Ассасин и сын

Джозеф не любил Квартал. Он ускорил шаг, не сумев избегнуть мысли о том, что через несколько недель должен будет переселиться в школу.

Неожиданно он остановился и замер на площади. Из дверей Дворца показался скорлупник в кружевном панцире Имперской Администрации и покатился по улице, сопровождаемый по бокам охраной, одетой менее красочно. Джозеф узнал скорлупника (вернее, панцирь), и сделал реверанс: то был Сисебат, самый влиятельный сефарадец деревни и ее староста.

Джозеф подумал, что эта важная особа совсем не походит на убийцу. Но и глава семейства Голдфранков тоже не выглядел тем, кем был.

III

— Твой отец — скорлупник!

— Отстань от меня, Джеми, — произнес Джозеф спокойным тоном, но в глазах его читался страх.

Вокруг них собирались другие ученики, подходившие к Дворцу.

Джеми, единственный сын Хьюзов и сам будущий ассассин, не позволил так легко себя утихомирить.

— Точно! В совокуплениях он участвует восьмым, — Джеми сопроводил слова непристойным жестом.

Джозеф выбросил вперед кулак, но Джеми, это предвидевший, его опередил, и Джозеф во весь свой рост рухнул на мостовую. Из носа потекла кровь.

— Давай, признавайся, — требовал Джеми насмешливо. — Подтверди, что твой отец занимается любовью со скорлупниками.

Он подзуживал Джозефа с профессиональным умением.

Вне себя от ярости, Джозеф вскочил на ноги. Но вместо того, чтобы махать кулаками, как от него ожидали, с разгону боднул своего противника головою в грудь. Оба они покатились по земле. Джеми сжимал ему шею руками, Джозеф бил его коленом в живот. Джеми отпустил захват, и, раздирая одежду, оторвался от противника; затем принялся пинать его в бок.

Бой не являлся равным. Джеми был на два года младше и на полголовы ниже Джозефа, но он проходил специальную подготовку убийц. Джозеф уже год ни с кем не дрался и никогда еще (если не считать дружеских потасовок с братом) не схватывался с будущим ассасином.

Два мальчика из тех, что постарше, попытались остановить их, отвлекая внимание Джеми. Джозеф воспользовавшись этим, схватил того за ногу и повалил на землю. Оглушенный Джеми — его голова ударилась о камни — не оказал никакого сопротивления, когда он вцепился ему в горло и начал душить, сдавливая пальцами сонную артерию, ослепленный яростью и торжеством победы…

— Джозеф! Джозеф!

Прозвучавший голос принадлежал Мэтру Зонтагу, Профессору Земной Истории и Церемониалмейстеру Дворца. Джозеф ослабил хватку и поднял глаза на Мэтра, хмурившего брови в окне второго этажа.

— Зайди в мой кабинет. Но сначала принеси свои извинения Мэтру Хьюзу.

— Приношу тебе мои извинения, — сказал Джозеф сквозь зубы.

— Скорлупник, — ответил вполголоса Джеми, пожимая протянутую руку соперника.

На лестнице, ведущей к кабинету Зонтага, Джозеф почувствовал, что его глаза наполняются слезами стыда.

— Присядь, Джозеф, и вытри кровь, — Мэтр протянул ему смоченную салфетку, — У тебя ничего не сломано?

— Нет. Я искренне огорчен. Это моя вина, я…

— Прошу тебя, не надо фальшивых раскаяний. Я достаточно знаю Джеми, чтобы догадаться, кто виноват. Что ему от тебя нужно?

— Он хотел, чтобы я поцеловал его перстень, словно я ему младший брат! Я не обязан, это не предписывается Церемониалом.

— С точки зрения чисто формальной ты прав. Но я замечал, что твои интерпретации Церемониала обычно очень свободные. Отказывая Джеми в его требовании, ты дал ему повод, который он искал, чтобы подраться с тобой.

— Он оскорблял моего отца…

— …самыми последними словами, не сомневаюсь. Именно для того, чтобы ты ударил первым. Джеми рассчитал все правильно.

Мэтр уселся за свой стол и принялся поглаживать длинную бороду, указывающую на его жреческое достоинство.

— Смирение — это тот урок, который молодым дается очень тяжело. У меня нет намерения корить тебя за то, что произошло. Ты не из тех, кто дважды допускает одну и ту же ошибку. Равным образом не хочу обвинять тебя в чрезмерной отважности; было бы печально обнаружить, что у кандидата на посвящение в сан не хватает духа, хотя это слово употреблено здесь в другом смысле. Но у тебя слишком буйный дух.

Джозеф с окровавленной салфеткой у носа смотрел на него с улыбкой. Мэтр тоже улыбался.

— Уверен, что в семинарии ты научишься себя контролировать. А сейчас, — добавил он, нажимая кнопку на краю стола, — я приглашаю тебя разделить со мною завтрак.

— Принимаю с превеликим удовольствием.

В кабинет вошла девушка и остановилась у двери, ожидая приказаний Мэтра. Хиджаб и свободное платье не могли полностью скрыть ее юности.

— Эстер, принеси вина и бисквитов на двоих.

Эстер Зонтаг склонила голову в знак повиновения. Затем, глянув мельком на салфетку, которую Джозеф продолжал прижимать к носу, устремила взгляд прямо ему в глаза, не выражавшие никакого чувства. Он всегда уклонялся от этого пронзительного тревожного взгляда. Хотя их отцы еще не согласовали финансовые детали будущего союза, помолвка была лишь вопросом времени, а ему не хотелось, чтобы Эстер прочла в его глазах полное безразличие, которое он по отношению к ней испытывал. Он мог избавить ее от этой боли, по крайней мере, до дня свадьбы.

— Итак, Джозеф, ты с нетерпением ждешь своего ухода в семинарию? А? Никого не заставляют становиться жрецом. Ответь же откровенно.

— Я жду, но без нетерпения.

— Тебе понравится в семинарии. Ты хороший ученик; там много книг по истории, которых ты не читал: Тойнби, Гиббон или, если ты, подобно мне, предпочитаешь классиков, Плутарх и Геродот. Ты любишь историю, не так ли?

— Не вижу, на что еще тратить свое время, как не на то, чтобы изучать ее. Разве только на то, чтобы ее делать.

— Мы вернемся к этому разговору после того, как ты прочтешь «Записки» Цезаря. Скажи мне, Джозеф, если бы ты мог выбирать образ жизни, вместо того, чтобы его наследовать, стал бы ты жрецом? Нет, не отвечай; вопрос не совсем честен. Мы всегда представляем себе, что будь свободны, жили бы в другом месте и лучше. Возможно, ты знаешь, что я тоже был младшим сыном ассасина: некогда имя Зонтаг славилось в Заморе. Я еще помню тот день, когда отец отправил меня в семинарию. Я ожидал этого момента, но без нетерпения.

— А вы желали стать ассасином?

И в этом заключался ответ на вопрос, заданный Мэтром. Оба они не считали нужным говорить более определенно.

— Да, я желал этого. Через три месяца мой отец был убит. Мой брат тоже исчез перед моим вступлением в сан, но он успел отомстить за смерть нашего отца.

— Ремесло опасно.

— Это не то, что я собирался тебе сказать. Ассасин сеет смерть — и только смерть пожинает.

— Lex talionis[1], — произнес Джозеф, словно отвечая на уроке.

Мэтр выглядел удовлетворенным и сменил тему.

— Ты хотел бы когда-нибудь вернуться на Землю, Джозеф?

— Таков обет каждого Сефрадима.

— Нам никогда не разрешат покинуть эту планету. Или, по крайней мере, до тех пор, пока мы не научимся не совершать и не допускать насилия. На Земле твой отец считался бы преступником.

— Потому что убивал скорлупников?

— Скорлупников и людей.

— Люди, которых он убил, были ассасинами, и у него не оставалось выбора. Любой суд признает, что это законная самооборона.

— Он был убийцей, который защищается от убийц. На Земле всякий суд, разрешающий убийство, каким бы оно ни было, сам преступен. Другими словами, мы тут живем в преступном обществе.

— Разве горсточка жрецов и дюжина книг по истории что-нибудь изменят? Извините, я не хотел сказать…

— Да нет, ты хотел это сказать. И ты прав. Но не жрецы должны что-то менять, и даже не общественное устройство должно измениться. Изменение должно произойти в сердце каждого человека. Ты прочел достаточно книг по Земной Истории, чтобы самому сделать этот вывод. У Дюрана где-то есть…

Не постучав, вошла Эстер.

— Отец! — сказала она глухим голосом. Ее лицо, которое Джозеф впервые видел без хиджаба, выражало страх. — Отец, на лестнице скорлупники. Они…

За спиною Эстер в дверном проеме показался Сисебат. Четверо охранников вкатились в комнату.

— Я пришел заключить под стражу Джозефа Голдфранка, — объявил Сисебат.

Игла одного из охранников впилась в шею молодого человека, мгновенно потерявшего сознание. Тьма… провал.

IV

Родина моих отцов, Мать-кормилица, Земля! Я могу допить оставшееся, если Дэвид позволит…

Под ним голые холодные камни. Руки основательно связаны за спиной.

Затем голос Леоры: …позвольте заметить… прославленный ассасин.

И эта реплика:

Принцип воздаяния… возмездие…

В постепенно пробуждающемся сознании возник образ приближающегося к нему Чилперика. Образ казался чересчур реальным.

Он очнулся. Перед ним стоял скорлупник, но это был не Чилперик. Джозеф не узнавал комнату, в которой находился. Она больше походила на камеру. Он вспомнил, что подвергся аресту, и приподнялся на колени, изо всех сил пытаясь порвать веревку, связывающую руки.

— Отец! — закричал он. — Мой отец…

— Ваш отец мертв, и брат тоже. Они пытались убить Императрицу. Деревня конфисковала их имущество, но наш староста Сисебат великодушно сохранил вам жизнь. Мне поручено сопроводить вас на виллу, где вы можете забрать свои личные вещи. Меня зовут Эжика.

— Мертвы, вы говорите? Мертвы оба?

— Могу я вас развязать, или сначала нужно позвать охрану?

— Я не чувствую в себе ярости и не намереваюсь применять силу. Это странно.

— Никоим образом: действие успокоительного будет ощущаться еще долго. В любом случае, я бы не советовал вам впадать в буйство. Я, как у вас говорится, вооружен.

Джозеф почувствовал, как псевдоподии Эжики ловко распутывают узлы веревки за его спиной. Влажная протоплазма притронулась к запястьям. Первый раз в своей жизни он коснулся тела скорлупника.

— Сюда.

— Ночь.

— Да, уже в течение двух часов.

— Я больше не арестованный?

— Нет. Мэтр выступил в вашу защиту, с большим красноречием, надо признать. Он убеждал Сисебата в том, что вы преданы идеалам ненасилия, что собираетесь стать жрецом, и Сисебат, похоже, поверил; во всяком случае, он принял его подношение. Возможно, это все, что его интересовало.

— Так вы считаете, что Мэтр обманул?

— Я посоветовал нашему старосте проявить снисхождение; ваша смерть нанесла бы лишний урон земным колонистам. А уж идеалист вы или нет, мне решительно все равно.

Джозеф почувствовал слезы на своем лице. Только теперь он начинал осознавать смерть отца и брата. Жаркое, наверное, уже обуглилось и остыло в печи.

— Как их убили?

— Из плазменных пистолетов. Я уверен, что они не успели почувствовать боль. Тела, или то, что от них осталось, перевезены на вашу виллу. Вы их увидите.

Они продолжили путь в молчании. Чилперик открыл им дверь. Тела лежали на пластиковом коврике посредине террасы. Идентифицировать их было невозможно.

Джозеф не слышал ничего, кроме голоса Чилперика.

«Джозеф, вы можете подняться? Вы можете стоять? Разрешите, я вам помогу».

Он ощутил на своих голых плечах прикосновение студенистых псевдоподий Чилперика и его передернуло; он еще не кричал, хотя и был близок к тому (пошел вон!), испытав резкий прилив отвращения. Словно наблюдая со стороны, он видел, как хватает скорлупника, приподнимает и опрокидывает его на каменные плиты. Тяжелый панцирь, перевернувшись, подмял под себя тянувшуюся к нему псевдоподию, оставив от нее лишь желатиновый след. «Джо-зеф!» Вопль Чилперика, воспроизведенный голосовым ящиком, казался сдавленным от боли и отчаяния.

На этот раз Джозеф закричал, придя в ужас не от прикосновения, которое уже забыл, а от осознания непоправимости совершенного. Опустившись перед Чилпериком на колени, краем глаза он заметил, как из металлического панциря Эжики высунулось дуло лазера.

— Он сделал это не нарочно, — объявил голосовой ящик. Слова предназначались больше Джозефу; Эжика уже получил телепатическую просьбу не применять оружия. — То же самое происходило в день, когда был убит отец его отца. Они нас валят в одну кучу. В их глазах мы все виноваты. Просто я постарел с тех пор, и уже не такой быстрый… и крепкий.

— Чилперик…

— Помолчи. У меня нет времени на… Люди слегка безумны, но для них это нормально… Какая все-таки чудовищная мозаика!

— Знаю. Я уберу ее.

— Ха-ха-ха… Джозеф, будь как…

Чилперик умолк. Тело скорлупника с мягким шумом осело на каменный пол.

— Что он хотел сказать? — спросил Джозеф, поворачиваясь к Эжике.

— Будь как отец.