Помоги проекту - поделись книгой:
Карл Ханс Штробль
Гробница на Пер-Лашез
Сегодня я въехал в жилище, которое отныне не должен покидать целый год. За мной сомкнулись тяжелые и холодные мраморные плиты, гладкие и лишенные украшений, за исключением узкого карниза с изображением солнечных часов, египетского символа вечности. Мне импонирует его совершенная законченность: впечатляет больше, чем удивительная фантазия резчика. Меня восхищает работа мастеров, с величайшей точностью подогнавших друг к другу каменные плиты. Протянул руку и ощутил под пальцами холодную отполированную поверхность камня. Изредка пересекают поверхность мелкие жилки, напоминающие дивный растительный орнамент либо крылья мелких насекомых, веками заключенных в янтаре. Когда присматриваюсь повнимательнее, создается впечатление, что ленты, петли и зигзаги складываются в особые буквы, укрытые в глубине прозрачного льда. Замерший мир интригующих знаков, навсегда отделенный от повседневной суеты. Это наиболее благородный материал для гробницы.
На задней стене, примерно в полуметре от пола помещена бронзовая табличка:
Анна Федоровна Васильская
Умерла 13 марта 1911 года.
За этой надписью скрывается гроб.
Из склепа можно выбраться через небольшую щель. Кладбище плавится от полуденной августовской жары, но здесь холодно. Только у входа подрагивает разогретый, наполненный ароматом трав воздух. Иногда появится жужжащая пчела или зависнет в воздухе голубая стрекоза, чтобы куда-то исчезнуть через мгновение. Кроме этих тихих звуков мелких существ слышится еще один непрекращающийся гул. Это живет Париж.
Неподалеку от кладбищенского покоя город, клубящийся трудами и страстями.
Границу моего нового дома определяет вход в гробницу, достаточно широкий с точки зрения щуплого мужчины. В течение года будет оно для меня единственным окном в мир: видны только могилы и надгробья.
Но этого достаточно. Если немного наклониться, я могу увидеть творение Бартоломео, воплощенную в камне идею вечной любви. Вижу людей огорченных, сомневающихся, идущих к вратам смерти. И вижу две фигуры любящих, тоже на пороге иного мира. Мужчина встречает судьбу, а невеста, безгранично ему доверяющая, идет той же дорогой.
Мне не будет скучно в этом мраморном зале, хотя должен провести здесь 12 месяцев.
Чувствую себя святым Иеронимом в гроте, дышу ароматом цветов, украшающих могилы, услаждаю глаза произведениями искусства. Так же как у праведника давних времен, у меня есть необходимые книги, писчие приспособления и бумага. В покое завершу свой труд. Это не будет трактат о божественной любви, как у святого Иеронима, это — научная книга. Я пытаюсь объяснить теорию разложения материи, исходя из фактов и новейшей системы сбора знаний, которая когда-то получит мое имя.
Чего я хочу? Чтобы осуществились все мои мечты? Мог ли я, бедный молодой ученый без постоянного заработка, который даже из-за голода не бросал своих исследований, ожидать чего то большего?
Мне хватит времени, чтобы завершить мой труд. Не вижу никаких препятствий. Целый год я не смогу ни с кем разговаривать, кроме слуги, который будет приносить мне еду. Любовь или дружба не имеют сюда доступа. Я не буду беспокоиться о куске хлеба. Мадам Васильская старательно позаботится обо мне: составила даже подробное меню.
И если сегодня, на третий день моего пребывания здесь, могу что-то сказать по этому поводу, то признаю — та, в чьей гробнице я сейчас обитаю, понимала, что такое хороший обед. Не скрою, я доволен, что могу наконец то хорошо питаться. Я очень долго голодал, чтобы не оценить по достоинству фаршированные пулярки, язык в польском соусе или российских закусок.
Я доволен и уверен, что не изменю своего мнения на протяжении ближайшего года. А когда оговоренный срок пройдет, то получу от владелицы склепа 200 тысяч франков.
200 тысяч.
Это означает, что не должен буду клянчить у издателей, чтобы опубликовать свой труд. Они бы осудили нищего ученого предлагающего труд, который бы разозлил всех пустоголовых из Академии. А сейчас могу спокойно издать или купить кого-то из них, если захочу.
200 тысяч франков.
Мне их хватит на поездки, во время которых буду читать лекции о своих открытиях.
Значит, что смогу прокатиться на автомобиле с Марго. На следующий день мы бы уже приехали в Марсель, где белая яхта ожидала бы нас у пристани.
Бедная малютка, столько вытерпевшая из-за меня. Она заслужила сказочное путешествие. Солнце, морской воздух и никаких занятий, кроме приятного времяпрепровождения.
Мадам Анна Федоровна Васильская — да простит меня моя благодетельница — должна была быть большим оригиналом, сдвинутым еще больше, чем ее эксцентричные родственники, которых знает весь Париж.
Могу себе ее представить. Видел ее портреты и выслушал рассказы ее соседей.
Она напоминала мне императрицу Екатерину — женщину, полную снедающей жажды познать мир во всех его проявлениях, как в наинежнейших, так и в очень брутальных.
Приезжают к нам сказочно богатые россиянки, оставившие свои дома, стоящие среди степей, болот или окруженные бескрайними полями. Многие годы они издевались на невольниками — мужиками, и разбавляли скучное существование мелкими политическими интригами. И сбегают в Париж, чтобы получить в полной мере то, что раньше жизнь выделяла им по капельке.
Сужу после старательного изучения черт ее лица.
Согласно завещанию, после того, как я согласился на оговоренные условия, мне показали ее портрет. Мог им любоваться около часа.
Мадам не доставила художнику много проблем. Она не относилась к сонму цветистых салонных барышень. Я бы сказал, неброская.
Она стоит возле открытого окна с непокрытой головой. Я должен признать, у нее прекрасное тело. Около 50 лет. Умные, холодные глаза смотрят из под подрисованных бровей. Крупный русский нос, полные уста и сладострастный рот с кроваво-красными губами. Крепкие белые зубы. Можно скорее почувствовать, чем увидеть, холодную усмешку, настоящую усмешку Джоконды. Художник необычно изобразил руки своей модели. Пальцы необычайно длинны. При необычном освещении они напоминают когти.
Любовь этой женщины уносила к вратам рая.
Мое допущение подтвердила информация, которую я собрал о мадам Васильской. Когда решил заработать 200 тысяч франков, о которых говорилось в завещании, начал расспрашивать соседей покойной. Кто бы решился прожить год в гробнице абсолютно чужой ему женщины? Желательно знать, кому ты каждый день желаешь спокойной ночи.
Я услышал много необычного. Но, мне кажется, о еще большем умолчали. Замолчали все то, что казалось им невероятным. Обычные люди не представляют, какие невероятные истории приходится выслушивать таким, как я, о фантазиях, пробужденных неожиданными экспериментами.
Как и императрица Екатерина, мадам Васильская любила искусство. Оставила превосходную коллекцию картин, в основном от Гойи до Ван Гога. Жанровые полотна. Натюрморты, пейзажи или портреты ее не интересовали.
В коллекцию входил шикарный набор тематического фарфора. Афродита, нимфы, наяды, грации — работы мастеров Мейсена, Севра и Вены.
Но мадам Васильская любила не только искусство — подобные страсти порождают сильнейшую любовь к жизни.
У нее бывали недюжинные прихоти. Как и Екатерина Великая, она любила молодых парней. Иногда переодевалась в мужское платье и бродила по парижским улицам в поисках приключений. Снимала апартаменты в отелях и устраивала там оргии. Эти гулянки на несколько дней приковывали внимание всего светского Парижа.
Она была жестока. Ни одна горничная не выдержала, не смогла прослужить у нее достаточно долго. Подобно римским матронам могла уколоть служанку шпилькой или прижечь лицо щипцами для завивки. В отличие от античных коллег, парижские служанки не считали себя обязанными стойко сносить жестокость хозяйки.
Показательным было происшествие с молодым пекарем. Мадам увидела парня из пекарни, который приносил хлеб в ее дом. У него была очень красивая шея, которая очень понравилась мадам Васильской. Попросила парня позволить трижды укусить его за горло. Поскольку свою просьбу подкрепила значительной суммой, он согласился. После второго укуса выскочил с воплями из комнаты. Потом парень долго болел, и ни за какие деньги не соглашался прийти в дом русской.
Вот такой была моя благодетельница.
Надо признать, что я обитаю в сенях перед местом упокоения неординарной женщины. Под гладким холодным мрамором упокоился на редкость горячий темперамент.
Вчера начал работу.
Для начала нужно упорядочить огромное количество записей. Мои приятели всегда шутили, что я работаю как немецкий профессор. Я считаю, что педантизм — не преступление, тем более когда строишь систему, позволяющую создать новый раздел науки.
У меня множество карточек. На белых делаю пометки о собственных экспериментах и записываю мысли. На голубых излагаю контраргументы академических авторитетов. Желтые служат для уничтожения оппонентов.
Первым заданием будет сортировка этих записок. Но уже вначале меня ожидала неприятная неожиданность. Вчера упорядочил записи к первому разделу. Когда сегодня утром я проснулся и встал из кровати, то увидел сотни листков, разбросанных по полу. Их было трудно поднять с холодного камня. Казалось, бумагу притягивает какое-то магнитное поле.
Наверное, ночью был ветер. Порыв сдул записки со стола.
Должен вновь начинать все сначала.
Иван мог многое рассказать о своей хозяйке — если бы захотел говорить. До сих пор не знают, может ли он сказать что-то, кроме «добрый день» и «до свидания». Голос у него скрипучий как у попугая или испорченного фонографа.
Пунктуально дважды в день он появлялся, привозя тележку с алюминиевой посудой с едой, которая разогревалась при помощи хитрого приспособления. Толкал тележку перед собой, как итальянский мороженщик. Осторожно въезжает на пригорок, задерживается перед гробницей госпожи и выставляет еду на столик. А потом слуга садится на пол, поджав ноги по-турецки, и смотрит на меня. Не очень приятно кушать, когда кто-то заглядывает тебе в рот. Много раз пытался разговорить его. Хотя бы для того, чтобы выйти из неудобного положения. Безрезультатно — будто бы пробовал разговорить доску в заборе.
Иван — низменный человек. Его череп покрывает короткая щетина. Даже сейчас, жарким летом, носит на голове баранью шапку в татарском стиле. Будь он помоложе и попривлекательнее, я бы решил, что делает он это, чтобы обратить на себя внимание и привлечь симпатии бретонских девушек, которые любят чужестранцев. Именно так поступают русские студенты, прогуливаясь в куртках и в высоких ботинках по Парижу в поисках молодой красотки, которая бы их обласкала.
Но Ивана в этом заподозрить нельзя. Его лицо напоминает рельефную карту. Между оспинами краснеют нагнаивающиеся струпья (короста). Редкие волоски на покрытом прыщами подбородке наводят на мысль о палках, воткнутых в песок непослушными детьми. Конечности этого гротескного типа производят впечатление оторванных некогда от тела, а затем неуклюже приделанных вновь. Ну почти всех — если припомнить старого горбуна.
Этот татарин — единственный слуга, которого мадам Васильская привезла с Родины в Париж. Оставался при своей повелительнице до самого конца. Он мог бы рассказать мне о всех ее привычках и капризах. Русские дамы не привыкли обращать внимание на слуг.
Прежде всего, хотелось бы знать цель ее необычного завещания. Не думаю, что поступила так по доброте душевной, альтруизм был чужд ее характеру. Вряд ли сделала это, чтобы получить благодарность неизвестного ей человека, или чтобы память о ней жила в чьих-то воспоминаниях.
Рассматриваю три возможности. Могла опасаться, что ее похоронят живьем. Время от времени журналисты пишут о подобных жутких происшествиях. Может быть, хотела, чтобы кто-то мог ее услышать, если очнется в кромешной тьме гроба. Но нет! В этом случае потребовала бы, чтобы человек поселился в гробнице сразу после похорон. Однако кандидат мог быть найден в течение года.
А может, боялась кладбищенских гиен? Каждый слышал о сержанте Бертране, пойманном на Пер-Лашез. Однажды, когда похоронили молодую женщину, он откопал гроб и совершил развратные действия. Жажда некрофила была необузданной. На суде он признал, что иногда мог за ночь откопать до 15 гробов, пока не находил нужную женщину. Он был очень изворотливым мерзавцем, и долго удовлетворял свои жуткие желания. Но однажды попал в ловушку, установленную возле кладбищенской стены. Может мадам Васильской была невыносима мысль, что ее тело попадет в руки подобного монстра?
Есть еще одна возможность, наиболее отвечающая образу азиатской тиранки. Возможно, решила истратить 200 тысяч, чтобы насладиться мучениями кандидата, окруженного тревогами и печалями кладбища.
Если таковы были ее намерения, то в моем случае она очень сильно ошиблась.
Уже поздно. Я выпил бутылку бургундского и пребываю в прекрасном расположении духа. Пора прощаться с моей благодетельницей.
Встаю, склоняюсь и стукаю пальцем в бронзовую плиту:
— Спокойной ночи, Анна Федоровна, спокойной ночи.
Склеп отозвался эхом:
— Спокойной ночи.
Снова приключилось тоже. Мои записи, оставленные в порядке на столе, утром валялись на полу. Надо будет сложить их в другом месте или использовать пресс-папье. На пол их сбросил порыв воздуха. Ночью я неожиданно проснулся, хотя спал глубоким сном. Будто в нервы послала сигнал какая-то электрическая батарея. Легко будет это прояснить. Все мое естество настроено на эту работу. Когда сплю, подсознание бодрствует. Чувство опасности, угрожающей моему труду, вырвало меня из сна.
Я проснулся и увидел, что мраморный зал уже освещает бледный отсвет. Сейчас новолуние. Наверное, свет отражается от белых памятников. Свет попадает сюда и смешивается с отблесками фосфоресцирующего мрамора. Впервые вижу такое освещение — оно напоминает мне флуоресценцию океана. Может быть, солнечный свет, поглощенный камнем на протяжении дня, сейчас испускается обратно.
Я сел на кровати. Таинственное явление захватило меня. Может, благодаря этому необычному феномену, расширю мой труд и сумею перевернуть современный взгляд на природу материи? Что за удивительное излучение.
В этот момент я увидел на месте, где располагается бронзовая табличка, черное прямоугольное отверстие, будто бы кто-то вынул плиту.
Почувствовал доносившийся оттуда запах увядших цветов и угасших свечей, тот характерный запах, который временами заполняет Пер-Лашез. Порыв проносится к тыльной стене, и я вижу, как он поднимает мои заметки, разбрасывает карточки по столу, а затем сметает на пол.
Испуганный, но рассерженный я срываюсь, чтобы спасти хотя бы часть записей. Листки вновь будто бы прилипли к мрамору. Пол кажется влажным и липким, вроде застывшей массы, верхний слой которой вновь размяк.
С усилием отдирал от него листки бумаги. Мой взгляд прошелся по бронзовой плите. Она уже на своем месте. Мягкий свет хорошо освещает ее, можно даже прочитать имя умершей.
В тот момент почувствовал возбуждение. Я оказался один на один с загадкой, перед открытием, касающимся одной из самых таинственных сил — света. И был уверен, что столкнулся с новым видом излучения, проникающего в металл подобно рентгеновским лучам, и, в зависимости от угла обзора, делающего его невидимым для глаз. Когда смотрел с кровати, плиты будто бы не было на месте.
Сел, но тут же поднялся. Наверное, я просмотрел момент, когда можно было увидеть исчезновение плиты.
Той ночью я спал недолго. Обдумывал всяческие методы изучения свойств света, чтобы лучшие применить при первой же оказии. Перед рассветом, когда необычное свечение стало исчезать, немного подремал.
Появились праздношатающиеся. Стоят перед входом в гробницу и пытаются меня рассмотреть. О моем деле писали разные газеты. Парижанам непросто представить, что кто-то согласился на столь длительную добровольную изоляцию. Некоторые насмехаются надо мной, стоя в лучах солнца и бормоча что-то. Другие сочувственно кивают головами.
О, если бы вы знали, что вообще не испытываю мук по причине, которой парижане бояться больше смерти — мне не скучно. Если бы знали, сколько мне всего нужно обдумать.
Какой-то мелкий писака пытался лишить меня 200 тысяч, лишь бы накалякать пикантную статью.
Признаюсь, хотел бы знать, что обо мне пишет пресса. Считают меня героем или идиотом? Надо дать задание Ивану. Только попросить не приносить информацию ни о чем, что делается вне той части кладбища, которую могу видеть. Ничто на свете не оторвет меня от моего труда.
Тот бумагомарака едва меня не провел. Жестами дал понять, что я обязан молчать. А затем показал двери, если так можно назвать вход в гробницу.
Второй визит произвел на меня большее впечатление. Пришла Марго, но не отважилась подойти близко. Я увидел вдали, среди могил ее серую шляпку с золотыми розами. Шел дождь. Какие-то люди возвращались с похорон и задержались возле гробницы. Вода стекала с черных зонтов. Кто-то пробовал шутить. Потом неожиданно, на долю секунды, увидел бледное печальное лицо Марго под черной вуалью.
О, моя дорогая. Это также для тебя, прежде всего для тебя, моя маленькая.
У меня нет ни малейших сомнений — в мраморе гробницы действуют межатомные силы, не известные ранее науке.
Я продолжил ночные наблюдения. Примерно в полночь, когда стало совсем темно, вновь началось загадочное свечение. Зеленоватый свет сочится из камня. Готов поспорить, что это какой-то особенный вид мрамора, в течение дня впитывающий свет, а ночью его отдающий.
Против этой гипотезы свидетельствует один факт — во время излучения меняется структура мрамора. По крайней мере, мне так кажется. Поверхность камня будто размягчается, превращается в тянущуюся желеобразную массу. Одновременно в загадочном свечении явно проступали жилы камня. Мхи, созвездия, изогнутые ветки морских кораллов приближались к поверхности мрамора. Ходил по плитам, а чувствовал, что ступаю по мягкому ковру. Когда касаюсь стен, то почти уверен, что на них остаются вмятины от пальцев.
Это неописуемое счастье, в момент, когда приступил к эпохальному научному труду, столкнулся с явлением, которое так приближено к интересующей меня теме. Этот феномен, если я его досконально исследую, может разрушить мою теорию.
Я решил тщательно исследовать данный феномен. Появление свечения и изменения структуры мрамора находятся в тесной зависимости. Эту зависимость мне и предстоит определить, и вывести, исходя из элементарных законов материи, так как и другие виды излучения. Для исследований мне будут нужны кое-какие приборы. Вручил Ивану список необходимого оборудования. Он посмотрел на меня непонятливо и что-то пробормотал.
Бедняга, его азиатская голова не в состоянии понять, какими путями движутся мысли истинного исследователя.
Я пополнел.
Очевидно, это забавно. Неохотно себе в этом признаюсь, но не хочу себя обманывать. Я начал полнеть. Мой изголодавшийся организм поглощает еду в таком темпе, что брюхо всегда набито.
Ранее обнаружил, что мои необычайно худые руки, настоящее переплетение сухожилий и жил, изменились. Между сухожилия уж нет углублений, жилы окружает жирок, пальцы округлились. Ноги теперь плотнее заполняют штанины. Острые колени, когда сажусь, напоминают крышу Дома инвалидов. Когда я прогуливаюсь, то ощущаю неведомую мне доселе тяжесть тела.
Сегодня я опять убедился, что прибавил в весе. Пока корпел над своим трудом, начисто позабыл о Божьем мире. На середине предложения что-то заставило меня отложить перо, и мне захотелось выглянуть наружу. Увидеть частичку голубого неба.
Величественно, хотя и с ощущением необычайной легкости, парит в воздухе желтый липовый лист. Еще очень рано. Могилы обтягивают паутинки бабьего лета, и на многих сверкают бриллиантами капельки росы.
И захотелось мне увидеть в этом чистом холодном свете творение Бартоломе[1], мраморную фигуру, идущую от блеска жизни к сумеркам смерти. Хочу упоения счастьем от общения с высоким искусством.
Встаю, подхожу к выходу, изгибаюсь, пытаясь увидеть памятник. Но не могу его увидеть. Мое пополневшее тело заполняет весь проем, застряло и торчит в нем как в ловушке. Только приложив усилия, я сумел выбраться обратно в гробницу.
Поделиться книгой: