Помоги проекту - поделись книгой:
Рубен провел последнюю встречу с Корсиканцем в декабре 1938 года, будучи тяжело больным, не подозревая, что скоро пробьет его последний час. С января 1939 года встречи с Корсиканцем прекратились на полтора с лишним года.
ВОЖДЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ, НО С ОГОВОРКАМИ
В ноябре 1940 года В.М. Молотов посетил Берлин и по возвращении в Москву на заседании Политбюро ВКП(б) доложил, что Германия готовится к войне против СССР. Сталин по этому поводу заметил, что доверять Гитлеру на слово нельзя, и следует укреплять оборону Советского Союза. Это значило, что разведке необходимо усилить свою работу, прежде всего в самой Германии. Поредевшие ряды разведки пополнили выпускники разведшколы ШОН[5], а также сотрудники, пришедшие с партийной работы и из подразделений контрразведки.
В Берлине в руководстве совзагранучреждений произошли кадровые перемены. В ноябре 1940 года прибыл новый посол В.Г. Деканозов, которого Сталин знал по партийно-государственной работе в Грузии. В 1938—1939 годах Деканозов, в свите Л.П. Берии перекочевавший из Тбилиси в Москву, занимал важные посты в Главном управлении ГБ НКВД. В мае 1939 года он получил назначение заместителем наркома иностранных дел СССР.
В начале сентября 1940 года в Берлин приехал новый резидент внешней разведки Амаяк Захарович Кобулов, он же Захар, до последнего времени занимавший должность заместителя наркома внутренних дел УССР. Впервые берлинскую резидентуру возглавило лицо столь высокого ранга. Но ранг еще не делает из человека личности. Документы, в том числе из президентского архива, и воспоминания тех, кому пришлось встречаться с Кобуловым, оставили о нем противоречивые суждения и в целом не очень лестные.
Существовало мнение, что, несмотря на свои недостатки, Кобулов все-таки работал неплохо и обеспечивал Москву необходимой информацией. Есть восторженные отзывы, вроде того, что берлинская резидентура перед войной в стенах центрального аппарата внешней разведки славилась. Но все ли было так?
А.З. Кобулов, младший брат Б.З. Кобулова — приближенного к Берии лица и одного из руководителей НКВД — выдвинулся, по-видимому, благодаря протекции. Он родился в семье мелкого торговца, армянина, в 1906 году в Тбилиси. Окончил пять классов коммерческой школы. Длительное время Амаяк работал счетоводом, кассиром, бухгалтером на мелких предприятиях и в ателье. В 1927 году, когда отшумели бурные ветры революции и Гражданской войны, он поступил на службу в органы безопасности Закавказья, возможно по рекомендации брата. Почти десять лет А. Кобулов переезжал из одного кавказского города в другой, каждый раз поднимаясь по ступенькам служебной лестницы. После массовых чисток и репрессий в 1938 году, когда в стране ощущался недостаток кадров во многих областях, Амаяк сделал стремительный рывок и взлетел, мягко приземлившись в кресло замнаркома внутренних дел Украины. Оказалось, что это лишь трамплин, чтобы перейти в более высокую сферу, которая для него замкнулась поездкой в Берлин. Отправляясь за рубеж, А. Кобулов взял с собой жену, подросткового возраста дочь и сына.
В Берлине Кобулов начал с того, что попытался добиться беспрекословного подчинения оперработников, показав им, кто является «хозяином», а кто просто исполнителем. Одного из выпускников разведывательной школы — ШОН он попытался сделать своим переводчиком и чем-то вроде адъютанта и денщика одновременно. Он таскал его всюду за собой, мешая ему выполнять оперативные обязанности. Хождения начинались с утра, когда Кобулов посещал кафе. Заказав завтрак, он мгновенно проглатывал его и отправлялся в следующее кафе, так как одной порции ему не хватало. Как только молодой разведчик попробовал протестовать против отведенной ему роли, Амаяк свирепо набросился на него: ты забыл, с кем имеешь дело? Что ты по сравнению со мной?! Будешь пререкаться, сгною в подвалах Лубянки, выбирай! Разведчик, с трудом сдерживая себя, урегулировал отношения с Кобуловым, но постепенно все-таки отошел от него, найдя, казалось, защиту в лице посла Деканозова.
Кобулову поначалу не понравился и другой сотрудник резидентуры, его заместитель Коротков. Кобулов, кажется, недоумевал, за какие такие заслуги к нему направили этого высокого парня, немногословного, исполнительного, но имевшего на все свою точку зрения. Кобулову долго не удавалось его ухватить. Повидимому, Коротков, многое повидав, проявлял осторожность в отношении своего шефа. Тем не менее когда против Короткова была, как показалось, предпринята провокация местной контрразведки и Центр срочно отозвал его, Кобулов вдогонку послал объемистый пакет едва ли приятного для Короткова содержания. В результате Коротков пробыл в Москве не одну неделю.
Не владея немецким языком, Кобулов основное внимание сосредоточил на советской колонии, которую он по своему положению должен был оберегать от германской контрразведки.
В марте 1941 года Кобулов поссорился с заместителем торгового представителя СССР в Берлине Б., отчитав его за плохую организацию, как показалось
Кобулову, приема в честь прибывшей советской делегации и влепив для убедительности пощечину. Редчайший случай в практике совзагранучреджений за многолетнюю их историю! В объяснительной записке Кобулов писал, что его спровоцировали на эмоциональный взрыв, так как Б. на все слова «ехидно улыбался» и в конце якобы послал Кобулова подальше. При разборе проступка Кобулова на партбюро посольства по его адресу «безосновательно» были высказаны определения «враг» и «хулиган». Одновременно было предложено вывести Кобулова из состава партбюро и поставить перед Москвой вопрос об его откомандировании.
Это было серьезной угрозой. Кобулов поспешил надавить на Центр и возвести хулу на своих коллег. «Прошу т. Берию освободить меня от загранработы, с чем я уже обращался в Москву, — писал Кобулов. — Эта просьба мотивирована тем, что в посольстве и колонии сложилась склочная обстановка. Руководитель партбюро Филиппов явно не на своем месте. Он не годится для столь серьезной работы, и у него нет плана партийной работы. Он занимается сплетнями и к тому же пьет. Ко мне Филиппов настроен тенденциозно и относится необъективно... Верхушка партийного бюро, — строчил Кобулов, — явно разложилась. Именно Филиппов позволил себе оскорбить наркома Тевосяна, находившегося на приеме в торгпредстве, заявив в два часа ночи, что пора расходиться. Да кто он такой, чтобы указывать наркому, что ему делать?! Я за критику и самокритику. Прошу иметь в виду, что у меня заслуги перед государством, но я готов ответить за свой срыв», — закончил Кобулов объяснение, больше похожее на донос.
В Москву поступило сообщение посольства, поиному осветившее проступок Кобулова.
Необходимо было принять меры по спасению Амаяка, решил Берия, и информировал Сталина, Молотова и Микояна о случившемся. При этом было подчеркнуто, что Кобулов «переживал за свой проступок и осудил свою несдержанность». Одновременно Берия отправил письмо в Берлин, в котором осуждал проступок Кобулова, недопустимый в условиях пребывания за границей, и требовал исключить повторение чего-либо подобного в будущем. Кобулов легко отнесся к предосторожению Берии, посчитав его формальность и в глубине души, по-видимому, полагая, что брат Богдан всегда сумеет его прикрыть и оправдать в глазах Берии. Если он и не допускал подобных выходок, то совершал еще более опрометчивые и тяжелые по своим последствиям. У Захара было довольно поверхностное представление о конспирации. Вряд ли он смог бы дать вразумительный ответ, что это такое и для чего разведчику необходимо принимать меры особой предосторожности во время встреч с агентурой.
Разведывательное управление ГШ КА НКО уже предупредило руководство внешней разведки о том, что, по агентурным данным, гестапо в Берлине установило постоянное наблюдение за советником посольства в Берлине Кобуловым. Возможно, в наркомате обороны вспомнили о том, что внешняя разведка ранее сообщила о разработке абвером военного атташе Шорнякова, и не остались в долгу. Кобулов, несмотря на это, прихватив переводчика, попытался встретиться с Корсиканцем, о чем доложил в Москву постфактум.
Нарком госбезопасности В.Н. Меркулов, не скрывая своего раздражения, послал ему телеграмму с требованием объяснить, почему Захар нарушил директиву, запрещавшую ему вступать в контакт с Корсиканцем и людьми из его окружения. Кобулов, как казалось, сделал для себя некоторые выводы, но он по-прежнему стремился увековечить свое имя на поприще разведки. Отстраненный от связи с ценными источниками информации, он решил приобрести свой собственный. Резидент скоропалительно завербовал латвийского журналиста, присвоив ему псевдоним Лицеист. В делах гестапо латвиец числился как агент Петер, то есть был гестаповским провокатором.
