Шпион, который спас мир. Том 2

— А когда у вас появились приятели из числа любителей выпить? — спросил адвокат защиты.

— Когда я решил заняться преступной деятельностью, то есть когда начал пить.

Пеньковский и Винн сидели за обычными деревянными ограждениями, расположенными по боковой стене душного, переполненного людьми зала суда. Судья восседал в центре. Защитники поднимались с мест, когда к ним обращались с вопросами, и отвечали в микрофон.

Адвокат Винна Н. К. Боровик, грузный человек с густой седой шевелюрой, привлек к себе внимание своим звучным, сочным голосом, когда проводил перекрестный допрос Пеньковского, чтобы помочь Винну. Британский дипломат, присутствовавший на процессе, считал, что Боровик был, пожалуй, чересчур вежлив, однако с правовой точки зрения он был самым лучшим из всех адвокатов. Боровик прилагал все усилия к тому, чтобы доказать, что Винн был только посредником для Пеньковского и не знал никаких подробностей о его встречах с агентами иностранных разведок.

— Да, — согласился Пеньковский, — ему не сообщали всех подробностей. Оказалось, что для дальнейшей работы необходимо было посвятить его во многие детали, и я это сделал, однако, вообще-то, о характере работы во всех ее аспектах Винн знает мало.

Первый день судебного процесса закончился рано вечером.

Когда 8 мая в 10.30 судебное заседание возобновило работу, Винна допрашивали о доставке им пакета от Пеньковского одному англичанину, который проживал в Москве, на Садовой-Самотечной улице, 12/34, квартира 48. Винн доставил пакет (в квартиру Рори Чисхолма) , а Чисхолм отдал ему конверт с надписью: «Передайте это вашему другу». Вся операция заняла две минуты.

— Все происходило молча? — спросил обвинитель.

— Да, это была немая сцена. А причину этого я узнал позднее, — сказал Винн.

— И какова же была причина?

— Мне сказали, что в комнате рядом, в той же квартире, живет русская девушка, которая работает у них няней, что эту девушку видели в ресторанах в компании советских парней в гражданской одежде и что на этой стадии необходимо, чтобы по возможности меньшее число лиц знало о переговорах между Пеньковским и этими людьми, потому что в противном случае информация о переговорах могла просочиться в печать еще до того, как этот вопрос будет решен официально.

— Насколько я понимаю, в тот момент, когда вы с англичанином обменивались пакетами, представителей прессы в квартире не было, и было маловероятно, чтобы ваш разговор мог попасть в печать, — заметил обвинитель язвительным тоном.

— Мне говорили, что в московских квартирах, где проживают дипломаты, очень часто бывают установлены микрофоны для прослушивания, — нагло заявил Винн{193}.

Обвинитель опешил от неожиданности и разозлился на Винна за отступление от разработанного сценария. Он помедлил, будто замышляя что-то недоброе, и Винн, как он вспоминал позднее, пережил весьма неприятный момент, засомневавшись, не слишком ли далеко он зашел и не будет ли это означать конец открытого процесса. Затем председательствующий судья сделал рукой какой-то жест и изменил направление допроса{194} .

Винн продолжал утверждать, что не знал, что работает на британскую разведку. Только после того, как его контакты с Пеньковским стали более тесными, у него начали возникать серьезные подозрения.

— Сейчас мое заявление может показаться наивным для профессионалов, но я бизнесмен, торговец и не знаком с методами работы разведслужб. Теперь я их понимаю.

Слова Винна вызвали смех в зале{195}.

— Скажите мне, обвиняемый Винн, как бы вы расценили поведение англичанина, работающего на правительство, который в обход официальных каналов поддерживал бы тайную связь с представителями другого государства?

— Все зависит от того, о чем идет речь. Если речь идет о выдаче государственных секретов, то я ни за какие деньги не впутался бы в такое гнусное, грязное дело. Но если речь идет о деловых операциях, о коммерческих маневрах, то есть о том, что касается бизнеса, то я этим занимаюсь всю свою жизнь.

— Короче говоря, можно ли понимать из ваших слов, что ваши соотечественники вас обманули?

— Именно так, — ответил Винн, — именно из-за этого я и нахожусь сейчас здесь.

Аудитория вновь разразилась смехом.

Винна попросили назвать суду увеселительные места, которые он посещал в Лондоне вместе с Пеньковским.

— Два ночных клуба и несколько ресторанов.

— Встречались ли вы в Лондоне с женщинами?

— У меня в Лондоне жена, и я не встречался ни с какими другими женщинами.

— А Пеньковский с вашей помощью встречался с женщинами?

— Нет, нет. Я такими делами не занимаюсь.

— Напоминаю вам, что в ходе предварительного расследования вы говорили об этом более точно. Вы утверждали, что Пеньковский встретил в одном из ночных клубов женщину и провел большую часть ночей с ней в ее квартире.

— Но это была женщина легкого поведения, — сказал Винн{196}.

— Как вы оцениваете всю вашу преступную деятельность против Советского Союза? — спросил обвинитель, переменив тему.

Дальше шла реплика Винна. Предполагалось, что и Винн, и Пеньковский будут следовать разработанному сценарию. По сценарию требовалось, чтобы Винн сказал: «Я сожалею и горько раскаиваюсь в своих поступках и преступлениях, которые я совершил, потому что я всегда встречал в Советском Союзе лишь дружелюбие и гостеприимство и стремление к мирному сосуществованию»{197}. Он сделал вдох и кашлянул в микрофон, будто желая убедиться, что он работает как следует, затем отчетливо произнес:

— Я никогда не имел намерения злоупотребить гостеприимством, оказанным мне Министерством внешней торговли СССР{198}.

Обвинитель пришел в ярость и сказал Винну:

— Все это, может быть, и так, но жизнь показала другое. Вы совершили тяжкое преступление против Советского Союза. Как же вы оцениваете свои действия?

— Я полностью согласен с тем, что сказал обвинитель. Все правильно.

— Что правильно? — настаивал обвинитель А. Г. Горный. Даже в состоянии раздражения он редко повышал голос или проявлял эмоции, не пытаясь также вызвать эмоции у других.

— Я согласен, что это грязное дело, и, если бы я с самого начала знал, во что ввязываюсь, я бы никогда в это не впутался. Я не верю, что шпионаж, которым какая бы то ни было страна занимается в мирное время, может быть оправдан.

— Мы здесь сейчас говорим о шпионаже, которым занимались вы. Как вы расцениваете свои действия? — настаивал обвинитель.

— Что касается меня лично, то я не хотел участвовать в нем. У меня нет специальной подготовки. Это правда. Я многое понял за последние шесть месяцев, и мне это не по душе.

Ответ Винна аудитория встретила смехом{199}.

Суд предоставил слово адвокату Винна, который провел своего клиента через историю его военной службы в годы войны с немцами, чтобы вызвать симпатию к Винну за его участие в борьбе против общего врага. Боровик рассказал, что Винн участвовал в десантных операциях, когда в Нормандии открылся второй фронт, что он был ранен в Бельгии и награжден двумя медалями. Боровик создал эту легенду в надежде вызвать сочувствие к Винну, который впоследствии писал в своей биографии, что служил следователем в британских внутренних войсках безопасности во время второй мировой войны и в боях на континенте не участвовал{200}.

Боровик зачитал показания Винна, которые тот дал в ходе предварительного расследования, и спросил его, правильно ли там записано: «Я очень боялся, что кто-нибудь из сотрудников английской разведки снимет телефонную трубку и сообщит обо мне куда следует. Я боялся, что мой бизнес потерпит крах».

— Да, — ответил Винн, — все правильно, но мне хотелось бы разъяснить один момент. В то время у меня не было никакого серьезного доказательства относительно характера этой деятельности. У меня были некоторые подозрения, но, повторяю, не было конкретных доказательств. В этом слабость моей позиции.

В конце заседания Винна отвели в комнату, которую он окрестил «красной камерой», где ему нанес визит «презренный враг», один подполковник КГБ, который с шумом вошел туда в сопровождении переводчика и двух охранников. Офицер КГБ был в ярости.

— Как вы осмеливаетесь не подчиняться? Не надеетесь ли вы уйти от наказания? — Он бушевал, бесновался и какими только эпитетами не награждал Винна. Он припомнил все случаи упрямства Винна во время допроса и заявил, что единственным результатом его глупости будет увеличение срока приговора. Он угрожал Винну страшными карами, которым не было названия и которые ждут его после вынесения приговора.

— До сих пор мы были очень терпеливы, — орал подполковник, — мы просто вас допрашивали. Но теперь вас следует наказать. Вы еще увидите, что с вами будет, вы еще узнаете!{201}

Потом Винна снова отвезли на Лубянку.

На третий день суда состоялось закрытое заседание, и этот день принес Винну «не столько спад напряжения, сколько полную опустошенность». В зале суда присутствовали только официальные лица. Не было ни журналистов, ни «представителей трудящихся». Винн не мог следить за показаниями на русском языке, и его вскоре увели из зала суда. Оказавшись в своей камере,

Винн размышлял, не повредит ли разбирательству дела его отсутствие. «Я знал, что не повредит, потому что мне уже достаточно навредили, но я не мог не думать об этом», — говорил он, описывая судебный процесс{202}.

