, не иначе — от приятственных воспоминаний.

— Турслеты? — переспросил Миша с сомнением. — Турслеты, это, конечно, хорошо… А ты, Серж, что скажешь? Тоже пьянствовал на девственном лоне? — наш несостоявшийся военачальник, похоже, крепко взял инициативу в свои привыкшие ворочать многопудовые тюки руки. И слава богу. Пусть кесарю будет кесарево.

— Не-а. Я, понимаешь, эта… болел все время. И весной, и осенью. А на лето меня отправляли в пионерлагерь. Или на юг возили, в Ялту… — взгляд Сергея, как давеча взгляд его напарника, подернулся мечтательной поволокой.

Везет же человеку. Меня вот на море ни разу не вывозили, слишком уж далеки от нас все теплые моря… Правда, когда мне было лет семь, мы с мамой ездили в столицу, но экскурсия эта закончилась для меня достаточно плачевно: возле ВДНХ я решил скатиться с гранитного пьедестала высоченной, саблеобразно взмывающей в дымное московское небо ракеты. Дело было зимой, гранит был скользким, и мама сказала, что я непременно упаду и выбью зубы, но я упрямо полез — и, конечно же, упал. И выбил передний зуб (потом мне несколько месяцев пришлось проходить с белой металлической коронкой, что, вкупе с темными волосами, делало меня похожим на вокзального цыганенка). А мама вместо того, чтобы пожалеть меня, удовлетворенно оглядела мою окровавленную физиономию и еще поддала — за неверие в ее пророчества. В общем, на обратном пути я почти все время лежал на верхней полке, обратив пострадавшую от отечественной космонавтики рожицу к грязному стеклу и уставив потерпевшую от тяжелой маминой длани пятую точку в серый, в потеках, потолок пассажирского вагона…

Урок был усвоен на всю жизнь.

…Хотя нет, на счет моря я вру: после первого курса часть студентов истфака отправили на археологическую практику (ее-то и имел в виду Мишель, когда упоминал о моем «некотором опыте»). И не куда-нибудь в таежные дебри, непонятно чьи курганы вскрывать, а в Болгарию. И мне страшно повезло: я каким-то чудом в эту группу попал, хотя не имел на факультете никакого блата и отнюдь не блистал ни на экзаменах, ни в течение обоих семестров в целом. Копали мы римскую колонию Деултум недалеко от курортного города Бургас и каждый божий день после раскопок ездили на море. О, это море! — теплое, мягкое, ласковое и глубокое, как декольте… Золотое было время… «Ох и перепились же мы там!» — вспомнив счастливые два месяца практики, невольно процитировал я Игоря и широко ухмыльнулся…

— Два-ноль в пользу белых, — резюмировал Михаил. — Вернее, четыре-ноль, ибо мы с тобой, дружище, тоже «чайники» из «чайников».

И возразить нечего, потому как — правда. Мы с ним, впрочем, имели кое-какой опыт, но именно «кое-какой», так, наивным девицам лапшу на уши вешать: несколько двух-трехдневных походов, но все — недалеко от города, в пределах десяти-пятнадцати километров. И при этом над нами всегда стояли более опытные старшие товарищи. Они говорили, что, как и когда нам делать, а что, наоборот, не делать, составляли раскладку продуктов, определяли маршрут, в общем — только что за ручку не водили. Так что прав Миша: «чайники» и есть.

— В связи с вышеизложенным на голосование ставится вопрос о привлечении в наши сплоченные ряды еще двух эта… флибустьеров. А ежели поименно: тех самых, чье отсутствие на этом празднике жизни было совсем недавно метко подмечено нашим дорогим другом Серегой! — сказал о себе Сергей в третьем лице.

Поход в тайгу рисовался ему пусть и несколько утомительной, но в целом не тяжелой и в чем-то даже полезной (как минимум — для здоровья) прогулкой. И он дурачился, хотя обычно, по словам Мишеля, был в делах собран, серьезен и даже излишне педантичен.

— Именно. И даже не ставится на голосование. Лелек и Болек — походники с богатым опытом и большим стажем. Мы без них уже через три дня с голоду помрем или в луже какой-нибудь утонем. Так что неси-ка, дружище, трубу. Звонить буду.

Звонил Миша долго. В одном месте было безнадежно занято, в другом вообще не брали трубку, пару раз он попал не туда, и лишь на звонке десятом или двенадцатом ему повезло ухватить кого-то, кто знал, где неразлучные герои чешского мультсериала находились позавчера. Еще через полчаса, вконец истерзав и бессчетное количество раз — за дисковый набор — витиевато обложив непарламентскими выражениями мой бедный ни в чем не повинный телефонный аппарат, он умудрился-таки выловить столь нам необходимых будущих концессионеров буквально в дверях на выходе из каких-то очередных гостей.

Лелек (или Болек) ломать намеченную программу и срочно ехать ко мне, судя по всему, не очень стремился. Миша, кривясь и беззвучно ругаясь, пару минут слушал его возражения, а потом прервал бурлящие потоки красноречия абонента волшебными словами:

— Дружище, десять концов!

Имелось в виду, что есть реальный шанс получить по отношению к вложенному десятикратную прибыль. На мой взгляд, этих самых «концов» было или ни одного, или, как минимум, на два порядка больше, но хватило и десяти, чтобы у Болека (или Лелека) отпали все сомнения. Наверное, исходи эти слова от кого-то другого, друзья просто посмеялись бы, да и поехали дальше по своим большим мужским делам, но Мише верили.

Лелек (или Болек) немедленно затребовал мой домашний адрес и уже минут через сорок оба приглашенных, веселые и улыбающиеся, нетерпеливо рыли копытом бетон лестничной площадки и названивали в дверь. Руки свежеприбывших были заняты оттянувшимися до пола пластиковыми пакетами. Пакеты загадочно топорщились и побулькивали.

Я измученно застонал…

К предложению принять участие в экспедиции оба новых гостя отнеслись с нескрываемым восторгом, и мне показалось, что восторг сей был вызван не только возможностью разбогатеть, но и самим процессом, причем едва ли не в большей степени. Что ж, походники есть походники. То, что нас страшит, в них вызывает радость. Ну и хорошо. У каждого из нас — свои причины участия в прожекте. Только результат, я надеюсь, будет общим…

Ближе к полуночи холодильник опять опустел и прибавилось грязной посуды в раковине, но зато была в общих чертах выработана всеохватывающая стратегическая доктрина нашей дальнейшей деятельности, которую Мишель и огласил по пунктам, строго оглядывая притихшую аудиторию поверх бокала с белой шапкой пивной пены.

Согласно этой доктрине мы были обязаны: во-первых, никому ничего не говорить — ну, условие не особо-то и оригинальное, я бы его тоже во главу поставил. В одной ведь стране росли: военная тайна, честное-пионерское, враг подслушивает…

— Даже Ирэн?…

— Даже Ирэн. Ирэн и прочим Машам-Дашам — особенно. Все понятно? — строгим тоном старшины-сверхсрочника.

— Все понятно, чего ж тут непонятного… — унылым хором.

— Хорошо… Второе: надо как следует подготовиться, не в кабак идем. Думаю, дней десять… нет, десять, пожалуй, маловато… дней пятнадцать нам должно на все хватить… В общем, так: в двухнедельный срок нужно обеспечить себя всем необходимым…

Тут же был коллегиально составлен относительно подробный список этого необходимого: палатки, спальные мешки, одежда, обувь, провиант, аптечка, карты местности и прочее, прочее, прочее…

— Третье: Ростиславу взять на работе месячный отпуск, а господам «челнокам» закруглить текущие дела с китайскими «френдами» и передвинуть графики перелетов так, чтобы через две недели все были свободны в своих действиях, как разведенная нимфоманка. В-четвертых, финансы. Денег должно быть достаточно, наверняка пригодятся на… ну, я еще не знаю, на что именно, но пригодятся точно, — при этих словах я закручинился, потому что с денежками у меня было не просто плохо, а, прямо скажем, ужасно. — И только нашими, никаких «американских рублей», обменники там вряд ли найдутся… Ростик, не кати скупую мужскую слезу, ты свою долю, считай, вместо монеты трудоголизмом внес… В-пятых, проработать маршрут движения до Узловой. Мы же именно от Узловой поиск начнем, а, Ростислав?

— А откуда же еще? То есть, можно, конечно, и от Города Лазо, бывшего Сычева, но лучше, как мне кажется, идти по следу, чем навстречу. Меньше шансов промахнуться…