Шпион, который спас мир. Том 2

— Откуда вам стало это известно? — спросил Кайзвальтер.

— Я слышал это не только от одного человека, — объяснил Пеньковский. — Сказал мне это Варенцов, и еще я слышал это от Позовного и Бузинова (помощники Баренцева). К тому же об этом говорили в Генеральном штабе люди, с которыми у меня дружеские отношения и которые по долгу службы обязаны это знать. Все это связано с теми основными сведениями, о которых я уже сообщал. Если вы уступите Берлин, все на год-полтора утихнет. Потом Хрущев снова начнет кричать, что мы победили, что Кеннеди испугался с ним сразиться.

Вот как это было. Бузинов спросил, есть ли у меня 500 рублей взаймы, чтобы он мог пополнить свои запасы масла и сахара, так как чувствовал, что в октябре (1961 года) дела будут плохи. Я спросил, не паникует ли он. Он сказал: «Нет, я старый солдат, но я чувствую, что в октябре будет трудно. И вы должны это знать, ведь у вас так много связей. Я бегаю с места на место, посылаю офицеров на всевозможные базы, где идет подготовка к боевым действиям. Я знаю, что, если Запад после подписания мирного договора развернет боевые действия, мы должны быть готовы нанести им серьезный удар, а у нас недостаточный запас ракет»{32} .

— Чего конкретно не хватает Хрущеву, чтобы успешно атаковать Запад? — спросил Кайзвальтер.

— У него недостаточно атомных боеголовок. В прессе сообщили, что у нас[4] 30 000 атомных боеголовок разной мощности, и многие дураки этому поверили. У них[4] есть боеголовки разной мощности, но их немного — их еще только делают. Подобным же образом, хотя ракеты Rll (СС-1) и R12 (СС-4) (среднего радиуса действия) признаны неплохими и находятся в массовом производстве, R14 (СС-5) (промежуточного радиуса действия) до сих пор серийно не выпускается.

— Чего еще ему недостает?

— Подготовленных кадров. Нужно еще несколько лет. Разве не показательно, что 2500 слушателей одновременно учатся в одной академии — в академии имени Дзержинского, в мирное-то время? Каждый день можно увидеть, как они идут на занятия.

— А что еще необходимо? Как насчет подводных лодок? — спросил Кайзвальтер.

— Наши подводные лодки малопригодны. Однако существует план атаковать Соединенные Штаты и Англию, используя МКБР, подводные лодки и авиацию. Это было объявлено самим Хрущевым на дипломатическом приеме. Он также сказал, что располагает ядерной боеголовкой в одну мегатонну (миллион тонн тринитротолуола). Варенцов много раз мне говорил о том, чего им не хватает, — все, о чем я сейчас рассказывал. В этом я клянусь, — торжественно сказал Пеньковский{33}.

Я еще забыл сказать, — продолжил он, — что есть нужда в усовершенствованных системах электронного наведения. Разработано небольшое количество ракет, и ими Хрущев пытается нас запугать. Однако до того, как жизнь этого маньяка закончится, он захочет развернуть широкомасштабные военные действия, и именно этого боятся все русские. Вот почему я предполагаю, что его стоило бы убить. Мы могли бы отдохнуть год-два, прежде чем появится новый лидер и будет большая драка за власть. Самый лучший кандидат сегодня — Микоян, старый ленинец. Молотов болен и в драку не полезет, Козлов и Брежнев — полные идиоты и не любят Микояна, потому что сами марионетки Хрущева{34}.

Чтобы убедить группу в серьезности подготовки Советского Союза к войне, Пеньковский представил полный отчет о маневрах и ракетных учениях, которые будут сопровождать подписание восточногерманского мирного договора.

— В этих всеобщих маневрах нет ни единого подразделения, у которого не было бы военной задачи, — такие же выполняют на войне. Участие примут все. Будет объявлена учебная война. Независимо от того, кто какой пост занимает, в каком штабе, все войсковые части будут задействованы, будут даже созданы полевые кухни, прачечные и полевые госпитали.

Кайзвальтер спросил, будут ли использованы в учениях силы Варшавского Договора. Пеньковский ответил:

— Конечно, стрельба будет условной или ее вообще запретят, атомные взрывы также будут условными, но Варенцов и Бузинов рассказали, что готовятся учения по ракетной стрельбе. Они могут проводиться в районне Капустина Яра или в каком-либо закрытом месте. Эти учения проводятся для тренировки ракетных орудийных расчетов в стрельбе по цели. Хотя всеобщей мобилизации населения не будет, но такое массовое, как в данных маневрах, развертывание всей действующей армии приведет ее в состояние боевой готовности. Воздушные силы, как и все остальные, примут участие в маневрах. Будет отработана как наступательная, так и оборонительная стадия. Я еще одно забыл — будут интенсивно использоваться все виды сигнальной связи, это тоже придется отработать должным образом{35} .

Закончив отчет, Пеньковский поделился собственными соображениями, которые вновь встревожили группу:

— Я долго это обдумывал и решил, что мы (Запад) получили бы огромное преимущество, спровоцировав небольшой локальный конфликт с Советами где-нибудь в отдаленном районе, что-то типа финской войны или конфликта на Дальнем Востоке, как когда-то (корейская война). Хрущев этого не хочет.

Необходимо показать, что Хрущев — единственный сторонник ядерной войны и единственный поджигатель тотальной войны. Он говорит, что локальный конфликт перерастет в ядерную войну. Это неверно, и можно создать конфликт с использованием обычного оружия в Корее или Вьетнаме. Если был бы создан локальный конфликт на границе с Ираном, Пакистаном или Турцией, и американцы или англичане дали бы достаточно поводов, и в этом районе была бы расположена советская группа дивизий в пятнадцать — скажем, 500 000 человек, — и обе стороны использовали бы оружие обычного типа, вы бы удивились, увидев, сколько офицеров и солдат перешло из Советской армии на вашу сторону. Тогда этот сукин сын Хрущев сам бы убедился в слабости своей позиции и вынужден был бы прекратить вражду, чтобы армия не разбежалась. Сегодня армия бурлит; Хрущев ее жестоко обидел обширными увольнениями (офицеров), Сталин так не поступал. Хрущева называют оскорбителем армии.

Пеньковский сказал, имея в виду Кеннеди и Макмиллана:

— Наши лидеры должны узнать, какое существует недовольство в рядах Советской армии. Конечно, не нам, особенно людям военным, предлагать политические акции. Этим займутся те, кто мудрее нас, это не наше дело. Однако я говорю об этом, потому что чувствую, что вы должны сообщить о масштабах недовольства в армии. Хрущев сегодня — это новый Гитлер, атомный

Гитлер, и с помощью своих марионеток он хочет развязать мировой конфликт, чтобы перед смертью мог исполнить свою похвальбу: «Я похороню капитализм»{36}.

Тот факт, что Хрущев признал невозможность чисто локальной войны, — постоянная тема для разговоров во всем Генеральном штабе. Все об этом говорят{37}.

Пеньковский любил ощущать себя военным стратегом и обожал пересказывать офицерам группы свои теории, сильно их этим раздражая. У Кайзвальтера был длинный список нужных вопросов. Когда Пеньковский сбивался с этого списка, перескакивая на собственные идеи и предположения, его было трудновато вернуть в колею.

Фактически размышления Пеньковского о стратегии отражали споры между Хрущевым, Президиумом и военными лидерами по поводу того, можно ли победить в ядерной войне. Советская ядерная стратегия еще не вполне сформировалась, и поэтому эти споры тщательно охранялись, как военные тайны. В советской прессе, в противоположность открытым дебатам в Соединенных Штатах, гражданские политики не проводили открытых дискуссий о стратегических доктринах, не было и их критического рассмотрения. Только в 1962 году в Москве было опубликовано первое издание «Военной стратегии» маршала В. Д. Соколовского, где определялся подход к советской военной доктрине. Летом 1961 года Пеньковский знакомил группу с совершенно секретными советскими дебатами о ядерной стратегии, которые для американцев были полны противоречий и загадок.

Целью американской стратегической доктрины к 1960 году было прежде всего устрашение. Если бы это не возымело действия, необходимо бьіло бы нанести врагу катастрофический урон. Если враг атакует первым, Соединенным Штатам все же надо иметь достаточно ядерного оружия, чтобы нанести ответный удар и уничтожить атаковавшего.

Советская стратегическая доктрина оговаривала особо, что Советский Союз сохраняется как нация со своей идеологией и невредимыми стратегическими силами. Особое внимание уделялось всеобщей гражданской обороне и планированию, которое поддерживало надежду на то, что СССР может выжить и политически побороть главного врага. Его ядерная стратегия выражала политическую идеологию; американская стратегия была психологически ориентирована, основана на военных планах, не координируемых с КС В ВС{38}.

Разница в объекте особого внимания имела важное стратегическое значение. Американская стратегия главное внимание уделяла массовому разрушению, выводу ядерных сил противника из строя и парализации его общества. Советская ядерная стратегия делала акцент на самом процессе ядерной войны, подразумевая, что ядерную войну можно выиграть. Стратегия «массированного возмездия», впервые сформулированная администрацией Эйзенхауэра, с середины пятидесятых годов была официальной ядерной политикой в Америке. Массированный ответный удар был изобретен преимущественно как устрашение; политика признавала, что любое советское руководство не решится бросить вызов американскому ядерному преимуществу. Однако после запуска спутника в 1957 году массированный ответный удар перестал быть устрашением, и Хрущев претендовал на ядерный приоритет. Советский Союз продемонстрировал потенциал МБР и мог требовать от Америки ответной реакции. Раздавались призывы пересмотреть программы научного и математического образования в Америке, чтобы увеличить число инженеров. ЦРУ организовало Директорат науки и техники, принимая вызов Советов и отвечая на их достижения в области ракетной техники и космоса. США были вынуждены предстать перед новой реальностью: ядерная сила Советов росла, и ее было уже достаточно, чтобы изменить американский образ жизни.

Многие из тех, кто занимался внешней политикой, и в первую очередь Совет по международным отношениям в Нью-Йорке, утверждали, что угроза ведения тотальной ядерной войны в ответ на агрессию любого масштаба в любой точке планеты не вызывает доверия{39}. В результате исследований Совета в 1957 году была опубликована полемическая книга Генри’ Киссинджера «Ядерное оружие и внешняя политика», защищавшая концепцию «ограниченной ядерной войны» и вызвавшая споры по всей стране. Киссинджер, член Совета, считал, что способность вести ограниченную ядерную войну предоставит США «ряд возможностей противостоять вызову Советов» и ядерному шантажу с их стороны. По поводу политики устрашения он писал: «Ограниченная ядерная война кажется более реальной, чем обычная война, потому что она представляет собой наиболее правдоподобную угрозу». Киссинджер не предполагал, что ядерную войну можно выиграть, он считал только, что концепция «ограниченной ядерной войны» расширит возможность выбора средств для предотвращения всеобщей ядерной войны. Отказ идти на риск даже в ограниченной ядерной войне, предупредил он, «равнозначен тому, что мы предоставим советским лидерам свободу действий»{40}.

Кеннеди пришел к власти абсолютно скептически настроенным по поводу положения дел в Департаменте обороны. Роберт Макнамара, бывший президент компании «Форд мотор», решивший возглавить Пентагон, привел с собой группу промышленных менеджеров, ставших известными как «крутые ребята» из-за безжалостного снижения цен и попыток усовершенствовать практику поставок и менеджмента в Пентагоне. Большая часть их скептицизма относилась к общественному восприятию советской угрозы, что явилось источником борьбы различных служб за фонды на новые военные программы. При Макнамаре была сделана попытка определить силу и реальность советской ядерной угрозы для принятия решения по выделению фондов на разработку новой системы ракет. Система, которая при Эйзенхауэре не встречала противников, теперь была под большим вопросом. Это привело к созданию в Европе военных сил обычного типа.

Администрация Кеннеди заменила стратегическую концепцию «массированного возмездия» концепцией «гибкого ядерного реагирования». Президент и его главные помощники, государственный секретарь Раск, секретарь по обороне Макнамара и советник по государственной безопасности Макджордж Банди, имели лишь частичный доступ к советской стратегической доктрине, пока на сцену не вышел Пеньковский. Они горели желанием узнать больше и были полны решимости заняться этим.

Отчеты Пеньковского и его личные оценки тех, кто формировал советскую политическую и военную стратегию, помогали проникнуть во внутренние советские военные споры по поводу ограниченной ядерной войны и использования ядерного оружия.

Пеньковский, говоря о Хрущеве, рассказал, что среди представителей командования советских вооруженных сил обсуждается вопрос: может ли ядерная война быть выиграна и, если да, как надо ее вести?

До смерти Сталина в 1953 году Советы считали, что война с Западом неизбежна, а в ядерной войне можно победить. Это вытекало из утверждения Сталина, основанного на «превосходстве» марксизма-ленинизма и убеждения, что у СССР будет преимущество в любом конфликте{41}. Идеология будет стимулом для победы Советов. Запад увидел в этом непонимание реальной мощи ядерного оружия. Для СССР, заметил бывший заместитель министра обороны Роузвел Джилпатрик, «ядерное оружие было просто одним из видов артиллерии»{42} .

Во время борьбы за власть после смерти Сталина премьер-министр Георгий Маленков и его сторонники утверждали, что война между капиталистическими странами и Советским Союзом более не является неизбежной. Ядерная война приведет к «уничтожению мировой цивилизации», предупреждал Маленков. Он боролся за то, чтобы перебросить ресурсы из военной промышленности на потребительские фонды и завоевать популярность в советском народе. Хрущев атаковал Маленкова и получил поддержку советских военных, настаивая, что мировая война принесет победу Советскому Союзу и социализму. К 1957 году Хрущев избавился от Маленкова; осознав реальность американской ядерной мощи, он изменил свою точку зрения и говорил теперь о мирном сосуществовании. В марксистско-ленинской терминологии мирное сосуществование было «специфической формой международной классовой борьбы», что допускало двоякое толкование и делало невозможной ядерную войну. Китайцы сильно нападали на Хрущева за попытку путем обмана занять позицию политического превосходства и за отказ от угрозы неизбежной ядерной войны.

Советская военщина следовала руководству Хрущева; после запуска спутника в 1957 году показалось, что хвастливые высказывания Хрущева имели под собой какую-то почву, и было выделено больше средств на развитие советских ракет и военной промышленности. Однако, чтобы расширить советские стратегические ракетные силы, Хрущев вскоре сократил фонды, выделенные на военные вооружения обычного типа, чем и испортил отношения с военным руководством. В своих речах он подчеркивал ядерное превосходство Советов и продолжал настаивать на том, что Советский Союз имеет право поддерживать войны за национальную независимость, на словах занимаясь вкладом в дело мирного сосуществования.

Советская военная доктрина после запуска спутника изменилась, и американские стратеги занялись ее анализом. Отставной генерал-лейтенант армии США Уильям И. Одом, ведущий эксперт по советским вооруженным силам, изучал советскую ядерную доктрину в течение двадцати пяти лет после запуска спутника. Он отметил:

«Точка зрения Советов по ядерному оружию имеет немного общего с распространенными на Западе взглядами. Принимая революционный характер ядерного оружия в современной войне, советское руководство действовало, пользуясь традиционным допущением, что война, даже ядерная, должна быть подчинена политике; что ядерная война может вполне разразиться и что советские силы должны быть созданы, организованы и обучены для ее успешного ведения в ядерных, химических и биологических полевых условиях.

Самое важное: хотя применение ядерного оружия может быть решающим в начальной стадии войны, оно не приведет к победе. Все службы и типы оружия должны быть доктринально задействованы в общевойсковом подходе к войне. Как считают советские военные теоретики, ядерное оружие сильно влияет не только на стратегический, но и на технический и тактический уровни ведения войны. Ядерное оружие — вещь вполне реальная, и его применение требует гигантского внимания, материальной подготовки, специального обучения и психологической твердости. Наконец, огромные ресурсы, необходимые для подготовки к ядерной войне, наряду с положениями советской доктрины предполагают серьезный подход к делу, что было недооценено на Западе»{43}.

Проводя политику «массированного возмездия», США собирались предпринять тотальное ответное нападение и разрушить промышленные и населенные центры Советского Союза и Китая. Ядерные бомбы будут применены командованием стратегических ВВС, возглавляемым генералом Кертисом Лемэем. С 1951 по 1955 год чрезвычайный военный план КСВВС, одобренный Объединенным комитетом начальников штабов, предусматривал, что через шесть дней после начала конфликта на Советский Союз будет сброшено 114 ядерных бомб. Однако, по предположительной оценке, даже после столь массированной бомбардировки будет разрушено лишь 30—40 процентов промышленных предприятий Советского Союза. У СССР все еще останется достаточно военных сил, чтобы захватить некоторые районы Западной Европы, Среднего и Дальнего Востока{44} .

После взрыва первой советской водородной бомбы в ноябре 1955 года Объединенный комитет начальников штабов включил в список мишеней советские военные аэродромы и «объекты атомной энергии». Эйзенхауэр дал КСВВС указание добиться высокого процента «вероятности повреждения». Лемэй мог интерпретировать это руководство как ему Бог на душу положит{45}. Военно-морские силы США, располагающие авианосцами с самолетами-носителями с ядерными зарядами, независимо от КСВВС выбирали цели в Советском Союзе и Китае.

В 1960 году Эйзенхауэр приказал организовать Объединенный штаб планирования стратегических целей, чтобы создать координированный план американской ядерной атаки. Он стал известен как «Общий план действий», столь секретный, что имел собственную классификацию секретности: «предельно засекреченная информация». В своем исследовании «Общего плана действий», секретных планов США по ядерной войне, Питер Прингл и Уильям Аркин объясняли: «Борьба за объекты поражения порождала необходимость производить больше оружия». К лету 1960 года, когда адмиралы и генералы встретились, чтобы определить стратегические цели, стратегический запас США возрос с 1000 до 18 000 боеголовок за пять лет. За то же время количество объектов поражения на территории СССР возросло с 3000 до 20 000{46}.

Президент Кеннеди знал о планах по ядерной войне. Когда ему показали «основную оценку» ведения стратегической ядерной войны между США и Советским Союзом, он упомянул об этом в разговоре с Раском: «И мы еще называем себя людьми»{47}. Начался переход от концепции «массированного возмездия» к дифференцированному ядерному ответу.

Во время берлинского кризиса, в августе 1961 года, когда могла разразиться ядерная война, секретарь по обороне Роберт Макнамара и командующий НАТО Лорис Норстэд пересмотрели планы ядерной войны. Макнамара, к своему неудовольствию, выяснил, что если американские силы в Берлине потерпят поражение, то, по плану, все еще предусматривались массированный ядерный ответный удар по Советам и попытка всеми имеющимися силами разрушить важнейшие объекты, включая населенные центры. «Этот вариант меня совсем не успокоил», — вспоминал Макнамара.

Сомнения Макнамары в надежности американской ядерной стратегии возросли, когда он летом 1961 года — вскоре после визита туда Пеньковского — встретился в Лондоне с лордом Маунтбаттеном. В то время лорд Маунтбаттен занимал в Англии пост, равнозначный председателю Объединенного комитета начальников штабов в Америке. Когда Макнамара начал обсуждать ядерный «вариант», Маунтбаттен спросил: «Вы с ума сошли?»{48} Англичане, как и американцы, понимали, что пора разработать новый подход. Первым шагом была концепция «дифференцированного ответа».

Под руководством Кеннеди Макнамара дал приказание пересмотреть первый «Общий план действий», содержащий пять основных и разнообразные дополнительные варианты. Основными объектами атаки были:

1. Советские стратегические силы ответного удара, как то: ракетные базы, авиабазы, укрытия для подводных лодок, заводы, производящие ядерное оружие, и склады.

2. Система советской воздушной обороны, укрепления вне городов, особенно находящиеся на пути атакующих бомбардировщиков США.

3. Системы воздушной обороны, расположенные вблизи городов.

4. Советские командные пункты.

5. При необходимости всеохватывающая «спазм»-атака, первый термин для массированного возмездия.

Единственная подробность нового «Общего плана действий», просочившаяся в печать, — решение не атаковать города — «негородская доктрина». Вклад Макнамары в ядерную стратегию получит название обоюдного гарантированного уничтожения{49}.

Информация Пеньковского летом и осенью 1961 года, особенно копии статей, обсуждавших ядерную стратегию в особо секретном журнале «Военная мысль», показывала, что Советский Союз движется к стратегии ядерного боя в направлении, противоположном новому американскому мышлению. Отчеты Пеньковского сильно влияли на решение Кеннеди ужесточить свою позицию по Берлину и не поддаваться угрозам Хрущева об одностороннем мирном соглашении с Восточной Германией, в результате чего роль союзников в Восточном Берлине окажется недействительной{50} .

Пытаясь узнать все, что требовалось, Шерголд придерживался четких доказуемых фактов, которые можно было оценить с профессиональных позиций. Его меньше интересовали теоретические рассуждения Пеньковского. Шерголд требовал, чтобы Пеньковский рассказал о разговорах между Варенцовым и другими членами командования по поводу размещения ракет:

— Я хотел бы абсолютно точно узнать, кто и когда ему сказал, что атомные боеголовки взяты со склада и перевезены на военные базы?

Пеньковский ответил:

— Когда ситуация в Берлине ухудшилась, Хрущев, пользуясь поддержкой Центрального Комитета, приказал, чтобы эти атомные боеголовки привели в состояние готовности и переправили к месту запуска: он хочет поддержать свою политику силой. Хрущев понимает, что мы (Запад) можем первыми нанести удар.

— Но кто вам это сказал? — настаивал Кайзвальтер.

— Прежде всего Бузинов (помощник Варенцова). Позже в штабе артиллерии я от разных офицеров слышал, что им приказали проверить на практике, сколько потребуется времени, чтобы привести в готовность атомные боеголовки, чтобы смонтировать их и привести в стартовое положение, и как войска относятся к использованию такого оружия. Короче, все предыдущие расчеты теперь проверяются на практике. Они готовятся к тому, чтобы, если нужно, применить атомное оружие{51}.

Кайзвальтер попросил Пеньковского объяснить, чем вызвано противоречие между нынешним воинственным отношением Хрущева к политике мирного сосуществования и тем, что он сам провозгласил ее на XXI съезде партии.

Пеньковский ответил:

— Я понял ваш вопрос. С советской точки зрения все диалектически взаимосвязано. В то время Хрущев говорил нечто прямо противоположное его сегодняшним словам. В сущности, в 1958 году он сообщил точную дату подписания германского мирного договора,

а потом от нее отказался. Он не угрожает, а размахивает дубинкой и следит за реакцией. Если реакция не в его пользу, он перестает размахивать дубинкой. В то время не существовало военных сил, способных поддержать его нынешнюю политику. Теперь он оседлал армейскую лошадку, и, хотя у него недостаточно сил, он начинает говорить по-другому. Почему он так много лет молчал, а теперь разговорился? Он утверждает, что у Запада много уязвимых мест, что мы не вполне подготовлены. Он подробно изучил и некоторые наши потенциально сильные стороны, используя коммунистических агентов. Он чувствует, что обладает силой, что может действовать таким образом и что Кеннеди, Макмиллану и де Голлю придется с ним считаться. Теперь мы заговорили «с позиции силы», и он чувствует себя не вполне в своей тарелке, но все еще надеется, что мы и вторую пилюлю проглотим (Пеньковский имел в виду сепаратное подписание договора с Восточной Германией).

То, что вы называете противоречием, на самом деле — диалектическое отступление. Он хочет использовать возросшую военную мощь для того, чтобы одержать политическую победу в германском споре. Если мы не будем действовать решительно, он одержит моральную победу и получит дополнительное время. Однако если не дать Хрущеву передышки, он может отступить и год-полтора поразмышлять обо всем этом. Конечно, он, как и мы, будет в это время вооружаться. Это будет настоящая игра на нервах.

Потом Пеньковский изложил суть стратегии Хрущева и предсказал, что гонка вооружений между Советским Союзом и Соединенными Штатами будет продолжаться в течение ближайших тридцати лет. Диалектический материализм видит историю как процесс изменений, вызываемых постоянным конфликтом. Каждая идея, или тезис, вырабатывает собственный антитезис; из их борьбы возникает новый синтез, сохраняющий элементы и того, и другого и вытесняющий их. Советская историческая теория считала, что капитализм — это тезис, создающий зародыш собственного уничтожения, социализм. В вытекающей отсюда борьбе между капитализмом и социализмом рождается коммунизм, когда будут окончательно упразднены все государства. Марксизм-ленинизм и история, по мнению Хрущева, были на его стороне.

— Повторяю, — сказал Пеньковский, — что любая уступка будет расцениваться Хрущевым как проявление нашей слабости. Между прочим, все это — следствие той проблемы, которую вы сами создали в 1956 году в Египте во время суэцкого кризиса. (Англичане и французы атаковали египетские войска в Суэце, и Израиль вошел в Синай после того, как президент Насер национализировал летом 1956 года Суэцкий канал. Под давлением Объединенных Наций французы и англичане вывели свои войска из района Суэцкого канала, а израильтяне покинули Синай.)

На самом деле то, что вы еще терпите Кастро на Кубе, Хрущев считает своим достижением. Видите ли, противоречие в том, что, если вы пытаетесь строить с ним отношения на разумной, гуманной основе, он воспринимает это как доказательство слабости{52}.

— Рассчитывает ли Хрущев на то, что армия в случае войны будет ему верна? — спросил Кайзвальтер.

— Какому-то проценту войск он доверяет, но в целом он в них не уверен. Вот почему он так рассчитывает на ядерное оружие. Вот почему он утверждает, что любой локальный конфликт перейдет в атомную войну. Это абсурдно, это только доказывает его исключительную агрессивность. Он пытается запугать людей, и наших, и своих{53}.

— Если союзникам удастся отстоять доступ к Берлину, может ли Хрущев начать в этом случае тотальную войну? — мрачно спросил Кайзвальтер.

Пеньковский, не раздумывая, ответил, что, несмотря на свои угрозы, «Хрущев не хочет мировой войны и попытается одержать локальную победу над союзниками, но если он почувствует, что сил у него достаточно, чтобы убрать США и Англию — лидеров НАТО, то, возможно, он нанесет удар первым. Даже несмотря на то, что раньше Генштаб и советская внешняя политика осуждали концепцию внезапной атаки, как у Гитлера, теперь они пришли к точке зрения, что преимущество на той стороне, которая первой наносит внезапный массированный удар, и они готовятся к тому, чтобы суметь это сделать.

Хрущев не может собрать достаточно сил для одновременного удара по всем потенциальным врагам, поэтому он уделяет особое внимание США и Англии, прикидывая, что остальные союзники не будут держаться вместе, так как у них мало общего и они захотят только выжить. Вывод: если он не откажется от своих диких предложений и невыполнимых условий, мы должны ударить первыми, иначе он может нанести удар нам»{54}.

Кайзвальтер спросил Пеньковского: «Что думают военные высших рангов о взглядах Хрущева на советскую политику в Германии? Поддерживают ли они Хрущева?»

— Министр Малиновский полностью поддерживает Хрущева, хотя про себя, может, и думает, что, вероятно, не время идти на такой риск. Никто не может открыто выступать против Хрущева. Таких просто уберут. Каждый боится потерять свое место. Вы думаете, Чураев хочет расстаться со своим цветником в 20 000 кустов роз? Они скорее будут смотреть, как все горит синим пламенем, и сгорят сами, чем скажут сейчас что-нибудь против, за что их сместят{55}.

— Если Хрущев хорошо осведомлен о превосходстве западного оружия над советским, как он может быть столь самонадеян? — спросил Кайзвальтер.

— Видите ли, он чувствует, что Запад не вполне подготовлен. Он чувствует, что Запад был бы очень сильным при лучшей организации, но так как внутри НАТО существуют разногласия, то, возможно, некоторые страны выйду! из НАТО, и в этом слабая сторона Запада.

— Он не признает, что у Запада явное преимущество в вооружениях? — повторил Кайзвальтер.

— Он признает нашу (Запада) силу, но чувствует, что противоречия внутри НАТО достаточно сильны, что, несомненно, ему на руку. Он предвкушает победу из-за этого, — сказал Пеньковский. Он намекал на то, что в НАТО не могли прийти к соглашению по злополучным многосторонним ядерным силам и боялись, что Западная Европа станет первой военной ядерной зоной{56}. Туманные слова Шерголда о Франции и боязнь, что Советы проникли в секретные французские службы, были доказательством серьезной озабоченности, но по большому счету они не сомневались в силе и единстве Запада. Хрущев слишком полагался на несходство стран внутри НАТО и недооценивал объединяющий их страх перед ним.

Шерголд, прежде чем отправиться спать, жаждал поговорить о Винне.

— Во имя будущего нашей операции нам надо помнить, что для Винна чрезвычайно важно делать что-то для фирм, которые он представляет. Он кучу времени провел, шатаясь по Парижу. Он не выполнил своих заданий. Ему надо ехать в Югославию, нельзя оставаться здесь. В противном случае он потеряет работу и виды на будущее, — сказал Шерголд.

Пеньковский ответил, что Винн ему говорил о том же. Винн еще на день-другой останется в Париже, чтобы показать ему город, а потом поедет в Югославию. Когда они с Винном обедали, по словам Пеньковского, Винн забыл деньги.

— Мне пришлось дать Винну денег, чтобы он заплатил за наш обед. Он хороший парень, и мы от него в восторге. Он немного эгоистичен, конечно, но честен и много для нас сделал. Ему надо и дальше помогать, как — это ваша забота, не моя, — сказал Пеньковский{57}.

Встреча закончилась в полночь. Пеньковский предвкушал, как они с Винном посвятят себя парижским развлечениям в выходные.

Глава двенадцатая. Безопасность или слава

Пеньковский был впервые в Париже и хотел, чтобы Винн показал ему ночной город. Экскурсия началась субботним вечером 23 сентября с ужина в «Роял Аннекс». Винн перевел названия блюд в меню и сделал заказ. Он делал вид, что прекрасно разбирается в винах и еде, но его собственный вкус был прост. Он любил пустить Пеньковскому пыль в глаза, ему нравилось, что тот им восхищается. Винн хотел разделить славу Пеньковского. Он надеялся, что, если все будет хорошо, его роль оценят по заслугам и вознаградят его.

Винн был намерен помочь русскому шпиону расслабиться непринужденной беседой и смешными историями, рассказывать которые он был мастер. Во время ужина он сообщил Пеньковскому место следующей встречи, которая должна состояться в понедельник, 25 сентября, в 19.30. Пеньковский все это запомнил, но со стороны казалось, что он занят только прекрасной едой и вином.

Наконец он заговорил о том, что его мучило: оставаться ли ему на Западе? Группа ему сказала, что ЦРУ или СИС устроили бы его в Вашингтоне или Лондоне на место, соответствующее его званию полковника. Он мог бы работать консультантом, советником по военным и разведывательным вопросам, связанным с СССР. Конечно, им необходима информация, которую он передает из Москвы, но ему самому нужно решить, оставаться или нет. Это вопрос не из тех, что можно обсудить с женой. Что думает Винн? Винн тоже мог дать только один совет: это нужно решать самому.

Пеньковский продолжал рассуждать вслух: «Вопрос в работе и в моей жене... Если я здесь останусь, это значит оставить Веру и Галину. Я не могу их сюда вытащить, это невозможно. А если я останусь, их используют (КГБ), чтобы меня вернуть. Для них это будет ужасно. И все же, знаешь, если я вернусь, на самом деле я это сделаю не ради них, а ради себя, ради того, что мне предстоит сделать. Я принял на себя определенные обязательства, вот в чем штука. Я уже не только муж и отец, я кое-кто еще. На самом деле во мне два человека, понимаешь?

— Да, — ответил Винн. — Понимаю{58}.

После ужина они заглянули в два кабаре на Монпарнасе. Пеньковский был очарован, заметив, что женщины хотят с ним танцевать и пить его шампанское. Он не понимал, что им платили, чтобы они заставляли мужчин покупать больше выпивки. Винн не сказал об этом Пеньковскому, не желая разрушить его иллюзии. Винн оплатил счет и послал его потом в МИ-6, чтобы ему возместили расходы.

В конце вечера двое мужчин шли по авеню Георга V. Пеньковский снова был заворожен тем, что элегантные проститутки в собственных машинах хотели его подцепить. Но для обеспечения безопасности Винн не должен был разрешать своему гостю поддаваться искушению. Группа сама снабдит Пеньковского женщинами. Ему пришлось вернуться в отель одному.

В понедельник в 19.55 Майкл Стоукс и Джордж Кайзвальтер подвезли Пеньковского к явочной квартире. Встречи в Париже строились по требованиям Вашингтона. Сообщения Пеньковского о Берлине и советских ракетных достижениях были настолько поразительными, что аналитики и политики хотели знать точно, как и при каких обстоятельствах он получил эту информацию. Была это просто сплетня из офицерских кругов или маршалы и генералы проводят политику самого Хрущева в согласии с ним?

Пеньковский рассказал группе о своих близких отношениях с маршалом Варенцовым. Он говорил о поездке Варенцова в Капустин Яр для испытаний новой ракеты средней дальности, над которой работали Советы. Это была R12, или, как называли ее в НАТО, СС-4. Кайзвальтер довольно долго внушал Пеньковскому, что важно узнать точную дату испытаний, а также все возможные технические подробности, чтобы можно было сравнить его информацию с данными, которые Соединенные Штаты получили с помощью специальных устройств. Пеньковский рассказал группе об институте по испытанию антибаллистических ракет, расположенном в Покровском-Стрешневе, в восьми километрах к северо-западу от Москвы.

— Большие желтые здания, вокруг — высокая стена. Там работают и военные специалисты, не только гражданские. Все, кто там работает, обязаны хранить в тайне то, чем они занимаются. Мой друг Позовный (помощник Варенцова) прогуливался в том районе и плавал в реке каждый день. Он встречал высокопоставленных генералов, и они обо всем этом говорили{59}.

Кайзвальтер настаивал, чтобы Пеньковский сообщил, откуда Варенцов получал информацию. Что именно он узнал от членов Высшего военного совета, возглавляемого Хрущевым, — оттуда именно исходили окончательные решения по военным вопросам.

— Все, что я могу сказать: Варенцов весьма информирован, и, когда он говорит что-либо о нынешнем положении дел, это может и не совпадать со вчерашними решениями Высшего военного совета. Источником его слов может быть разговор с командующим наземными войсками, или с министром обороны, или с начальником штаба{60}.

Кайзвальтер задал все интересующие вопросы. Он взглянул на Пеньковского и сказал:

— Видите ли, подобные вопросы помогают уточнить ваш отчет.

Пеньковский прекрасно понимал смысл этих вопросов.

— Да, и помогают вам уточнить некоторые сомнительные пункты. Я предлагаю послать телеграмму вашему информатору, передавшему, что в Г ДР расположены пять советских полевых армий, и попросить его проверить эту информацию, — заявил он. Он сказал группе, что в Восточной Германии только три армии, и это сообщение не сразу было принято на веру{61}.

— Между прочим, — сказал Кайзвальтер, — у меня есть для вас сообщение от наших начальников. Они просят вам передать, что весьма высоко оценили материал, взятый вами из журналов по артиллерии, и похвалить вас за инициативу и хороший подбор статей{62}.

Пеньковский был польщен и почувствовал, что самое время заговорить о том, что пора ему иметь дачу под Москвой.