Помоги проекту - поделись книгой:
— Нет. Ваша первая.
— Кто ставил указатели?
— Мы. Старший лейтенант Капустин тут был.
— Хорошо, разберемся. Сержант, обезоружьте его!
Убийца схватился за автомат, но тут же обмяк под темным зрачком дула, глядевшего в его лицо.
— Вы не имеете права. Не вы меня поставили. Привезите сюда старшего лейтенанта, моего командира.
Он был обезоружен и посажен в машину рядом с лейтенантом. Рябинин с шофером переставили указатели, и машина пошла на Папортное.
Легковушка шла тихо — дорога была разбита. Ее качало и встряхивало. Особенно это чувствовалось на заднем сиденье. Лейтенанту приходилось все время держаться за спинку переднего сиденья, сжимать коленями автомат, чтобы не колотил по ногам, следить за задержанным и придерживать его локтем, чтоб не валился на него. Задержанный сидел тихо, уткнув нос под воротник шинели. Сперва он сопел, затем откинулся в угол, замер.
К штабу 889-го полка подъехали, когда уже стемнело. Майор Рябинин вылез из машины, приказал лейтенанту:
— Отведи его в контрразведку. Да гляди в оба.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Лейтенант дернул задержанного за рукав:
— Поднимаясь! Прибыли.
Но тот даже не шевельнулся. Лейтенант выскочил из машины, резко открыл правую дверцу — тот вывалился на землю. Это был уже труп, с остекленевшими глазами и оскаленным ртом.
Мы с Обуховым еще сидели в его кабинете, раздумывая над новым поворотом дела, когда нам сообщили об этом случае. Труп доставили в медсанбат. Сразу же было установлено: отравление мгновенно действующим ядом, вероятно, цианистым калием, ампула была вшита в воротник гимнастерки.
Вызвали командира дорожного батальона старшего лейтенанта Капустина. Он показал: этого человека не знает. Никогда не видел. Рядового Смирнова не нашли. Дезертировать или перейти к немцам он не мог, Капустин ручался... Указатели на развилке дорог были установлены точно, сам прибивал.
Не было оснований не верить старшему лейтенанту.
Однако расследование этого случая необходимо было провести в части, где служил рядовой Смирнов, поговорить с товарищами. Кто-то же точно знал, что именно он будет стоять в это время на развилке дорог. Почему выбрали его, а может, эти часы? Ведь человек, которым его подменили, не был случайным, каким-то простачком, судя по тому, что имел ампулу с ядом. И еще, с какой целью все это было сделано? Чтобы захватить несколько единиц хозяйственного транспорта (мы уже знали о потерявшихся повозках)? Маловероятно. Ради этого не стоило рисковать своим человеком, по всей видимости хорошо подготовленным, тем более проявлять себя. Что же за всем этим кроется?..
Не придумав ничего лучшего, мы решили завтра начать расследование в дорожном батальоне. Утром я уже собрался ехать туда, когда поступило еще одно чрезвычайное сообщение: в автороте хозяйственной части застрелили шофера Зайцева.
Машина стояла в открытом сарае в углу двора. Капот был откинут. Под машиной ярко горела переносная электролампа, шнур которой был закреплен на козлах для пилки дров, поставленных рядом. Тут же был разложен шоферский инструмент. Зайцев лежал под машиной на спине, виднелись только ноги, казалось, он всецело поглощен работой. Но Зайцев был мертв. На виске чернела пулевая рана.
Место было открытое. Неподалеку ходил часовой. За забором неумолчно трещал движок. Поэтому наверное никто, в том числе часовой, не услышал выстрела.
Солдат из хозяйственной роты, кто первым обнаружил убитого, рассказывал, дрожа всем тщедушным телом.
— Я, значит, шел мимо. Гляжу, из-под машины ноги торчат, Зайцев, значит, там лежит. Думаю, спрошу-ка у него закурить. Окликаю, а он молчит. Думаю, наверно, из-за движка не слышит, уж больно тарахтит движок-то. Наклонился так, заглянул под машину, а он не живой, покойник, значит. Ну, у меня душа в пятки. Как это среди бела дня, да и люди вокруг, застрелить человека. Побежал я в штаб донести, а тут навстречу наш старшина Моряков. Я ему доложил, он меня обратно послал охранять здесь, а сам побег в штаб...
С младшим лейтенантом Левкиным, командиром хозроты, куда в августе был прикомандирован шофер Зайцев, мы просматривали личные вещи убитого. Левкин, то и дело поправляя ремень с кобурой пистолета, характеризовал Зайцева как человека добросовестного, за которым не числилось нарушений, а машина всегда была в порядке. Но одно обстоятельство тревожило и настораживало младшего лейтенанта.
— Вчера, — говорил он, — я отправил Зайцева с машиной на передовую. Вот тут случилось странное. Вместо наших позиций он уехал на Жлобин, к немцам. На полпути застрял, сломалась машина.
— Когда это произошло? Когда он выехал из части?
— Сразу после обеда.
— Как он объясняет этот случай?
— Говорит, направил регулировщик и указатели так стояли. Только не верю ему. Я нашел его, взял на буксир. Указатели стояли правильно. А регулировщика не было.
— Когда это было?
— Уже под вечер.
«Правильно. Майор Рябинин уже перебил указатели, а регулировщика арестовал», — заключил я с облегчением, продолжая осматривать вещи погибшего шофера: кружка, ложка, хлеб, конверты, чистая бумага. В мешочке аккуратно перевязанная пачка писем со штемпелями, тут же письмо самого Зайцева, которое он по каким-то причинам не отправил. Вот что он писал:
— Что за чепуха? — удивленно воскликнул Левкин. — Уходил в глубокий тыл. Никто его не посылал, Вообще он никуда в ноябре не отлучался из роты. А может, он был завербован немцами? Шпион.
— Сразу и шпион! Зачем было Зайцеву выдумывать этот эпизод? Он ведь знал, что письма просматривает цензура, могли возникнуть подозрения, — подумал я вслух. — Просто бахвальство перед любимой женщиной или оправдание. Скажи, младший лейтенант, Зайцев в этом рейсе был один?
— Никак нет. С ним ехал радист Соловьев.
Опять Соловьев из взвода связи лейтенанта Егорова. Я проверил, у него было алиби. Когда, по заключению эксперта, убили Зайцева, Соловьев находился во взводе. Да не мог он рисковать, он мог убрать шофера на дороге, когда они оставались вдвоем. Все же я решил поговорить с радистом. Соловьев явился в штаб немедленно, был спокоен, лишь немного тороплив.
— Товарищ старший лейтенант, сержант Соловьев по вашему вызову явился, — с порога отрапортовал он.
— Садитесь, товарищ сержант. Расскажите, что произошло с машиной в дороге, когда вы ехали с шофером Зайцевым?
— С технической стороны я поломки не могу объяснить. Не знаком с автомашинами. Машина встала внезапно километрах в двух от развилки. Зайцев вылез, поднял капот, стал копаться в моторе...
— Сколько времени вы стояли на дороге?
— Часа три, наверное.
— Как вел себя Зайцев? Вы не заметили ничего подозрительного в его поведении?
— Он ругался, от досады, полагаю.
— А вы чем занимались в это время?
— Ходил возле машины, торопил шофера. Потом надоело, залез в кабину.
— А Зайцев?
— Он все возился с мотором и ничего не мог сделать.
— Скажите, у вас не возникло чувства или подозрения, что вы поехали не той дорогой?
Тут Соловьев чуть поколебался.
— Как будто нет. Никак нет, товарищ старший лейтенант! Ехали согласно указателям. И регулировщик стоял.
— И, согласно указателям, куда вы поехали?
— На Папортное.
— А вас командир роты Левкин нашел на дороге на Жлобин. Вам было известно, что эта дорога на позиции противника? Как вы это объясните.
— О позициях немцев было известно. О направлении могу лишь сказать: ехали маршрутом согласно указателям и сигналу регулировщика.
— Но на обратном пути вы убедились, что ехали на Жлобин, совсем не на Папортное.
— Да, на развилке младший лейтенант Левкин показал нам указатели.
— Как же вы объясняете случившееся?
Соловьев немного помолчал в явном замешательстве.
— Не могу объяснить, товарищ старший лейтенант.
Я решил прийти ему на помощь.
— Может быть, вы отвлеклись в тот момент, товарищ сержант, или вздремнули? Может быть, Зайцев постарался вас отвлечь как-то...
— Возможно. Виноват, товарищ старший лейтенант. Не помню.
— И тогда шофер Зайцев направил машину другой дорогой. То есть в нужном ему направлении.
— Вы считаете...
— А вы не думаете, что никакой поломки не было? Просто Зайцеву надо было заехать туда и остановиться в нужном, заранее условленном месте? Подумайте хорошенько, вспомните, ничего странного в его поведении не было?
Соловьев вытер вспотевший лоб платком.
— Подумать если... Да, теперь мне кажется, было нечто. Мне показалось, шофер больше оглядывается по сторонам, чем занимается ремонтом.
— Значит, он кого-то ждал?
— Возможно.
— А вы не подумали, в какой опасной ситуации вы оказались со своим имуществом?
— Не пришло в голову. Зайцев обнадежил, мол, Левкин все равно найдет. Вытащит.
— Ну, хорошо. Разговор этот остается между нами, товарищ сержант. Дело мы закрываем, поскольку шофер Зайцев покончил самоубийством.
— Как? Вы сказали — самоубийством? — воскликнул Соловьев. На лице его мелькнуло выражение какой-то дикой радости, как у приговоренного, с шеи которого палач в последнюю секунду снимает петлю. — А у нас говорят...
— Не верьте тому, что говорят. Экспертиза подтвердила: самоубийство. Застрелился из страха...
Вечером у капитана Обухова обсуждали итоги расследования. Фактов причастности Соловьева и Зайцева к немецкой агентуре по-прежнему не было. Ведь они ехали действительно согласно указателям и сигналам регулировщика. А доказать, что они знали о подмене, мы не могли. Оставался лишь психологический анализ.
У капитана Потапова также не было никакой зацепки. Он пока что входил в обстановку, «вписывался», по его выражению.
Капитан Потапов оставил у помощника взвода Егорова самое благоприятное впечатление. Статный, с вьющимися волосами, открытым лицом с правильными чертами и небольшим шрамом на левой щеке, что придавало ему особую мужскую привлекательность, он сразу располагал к себе.
Егоров уже получил распоряжение штаба фронта о прохождении радистом Потаповым практической работы на новой (пока секретной) рации БП-10, по окончании которой он будет откомандирован в штаб третьей гвардейской армии. Командир взвода связи не знал, что Потапов — опытный контрразведчик СМЕРШ фронта, что он хорошо владеет немецким языком. После короткого разговора лейтенант Егоров заключил:
— Подготовим из тебя, старшина, классного радиста. Наставником дадим «старика».
Стариком во взводе называли Соловьева, потому что он был старше всех, опытен в своем деле, хотя лет ему было всего тридцать с небольшим.
Может быть, в душе Егорова оставались кое-какие сомнения в отношении Соловьева, хотя мы постарались разубедить его. Но как человек добросовестный, он назначил учителем старшины именно его, лучше радиста у него не было.
Соловьев принял Потапова сдержанно, даже настороженно, разговоров не заводил, хотя жили они в одной землянке. Вскоре произошел случай...
В этот вечер Соловьев неожиданно разговорился. Был он сильно возбужден, словно выпивший. Он завел разговор о женщинах.
— А ты, Потапов, оказывается, ловелас, — сказал он, панибратски подмигивая. — Кто она, такая красавица? Льнет она к тебе. Как ты ее подловил? Завидую... А ты женат?
— Хочешь мне моральную неустойчивость подвести, — смеясь, ответил Потапов. — А ты вроде как следишь за мной, сержант? Вот не думал.
Соловьев, похоже, смутился.
— Так, случайно увидел. А я женат. Уже десять лет. А все влюблен в нее, как студент... — Соловьев стал рассказывать о жене, какая она у него умница да красавица, и как будто не мог остановиться.
Слушая его, Потапов достал из-под койки вещмешок, намереваясь сменить носки, и сразу обнаружил, что мешок завязан совсем не так, как это делал он. Не подав вида, развернул белье, а из него на койку выпала солдатская книжка. Взглянул в нее мельком — на месте фотографии пустое место. Выкрали? Цель? Хотят выяснить, что за птица Потапов? Ясно. Решили проверить по своей картотеке, не значится ли он там? Это уже серьезно. Заподозрили? Дал повод? Вроде бы нет. Значит, осторожны: новый человек. Выходит, попал на верный след...
Все это капитан прокрутил в уме мгновенно, стараясь поддерживать разговорившегося радиста.
— Женщина мила и прелестна, пока не станет твоей женой. Поэтому бытует мнение: чужая жена всегда лучше, — заметил он, укладывая вещмешок.
— Банально, пошло, старшина! — несколько наигранно возмутился Соловьев. — Я уже говорил: для меня нет женщины лучше жены во всем свете. Вот взгляни, какая красавица! — Соловьев вскочил с койки, порылся в кармане уже снятой на ночь гимнастерки, вынул фотографию, придвинулся к Потапову.
— Смотри, разве не красавица? Ангел. Говорят, все чувства человека отражены в глазах. Неправда. По ее глазам ничего не прочтешь. Тут она улыбается, а глаза серьезные, строгие даже. — Было ясно, что всей этой болтовней Соловьев пытается скрыть свою нервозность. А подсел рядом с целью выяснить, обнаружил ли Потапов пропажу фотографии из книжки. Видимо, ничего не выяснив, сказал на всякий случай: — Я ведь тоже был парень что надо. Была у меня фотокарточка тех лет, да вчера потерялась куда-то из кармана гимнастерки. Может, выронил.
Соловьев положил карточку жены на место, накинул на плечи шинель и вышел на улицу. Потапов тотчас проверил карманы его гимнастерки, нашел то, что хотел: квадратик картона, запечатлевший Соловьева в довоенное время.
Мы с капитаном Обуховым подходили к штабу полка, когда навстречу нам вышел лейтенант Егоров. Он имел вид человека с глубокого похмелья.
— Я к вам, — сказал он хриплым голосом. — Произошло такое, что не могу себе объяснить...
— Зайдем в штаб, там расскажешь, — предложил Обухов.
— Вечером я почувствовал себя смертельно усталым. Такого никогда не случалось, — начал рассказ командир взвода связи. — Шел в свою землянку и прямо на ходу спал. Едва добрался до койки, уснул, не раздеваясь. Среди ночи вдруг во сне или наяву слышу шаги. Мягкие, словно босой ногой. Приблизились к моей кровати. Затихли. Я хочу встать, но не могу. Не в силах поднять голову, она словно бы чугунная. Произнести слова, крикнуть тоже не могу. Потом снова услышал те же шаги. Они удалились, и все стихло. Через какое-то время я заставил себя подняться, просто неимоверными усилиями. Взял фонарик, пистолет — они у меня в любом случае в изголовье. Шатаясь, дошел до двери, вышел на улицу — никого, тишина.
Поделиться книгой: