Три блудных сына

Женщина послушно замолчала и перестала плакать. Готово!

– Все, иди! Придет к тебе твой… сегодня же придет! – Катон специально употребил грубое слово, услышанное в тавернах: женщина была ему неприятна. Было немного жаль незнакомого парня, которого он только что швырнул в объятья этой ненасытной старой кошки, но ничего, со временем сбежит, если дураком не будет.

– Но…

– Иди, я сказал! Тебе нужен твой… или чтобы я тут прыгал и завывал?!

И Катон посмотрел ей в глаза так, что у бедной дуры от страха застучали зубы. Все, теперь она получила, что хотела, – будет что подругам рассказать! Скучно.

Посетительница исчезла, но следом за ней появился пожилой всадник[22], недавно заказавший селевой поток на виллу соседа. Он пришел с жалобой на неточно выполненный заказ.

– Виллу этого поганца накрыло, но и моей досталось! – возмущался всадник. – Половину построек затопило! Кто возместит убытки?! Кто расчистит всю эту грязь?!

Катон щелкнул пальцами в воздухе перед носом болтуна, и тот замолчал.

– Ничего расчищать не придется, уважаемый! – ласково сказал Катон. – Теперь твою виллу накроет всю, можешь подыскивать себе другую. Эту услугу я оказываю тебе бесплатно, можешь не благодарить.

И подарил посетителю свой знаменитый «мертвый» взгляд. Скучно, скучно!

Тот, кого высшие маги называли Хозяином, конечно же, обманул. Легионы бесов служили исправно, не было еще ни одной неудачи, но… они грызли его живую душу, и она тонула в мертвящей пустоте. Меньше, аккуратней, не так явно, как раньше, но – грызли. Видимо, не может бес побывать внутри человека и не откусить кусочек, и никакой приказ его не остановит! Однажды, возвращаясь на свою прекрасную виллу, расположенную рядом с садами Мецената, Катон напугал рабов, несших его паланкин. Из его глотки без всякой причины вдруг вырвался тоскливый вой, очень похожий на волчий…

Третьим посетителем оказался молодой провинциал, приехавший поглазеть на Город. Напористый, жизнерадостный, он был уверен, что мир создан специально для него, и если что-то получается не так – это всего лишь недоразумение, которое легко уладить.

– Диоклом меня зовут, – сообщил он с порога. – Это значит, Диокл я, фракиец. Не гладиатор-фракиец[23], а из Фракии родом, ха-ха-ха! Римский гражданин, могу документ показать. Не надо? А я могу… точно не надо? У моего отца сукновальни, в армию плащи поставляет. Фракийское сукно самое лучшее, а у вас, италиков, вино хорошее, домой поеду, обязательно бочек пять прихвачу. Нет, вы его в бочках не держите, нет, в чем-то другом…

Катон отдыхал душой. Вот перед ним стоит честный простак и никому-то он на всем свете зла не желает! И проблема у него, наверняка, такая же честная и простая, как он сам. Скорее всего, девушка отказала. Причем девушку он не соблазнить хочет, а сделать матерью своих детей-фракийцев…

– Вот я ей и говорю: «Выходи за меня, чего тебе здесь мучиться? Поедем во Фракию, дом у нас большой, просторный, будет где детишкам нашим побегать…» Ведь понимаешь, колдун, ютится с отцом в такой конурке… на четвертом этаже, и сказать-то страшно! А девушка-то славная, у нее родинка на шее… вот тут. Славная такая родинка, на бабочку похожа…

А ведь у парня действительно проблема – это Катон увидел магическим зрением. Не любит фракийца славная девушка и не полюбит никогда! И чего этой дурехе надо?!

– Ладно, Диокл-фракиец, помогу. Заставим эту девушку полюбить тебя, силой заставим! Мне нужен какой-нибудь предмет, которого она касалась, а еще лучше – волосы…

– Как это – заставим? – испугался парень. – Не надо заставлять…

– А ты чего хотел, когда шел ко мне? – с легким раздражением спросил Катон.

– Чтоб она поняла, что я ей только добра хочу, – бормотал парень, пятясь к дверям. – Ничего не надо. Пойду я…

Катон вдруг почувствовал нестерпимое желание наслать смертельную порчу на этого чудака; настолько нестерпимое, что пальцы правой руки начали сами, помимо воли, складываться в проклинающий знак…

– Уходи!!! Уходи скорей!!! – из последних сил прорычал маг.

7

Толпа веселилась от души: такого развлечения ей давно не предлагали. Слава доброму императору Децию! Глория! Глория![24]

Алтари Юпитера Капитолийского и Гения Императора стояли на пересечении больших улиц, на площадях, около фонтанов. Все было устроено так, чтобы не было очередей и сутолоки. Любой житель или гость Рима должен был подойти, бросить в огонь шарик фимиама и получить справку о том, что он совершил положенное всем лояльным гражданам жертвоприношение. Около алтаря раздавали жареное жертвенное мясо, завернутое в свежеиспеченную лепешку, и предлагали выпить за здоровье императора. Лепешку с мясом давали одну, а вот выпить можно было сколько угодно. Одним словом – праздник! Слава доброму императору Децию! Глория!

Предупредили всех заранее, и завтра праздник закончится. Не покажешь справку – отправляйся в тюрьму; посиди, подумай, в тюрьме тоже алтарь есть. Правда, мяса с вином там уже не получишь, но справку дадут. Но если и в тюрьме откажешься приносить жертву – милости просим к палачу, на пытку. Убивать не велено, поэтому после пытки – опять в камеру, думать. Слава доброму императору Децию!

Свистом и насмешками толпа встречала христиан, спешащих к жертвеннику. Пряча от людей глаза, они суетливо кидали шарик в огонь, скороговоркой произносили предписанную ложь о том, что всегда почитали римских богов, и получали справку Тут же появлялись доброжелатели, предлагавшие отступникам выпить за здоровье императора и закусить жертвенным мясом… несчастные пили и закусывали. Им было уже все равно…

– Эй, сакрилеги! – кричал пьяненький гладиатор-бестиарий[25], однажды чуть было не принявший Крещение, но отступивший перед требованием оставить нечестивую профессию. – Что, справочка-то императорская подороже будет, чем Царство Небесное?!

Ответом был дружный хохот толпы. К христианам давно уже привыкли, их учение было, в общих чертах, всем известно. Язычников всегда удивляло поведение христиан: их упрямство в приверженности своей вере вошло в поговорку, каждое гонение сопровождалось массовыми казнями, а тут… Бегут к алтарям наперегонки с благочестивыми римлянами, будто опоздать боятся! Вот и смеется толпа, вот и не слышно нигде яростных криков: «Христиан – львам!»

Шутники притихли: к алтарю подходил всем известный и уважаемый человек. Он приветливо кивал знакомым, останавливался, чтобы поговорить с людьми; особенное внимание уделял матерям, имеющим маленьких детей.

– По три ложечки в день, не больше. Когда кашель пройдет, все равно давай, еще дня три, – говорил он богатой матроне, только что сошедшей с носилок. Та судорожно уцепилась за рукав врача и стала уговаривать:

– Не ходи, Целерин, не надо, мы достанем тебе справку…

Из толпы тоже послышались голоса:

– Не ходи, Целерин, пережди, скоро все это закончится… мы тебя спрячем… справку купим…

– Спасибо, милые! – Целерин приветливо оглядел толпу, и его морщинистое гладко выбритое лицо осветилось любовью. – Христос меня с такой справкой к себе не примет!

И решительно направился к алтарю. Презид[26], исполнявший императорский указ, как-то съежился и попытался улизнуть, но четверо помощников удержали его. Делать нечего, надо проводить формальный допрос:

– Кто ты?

– Я Цестий Целерин, врач, свободнорожденный римский гражданин. Пресвитер[27] христиан.

– Ты… пресвитер сакрилегов?

– Я.

– Император приказал тебе принести жертву Юпитеру Капитолийскому…

– Non facio! Я не признаю никаких богов, кроме Единого Бога.

– Подумай о себе…

– Делай, что тебе приказано. Мне раздумывать не о чем.

– Ты отправишься в Мамертинскую тюрьму, где будешь подвергнут пытке…

– Deo gratias![28]

Стражники отвели Целерина в специальное помещение, откуда всех, кто отказался возжечь фимиам, ночью вывезут в самое страшное место Рима, об ужасах которого принято было разговаривать только вполголоса.

В наступившей скорбной тишине, из богато украшенного крытого паланкина, вдруг послышался капризный и повелительный женский голос:

– У тебя есть кто-нибудь в Мамертинской тюрьме?

– Но, дорогая…

– Никаких «но»! Найдешь! Палач не коснется человека, спасшего жизнь нашему маленькому Луцию!

– Конечно, конечно… не волнуйся так, в твоем положении это вредно, вспомни, что Целерин говорил…

Этот диалог ослабил драматизм ситуации, в толпе снова послышались смешки. Водоносы предлагали ледяную, чистую воду, но вино в гуляющей толпе уже почти перестали разбавлять. Праздник! Слава доброму императору Децию!

Истошный девичий визг, сопровождаемый мужской бранью, послышался с дальнего конца улицы. Толпа напряглась и притихла в ожидании нового развлечения. Вскоре показалась странная пара: могучего телосложения седой старик тащил за собой хрупкую девушку. Девушка не только вырывалась и царапалась, как дикая кошка, но и норовила локтем или ногой ударить старика побольнее. Тому это надоело – огромной ладонью он отвесил девчонке легкую оплеуху, после чего взвалил на плечо.

– Метелл! Куда дочку тащишь? – крикнул пьяный бестиарий. Старик остановился:

– Представляешь, связалась с сакрилегами, чтоб их! В богов наших не верит, чтоб их! Император ей не указ, чтоб его! Совсем от рук отбилась…

– Тяжело тебе, Метелл, одному дочку воспитывать… Арену забросил, а какой боец был! Ребята тебе денег собрали, на вот, возьми, – бестиарий протянул старику тихо звякнувший мешочек. – Заходи сегодня в казармы после захода солнца… посидим, вспомним.

– Зайду. Вот только с этой разберусь…

Метелл поставил дочь на ноги и ловким, профессиональным движением завернул ей руку за спину. В таком положении и повел ее к алтарю.

– Кто ты? – тут же послышался вопрос презида.

– Гай Кассий Метелл, бывший гладиатор. Вольноотпущенник, получил свободу на арене. Римский гражданин. А вот эта – дочка моя, Кассия, ее тут все знают.

– Non facio!!! – отчаянно заверещала Кассия и попыталась вырваться. Куда там! Метелл хорошо знал свою дочку, поэтому держал ее крепко.

– Император приказал тебе принести жертву Юпитеру Капитолийскому, Гению Рима и Гению места. Сделаешь?

– Конечно, плевое дело! И Юпитеру, и Гениям, чтоб их всех!

– Non facio!!! Non facio!!! Non facio!!! – кричала Кассия уже сорвавшимся голосом, и Метелл опять ее легонько шлепнул.

– Не слушай ее, почтенный презид…

– Я и не слушаю. Кидай быстрее фимиам, две горошины, да уводи ее подальше. У меня от визга уши болят!

…Когда все кончилось, Кассия перестала вырываться, уткнулась отцу лицом в грудь и тихо заплакала. Старик поглаживал ее по волосам и, как мог, утешал:

– Это не ты, это я сделал, все видели. И Бог твой видел, так что все в порядке. Мне Целерин, чтоб его, объяснял, что так не считается…

– Ты не понимаешь, папа! Я же могла стать исповедницей, а то и мученицей…

– Ну, – ворчливо сказал Метелл, – таких сопливых в исповедницы не берут! Вон фонтан, умойся. А потом зайдем в таверну, еды купим. Деньги у нас сегодня есть.

– Папа, – с ужасом прошептала Кассия, – кто это?

Перед ними стоял богато одетый молодой парень и разглядывал девушку немигающим, пустым взглядом. Красивое, скульптурное лицо иногда подергивало едва заметной рябью нервного тика.

– Иди своей дорогой, колдун, – тихо проговорил Метелл. – Что тебе до нас?

Парень послушно повернулся и пошел прочь, а Кассия с удивлением смотрела на отца. Сегодня она впервые в жизни увидела его испуганным.

* * *

Катон шел по улице к оставленным на углу носилкам, привычно не замечая расступавшейся перед ним толпы. Его губы механически шептали:

– Славная такая родинка, на бабочку похожа…

Добравшись до дома, Катон приказал рабу-секретарю собрать все, что можно было найти о христианах в библиотеках Рима.

8

Капитул магов подводил итоги атаки на Церковь. Итоги неутешительные: Церковь устояла и окрепла. Несмотря на огромное количество отпавших, ядро сохранилось, и авторитет исповедников веры возрастал не только среди христиан, но и среди язычников.

– Не понимаю! – всплеснул руками Гамилькар. – Нормальные, обычные люди, любители вкусно поесть и выпить, приласкать женщин! Не бледные, испостившиеся до веса пуха фанатики, а вполне полнокровные люди прячут христиан, предупреждают их, носят еду в тюрьмы! Мы же при помощи магии усилили комические эффекты во время отречений, уважение к христианам должно было рухнуть, почему этого не произошло?!

– Есть такая вещь, как подлинное величие, – пожал плечами Катон, – его нельзя подделать. В исповедниках и мучениках оно есть, и народу это нравится. Гонение, которое вы устроили, стало первым общеимперским, и число исповедников выросло, по сравнению с прежними временами, в несколько раз. Так что христиане должны быть вам благодарны.

– Нет! – завизжал, брызгая слюной, Апепи. – Величие раздражает людей, оно колет им глаза! Людишки радуются, когда великий падает: тогда его можно извалять в грязи, топтать, вытирать об него ноги! Нет никакого величия, все одинаково мерзки! Ты, я, все мы!

– Вот-вот, как раз этим и отличаются люди от людишек, – усмехнулся Катон. – Людей величие радует, потому что дает надежду его достичь; людишек – раздражает, потому что для них недостижимо.

Апепи вскочил со своего места, уставил палец в лицо Катону и зашипел:

– Ты, мальчишка, выскочка, предашь нас, я это чувствую! Ты ненавидишь нас… а-а-а, мы все друг друга ненавидим, это неважно… ты ненавидишь то, что нас объединяет, то, что мы больше всего ценим в жизни!

– Скучно, – сказал Катон и вытянул руку вперед растопыренными пальцами. Затем медленно сжал пальцы в кулак и повернул его на четверть оборота.

Апепи схватился обеими руками за горло и захрипел; глаза его полезли вон из орбит, ноги подкосились. Несколько мгновений маг еще пытался бороться, но не выдержал и рухнул на мрамор пола.

– Катон, мальчик мой, отпусти его, – с опасливой ноткой в голосе попросил Василид.

– Скучно, – повторил Катон и разжал кулак. Апепи на четвереньках добрался до своего кресла, вскарабкался и застыл, злобно посверкивая черными глазками.

– Здорово это у тебя получается, Катон, – завистливо сказал Гамилькар. – Научишь?

– Нет.

– Правильно, – вздохнул Гамилькар, – я бы тоже не стал. А как ты объяснишь то, что отрекшиеся христиане буквально на коленях ползают перед исповедниками и просят принять их обратно в Церковь? И мучений больше не боятся…

– Не понимаю, – задумчиво ответил Катон. – Этого я пока не понимаю. Но обязательно пойму!

– Так что же делать? – раздраженно спросил Паниск. – Я признаю, что моя идея была не из лучших, но делать-то что?

– Можно попробовать убить их Церковь, – предположил Катон.

– Легко сказать! Как убить-то? Истребить сотни тысяч христиан?! – поинтересовался Анаксимен.

– Не нужно сотни тысяч, достаточно двух-трех сотен человек, точно не знаю, но могу выяснить, – ответил Катон. – Я кое-что читал о сакрилегах. Если уничтожить всех епископов, а их не более двух-трех сотен, Церковь умрет. Без епископов невозможны сакрилегские мистерии.

– Выберут новых!