В протоколе, в официальном изложении, сказано лишь, что «на закрытом заседании Военная коллегия рассматривала вопросы, касающиеся характера и содержания информации, передававшейся обвиняемыми английской и американской разведслужбам». На открытых заседаниях суда ни разу не были названы лица, с которыми был связан Пеньковский на высшем уровне, такие как маршал Варенцов и начальник ГРУ Серов.

Впереди был еще один день слушания свидетельских показаний: предстояло заслушать показания официальных свидетелей и экспертов.

Первым вызвали Игоря Павловича Рудовского, который 2 июля 1962 года отвозил Пеньковского в аэропорт, чтобы встретить там Винна.

Председательствующий судья Борисоглебский предложил Рудовскому рассказать суду, где и когда он встречался с Пеньковским.

— Иногда мы просто гуляли по улицам и после рабочего дня ужинали в ресторане или кафе. Ни я, ни мои друзья не вели с ним разговоров антисоветского характера. Я познакомил Пеньковского с Галиной, подругой моей приятельницы. Между ними возникла большая взаимная привязанность. Пеньковский ею увлекся. Они часто встречались. Она не знала ни его домашнего, ни служебного номеров телефона, и мой телефон был связующим звеном между ними.

Судья:

— Телефонный коммутатор?

— Да, — сказал Рудовский. — Галя звонила мне и просила позвонить Пеньковскому, а он звонил мне и просил меня передать Гале, где они встретятся. Так было три или четыре раза. Галя работала неподалеку от ресторана «Баку», и в обеденный перерыв Пеньковский несколько раз просил меня встретить Галю и привезти ее в ресторан. Ему самому было неудобно это делать, ведь он был женат, а я был в разводе. В обеденный перерыв я встречал Галю и привозил ее в ресторан, где Пеньковский уже ждал за столиком. Из-за того, что это бывало в обеденный перерыв, мы ничего не пили. После обеда я отвозил Галю назад на работу.

Однажды после футбольного матча мы зашли в ресторан, а там сидел Пеньковский с какой-то девушкой — я не знаю ее имени. Он сказал, что это секретарша главного начальника того отдела, где он работает. Вскоре он ушел вместе с ней. Мне ничего не известно об их отношениях. Вот все, что я могу рассказать по вопросу о женщинах.

Когда Рудовский закончил, в зале раздался смех.

— А Пеньковский никогда не давал ничего вам лично?

— Несколько вещей: бумажник, браслет для часов, зажигалку, брелок для ключей и флакон туалетной воды.

— Можете ли вы рассказать суду о круге интересов Пеньковского? — спросил судья, пытаясь получить подтверждение слабохарактерности обвиняемого.

— Я не замечал ничего странного в его поведении. Во время наших встреч он говорил лишь о повседневных делах да о еде. Он не проявлял никакого интереса к литературе, музыке или живописи.

— О чем вы разговаривали, когда собирались в компании?

— Пеньковский больше всего любил разговаривать об аромате жареного мяса, о ценности мяса для здоровья и о тому подобных вещах.

— Можно ли заключить, что он проявлял интерес только к еде, выпивке и женщинам?

— Я сказал бы, что мы его уважали за его важную и ответственную работу: он общался с иностранцами и поэтому мог рассказать нам массу интересных вещей. Мы считали, что разговоры сводились к кулинарии и повседневным делам не по его вине{203}.

Адвокату Пеньковского Апраксину была предоставлена возможность перекрестного допроса Рудовского, однако ответы на его вопросы лишь подкрепили доводы против Пеньковского.

Когда его спросили, брал ли он деньги за то, что возил Пеньковского, свидетель Рудовский ответил:

— Да, я брал у него деньги дважды: в первый раз сто рублей, а во второй — пятьдесят.

— Вы ему возвратили деньги?

— Да, через одного следователя из Комитета госбезопасности.

— Они очень хорошо понимали ваши отношения! — заметил адвокат Апраксин{204}.

Затем предоставили слово Владимиру Яковлевичу Финкельштейну. Финкельштейн заверил суд, что у него не было с Пеньковским никаких ссор. Финкельштейн, пятидесятилетиий еврей, родом из того же городка, что и Пеньковский, сказал, что знал Пеньковского немногим более десяти лет. Они познакомились через друзей, и Финкельштейн рассказал, как он встретился с Пеньковским после работы и тот делился с ним впечатлениями о жизни за границей.

— До того ошеломляющего момента, когда я прочитал о Пеньковском в газете, я считал его уважаемым человеком, выполнявшим нужную и интересную работу; однако я должен заявить суду, что замечал в Пеньковском некоторую двойственность. С одной стороны, он ездил за границу в разные страны, а с другой — у него было много отрицательных качеств: тщеславие, высокомерие, самовлюбленность, которые он не скрывал. Он всегда был возбужден, всегда нетерпелив, но при этом оставался собранным. Короче, в его поведении было что-то неестественное, он не мог расслабиться, как все остальные.

Мы встречались с Пеньковским в разное время, часто на футбольных матчах. Мы смотрели спортивные состязания, ходили в кино, обедали в ресторанах и сидели в кафе. Я человек непьющий, или, вернее, пью очень мало, и я не видел, чтобы Пеньковский много пил. Я сказал бы, что в нашей компании он выпивал не более ста граммов крепких напитков, а потом переключался на сухие вина. Мы до сих пор с улыбкой вспоминаем о нем. Вся его жизнь была расписана по часам, он всегда куда-то спешил. Возвращаясь из-за границы, Пеньковский привозил сувениры — зажигалки, брелоки для часов и другие мелочи, которые щедро раздаривал своим знакомым.

Финкельштейн настойчиво утверждал, что его отношения с Пеньковским никак нельзя было назвать дружбой, что Пеньковский интересовал его скорее как рассказчик.

— В прошлом году, когда он вернулся из Англии и Франции, он рассказывал о своих впечатлениях. Поскольку я работаю в области искусства, он рассказывал мне о музеях и архитектуре, то есть описывал красоты этих стран.

Он очень обижался на тех, кто с ним не соглашался. Он был пунктуален даже в мелочах и очень упрям. Любил порисоваться, в нем было много наигранного.

Он казался очень экспансивным, но мы чувствовали и знали, что на самом деле он не такой{205}.

Пеньковский расплачивался за обеды, потому что у него было больше денег, чем у других, объяснил Фин-кельштейн, нарисовав портрет Пеньковского как человека, которого не привлекали ни театр, ни книги.

— Интересы его сосредоточивались главным образом на работе, о которой я, честно говоря, знал очень мало. Я объяснял многое чрезвычайной напряженностью его работы. Да, он действительно был гурманом. Он любил попробовать новые блюда, любил все красивое. У меня создалось впечатление, что он приучал себя к более высокому уровню жизни{206}.

— Интересовался ли Пеньковский политикой?

— Очень мало. По крайней мере при встречах со мной он никогда не говорил на политические темы. Он даже избегал их. Как только в разговоре затрагивались общественно-политические вопросы, он старался перевести его на повседневные дела.

Весь допрос имел целью подчеркнуть слабохарактерность Пеньковского и показать, что его мотивы не были политическими. Затем обвинитель обратился к Финкельштейну:

— Расскажите, свидетель, о том вечере в ресторане, на котором вино пили из женской туфельки.

— Это произошло в ресторане «Поплавок». Там собралась наша компания, в том числе две женщины, — всего восемь человек. Одной из женщин была Галя, которой был увлечен Пеньковский, а другой — жена одного нашего знакомого. Мы сидели, ели и пили. Пили много. Кто-то сказал, что из уважения к женщине следует пить вино из ее туфельки. Все одобрили эту идею, а Пеньковский действительно стал пить вино из Галиной туфельки... А все присутствующие смеялись.

— Туфельку сняли с ее ноги? — спросил судья.

— Да{207} .

Пеньковский сказал суду:

— Свидетель Финкельштейн правильно и подробно описал характер наших отношений. Что касается подарков... то эти маленькие побрякушки не следует рассматривать как подарки. Это сувениры, которые я получал от иностранцев и раздавал своим знакомым. Например, я работал с японской делегацией из шестидесяти человек и каждый из них считал своим долгом одарить меня сувениром, в результате чего у меня скапливалось до сорока носовых платков, которые я и раздавал своим товарищам.

Судья спросил у Пеньковского, согласен ли он со словами свидетеля: «его духовные интересы были ограниченными».

— Когда я встречался с Финкелыптейном и другими, мы просто развлекались, — ответил Пеньковский.

Адвокат Винна Боровик сделал последнюю попытку защитить интересы своего клиента и спросил его перед судом, получал ли он денежные вознаграждения от сотрудников британской разведки.

— Нет, сэр, — ответил Винн. — Кроме оплаты расходов в Париже, я никогда ничего не получал, и мне ничего не обещали.

Винн объяснил, что ему лишь возмещались расходы.

— Никакого материального вознаграждения я не получал; наоборот, я оплачивал все мелкие расходы из своего кармана, или, точнее, их оплачивала моя фирма.

В действительности англичане и американцы заплатили Винну 10 000 фунтов после первого раунда встреч с Пеньковским и 5000 фунтов в 1962 году, однако он говорил правду: регулярного жалованья он не получал. Винн получил от СИС и ЦРУ в общей сложности 213 700 долларов в виде пособий на обустройство после освобождения из тюрьмы в Советском Союзе{208}.

Первая часть заключительной речи Г орного была посвящена обвинению в адрес британской и американской разведывательных служб. Когда он произносил свою речь, ее краткое изложение уже появилось в вечернем выпуске «Известий».