Живописатель натуры

Тако углубившегося в размышления приятные разбуждают меня, как из сна, новые явления, поражающие вкупе и зрение, и слух мой. Издалека вижу я целые ватаги других животных, облеченных в перья разноцветные, идущие с холма рядами длинными и скорыми шагами к водам сим приближающиеся. Были то многочисленные семейства птиц пород различных и предводимые старейшими и матерыми своими, поспешающие друг за другом забавлять себя плаванием по воде гладкой и христаловидной. Тихий и приятный шепот их между собою и разные восклицания их достигали до ушей моих и производили в них приятное ощущание. Я внимал с удовольствием гласам их и любовался, видя и младших из них, достигших в сие время уже до такого совершенства, что их от старых отличить было неможно. Мысль о том, что и сии животные предназначены от благодетельной натуры для общежития с нами, для питания нас собою и для грения нас мягкими перьями и пухом, также что повелено им от ней, имея крылья и все способности к летанию, не отлетать от нас по примеру прочих, а состоять в повиновении нашем и давать себя беспрекословно лишать жизни для доставления телами своим» нам сладкой и питательной пищи, и напоминание, сколь вкусны и приятны нам младые тела животных сих, приводит душу мою в новый лабиринт приятных чувствований и размышлений.

Простру ли отсюда взоры свои вокруг себя на ближние окрестности селения и жилища моего, как всюду встречаются с ними другие предметы, подающие также новые поводы к приятным чувствиям и помышлениям утешительным. Здесь вижу я обжирные ограждения, вмещающие в себя миллионы былиев зеленых, вышиною деревцам подобных. В кудрявых глазах их созревали уже гладкие зерны, долженствующие снабдить меня нужного елея изобилием многим, а на тонких и гладких стволах их вызревала уже та тонкая кожа, которая толико нужна нам и другим собратиям нашим, что многие отдаленные народы переплывают моря обширные и подвергают свою жизнь опасности для приежжания к нам за нею и для привоза взамен оной в страны наши тех избытков и плодов своих, какие у нас народятся и которые нам тысячи выгод и приятностей доставляют. Все ограждения вокруг произрастениев сих вижу я, унизанное желто-зелеными снопами, связанными из других подобных им, но меньший и нежнейший рост имеющих произрастений. Сии готовили также на тонких стволах своих нежную кожицу на пряди, долженствующие получить некогда белизну, подобную снегу, и служить для сотыкания из них одежд мягких и первейших нам.

Простирая взор свой далее, вижу я целые леса из произрастений длинных, гибких и вьющихся по тычинам высоким. Все они унизаны сплошь превеликим множеством чешуйчатых головок, толико нужных нам для придавания некоторым из питей наших нужной прочности и вкуса. Светло-желтый колер и ароматический пряный запах, достигающий от них до обоняния моего, возвещает мне, что и они достигли уже до своего созрения и совершенства и готовы уже и с их стороны умножать собою дары, сниспосылаемые нам натурою в сие время.

Вблизи подле их пленяет взор мой иное ограждение, вмещающее в себе ряды громад, воздвигнутые из снопов класистых, которыми одарили меня поля мои. С каждым днем умножается в сие время количество оных, и они, вырастая ровно как из земли, утешают ежедневно зрение, а вкупе и дух мой. Мысль, что к созиданию пирамид сих, которые произведут мне некогда толь многоразличные пользы, всего меньше требовалось и употреблено было собственного моего труда, что они воздвигнуты руками многих других сочеловеков моих, что трудов требовалось от них превеликое множество к тому прежде, нежели могли они приттить в состояние сие, что изнемогали не один раз притом руки их, и истекла не одна капля пота с чела их, что с моей стороны потребно было единое хотение и произношение немногих только слов устами моими, что благодетельная воля небес, освободив меня от трудов, толь многих и тяжких, предоставила мне только пользоваться дарами и сокровищами сими и что преимуществом толико важным одарила меня по единому произволу своему, без всяких моих заслуг и права к тому… Мысли сии и тому подобные растрогивают всю душу мою и производят в ней ощущания, колико сладкие и приятные, толико ж и благодарственные к виновнику всех благ и распоряжателю судьбами нашими.

Сойду ли, идучи, далее, в ограждение другое, ближайшее к дому моему, ограждение, где растут произрастения, снабжающие поварню и трапезу мою всякий день снедями разными и колико вкусными, толико ж и здоровыми. Какое изобилие нахожу я и тут в сие время. Все они отчасти пришли, отчасти приходят в свое созрение совершенное, и все напрерыв друг перед другом увеселяют зрение мое видами своими. Здесь вижу я душистые дыни, дозревающие на подкладках своих против лучей солнечных. Тамо сотоварищи их – шаровидные арбузы – лежат в рассеянии между собою и готовятся прохлаждать вкус мой алым и сочным телом своим. Инде на сограждении легком висят дебелые тыквы, осеняемые широкими листьями своими и спешат созревать для снабдения поварни моей толстым телом своим. В другом месте целые плоскости вижу я, укрытые сочными и зелеными огурцами, желтеются уже целые кучи, набранные из них, и готовы к заготовлению впрок в сосудах погребных и просторных. Далее вижу я маис, гордящийся высокими кустами и брадатыми початками своими. Зерны, окружающие их, получают уже злато-желтый колер свой и способны уже к употреблению в пищу. Инде головчатой лук привлекает к себе зрение мое. От крупности и величины своей лежит он почти обнаженный на поверхности земли и, украшая собою целые гряды, доставляет пряный и острый запах свой издалека уже до обоняния моего. Далее вижу целые лесочки, составленные из гороха стручистого и бобов мягколистных с их плоскими и уже посиневшими зернами. Подле их привлекают зрение мое к себе длинные полосы, покрытые узколапчатою зеленою травою. Под нею толстеют всякий день и отчасу более злато-желтые и крупные морковные коренья и доставляют сладким телом своим нам снедь здоровую и приятную. Под другою и грубейшею зеленью растет и ботеет свекла [с] ее кровавыми кореньями и листьями сочными и большими. А в соседстве подле ей раздувается отчасу более плоская репа и пряная редька с ее жесткою и горькою кожею. А далее вижу я другие травы, скрывающие под собою сладкие коренья петрушки, селереи и пастарнака, – коренья, толь приятный вкус нашим ествам придающие. А за ними встречается с зрением моим целая плоскость, покрытая травою произрастания до сего неведомого в странах здешних и за немногие десятки лет сделавшегося только у нас известным. Крупные мучняные и волокнистые его коренья, толико удобные к пропитанию нас в случае нужды и оскудения, сделались уже способными к употреблению в пищу и раздувают грядки многочисленностью своею. За сими вижу я другое не менее нужное и важное произрастение, занимающее собою знатную часть ограждения всего. Произрастени[е], издревле странам сим свойственное и обитателями их в особливости любимое. Бледно-зеленые большие и широкие листья его, составляющие целые кусты собою и производящие посреди себя шароподобные белые свитки из множества своих собратий, тесно обжимающих друг друга, представляют собою приятное зрелище и утешают око мое. Я смотрю и любуюсь нужным произрастением сим и благодарю духом небеса за озарение нас оным. Идучи далее и при выходе из ограждения сего узреваюя разные духовитые травы, встречающие меня издалека ароматическими запахами своими. Тамо бальзамический шалфей, кудрявая мята, душистый анис, мелколистный укроп, желтеющаяся ромашка, красивый чабер и другие товарищи их, такие же духовитые пряные съедомые и врачебные произрастения напрерыв друг пред другом услаждают обоняние мое и бальзамическими запахами: своими провожают меня входящего в вертоград мой, в соседстве подле их находящейся.

В сей не успею я переступить, как все чувствы мои поражаются многочисленными предметами, встречающимися повсюду с зрением моим и оное во все страны толико развлекающими, что я останавливаюсь и не знаю, куда устремлять оное наперед и к которым направлять все внимание мое. Наконец берут пред всеми верх плоды, созревающие в сие время. Я вижу пред собою целый лес, унизанный несметными тысячами яблок, груш и дуль родов различных; и спорящих друг с другом в доброте и в преимуществах своих. Я углубляюсь в приятные недра сего великолепного насаждения древес высоких и кудрявых и не могу насытить зрения величиною и красивостию плодов их, а обоняния своего бальзамическим приятным запахом, от них простирающимся всюду и наполняющим тут все пространство воздуха собою. Куда ни обращу око мое – повсюду встречаются с ним прелести и великолепия новые. Здесь привлекает его к себе высокое и красивое дерево, унизанное почти сплошь плодами белыми, как кость, и отличающимися своим хорошим и приятным вкусом от других. Там видит оно другое, обвешанное плодами желтыми и цветом своим янтарю подобными. Некоторые из них таковы ж почти и прозрачны, как янтарь, и вкусное тело их тает в устах при снедании оных. Подле сего стоит третье, прельщающее око мое прекрасным румянцем круглых и крупных плодов своих. Все они покрыты кожею, в белизне своей лилеям не уступающею, а румянец, видимый на них с бока одного, готов спорить в преимуществе с розами самыми. Я смотрю на прекрасные и гладкие плоды сии, любуюсь ими и не могу налюбоваться довольно.

Всех прочих кажутся они красивейшими мне. Но скоро другой предмет привлекает к себе внимание мое. Я усматриваю дерево, обвешанное отовсюду множест-вом: плодов красных и натурою столь искусно испещренных, что я, рассматривая мелкие черты, стришки, точки и полоски, которыми расписаны они, не могу ни живости колера, ни расположению их и нежности надивиться довольно. Сладкий и меду подобный, но приятнейший вкус придает еще более преимущества им пред другими. Инде вижу я плоды, горящие, как жар, против солнца, другие, краснеющиеся, как кровь самая, и третьи, покрытые пурпурами степеней и колеров различных. Простирая далее шествие и с ним обозрение мое, усматриваю я древеса, толиким множеством плодов обремененные, что ветви и сучья не в силах уже поддерживать их на себе, и рука вертоградаря принуждена была помогать им подпорами со всех сторон и тем предохранять от разломления их. У иных вижу я тонкие сучья, от тягости плодов многих согбенные дугами, а у других концы ветвей их, пригнутые даже до земли самой. Небольшое дыхание порывистого ветра стрясает уже с них по нескольку плодов сих. И я усматриваю ими всю землю и мягкую мураву, усыпанную под ними. Многие из дерев, видимых мною, украшались плодами хотя вкусными, но мелкими, а другие крупнейшими пред ними и фигур различных. Инде же отменная величина плодов на них привлекала к себе внимание мое и в особливости любоваться ими заставляла. Висящие и красивые величии сии казались несоразмерными ни с величиною и толстотою сучьев их и придавали древесам сим такое великолепие, что я без удовольствия особливого на них смотреть не могу. Падение таковых величней, неподалеку от меня происшедшее, и звук от ударов сих о землю достигает до слуха моего и побуждает иттить туда и, подняв, рассматривать ближе величественные плоды сии. Я вижу многие тысячи плодов разной величины, видов и колеров в совокуплении тут. Вижу укладенные целыми стопами и представляющие для глаз пестротою и красивостию своею зрелище преузорочное. Я стою несколько минут, взирая на них в изумлении, любуюсь и не могу налюбоваться довольно.

Наконец приближающийся вечер побуждает ли поспешать меня возвращением моим в жилище свое и пройтить туда чрез другой ближний и любимейший сад свой, подле его находящийся. Тут прельщается око мое не только теми ж, но и множайшими еще зрелищами и красотами, могущими увеселять дух и утешать сердце чувствительное и способное к ощущаниям красот природы. Приятное смешение древес всякого рода, и низких и высоких, и плодовитых и неплодоносных, и кустарников разных. Густота оных, пресекаемая дорожками и проходами, где прямыми и тенистыми, где изогбенными и отверстыми, и прерванная в приличных местах полянками красивыми, украшенными, где чистыми лужочками, где цветами, где зданиями родов различных, где сиделками и лежанками покойными. Ветви древес, обремененные повсюду плодов различными родами и где румяными яблоками, где желтыми грушами и дулями родов разных, где алыми и в нежный пурпур облеченными сливами, где остатками еще вишен, наполненных кровавым соком своим, где сизыми и разных родов черносливными и терновными ягодами, где моральным барбарисом, где крыжовником, прозрачностию своею янтарю подобным, где иными мелкими ягодами и плодами…, – все-все сие и видимое везде и во всем изобилие развлекает взоры и все помышления мои и производит в душе моей такое смешение чувствований приятных, что вся она власно как плавает в удовольствии и напояется нектаром сладчайшим.

В сих разных чувствованиях углубляся, и равно как в некотором изумлении переходя с одной стези и полянки на другую, пробираюся ли ими в ту часть большого крутого путя сада сего, которые отменною пышностию и высотою своею самую редкость составляет. Тут вижу и нахожу я величественные деревья, насажденные еще предками моими, стоящие рядами по странам обоим и соединяющие вверху высоко-высоко надо мною дебелые длани свои и, схватясь ими, как перстами своими соплетающие из ветвей и листьев своих густейший покров над главою моею, сокрывающий от глаз моих всю ясность свода небесного и покрывающий меня некакою священною темнотою. Тут простираю я шествие свое с удовольствием по сему мрачному и величественному ходу посреди дерев пышных и великих и выхожу им наконец на самый острый перелом горы той, где подле самой сей сени священной, на самом хребте горы сей стоит храм, сельским музам посвященный и всей горе и месту сему неописанную красу придающей. Священный и от престарелости уже поседевший величественный дуб, дуб, видевший еще прадедов моих, осеняет его престарелыми дланями и густыми еще ветвями своими и придает месту сему еще более пышности тем. Я спешу к сему обиталищу утех сельских, восхожу по ступеням в притвор храма сего и пред входом в него, между столпов, поддерживающих на себе покров преддверия сего, восседаю на единый из них и, прислонив рамена свои к подножию столпа единого, простираю взоры свои долу на все окрестности места сего и утопаю в удовольствиях новых. Наипышнейшее отверстое и величественное положение места представляется тут очам моим, и не одно, а целое сонмище зрелищей прекрасных и увеселительных поражает чувствия мои! В высоте – великолепный, лазоревый и по случаю заходящего тогда солнца яхонтами и рубинами испещренный свод небесный! Прямо пред очами наклонная и обширности великой плоскость с прекрасными отдаленностьми, усеянная селениями и лесами, синеющимися в брюме вдали, а вблизи покрытая нивами, испещренными разными зеленьми и колерами. По сторонам в небольшой отдаленности пышные и прекрасные рощи с белыми стволами высоких берез своих, увенчивающие собою воскрылия горы сей. Прямо под ногами моими крутейшая гора, одетая садом, обременным также плодов родами всеми и украшенная зданиями, цветами и зеленьми древес живейшими и разновидными. Снизу у подошвы горы сей несколько водоемов, составленных из вод чистейших с их блесками и деревьями, стоящими на брегах и в водах сих, как в чистых зеркалах превратно паки висящими. За ними вплоть небольшая, но прекрасная река, извивающаяся в течении своем по долине и производящая беспрерывное журчание, преливая струи свои чрез каменистые мели и броды. Великое полукружие, составляемое хребтом высокой горы сей над оною, сельский домик мой, воздвигнутый на краю горы сей, в самой середине пышного и выгнувшегося полукружия сего; небольшая кучка хижин мирных и простодушных поселян, сидящих внизу за рекою и обогнутая рекою в положении прекрасном; шум и блеяние скота, перегоняемого чрез воду в вечеру и рассыпающегося по деревне; скликивание и приглашения оного хозяйками их; бегание малолетних детей за оным и загоняние оного. Все-все сие и множество других предметов, толико же разнообразных, как и приятных, поражают прелестьми своими мою уже и до того растроганную душу и повергают ее в восторг, наиприятнейший для ней.

Все достальное время вечера сижу я на сем прекрасном и любимейшем месте, и обозревая с оного в совокуплении, как на театре великолепном, все изобилие даров, сниспосылаемых тобою нам в сие время, благодетельная натура. Ни которое иное к тому так на способно, как сие. Тут вижу я единым взором, как в повторении, и вдруг все виденное мною в местах разных и частных и напоминание всего того, производя новое удовольствие, наполняет душу мою и новыми чувствами благодарности к тебе.

В помышлениях таковых углубившегося застает меня все семейство мое, приходящее препроводить тут вместе со мною приятное вечернее время красного осеннего дня. Я окружаюсь тут детьми своими, вижу окрест себя всех милых родных своих. Поведаю им все благодеяния, производимые тобою, все виденное в тот день и все помышляемое о тебе, и делаю их соучастниками в удовольствии своем. Небогатый, но вкусный и здоровый сельский ужин отвлекает, наконец, всех нас от сего места под покровом дома моего, и мы оканчиваем день, благословляя тебя, благодетельная натура, и воссылая еще раз благодарения наши к сохранявшему живот наш и осыпающему нас милостьми и щедротами своими.

Тако и не один раз случалось мне с удовольствием препровождать дни мои в течение твое, о изобильнейшее и даровитое время года! И тако или подобным тому образом можно провождать их и всякому, кто хотя несколько знаком с тобою, благодетельная натура, и имеет мысли и сердце, чувствительное в себе. Изобилие плодов, созревающих в сие время, так велико, что нет места, где б ни видимы были следы благодеяний твоих, и не от тебя уже, а от нас самих зависит извлекание из обозревания оных приятных удовольствий себе. Итак, не ты-уже причиною будешь тому, если мы сами не похотим пользоваться поводами, тобою нам к тому преподаваемыми.

Что касается до меня, то доколе не престанет в груди трепетать сердце мое, дотоле не престану я обозревать всегда все деяния твои и все то, что ни учинила и ни чинишь ты в пользу и удовольствие наше, и дотоле не престану благословлять тебя, Натура, за все благодеяния твои и посвящать Творцу миров трепетания сердца моего, радостию и удовольствием производимые.

7. К снегам при сошествии их весною (сочинено апреля 20-го 1794 года)

Где вы, о белые пушистые снега, покрывавшие до сего наши холмы и долины? Уже нигде-нигде более не видны вы! Уже не ослепляете вы зрения нашего белизною своею, уже не помрачаются очи наши при воззрении на вас при ярких лучах солнца мартовского. Вы не синеетесь уже вдали в тенистых долинах и не блещете на хребтах бугров высоких. Хладная земля не воздыхает уже под вами, обиталища мирных поселян не стонут от тягости бугров ваших, и кровли их не трещат уже под вами. Нигде-нигде не видит уже око, сколько ни ищет вас в странах, окрест меня лежащих.

Куда девались? Где сокрылись вы так скоро, снега белые и хладные, от нас? Дванадесять крат не возвышалось еще солнце из-за холмов на востоке, как белелись еще вы на хребтах оных, и пять крат не скрывалось еще оно за мрачные леса, как испещряли еще вы пологости долин наших! Око мое находило и видело еще вас. Но ныне – ныне нигде не обретает уже око и следов ваших! Иные виды сретаются уже с ним, и приятные зелени начинают заступать места ваши и утешать нас прелестьми своими.

Какой дух сокрыл вас от очей наших? Какая сила сделала вас и сделала так скоро и поспешно невидимыми для нас? Какая крепкая мышца совлекла с хребта хладные земли, зимний покров ее и ту белую одежду, сотканную из вас, в которую она облечена была? Как некаким волшебством во единый миг уничтожены вы и власно как некое сокровенное могущество, преврати вас в иной вид, поспешно скрыло и удалило от нас!

Нет! Не волшебное могущество произвело сие, а ты благотворное светило, греющее нас! Ты, толико милое и приятное нам, вешнее светлое солнце! Единое ты произвело сию чудную перемену и сокрыло так скоро снега от очей наших. Как в некаком горниле растопив лучами своими вещество оных, превратило ты вид их и, раздробив в мельчайшие части, заставило бежать по пологости холмов и бугров в долины и низы и, тамо совокупляясь, поспешно удаляться от нас. Дуновения теплых ветров, стремившихся к нам от южных стран, помогали тебе в том.

Я видел вас, части бывшего снега! как сбегались вы в новом виде своем, и любовался малыми сонмищами вашими, видел сбегание ваше с холмов и бугров и утешался поспешностью и струями вашими. Видел упадания ваши с крутизны и уступов и слышал шум, производимый вами. О, с каким скорым и сильным стремлением катились вы по излучистым низам и долинам! Какой шум и рев производили собою и как свирепствовали вы надо всем, сретающимся с вами. Власно как досадуя за превращение свое, изливали вы всю ярость над слабою и рыхлою землею и оставляли везде печальные следы быстрого бега и свирепства своего. Никакие оплоты не могли укрощать силу и удерживать стремительства вашего! Вы разрушали крепкие твердыни над собою и, расторгая все и все с шумом страшным, уходили из глаз и улетали, как на крылах ветреных, оставляя по себе единые отголоски, наводящие ужас и слышимые вдалеке при заре вечерней.

О, сколь неприятны были вы многим смертным и при нынешнем превращении и путешествии своем! Ни в единый год не оканчиваете вы оного с повсеместным миром, но всегда путешествие ваше для многих обитателей земных бывает пагубно и вредно. Во многих местах провожаетесь вы с жалобами, со вздохами и со слезами, текущими из глаз смертных, и нередко капли оных соединяются с струями вашими и текут вместе с вами. Сомневаться неможно, что и в нынешний раз произошло подобное тому и не в одном еще каком, а во многих и разных местах. Может быть, и в самые минуты сии рыдает еще иной сраженный отец о любимом сыне, похищенном у него свирепостью вашею; Может быть, безутешное сердце матери иной надрывается и поныне еще и обливается кровью при воображении том, что тело утопшего, порождения ее, несется мутными струями вашими, перетирается льдинами страшными и, будучи снедаемо животными, в водах обитающими, лишается погребения самого. Сколько жен, детей, сродников и друзей проливают горькие слезы о милых друзьях сердцу своему, погибших в половодь сию. Никогда не проходит она без погубления многих и без того, чтоб не сделаться кому-нибудь бедственною! И как счастливы те места, где протекли вы с миром и безвредно!

Но где и в каких местах находитесь уже ныне вы, о воды, произведенные снегами нашими и составлявшиеся из них! Сколь далеко убежали уже в страны, чуждые от нас! Сколько год и долин не пробежали и колико стран, лесов, обиталищ и многолюдных городов не миновали уже вы на быстром беге и пути своем? Бессомненно, претекая из реки в реку, течете уже вы теперь в величайшей из них и умножаете собой страшное разлитие ее. Тамо укротив ярость свою, течете вы уже мирно и плавно в сонме с другими стекшимися туда ж из стран дальних и различных. Тамо не свирепствуете уже вы, а утучняете собою нивы и долы, лежащие при брегах реки оной. Тамо несете вы на хребтах своих бесчисленные громады с сокровищами народов и владык. Песни и восклицания радующихся пловцов гремят по струям вашим, и отголоски от них раздаются по утесам и скалам берегов страшных и высоких. Жители прибрежных мест стекаются внимать приятностям оных, дивиться разлитию вашему и любоваться громадами, плывущими на хребтах ваших.

Ах! Теките, теките и, благодетельствуя обитателям стран тех, поспешайте, куда назначены вы от премудрой натуры, и делайте то, что вам от устроителя вашего предписано делать. Некогда-некогда, может быть, из отдаленных морей возвратитесь вы опять к нам на крылах ветреных, и потомки наши или сами еще мы увидим паки вас либо в прежнем вашем, либо в нынешнем виде в местах здешних и паки вами пользоваться и веселиться будем.

8. К оживающей траве и первой зелени весною (сочинено апреля 21, 1794 г.)

О натура! Как приятна ты в то время, когда начинаешь обновляться и когда бурая поверхность пажитей и лугов впервые воспринимает на себя зеленый колер. Какою сладостию напояется душа моя при обозрении тебя и в сие уже начальное время весны прекрасной. Все предметы, рассеянные окрест меня, теряют уже угрюмость свою, Все начинают оживать, все получать новые виды, новые красоты и прелести многоразличные! Куда ни простру взоры, везде встречаются они с ними, везде уже утешают их собою, и каждый, досязая чрез них до самых недр души моей, колеблет оную, производя приятные ощущания в ней.

О ты, первая и едва только рождающаяся зелень на холмах! Как приятна ты мне! С каким сладким восторгом смотрю я на тебя! Как любуется душа моя тобою и в самом уже рождении твоем! О буди благословенно первое явление твое, первое оживление бесчисленных травинок, составляющих тебя! Тысячи живых тварей разных родов радостно встречают тебя и веселятся уже тобою. Уже вижу разных четвероногих, ходящих с удовольствием по тебе, слышу нежное блеяние агнцов непорочных, прыгающих с радостию за матерьми своими; вижу матерей их, любующихся рождением твоим и возжделеющих скорейшего возрастания твоего. Я сорадуюсь им и вместе с ними того же самого желаю.

Более пятидесяти раз видал я уже тебя возрождающеюся и более четыредесяти крат утешалась душа моя твоими прелестьми, о зелень вешней первой травы! Будучи еще отроком, веселился я уже тобою, забавлялся во дни юности моей, прельщался в свои цветущие леты, а утешаюсь и ныне еще, когда главу мою седина украшает. Никогда-никогда не прискучивала ты мне, но всегда и в каждый раз была ты для меня толико же прекрасною, толико же утешною и толико же способною ко влиянию в душу мою сладости, как и теперь.

Что такое есть в тебе волшебное, чем очаровываешь ты столь сильно очеса смертных? Хоть нет еще и сотой доли всех красот твоих, хоть не составляешь ты еще бархатов красивых, хотя все твои прелести еще слабы и невелики, но ты и ими утешаешь уже, утешаешь всех и утешаешь более, нежели когда-либо, и чувствы и сердца наши! Нет никого, кто б ни веселился тобою! Нет никого, кто б ни соучаствовал в радости всеобщей при первом появлении твоем, о! зелень дорогая! Веселятся тобою и престарелые и младые, веселятся богатые и убогие, и знатные и низкие и все и все… даже до самых владык земных чувствуют отраду в душах своих при воззрении на тебя, отраду, которую изобразить уста бессильны и слова недостаточны и которую только те не чувствуют, которые ни к каким ощущаниям неспособны и сердца окаменелые имеют.

С каким удовольствием души смотрю я тамо на зеленеющиеся холмы вдали и здесь на гладкие равнины, предо мною лежащие! За два дни не хотело око мое удостоить и зрением их, а ныне – не только привлекают, но и веселят они оное собою. С каждым днем и с каждым часом умножается красота их. При самых очах моих сотыкается бархат тот, которого красота толико крат пленяла ум мой и при огне вечернего солнца приводила всю душу мою в сладкие восторги. Скоро-скоро покроются они опять им, сии холмы и равнины, и я увижу их, облеченных во все великолепие их, и скоро станут они опять меня очаровывать собою.

Вот тамо вижу уже холмик, гордящийся младою зеленью своею. Весь он укрыт уже оною между тем, когда другие места еще пусты и обнажены. О, как приятен он очам моим! С каким удовольствием смотрю я на детей, на сих младых птенцов тварей, мне подобных, тамо сидящих на зелени сей и любующихся ею. В непорочных играх провождают они время свое и веселятся новою травою, толико милою и приятною им. Они вне себя от радости и удовольствия не могут насмотреться на нее, не могут налюбоваться ею, и в невинных восторгах своих припадая к земле, лобзают даже ее младыми устами своими.

О милая и нежная невинность! О утро и весна скоротечных дней наших! О возраст наиблаженнейший в жизни человеков! Колико сладок и приятен ты для всех! Некогда и сам я находился в тебе и чувствовал все приятности твои. Они так сладки, так неописанно сладки, что не забывал я их и во все течение жизни моей. Вы и ныне еще, ныне, при самом вечере дней моих, вспоминаетесь мне, о лета нежного возраста моего. Всякий раз, когда ни возвращаюсь я мысленно в вас, во дни блаженные сии, чувствую еще всю сладость драгого времени сего и чувствую с таким удовольствием, что вся душа моя растаивает при воспоминании сем.

В самый сей раз, в самые минуты сии напояется душа моя нектаром сладости сей, и я наслаждаюсь частичкою блаженства, возможнейшего и чистейшего на земле. О, как приятны они мне, сии минуты дорогие, и как бы счастлив я был, если б вся жизнь моя сплетена была из подобных им и ничто не прерывало течения оных.

Но кому обязан я за них, за сии бесценные минуты, составляющие новый участок прямого блаженства дней моих? Не тебе ли, обновляющаяся весенняя зелень? О ты, истинное подобие утра и весны дней наших! Ты подала мне случай и повод к тому, ты возбудила во мне напоминание сие! О буди же благословенна за сие, и нежное возрастание твое да продолжится с таким же миром и спокойствием, какой влияла ты в недра души моей видом своим, и да удалятся все случаи, могущие повредить тебя, и чтоб скорее мог я увидеть тебя во всем великолепии и славе твоей и возвеселиться тобою еще более.

9. Чувствования при большом и долговременном ненастье в глубокое осеннее время (сочинено в октябре 1794 года)

Где вы, о красные летние дни, со всеми прелестьми и очарованиями вашими? И ты, о осень золотая? Куда сокрылась от очей моих со всеми красотами твоими? Нет уже ни малейших следов ваших! Не вижу я уже того великолепного покрывала над собою, которое толико раз утешало сердце мое и толико крат приводило всю душу в восторги. Не любуется уже око мое разными испещрениями и пышными видами его, и не плавает вся душа моя в удовольствии при созерцании сего прелестного произведения натуры. Густой мрак сокрывает днесь от очей моих все красоты и великолепие небес и, заслоняя собою благотворное светило, оживляющее все, распространяет единое скучное и печальное уныние по всей природе. Вместо позлащенных гор, блиставших прежде разноцветными огнями окрест нас, и вместо багряниц неописанной красы, распростертых по всему обширному своду небес, катятся теперь темные и мрачные громады над главами нашими и, свиваясь с седыми облаками, изливают из себя мглу и несметные потоки вод на рамена наши. Порывистые свисты ветров и бурь заступили места кротких Зефиров, лобызавших некогда с толикою приятностию чело и ланиты наши, и скучные шумы, раздающиеся в воздухе, поражая слух, увеличивают еще более неприятность непогоды.

Густой и очами непроницаемый мрак, досязающий до самого лица земли, скрывает от очей моих и последние зрелищи, хотя осиротевшей ныне, но все еще прекрасной натуры! Где вы? Вы, прекрасные осенние бархаты, распростертые по холмам и долинам! Остатки бесчисленных красот природы, увеселявшие еще недавно мои взоры, и вы, о брюмы великолепные, представлявшие мне зелени сии в прелестном виде? Я не вижу уже и вас, не вижу ничего вдали и не могу ничем утешать зрение мое теперь.

Миллионы водяных капелек, едва приметных очам нашим, капелек столь малых и столь легких, что лежать и парить могут они на раменах воздуха самого, столпись в сонмище тесное и огромное, составляют мрак сей и мешают мне видеть все предметы вокруг себя, Стеснение их так велико, что едва усматриваю сквозь их и самые ближние здания и древеса, обнаженные уже от листьев, с голыми верхами их. Единая черная и взметенная земля встречается только явственно вблизи с зрением моим и представляет очам наипечальнейшее зрелища. От множества воды, на нее упадшей, от трудной и частой ходьбы по ней людей и животных, лежит она тамо вся обезображенная, вся исковерканная и обращенная в топкую и вязкую тину. Уже и единым видом своим производит она в душе некое отвращение и заставляет сетовать всех, кого необходимость заставляет иттить или куда путешествовать по ней. Самые скоты и другие животные наши, бродящие с нуждою по оной, едва в состоянии влачить и вытаскивать ноги свои из ней. Самые они кажутся пораженными скукою и огорчением.

Временем мгла и мрак сей исчезает, и воздух прочищается несколько. Но долго ли продолжается сие? Чрез несколько минут или часов новые громады мрачных и темных туч налетают, паки на крылах ветреных, вслед за тонкими и седыми облаками, укрывают все пространство неба, обращают утро в самый вечер и начинают изливать либо мелкие и скучные дожди, либо целые струи вод на главы наши. Тысячи крупных капель, гонимые бушующими ветрами, ударяются с шумом об стеклы наших окон, и целые ручьи сниспадают с громким плеском с кровель обиталищ наших на землю. Никому не можно выттить и показаться из оных, не подвергнув себя опасности быть в единый миг обмоченным всему.

Сколько времени! Сколько дней продолжаются уже таковые излияния вод на лице земли, и как давно не освещало ее, а с нею и нас, светлое солнце своими благотворными лучами. Беспрерывному сцеплению туч и облаков, летящих друг за другом, кажется конца не будет. Огорченные смертные с нахмуренным челом своим, взирая на них, дивятся и не понимают, откуда берется их такое множество бесконечное. Колико дней уже тому, как начали они скучать с возжделением ежеминутным, чтоб погода переменилась и настала лучшая и приятнейшая для всех! Колико сетований ни было уже от них и колико жалоб и роптаний ни производимо было уже ими! Есть многие, коим кажется, что весь порядок уже рушился и все расстроилось в натуре. Есть даже до того нетерпеливые, что по малодушию своему мнят, что самая погибель предстоит, если продлится тако далее и никакой перемены не воспоследует.

Последовать ли мне малодушию таковому и так же ли жаловаться и роптать, как многие из собратий моих, на сие скучное явление в натуре? Вместе ли и мне с ними всякий час вздыхать и изъявлять досаду и неудовольствие о том, что природа не повинуется воле моей, не соображается с желаниями нашими, но последует течению своему и свято исполняет то, что предписано ей от устроителя ее?

Нет! Сего да не буди! Тако поступая, согрешил б я пред творцом мира, пред натурою и пред самим собою, а наконец поступил бы против всего благоразумия в свете. Сие не то, а иное мне повелевает.

Натура всегда вещает и всем доказывает мне, что течение и деяние ее не происходят просто и по единому только слепому случаю, но оснуются на порядке, устроенном владыкою и зиждителем мира. Что она последует во всем велениям его и наблюдает столь строго предписанные ей уставы, что силы таковых немощных тварей, каковы мы, далеко недостаточны к произведению в деяниях ее и малейшей остановки и перемены. Когда же сие тако, и все в натуре происходит по распоряжению существа наипремудрейшего, то не была ль бы то крайняя глупость, когда б восхотеть мешаться нам не в свое дело и судить деяния натуры, из коих и о сотой доли мы понятия не имеет. А того хуже, кода бы стали еще жаловаться, досадовать и роптать на то, для чего не происходит все по-нашему, и натура не повинуется хотениям нашим, толико смешным и глупым по разнообразности и неосновательности своей.

Великий Боже! Колико суетно и странно в сих случаях малодушие наше; и до какой глупости доходим мы. Мы, не разумеющие и того, как составляется и единая капелька дождевая и как сотыкается листок последней травки и деревца, дерзая изъявлять неудовольствия наши о том, что натура все не по-нашему, а по твоим велениям производит. Велениям, бесконечно премудрейшим и производящим для самих нас тысячу раз более польз, нежели сколько б могли сами мы произвесть себе со всеми умствованиями и хотениями нашими. Нет! Нет, никогда да не изыдут из уст моих слова ропота и неудовольствия, и дерзость таковая да буди отдалена от меня!

И так да ропщет, сетует и огорчается ненастьем сим, кто находит в том удовольствие, а я не хочу и не буду того делать. От меня всякое малодушие и досада да буди удалена. Я изгоню из души моей и малейшие помышления таковые. Я поступлю иначе. Последую гласу мудрости и буду производить то, что предписывает благоразумие самое.

Сие повелевает мне и на самое сие неблагоприятное явление в натуре с таким же почтением и благоговением взирать, как и на прочие перемены, в ней бываемые и по велению творца происходящие. Оно уверяет меня, что и сие великое излитие вод имеет целию своею какую-нибудь пользу, хотя не усматриваемую нами, но бессомненно великую и относящуюся до нас или до иных тварей. Происходит сие по велению существа, пекущегося ежеминутно о пользах наших, и потому, како могу я в том сумневаться, далее внушает оно мне, чтоб я для блага своего и самые неприятности таковые старался обращать себе в пользу и извлекать из них невинные удовольствия душе моей. Вот сугубый долг мой! Я поспешу исполнить оный и возбужу в душе моей мысли, приличные тому. Мысли не огорчать, а увеселять меня могущие!

Ненастье сие велико. Сие неоспоримо. Но я спрошу себя: чувствую ли я – собственно я сам – теперь, и в самые минуты сии все тягости и противные ощущения те, какие производит оно многим другим из собратий моих? При всей ужасности непогоды сей я собственно сижу теперь в тепле, в спокойном угле жилища своего. Глава моя не обливается сверху струями вод, и вода сия не затекает за выю и хребет мой. Кровля и потолок дома не допускают ее до того. Бушевание ветра и дождя слышу я только утесами своими, и вместо боков и спины моей все хладное стремительство их терпют стены обиталища моего. Ни единая капля дождя и не единая струя шумящей бури не достигает до ланит моих, и я слышу только их ударяющиеся об стеклы окна, под которыми я спокойно и ничего не ощущая сижу, ноги мои не вязнут в грязи глубокой, и стопы не скользят по распустившейся глинистой земле. Я не вздыхаю о том, что принужден выдирать их с трудом из вязкой топи или входить по колено в лужи и в грязь и беречься притом от падения ежеминутно. Ноги мои сухи, и я хожу по гладкому полу или успокоиваю члены свои на ложах и седалищах мягких и покойных. В самые скучнейшие часы нощи, самые дурнейшие периоды времени сего, когда за ужасною темнотою и на пядень не видно впереди и когда сопряженное с нею стремление сильной бури и хладного дождя еще пронзительнее и несноснее, содрогаюсь только я при случайных выходах на крыльцо, а в прочем не терплю ни малейшего беспокойства, но поспешно возвращаюсь в теплую храмину свою, продолжая веселить себя упражнениями любыми.

В самое сие время, когда я сим образом сижу в покое и тепле и занимаюсь только выбором забав и приятнейших упражнений для себя, многие сотни или паче тысячи подобных мне человеков, созданиев, ничем меня не худших, претерпевают всю жестокость непогоды! Какое множество из них зябнут теперь в мизерных, наполовину раскрытых и почти развалившихся хижинах своих, ощущают беспокойство превеликое и от бури и дождя нигде места себе не находят. Многие из них и тому уже рады, что удалось им спокойной уголок найтить и в нем, скорчившись, рубищами своими укрыться и тем сколько-нибудь защитить себя от стужи и мокроты! А в каком положении находится теперь все великое множество тех, кои по необходимости принуждены находиться под открытым небом и подвергать себя всем суровостям сего страшного ненастья и непогоды. Сколь многие из таковых находятся теперь в дорогах дальних? Сколько таких, кои будучи в отдалении от домов и родных своих принуждены теперь влачить жизнь свою в нужде превеликой и подвергать себя с утра до вечера всем суровостям ветров, бури, стужи и стремительных дождей!

Если окинуть мне умственным взором все моющее происходить теперь в местах разных, подверженных ненастью сему, каких жалких и поразительных зрелищ не увижу я повсюду?

Тамо тащится, может быть, бедный престарелый поселянин с тяжелым возом своим по вязкой и дурной дороге. Изнуренная его клячонка, столь же престарелая, как и сам он, едва переступать может от Надсады и старости и с нуждою вытаскивает дряхлые ноги свои из грязи глубокой. Бедный старец в едином только на плечах рубище раздранном и не имеющий сухой нитки на теле охрип уже от вопля и понукания изнемогшей лошади своей. Дрожащая его рука утомилась уже от стегания оной, а силы до такого измождения дошли, что и сам он уже с нуждою переступать и ноги свои из глинистой грязи выдирать может. Между тем дождь не престает лить, и жестокий ветр знобит от часу больше члены его, и без того уже от стужи и старости дрожащие. Целый день без пищи и пития с неописанным прискорбием тела и души тащился уже он сим образом с ноги на ногу, и теперь, напрягай последние силы свои, спешит к домишку и семье своей! Но путя еще знатная часть не переехана, и впереди предстоит ему еще трудная переправа. Небольшая лощинка с ручейком, до того ничего не значущим, превратилась теперь от множества дождей в непроходимое болото и такую топь, чрез которую и лучшим коням воз перевезти великого труда стоит. Старик предусматривает сие и содрогается уже от помышления одного при подъежжании к оной. Он вздыхает из глубины одряхлевшей груди своей, повторяет оханье и гореванье свое, но, необходимостью понуждаем, продолжает путь и в сумерки уже доежжает до сей страшной переправы. Он пускается в нее, осеня крестом чело свое. Но последние дни топь сия сделалась более, нежели он думал и воображал себе. Изнуренная кляча его увязает посреди тины по самую грудь свою и не в состоянии более сойтить с места и выдрать ног своих. Бедный старец видит сие и тшетно кричит, нукает, стекает и бранит старинного коня своего, служившего ему до того верно, но теперь изменившего совершенно. Тяжкое захрипение и упадение лошади на бок останавливает смущенного старца в понуждениях его и принуждает к исканию других и не столь тщетных способов к вспоможению. Весь воз его обвяз глубоко в тине, и лошадь подверглась опасности задохнуться и захлебнуться. С преглубоким вздохом слезает он с воза, на который было присел для переезда чрез воду, силится всячески помочь лошади и поднять ее, но в трудах своих увядает сам по пояс в тине и не может никак выдраться из ней!.. Между тем ночь опускает мрачный свой покров на землю, и густые тучи, изливающие отчасу более дождя, увеличивают темноту до ужасности самой. Бедный старец, находясь посреди пустого поля, на месте, удаленном от всякого жила и людей, погруженный по пояс в тине и воде, обливаемый сверху сильным дождем, обуреваемый со всех сторон пронзительным холодным ветром, изнеможенный до крайности от трудов бесчисленных, во весь тот день перенесенных, и томящийся голодом и жаждою, восстенав из глубины сердца своего, воздевает одряхлевшие руки свои к небу и в отчаянии не знает, как и чем пособить себе!..

Какое положение бедняка сего и сколь отменно оно от положения того, в каком нахожусь я… я, сидящий теперь в покое и в тепле, не ощущающий никакого беспокойства, а помышляющий об одних только забавах для себя! О, как много счастлив я пред ним и как жалок мне сей бедный старец и страдалец беспомощный!

Инде путешествовало, может быть, целое семейство, подобного моему состоянию людей, уже несколько дней из одного отдаленного места в другое. Ненастье сие захватило их в дороге, и кровные нужды принуждают их поспешить своею ездою. Сколько трудов, досад, прискорбностей и беспокойств ни претерпели уже они от стужи, ветров и дождей, сколько от дурноты дорог, трудных переправ, усталости лошадей и повреждений, делавшихся в повозках их. Но все еще, хотя с нуждою и трудом, но продолжали они путь свой до сего времени. Но теперь произошло то, о чем они и думать страшились. От испортившихся до крайности дорог, изрытых и исковерканных преглубокими рытвинами, ямами и колесовинами, повозки их претерпевали давно уже много зла, а теперь вдруг рассыпалось под одною из них заднее и давно скрученное колесо, а под другою самая железная задняя ось переломилась. Обе они принуждены были остановиться и, к несчастию, не в одном еще месте, а на немалое расстояние друг от друга. К вящей досаде и огорчению всех путешественников сих, постигло их насчастие сие посреди обширной степи, на месте отдаленном за несколько верст от ближних жил, а от таких мест несравненно еще удаленнейших, где б можно было им достать годное колесо под корето их и найтить людей сделать им ось железную. Какая досада для всех несчастных сих! Какое жалкое и поразительное зрелище! Обе повозки лежат опрокинувшимися почти совсем набок. Все сидевшие в них, и женщины и мужчины, произносят вопли и крики превеликие, прося помощи скорейшей. Обмоченные с головы до ног и перемаранные грязью, служители их все соскакивают с мест своих, сбегаются к одной, перебегают к другой повозке, толпятся, соединяют силы свои к подниманию тяжелых повозок с Господами своими и по неловкости никак учинить того вскорости не могут. Между тем, удручаемые ветром, стужею и дождем лошади не стоят, а мнутся и перепутываются между собою. Опасность увеличивается ежеминутно. Господа их кричат. Женщины увеличивают свои вопли и стенания и умоляют всячески слуг помогать скорее. Нежная и трепещущая мать, схватя малых детей своих, спешит подавать их служителям в окны и умоляет о скорейшем опростании и спасении оных. Дети вытаскиваются, но куда ж? На проливной дождь и бурю превеликую! Но скоро принуждены и сами старые последовать за ними и, вылезая с нуждою из повозок, подвергать себя всем суровостям непогоды. Люди их, сколько ни старалися поднять и сколько раз ни напрягали всех сил своих совокупно, сколько раз ни падали сами, осклизаясь в рытвины и ямы, но все старания их были тщетны. Они выбились наконец из сил и немогши одолеть, не знают, что делать и начать. Во всей степи нет ни единого дерева и ни единого куста, могущего служить им при поднимании на подмогу. Вышедшие господа их стоят вокруг оных на ветре и дожде и тщетные произносят жалобы и вздохи. Сетования у всех бесконечные, а неумение того больше. К умножению досады и прискорбия приближается ночь и с нею темнота преужасная! Нет ни убежища, ни покрова никакого от ветра и дождя. Нет самого огня, могущего согреть дрожащие члены, и никаких дров к разведению оного. Сколько-нибудь могли б защитить их кареты собою, но и те лежат на боку с перебитыми в суетах стеклами, и в них войтить не можно. Лошади между тем продолжают беспокоиться и, продрогши от стужи, не стоят спокойно. Всех их отпрягают, но и с ними не ведают, что начать. Нет ни корма для них, ни воды, ни приюта никакого. Господин рассылает некоторых из них наудачу в разные стороны людей для искания ближнего селения и каких-нибудь повозок и помощи для себя и семейства своего и остается сам с достальными немногими на степи горевать и мучиться всю ночь в темноте на стуже и дожде с женою и малыми детьми своими!..

Какой вечер! и какая ночь для нежного и чувствительного семейства, привыкнувшего жить в неге и покое и не видавшего никогда нужды и несчастия такого! Как жалко оно и какого соболезнования достойно! Какая противоположность между положением сим и положением моим в сии минуты! Какое счастие для меня, что не нахожусь и я теперь в подобных сему обстоятельствах, но сижу в покое и тепле и утешаюсь милым и любезным семейством своим, окружающим меня. Сколь легко могло б и со мною подобное тому или еще гораздо худшее случиться…

* * *

Происшествия и случаи таковые и многие подобные им не только возможны, но и действительно бывают в свете. И почему знать, может быть, и теперь, в самые минуты сии, есть очень многие люди, страдающие сим образом в степях, полях, лесах, в топях, на переправах, болотах, ручьях, речках и других водах, Свет обширен! Ненастья таковые объемлют обыкновенно великие пространства мест, и многие тысячи людей подвержены бывают в одно время всем суровостям оных. Великое множество их находится, бессомненно, теперь в дорогах, в удалении от домов своих и всякого жила и терпят нужду. Есть, бессомненно, многие и сидящие в грязи, с изломанными колесами, осями и повозками своими, есть страдающие с приставшими до изнеможения лошадьми своими и не знающие, что делать. Есть увязнувшие в топях, болотах и трудных переправах, бьющиеся с повозками своими до того, что не рады своей жизни. Есть многие, сбившиеся с дорог, есть завечеревшие в пути и провождающие всю ночь в страданиях различных под ветром и дождем, терпя стужу, голод и мокроту. Есть, может быть, и в худших еще обстоятельствах находящиеся, есть выбившиеся совсем из сил и от стужи и изнеможения последнее уже дыхание испускающие. Некогда случилось самому мне быть очевидным свидетелем таковым плачевным положениям. Никогда не позабуду я той ужасной ночи, в которую при таковом же ненастье, как теперь, при моих глазах погибало множество людей, и не только я, но и никто не в состоянии был подать им руку помощи. И поныне еще содрогаюсь я при едином воспоминании оной!

Все такие случаи и происшествия бывают действительно, и мне надобно воображать их себе колико можно живее и в количестве множайшем. Каждое из зрелищ таковых воображаемых хотя в уме возбуждать во мне станет чувствия, достойные разумной твари, и вкупе производить в душе моей ощущение, разливающее некую особливую сладость по всей внутренний моей. Мысль, что при всех суровостях непогоды сей нахожусь я в покое и тепле, пользуюсь преимуществами бесчисленными пред многими тысячами людей, таких же, как я, и ничем меня не худших, и не претерпеваю ничего подобного тому и претерпеваемого ими, будет тогда во сто раз утешительнее для меня и не преминет возбудить во мне радости и удовольствия, а вкупе и чувствия благодарности ко Творцу моему, что он освободил меня в сие время от трудностей беспокойств и несчастий тому подобных.

И в самом деле, каким блаженством наслаждаюсь я теперь в сравнении с теми, которые находятся под дождем и терпят все суровости непогоды сей! Какое особливое счастие для меня, что я не подвержен всему тому же! Как много должен я радоваться и веселиться и как много благодарить моего Господа за то! Всякая минута, препровожденная в покое и производящая невинное удовольствие в душе моей, есть особливое даяние его: даяние милости щедроты, заслуживающее и особливую благодарность от меня! Она ему и буди, как подателю всех благ и милосердствующему попечителю обо мне!

Итак, длися, сколько хочешь или сколько предписано тебе, о ты, ненастье со всеми суровостьми твоими! Не хочу я по примеру других сетовать и негодовать на долговременность и жестокость твою, но паче буду благословлять еще тебя со своей стороны! Если б и не было известно мне, что ты бываешь верно не по-пустому в Натуре, а производишь великие и многоразличные пользы, так и тем уже одним доволен я тобою, что ты собою подало мне повод к чувствиям и помышлениям таким, кои достойны человека и мне доставили множество веселых и счастливых минут в жизни! Вперяй и впредь всякий раз, когда ни случится тебе быть, в меня помышления такие ж и помогай мне из самой дурноты времени извлекать для себя пользы и столько ж веселиться духом в продолжение тебя, как и в самую приятную и ясную погоду.

10. К родине своей при возвращении в оную после двадцатидвухлетнего отсутствия (сочинено в феврале 1797 г.)

О, милые и прекрасные места! О, пределы, всегда драгоценные мне! В недрах ваших родился я, в недрах ваших начал я познавать себя! И в недрах ваших проводил лучшайшие лета жизни своей! Вы видели меня младенцем еще, видели потом отроком, увеселяли в возрасте мужественном, видали и тогда, когда век мой начинал уже и к наклонности приближаться! Распоряжателю судеб смертных угодно было отвлекать меня от вас, отвлекать не единожды, преселять в страны чуждые и отдаленные от вас и разлучать меня с вами, когда ненадолго, а когда на многие года. В последний раз более двадцати лет находился я в отсутствии от вас, и в течение времени сего хотя и видал вас, но видал редко, очень редко, и всякий раз только ненадолго. Никогда не было того, чтоб я в недрах ваших мог проводить несколько месяцев или недель сряду, а всегда удавалось мне немногие только дни утешать зрение мое вашими прелестьми и красотами. Я едва успевал окинуть вас взором своим, как паки отвлекаем был от вас в страны удаленные и чуждые мне. Но и при кратких воззрениях сих как милы и любезны бывали вы мне! Колико приятностей находил я всякий раз, когда бывал в недрах ваших и живал, хотя по нескольку дней в них. Все предметы, встречающиеся с зрением моим, казались мне красивейшими, нежели в иных местах, все имеющими нечто особливое и приятное в себе. Самое небо представлялось очам моим в некаком лучшем виде. И самое солнце светлее и приятнее, нежели где инде! Все и все пленяло меня в недрах ваших! Холмы ли, окружающие жилище мое, рощи ли и дубравы, увенчивающие хребты их, попадались на глаза мне, долины ли с извивающимися речками своими усматривал я и в дали еще самой при подъезжании к вам, как восхищалась уже всякий раз душа моя, наслаждалась приятностию неудобоизобразимою, и никогда не мог я довольно насмотреться на вас, никогда – налюбоваться вами.

Ныне, когда по велению судеб возвращаюсь я паки в недра ваши, о милые и любезные места! и возвращаюсь не на несколько дней, а для всегдашнего пребывания впредь, с какою приятностию смотрю я на вас и какие сладкие ощущания происходят в душе моей! Одна мысль, что буду обитать посреди вас, что буду уже неразлучен с вами, буду видеть вас, примечать все перемены, производимые натурою с вами, и стану прелесть-ми вашими наслаждаться паки во времена годичные, мысль сия наполняет уже всю душу мою удовольствием несказанным!

Приветствую вас, пределы милые и драгие! Места, видавшие предков моих! Приветствую вас, поля, и вы, о холмы и косогоры! также и вас, бугры, речки и долины, окружающие селение, где живали праотцы мои! Приветствую вас, леса, рощи и дубровы, увенчивающие хребты холмов и полей и украшающие собой окрестности сии. Приветствую вас, о сонмы хижин поселян, покоящиеся под ветвями лоз кудрявых и высоких, и вас, о храмы сельские и простые, вздымающие главы свои среди хижин оных! Все вы мне милы и приятны! Наконец приветствую и тебя, о кучка древес сгущенных и высоких, лесок, скрывающий в себе жилище праотцов моих и осеняющий тению своею обиталище мое! Хотя и ты также почти не приметен посреди собратий своих, рассеянных тамо и семо, колико и сам я посреди соотчичей своих, но ты мне… мне, знающему истинную цену всему, что есть в тебе, ты мне милей и драгоценней всех прочих мест, находящихся в окрестностях твоих, хотя и те мне также милы и приятны. О! будьте все… все вы благословенны от меня! Всех вас приветствую я! Все вы примете меня паки в недра свои и поспешествуйте и ныне при вечере дней моих толико ж блаженству моему, колико поспешествовали вы прежде, когда посреди вас препровождал лучшайшие дни в жизни моей!

А тебя как приветствовать и благословлять мне, самое обиталище мое! Место милейшее из всех и драгоценнейшее мне! Как изобразить, что ощущаю я при возвращении моем в приятные недра твои? Все части, составляющие тебя, мне милы и любезны в особливости. Куда ни обращу я взоры свои: на рощи ли высокие, окружающие жилище мое, осеняющие оное тенями своими и защищающие с севера от ветров хладных и жестоких, на вертограды ли, облегающие вокруг обиталище мое, изобилующее множеством плодов разных и красотами своими, толико увеселявшими меня; на водоемы ли, осеняемые древесами высокими и наполненные рыб множеством, на тебя ли Авенезер, гора благословенная, [2] носящая на хребте своем сельский домик мой, превращенная в иной вид трудами рук моих, орошенная моим потом при украшении тебя, и сделавшаяся камнями, открытыми мною в недрах твоих толико полезных многим тысячам смертных. На тебя ли, Скнига, река милая и толико приятная мне, извивающаяся в течении своем при подошв[е] горы оной, и толь много раз блеском и журчанием вод своих пленявшая слух и зрение мое. На вас ли, хижины поселян, разбросанные кучками в приятном беспорядке по брегам излучистой Скниги и сидящие где низко-низко под горою подле воды самой, где на высотах и утесах берега сопротивного! На тебя ли, угорье, покрытое лесочком плодовитым, изогнувшееся подле реки сбоку и видов своим толикою красу всему селению придающее! На тебя ли, дол великолепный, и вы, поля обширные и наклонные, лежащие за рекою пред окнами дома моего и окруженные вдали где рощами и лесами, синеющимися в брюме прекрасном, где селами и деревнями, и составляющие для очей зрелище прекрасное! На тебя ли, овраг пышный и глубокий, лежащий сбоку и в самой близи подле дома моего, и каменистыми скалами своими толь много раз увеселявшей зрение мое. На тебя ли, студенец Иосифль [3] , текущий с шумом из недр скалы высокой и струями своей воды чистейшей утолявший жажду праотцов моих и мою самую при рождении моем. На вас ли, древеса дебелые, стоящие на скалах высоких, осеняющие тенями и ветвями своими величественный овраг сей и прежившие века целые. На вас ли, водопады, гремящие при подошве горы сей в местах разных и из чистейших вод своих составляющие водоемы многие, толь много раз меня собою и украшениями вокруг себя до восхищения увеселявшие. На вас ли, прочие части величественной горы сей, снабженной повсюду сходами и стезями спокойными и украшенной зданиями родов различных и дерев множеством несметным, приносящих на себе плоды разнообразные, простору я взоры свои, как везде и везде встречаются с ними предметы знакомые и вкупе приятные мне.

Всех и всех приветствую я вас, места милые и любезные мне, и всех благословляю вновь при нынешнем возвращении своем к вам. Мир и тишина да обитает навсегда в приятных недрах ваших, и невинные радости и утехи да сопутствуют им.

Для искания их возвращаюсь я к вам! О, будьте же и ныне толико ж утешны и учительны мне, как бывали прежде, и производите паки удовольствия в душе моей, какими наслаждался я в прежнее и то пребывание мое в недрах ваших, когда не один раз производили вы в душе моей мысли полезные и вливали их в перо мое для сообщения их соотчичам моим.

Более двадцати лет находясь в отсутствии от вас, обуреваем был я беспрерывно случаями разными и происшествиями, колико приятными, толико ж и противными, и озабочиваем делами чуждыми. Ни один день во все течение огромного времени сего не провожден был в праздности, но трудов было довольно, и я старался, сколько мог, приносить все силы души и тела моего в жертву пользе отечества и велениям долга, а того паче соблюсти доброе имя. Мне и удалось сохранить оное, а вкупе и сделать много такого, чем пользовались многие и воспользуются и впредь и не только современники мои, но и самые еще позднейшие потомки отечества моего… а внутреннее удостоверение, что в жизнь мою не был я тунеядцем, и капли слез, катящиеся из очей многих при отъезде моем из мест, в коих проводил я время сие, и не проклятия, сопровождающие меня в путь мой, а общее жаление многих тысяч людей, бывших под начальством и управлением моим, об отбытии моем, производят в душе нечто такое, что мне довольною наградою за все то почесть уже можно.

С сим одним приобретением, а не со златом и не с сокровищами несметными и чинами высокими возвращаюсь я к вам, места милые и драгие. Вы найдете во мне одну ту лишь перемену, что глава моя покрылась сединами и силы телесные пред прежним ослабели, а в прочем таковым же, как был. О, будьте и вы для меня таковым же, как были прежде, толико ж веселы и утешительны и столько ж полезны для моего духа. Множайшего от вас не требую. Будучи к обогащению меня благами мира сего неспособны, обогащайте, милые мои, сокровищами цены высшей. Производите непорочные радости и удовольствия в душе моей, водворите в нее мир и спокойствие, наидрагоценнейшее из всех благ смертных, и наконец, когда пресечется нить жизни моей, примите и прах мой в ваши недра и под хладным, камнем успокойте его вместе с праха ми праотцов и дедов моих.

С сим вожделением одним возвращаюсь я к вам, места любезные и драгие. Сего единого ожидаю я от вас в твердом намерении поспешествовать к тому и с своей стороны. Я постараюсь, колико можно, возобновить паки прежнее и тесное дружество между нами. Я буду видаться с вами ежедневно, буду посещать вас и все части и пределы ваши, посещать часто и не с одними телесными, но вкупе и душевными очами буду беседовать с вами, буду примечать все прелести и красоты ваши и натуры, производительницы вашей, буду извлекать из них утехи и удовольствия душе моей и в благодарность за то воспевать оные на сельской и простой лире своей. Авенезер! Сия гора милая и драгоценная мне будет свидетелем тому, и звук гласа моего при воспевании песней в похвалу вам почасту будет раздаваться на холмах сего Геликона моего и греметь в стенах храма, воздвигнутого на хребте его и моей музе посвященного.

11. К зиме при схождении оной и к половоди (сочинено в марте 1797 еще в Богородицке)

Уже! Уже ты отходить от нас, зима холодная, прочь и уносишь с собою все стужи и суровости твои. Ca всяким днем и с каждым часом уменьшается уже власть и могущество твое, и ты исчезаешь видимо при очах наших и готовишься паки сокрыться от нас. Се летит уже к нам, летит сама соперница твоя на хребтах мрачных облаков и парит на крылах ветров полуденных. Се приближается уже она, ополченная орудиями страшными и опасными тебе, и скоро, уже очень скоро поразит она тебя ударом гибельным и последним. Герольды ее, сей весны могущей, нам уже давно скорое пришествие ее предвозвестили. Уже прибыли и самые предшественники ее к нам. Они начали уже давно разрушать узы твои, коими связывала ты натуру до сего. Уже разрушились все спокойные и гладкие пути, нам тобою приготовленные, и исчезли все приятности твои. Око не видит более всех прежних красот твоих и не любуется ими, древеса не гордятся уже в одеждах пышных, сотыкаемых тобою, и не пленяют ум и зрение наше великолепием своим. Миллионы искр не блестят уже на мягких снегах твоих и не играют в глазах наших огнями разными. Вся белая хламида твоя, которою укрывала ты до сего наши холмы и поля, лежит тамо уже растерзанная ими, вся обезображенная и лишенная красот своих, представляет она уже зрелище, противное нам. А скоро-скоро уже нигде не видно будет и остатков ее. Уже превращается она в потоки водяные, и с каждым днем обнажается более лицо черное! Земли. Уже слышен треск и шум от разрушения оплотов твердых и оков, возложенных тобою некогда на воды. Уже освобождаются они от тягости ига сего и, получив свободу, удаляются прочь от нас, смешавшись с водами, происшедшими из снегов твоих, и при сильном стремлении своем ревут с шумом, слышимым далеко по зоре.

О, сколь великая перемена во всем и повсюду теперь! И какому страшному перевороту назначено свершиться в натуре прежде, нежели она уготовит путь для шествия грядущей и уже приближающейся весны, устелет его коврами драгоценными и усыплет цветами родов разных! Самые недра и внутренности Земли должны восстенать от оного, а на лице ее едва ли единое место, единая частица состава ее пребудет в покое, едва ли единая останется без потрясения. Все ощущает уже и днесь перемену великую в себе, а вскоре восчувствует и более того и перемену вящую и гораздо важнейшею перед сею. Ни едино творение, ни бездушное, ни одушевлённое, не останется без восчувствования чего-нибудь, а все и все восприимет соучастие малое или большое в перевороте сем общем и великом.

Какой сонм явлений разнородных представляется умственным и телесным очам моим, когда сии простру на видимое окрест себя, а те устремлю на предметы, отсутственные и незримые мною. Какой ряд сих предметов разновидных, где трогательных и жалких, где приятных и неприятных, представляется зрению моему, и какие разные движения производят они в душе и ощущания в сердце моем…

Здесь вижу наши холмы и поля, уже пестреющиеся всюду. От белого покрывала, под коим покоились они в зимние претекшие дни и ныне уже растерзанного на части, лежат тамо единые уже клочки в рассеянии, и самые те с каждым часом исчезают очевидно. Многие холмы и бугры власно как утрудясь под тягостию бремени, лежавшего на них давно, свергли с себя всю зимнюю одежду и спешат умягчать хребты свои для освобождения от оков зимы суровой все растения свои, долженствующие вскоре покрыть их бархатом зеленым, толико увеселяющим очеса смертных. Уже слух сих утешается громким пением первенцев вешних, гремящих в высоте над главами их и над холмами сими, освобожденными от снега.

Другие только лишь стараются еще свергать с себя зимнее иго и оказывать от часу более мрачное чело свое из-под белой одежды. Множество малых и больших потоков струятся во все стороны с них и стремительно текут вниз по наклонностям их в долины и низы.

В сих белеются еще остатки снегов, и скопищи их упорствуют еще всем усилиям солнца и тепла, но воды, скопляющиеся в оных, ревут по наклонностям их и, подрывая страшные громады снежные, принуждают их обрушиваться над собою и последовать за быстрым стремлением своим в реки малые и большие.

А с сими каких перемен и явлений не происходит теперь в местах разных повсюду! Воды, стекающие в низы с холмов и полей, превратив каждый поток в речки быстрые и глубокие, сделали их к прехождению неудобными. И к коликим сетованиям и досадам не пода-ют они повода собою путешественникам многим. Инде гонимый надобностью поспешает иной достичь до дома своего или до другого места, куда привлекают его нужды кровные. Помышляя о необходимости езды своей, забывал он до сего о всех трудностях нынешних разрушенных путей и, скрепив сердце, тащился по грязи и земле самой на санях своих и уже ласкался надеждою вскоре окончать путешествие свое, но малейшая речка или паче ручеек, ничего не значущий до того, останавливает его и преграждает ему путь дальнейший. Превратись в реку быструю и глубокую, преполагает она сущую невозможность к переезду. Путешественник, понуждаемый нуждою, с горестью усматривает сие, воздыхает из глубины сердца, досадует и не знает, что делать. Он осматривает всюду и всюду быстрое течение воды мутной, испытует глубину ее, идет вверх течения реки, простирает шествие свое вниз, старается где-нибудь открыть место, удобное к переезду, но, к прискорбию, нигде не находит такового. Наконец по долгом искании встречается с зрением его род помоста чрез реку, помоста естественного, составившегося из спершихся льдин, или из толстого слоя, окреплого и не обвалившегося еще снежного сугроба, простирающегося чрез всю реку оную, протекающую под оным. Путешественник радуется обретению сему, но вкупе содрогается в душе своей при помышлении о всей опасности переправы таковой. Он впадает в недоумение, отважиться ли ему на опасность сию, и страждет нерешимостью часы целые. Наконец, великость нужды заставляет его решиться на все. Он со страхом и трепетом пускается на помост толико опасный, и сердце его сжимается в груди, до того уже стесненной, обливается кровию и замирает при каждом шаге ноги его. Но какая радость и удовольствие для души и сердца его, когда удается ему достичь до берега сопротивного и ступить ногою на твердую землю!

Но не всем и не всегда удаются переправы таковые, но многим и очень многим бывают они гибельны или повергают их в опасности смертельные. Коль многие проваливаются на помостах таковых снежных или составившихся из льдин, спершихся между собою, и увлекаются быстрым стремлением вод вниз по течению реки и там либо бедственно погибают, либо спасаются, но потеряв все бывшее с ними, или перемочив весь скарб свой. Коль многих таковых необходимость заставляет перебираться вплавь чрез наводнения, сему подобные, и подвергать явно жизнь свою опасности, и коль многим отвага таковая пагубна бывает. Каких случаев и примеров не бывает всякий год в течение краткого, но опасного времени его! Коль плачевно бывает оно для многих, а особливо находящихся в дорогах и принужденных переправляться чрез многие речки и ручьи, и коль счастливы все те, кои в! сие время сидят дома и с водами никакого дела не имеют.

Сколь у многих отцов и матерей, также у жен и друзей, сердца теперь не на месте, имеющих детей или милых друзей и сродников своих, в отсутствии долженствующих возвратиться к ним сим опасным путем из отдаленных мест и переезжать многие реки и воды. Всякий день и всякий час представляются умам их все опасности, каким они подвержены быть могут. И многие с беспокойным духом просмотрели уже глаза свои, ожидая ежеминутно прибытия их. Сколько одни возрадуются радостию несказанного при свидании с милыми родными своими, благополучно к ним возвратившимися и всех опасностей избегшими. Сколько многие другие поразятся, может быть, вскоре горестию и восстенают из глубины сердец своих, лишась милых людей себе.

Но отвращая теперь душевные очи свои от всех таковых и подобных тому жалких и поразительных случаев, производимых половодью и от всех повреждений, причиняемых ежегодно разлитием малых и больших рек, и льдами, плывущими в ужасном множестве по хребтам оных и с стремительством страшным и разрушающим все встречающееся с ними и причиняющими многим убытки и досады несметные, а устремляя оные к другим предметам, встречающимися со взорами моими, вижу леса, синеющиеся тамо. В них продолжается, зима, еще господствие твое. Все они таковы же еще, как были, голы, обнажены и лишены всех красот своих. Древеса, составляющие их, находятся теперь еще в худшем виде, нежели в каком были они за несколько дней. Нет на них и того уже убранства и великолепия, в которое облекала ты их своими инеями прекрасными. Уже давно стрясли они с себя последние остатки оных. Все те, кои обременены были игом, возложенным тобою на них и коих главы и ветви недавно стояли преклоненными книзу, давно уже разогнулись и подняли опять выи свои. А теперь выдирают главы свои из-под снегов твоих и самые юные птенцы их, с которыми ты с толиким немилосердием поступала. Пушистые снега свои, оседая с каждым днем, и в недрах лесов самых обнажили уже многие младые отросли и кусты, лежавшие до того согбенными под тяжестию сугробов твоих. Все они вместе с старейшими из пород своих готовятся уже к убранию себя великолепием весны прекрасной. Предшественники ее уже давно действуют на них. Давно уже жидятся соки во внутренности ветвей и стволов их, и чертежи будущих красот давно уже таинственным образом образуются в них рукою премудрой натуры. Скоро-скоро начнут уже сожменные и образованные листья и цветы развиваться постепенно. Некоторые из древ унизаны уже перлами, сплетенными из пуха нежного и белизною твоим снегам не уступающего, а за ними вскоре последуют и листья, сотыкаемые с толиким искусством сокровенным, что ум всех смертных не мог еще до сего проникнуть совершенно во всю глубину таинства сего.

Но не одни воды и леса, но и самые животные, видимые повсюду мною, уже скорое настание весны предвозвещают. В рощах наших давно уже раздаются гласы герольдов ее, созидающих сограждения свои на верхах древес высоких, и они готовят уже мягкие ложи для будущих птенцов своих. А примеру их последуют многие и другие пернатые. Здесь вижу многих летающих окрест меня, отыскивающих соринки и пушки, им нужные, и отлетающие с ними в места, приисканные ими для произведения потомства себе. Тамо гремит целый хоровод маленьких пернатых, сидящих на гибких ветвях древес и совокупным чиликаниём своим увеселяющих слух мой. Все они утешаются тут приближением весны и отдыхают от трудов, употребленных на сделание гнезд своих. Я сорадуюсь с ними и веселюся зрелищем сим, как вдруг привлекает внимание мое раздающийся крик в высоте воздуха над главою моею. Я обращаю взоры мои туда и вижу длинные ряды пернатых путешествующих по пространству воздуха из стран южных и отдаленных от нас в страны Севера. Беспрерывное и согласное взывание их утешает мой слух, рассекание воздуха длинными крылами их увеселяет зрение, а самое странствование оных производит в душе моей помышления разные. Без признаков и путя, означенного чем-нибудь, прелетают они расстояния великие и безошибочно достигают до мест приятнейших в летнее время для них. Я удивляюсь предводителям их, а вкупе и повиновению, с каким следуют за ним все прочие порядком особливым, и не могу довольно надивиться тому.

Тако удивляющегося и углубившегося в размышления возбуждают меня другие крики и гласы животных. Я обращаю зрение мое и вижу здесь питательниц наших, громким и особым криком возвещающих о доставлении нам в пищу новых яиц своих. Тамо величавые самцы их громким криком призывают милых подруг своих для совокупного клевания зерен, найденных им. Инде распушась пыхтит гордое пернатое из стран индийских и расхаживает горделиво пред подругами своими. Здесь поражает слух мой нежное блеяние агнца, едва только родившегося на свет и последующего за родившею его в теплое еще убежище его. Тамо внемлю приятные беседы нежных любовников между пернатыми, целующих друг друга. Я дивлюсь сему свойству их, толико особливому и отличающему сих тварей от всех прочих, и веселюсь зрением сим.

Но единое ли сие утешает зрение и слух мой? Великое множество и других предметов, не менее приятных и утешительных, встречаются с зрением, слухом и мыслями моими. Куда ни обращу все оные, на пространство ли воздуха над собою и атмосферу нашу, на натуру ли вообще и на поверхность земли всей, на обиталища ли жителей ее и все происходящее во внутренности оных, на вертограды ли, особенно в недрах их находящиеся, на поля ли и луга, окружающие оные, на леса и дубровы, украшающие холмы наши, и нынешнее состояние их, на всю ли область животных вообще, на скотов ли наших пород разных и зверей диких, на птиц ли, живущих на свободе и в домах наших, и нынешние упражнения их, на обитателей ли вод родов различных, на слабейших ли животных, обитающих в стихиях и на лице Земли, а, наконец, на самых ли подобных себе смертных и нынешние упражнения их в местах разных, как везде и везде встречаются с слухом, очами и мыслями моими такое множество предметов занимательных и приятных, что к исчислению всех их не обретаю почти удобности; а вообще только сказать могу, что все-все они скорое и весьма скорое пришествие весны, а вместе с тем и совершенное отбытие твое, зима! нам предвозвещают.

И как сие и свершится непременно, то да буди благословенно отшествие твое, зима хладная, а вкупе и полезная нам. Я сопровождаю тебя с чувствиями благодарности к тебе! Несмотря на всю стужу и непогоды твои, наводившие нам беспокойствы иногда, имела ты для меня много приятного в себе. Не один раз во время господствования и пребывания твоего у нас веселился я красотами и прелестьми твоими! Не один раз занимался мыслями о всех выгодах, тобою доставляемых нам, и снискивал чрез то непорочные забавы духу моему, и не одну минуту помогла ты мне препроводить весело и обратить в частицу блаженства моего. О, буди же тебе благодарение за то! И если дни мои продлятся до обратного возвращения твоего к нам, то буди мне и тогда такова ж благоприятна и весела, как была в нынешний раз.

12. Половодь в моей деревне (сочинено в 1797 в мае)

О милая и драгоценная деревенская жизнь! Какие преимуществы имеешь ты для людей, ищущих блаженства своего не в честях и достоинствах высоких, не в роскошах и богатствах огромных, но в том, в чем сама натура его положила, и в таких вещах, которые скорей и удобнее всех протчих ему оныя доставить могут! Как выгодна ты для тех, кои не влачат дни свои в праздности единой, не предают себя течению света и обыкновениям его и смотрят на все не одними телесными, но вкупе и умственными и душевными очами! Какие удобности имеешь ты для научившихся из детства тому искусству неоцененному, которое так тесно сопряжено с блаженством жизни нашей и толь великое в него влияние имеет. Искусству, имеющему то особливое преимущество пред другими, что может в жизни нашей доставлять нам тысячи или паче несметное множество минут приятных и подавать бесчисленные поводы к удовольствиям сладким и веселиям непорочным, веселиям, кои проницают до самых глубочайших недр душ и сердец наших, и чрез самое то созидать истинное блаженство дней наших.

Никакой иной род жизни с сей стороны не может сравниться с тобою, о мирная и тихая деревенская жизнь! Никакое иное место не может доставлять нам толь много случаев и поводов к удовольствиям сим, как деревня, отменно же одаренная приятными положениями мест, где натура рассыпала щедро дары и красоты свои! Нет ни единого времени годового и ни единого почти дня во все течение не только весны, лета и осени, но даже и зимы самой, в которой бы с оком любителя натуры и умеющим извлекать себе удовольствия из всего не могло встречаться чего-нибудь такого, что в состоянии уже занять и увеселить его ум и сердце. Вся натура для него отверста, вся-вся лежит пред очами его, и тысячи предметов окружают его всюду, куда ни направит он стопы свои, и предлагают поводы к удовольствиям непорочным и приятным.

О, как счастливы все имеющие селения свои, окруженные местоположениями прекрасными, и умеющие пользоваться ими! Никогда не престану я благодарить судьбу мою за одарение жилища моего сим даром, в особливости и за умножение самим тем всех ее благодеяний к себе. Колико приятных минут ни доставила она мне чрез то и коль великое влияние имеет сие в блаженство дней моих.

Нет дня, в котором бы не находил я новых поводов к удовольствиям и увесениям непорочным. Самые скучнейшие времена года для меня не скучны, и самые такие перемены в натуре, которые иным либо страх и опасение, либо скуку и неприятности производят, для меня приятны и утешительны бывают.

Что скучнее того времени в году, когда натура находится в важнейшем перевороте своем и зима уступает владычество свое весне, ее прогоняющей? К каким досадам и неудовольствиям ни подает повода время сие многим людям; как огорчаются иные тем, что за распутицей и дурнейшими погодами им никуда ни ездить, ни ходить неможно, и они принуждены сидеть в скуке в домах своих? Путей зимних и спокойных уже нет. Все они разрушились совершенно, а летние далеко не восстановились еще. Куда ни направят они стопы свои, везде встречаются с ними топи и грязи, везде непроходимости самые, а бываемые в сие время наводнения и половодь к коликим досадам, заботам, страхам и опасениям ни подают повода многим? Каких неудобностей и повреждений ни производят они везде собою? Многие времени сего как некоей себе напасти и беды ожидают, и душа их от единого уже воображения приходит в смущение и беспокойство. Как озабочиваются в сие время все те, у коих есть водоемы большие, согражденные на речках и реках многоводных, и разные здания, на оплотах их воздвигнутые с иждивением великим и трудами бессметными; или те, у коих реки таковые сквозь их селения и лучшие угодья протекают и разлитием вод своих, а того паче льдами своими ежегодно великое опустошение причиняют.

Инде целое селение находится в течение времени такового в смятении и тревоге превеликой. Все обитатели хижин его сбегаются с разными орудиями к оплоту, преграждающему реку среди селения их текущую и обширный водоем, тут составляющею. Смущенные начальники, а всех более озабоченный хозяин призывает их туда, и понуждения посыльных заставляют бежать скоро по вязкой и скользкой земле и поспешать для спасения оплота, повреждаемого водою вешнею. Сей толикое множество вдруг притекает сверху, что не умещается вся она уже в отверстия и врата, для ней приготовленные, но во многих местах претекала уже чрез самый оплот и, оный размывая, подвергала опасности. Озабоченный и до крайности смущенный хозяин истощил все силы свои от бегания, вопля и понуждения всех к скорейшему положению преграды стремлению ее. Употребляется все, что только можно, напрягаются все силы сбегшегося народа к удержанию насилия воды, но всего недостаточно и мало. С страшною силою и шумом, оглушающим слух, смертных, ревет она и повергается с высоты преграды своей в пучину глубокую и, тамо вращаясь, как в котле, клубится пеною белою и брызгами своими всю окрестность орошает, Падение ее толико сильное и шум толико страшный, что колеблются от того все основания и твердыни оплота. Стонает самая земля под ногами и вселяет страх и ужас в смелейшие сердца. С каждым часом увеличивается вода, и стремление становится сильнее и ужаснее, а наконец делается неукротимым совсем. Вода превозмогает все силы человеческие и, преоборая все усилия людей, разламывает твердыни, противоборствовавшие ей до того, расторгает все связи, державшие сограждения оных, и начинает стремиться с ужаснейшим шумом и в великом множестве вдруг. В немногие минуты уничтожает она то, что делано было целые годы руками человеческими, потрясает оплот самый, подмывает оный в основании его, отторгает страшные глыбы земли черной и уносит их с собою в пучину, и черная пена является вдруг на поверхности оной и представляет зрелище страшное. Весь народ ужасается свирепства такового и с воплем отбегает прочь, страшась, чтоб не погибнуть самому в кипящей пучине. Сам хозяин в крайней досаде и огорчении уклоняется прочь от сего страшного зрелища и с сердечным сокрушением прощается мысленно со множеством рыб, бывших в водоеме его и снабжавших до того трапезу его изобильною пищей, а тогда вместе с водою уходящих. О воображает себе, коликих трудов и убытков будет стоить возобновление оплота сего, и огорчение его увеличивается оттого еще более.

В другом месте к разрушению таковому присоединяется и другое еще зло, причиняющее владельцу еще более досады и прискорбия. Под оплотом и в близости спуска находилось у него здание, воздвигнутое с великим коштом для претворения жит в муку и толчения вещей разных. Прорвавшаяся и в страшном множестве ревущая река затопила оное до половины, и от сильного стремительства ее подвергалось оное опасности очевидной. Владелец, забывая уже о разрушенном спуске и оплоте, суетится и озабочивается зданием сим. Он приказывает, принуждает и умоляет даже подданных своих употребить все усилия к спасению оного, посылает за крючьями, вервиями и баграми, и смелейшие из слуг его, повинуясь велениям и упрашиваниям его, взлезают на кров здания сего, обвивают оною вокруг вервиями толстыми и длинными, и сбежавшийся народ придерживает оное за них при вспоможении крючьев и багров, но среди самых стараниев их едва сам не погибает. Оплот расседается под самыми ногами их и, раздробляясь в глыбы, начинает распадаться, и они, а вместе с ними и владелец их, едва успевают сбежать с оного для спасения жизни своей и предают здание на произвол свирепству воды. Сия, усиливая от, часу более стремительство свое, и поднимает все оное с страшным треском с основания и наполовину разрушенное уносит его на хребтах черных волн своих и нередко вместе с людьми, сидевшими на кровле и не успевшими соскочить с оной.

О! какой жалкий вопль и восклицания начинаются в таковых случаях от погибающих и просящих помощи от других. Весь народ приходит в новое смятение оттого и с воплем бежит вслед по брегам реки за зданием, плывущим по воде и разрушающимся на каждом шаге. Каждый желает помочь пловцам несчастным, но ни средств, ни возможностей не находит, и особливому счастию быть надобно, если случится таковым несчастливцам доплыть где-нибудь до берега близкого и, бросившись в воду, спастись плаванием от потопления или быть извлеченным из волн кинутыми к ним вервиями от бегущих вслед за ними родственников и друзей их.

Инде, а особливо в селениях, сидящих на брегах рек великих и многоводных, половодь сия не иные, как страшные и такие зрелищи, представляет, кои не имеют ничего в себе приятного и увеселительного, но паче преисполнены только ужасами и неприятностями одними. Вздувшаяся от прибылой в множестве воды река таковая вдруг наконец выходит из брегов своих, и стремительство быстрой воды с великим треском разрушает все твердые льдистые помосты, воздвигнутые мразною зимою на зябях их, и разламывает в части и глыбы великие толстые…, и вода увлекает их с собою на хребтах волн своих. Вся поверхность реки приходит оттого в движение и, несмотря на ужасную тягость льдин их и твердость таковую, что поднимали они на себе бремена страшные, несет вода их на себе, как легкие тела, и, равно как мстя за прежнее отягощение себя, играет ими, как легкими перьями. Инде летят они, как стрела, вниз по стремлению оной. Здесь вертятся и кружатся, инде соединяются в скопищи великие и, спираясь в громады страшные, становятся стоймя и ребрами, и потом, паки рассыпаясь, с шумом пускаются в путь дальнейший: Здесь нагоняет она их на брега крутые и высокие и заставливает самим разбиваться о скалы твердые, там разрывать рыхлые стены брегов крутых и, отламывая от них глыбы огромные, повергать в себя. Инде разбрасывает их по брегам низким и кустарникам и оставляет их лежать тут до нетления их. В других местах нагоняет их на древеса, стоящие при брегах низких, и заставливает согибать и преламывать их собою. Инде, протекая селения, наносит их на мосты и мелкие хижины поселян! и заставливает либо самим с треском раскалываться и разрушаться об оные, либо их опровергать и разрушать с шумом и производить стон и жалкий вопль от хозяев оных.

Таковые и подобные сему явления производит половодь в местах множайших и везде почти принуждает зрителей ужасаться силе воды и содрогаться от свирепства стремительства ее. Но не такова и далеко не такова бывает половодь в пределах моего обиталища. Но здесь натура власно как в особливости благодетельствуя мне, лишила ее всего ужасного и оставила в ней одно только приятное и увеселительное. Нет тут ни большой реки, ни обширных водоемов, могущих наводить заботы и ужасы на хозяина. Нет зданий, повреждению от полой воды подверженных, и таких мест, где б могла она производить какие-либо повреждения и опустошения, но половодь здесь всякий год проходит с миром и так спокойно, что жители селения сего никогда на ее жаловаться не могут, но паче всякий год дожидаются оной как некоего праздника, ибо она кроме удовольствия им ничего с собою не приносит.

Расположение небольшой реки, протекающей среди селения сего при подошве горы Авенезера и пред окнами дома моего, таково, что вода как бы ни увеличивалась, но ничего важного собою произвесть не может. Разнообразные и отменно прекрасные и где крутые, где пологие изгибы ее и расположение берегов, где высоких, где низких, и самая неодинаковая ширина ее причиною тому, что во время половоди представляет она собою множество приятных зрелищ, а ни одного ужасного и отвратительного.

Не могу забыть, как много веселился я в последний раз ею. Уже за несколько дней до самого величайшего разлития воды предуговлен был слух мой к тому громким шумом и ревом воды, слышимым в некоторой отдаленности из самых окон дома моего. Производим оный был стеканием всей реки сей с помоста высокого. За многие годы до сего преграждена была она вся в верховье своем, и неподалеку от селения моего оплотом высоким и огромным для составления на ней обширного водоема, долженствовавшего некогда водами своими помогать перерабатывать чугун в железо, и громкий стук от молотов больших раздавался по всем окрестностям сим и оживотворял страну сию. Жило тут множество людей, было множество строения всякого, но ныне, ныне все сие давно опустело, и остался единый только оплот с толстыми ветлами своими, пережившими века целые, и оный помост, с которого река, стекая всею массою своею и повергаясь в пучину глубокую, производила шум оный, слышимый далеко во всех окрестностях здешних, и переменными звуками и тонами своими могущая утешать слух привыкшего любоваться всем, что есть приятного в натуре.

Не одну приятную минуту проводил я, сидючи при вечере под окном своим и утешая слух свой разными тонами сего огромного водостока. Не один раз преселялся я мыслями в гористые страны альпийские и мнил слышать шум водопада с высоты какого-нибудь Альпа, в приятные швейцарские долины низвергающегося. Не один раз воспоминание о бывшем некогда селении там и слышимого мною еще в младенчестве моем стука от молотов больших приводило мне на память преходимость всех вещей в свете, преселяло меня в лета юности моей и производило мысли и чувствия особые и проницающие душу.

Еще не успел я сим первым явлением приближающейся весны навеселиться, как готово было уже и другое и меня к себе привлекало. С помянутым шумом воды, слышимым вдалеке, соединялся уже и другой, гремящий вблизи самой и за немногие только шаги от дома моего. Возгремел уже от оного весь мой вертеп энкритный, и звук от воды, стекающей в него разными потоками чрез скалы и коренья древес и упадающий с великим стремлением с высоты в глубину его, раздавался по всем окружающим его садам и рощам. Приятно было сие слышать, а того приятнее видеть. Я поспешал любоваться зрелищем сим, наслаждать око свое сим действием натуры и не один, а несколько раз в день повторял схождение свое в самую глубину вертепа пышного и огромного сего, и не одну, а многие минуты провождал в нем в удовольствии особливом.

Зрелище было и достойно такового созерцания. Во многих местах стекала вода с крутых и высоких берегов вниз между каменьями и кустами стремлением сильным и шум производящим, а в самой глубине ревела с превеликим шумом целая речка воды вешней, преливаясь чрез каменья на каменья и с уступа на уступ. Не сметное множество тут было разной величины водопадов, и каждый из них производил особый шум и гром собою. В иных местах вытекающая вода из кривизны казалась вытекающею из недр земли самой, а инде, выдираясь из-под сугробов и куч камней, била огромным ключом и равно как водометом. Во многих местах текла она так сильно, что влекла с собою даже самые каменья и стук от сих упаданий с уступа на уступ соединялся с шумом, самою ею производимым, и заставлял стенать даже весь вертеп от того. Зрелище таковое преселяло меня паки в мыслях в страны гористой Швейцарии. Я мнил находиться в одной из глубоких долин ее и видеть воду, текущую из ледников тамошних, и смотрел на то с таким же равнодушием, как находясь действительно там, ибо и тут не имел причины опасаться, чтоб вода что-нибудь испортила и повредила.

Когда же влекомый любопытством восходил я далее к верховью оврага сего, то новое и прелестное зрелище представлялось очам моим. Я усматривал три больших водопада, один выше другого находящихся и каждый толико прекрасный, что заставливал меня любоваться собою. Три водоема не обширной хотя, но довольной величины производили оные. Из каждого из них стекала вода не из врат и не с помоста, но широким стоком, упадающим с уступа на уступ и раздробляясь на бесчисленные струи, производила белую цену и брызги многочисленные. Образ водостоков сих, произведенных хотя искусством, но похожий на натуральный, толико привлекателен, что неможно им довольно налюбоваться и тем паче, что смотреть можно было и на сие с равнодушным оком; не заботясь ни о какой опасности от воды.

* * *

Когда возвратившись оттуда, всходил я на хребет Авенезера, сей горы прекрасной и великой, и на самое то место, где воздвигнут на ней храм, моей музе посвященный, и входя в оный, уклонялся в кабинет его и простирал зрение свое вниз под гору и на углубленный дол, пред ногами моими величественно и прекрасно изгибающийся, то о, какое восхитительное и торжественное зрелище представлялось тогда очам моим. Я не знал, куда обращать взоры мои и которыми предметами из всех многих, но равно прелестных и приятных, насыщать и веселить оные. На обширное ли и наклонное ко мне поле, лежащее прямо пред очами моими и от многих мет, обнажавшихся от снега уже испещренное? На селение ли, находящееся при начале оного и вблизи сидящее низко пред ногами моими? На Скнигу ли свою, сию милую и величественным изгибом все оное обгибающую реку и при самой подошве горы мимо меня и пред самыми ногами моими низко и очень низко протекающую и в наиторжественнейшем своем виде находящуюся? Сей последний предмет воспринимал наконец верх над всеми прочими и поистине был и достоин того. Река сия, толь мало значащая в иные времена года в соединении с прочим местоположением, представляла тогда такое зрелище, которому подобное в красоте, пышности и приятности едва ли в самой Италии где-нибудь отыскать можно.