Тем не менее дела в резидентуре шли своим чередом, в Центр постоянно поступала ценная информация. Как же это происходило и в чем здесь был секрет? Действовала обычная практика того времени. Новые выдвиженцы, придя на руководящую работу, зачастую не были к ней подготовлены, но им доверяли. Чтобы работа не страдала, в заместители такому выдвиженцу назначали опытного сотрудника, не очень придирчиво относясь к его биографии. Примерно та же картина наблюдалась в берлинской резидентуре, где роль ведущего выпала на долю А.М. Короткова, моложе Кобулова по годам и стоявшего по служебному положению много ниже своего шефа.
А.М. Коротков, он же Коротин Владимир Петрович, он же Степанов, он же Александр Эрдберг, находился в Берлине в непростом положении. В январе 1939 года он был отчислен из внешней разведки без какой-либо мотивировки. Вполне возможно, что причиной тому послужило знакомство с резидентом А. Орловым (Фельдбиным), бежавшим на Запад.
Коротков не смирился с несправедливостью и подал Берии рапорт, в котором, в частности, писал: «...Я считал, что шел на полезное дело, и ни минуты не колебался, подвергая себя риску поплатиться головой.
...Отчетливо понимаю необходимость профилактических мер, но я не заслужил недоверия. Не вижу за собой проступков, могущих быть причиной отнять у меня честь работать в органах безопасности».
В конце года его восстановили, но предварительно вызвали к Берии на беседу, который пытался запугать и сбить с толку молодого разведчика. Это ему не удалось. Коротков твердо стоял на своем и сказал, что не представляет свое будущее без разведки. Приказом Берии Коротков был восстановлен на работе и зачислен на должность заместителя начальника отделения. После такой встряски он был командирован в Берлин заместителем резидента и должен был оправдать оказанное ему доверие.
Александр Михайлович Коротков родился в 1909 году в Москве в семье банковского служащего. Отец ушел из семьи еще до рождения Саши, забрав старшего сына. Мать Короткова Анна Павловна окончила гимназию, работала машинисткой в одной из московских редакций и содержала на свой скромный заработок младшего сына, дочь с малолетним ребенком и престарелую мать. Нужда заставила Александра после девятого класса пойти работать электриком, несмотря на большое желание продолжить учебу.
Через год, в 1928 году, он был принят в хозяйственный отдел ОГПУ в качестве электромонтера по обслуживанию лифтов.
С 1929-го по 1933 год Коротков работал в ИНО ОГПУ делопроизводителем, старшим делопроизводителем, помощников оперуполномоченного. По линии внешней разведки в 1933 году выехал в длительную зарубежную командировку. Путь разведчика-нелегала в Париж лежал через Австрию, где он сменил советские документы на австрийские, а пребывание в Вене использовал для дальнейшего совершенствования немецкого языка. Под видом чешского студента Районецкого он поступил в знаменитую Сорбонну.
По указанию резидента А. Орлова молодой разведчик участвовал в различных операциях, пока на два года не перебрался в Германию. В Москву Коротков возвратился в 1939 году...
Руководство разведки поручило ему, хорошо знавшему обстановку в Германии и свободно говорившему по-немецки, восстановить прерванную связь с ценными источниками, в том числе с Корсиканцем. Несколько попыток встретиться с ним на его квартире закончились неудачей. А. Харнака не было, экономка не могла сказать, когда появится хозяин. Только 16 сентября 1940 года Коротков увиделся с Харнаком. Арвид настороженно отнесся к позднему посетителю, заподозрив в нем провокатора гестапо. Для этого были веские основания. На Харнака был послан в гестапо донос, и его подвергли допросу. Не имея никаких улик против него и не получив подтверждения клевете, его отпустили.
— Извините, господин советник, за причиненное вам беспокойство. Но вы должны понять, мы были обязаны все уточнить.
Чистая речь Эрберга, так представился Коротков, в которой можно было уловить венский акцент, еще более возбуждала подозрение Харнака. Он подверг Короткова перекрестному допросу, пока не убедился в том, что перед ним действительно посланец Москвы. Со своей стороны, Коротков обратил внимание на то, что Корсиканец, полностью позабыл Белкина (Кади), но хорошо помнил Кантра (Гиршфельда), которых он упомянул.
— Мое нынешнее положение в обществе таково, — предупредил Харнак Эрберга, — что следует соблюдать крайнюю осторожность при наших встречах.
— Я понимаю вас и сделаю все от меня зависящее, чтобы наши контакты не причинили вам вреда. Расскажите, уважаемый Харнак, как вы жили все это время?
По словам Харнака, он и его жена Милдрел продолжали вести занятия в общеполитическом, просветительском кружке, изучавшем теорию Маркса и международное положение. Большинство кружковцев, если не все, были настроены антифашистски. Среди давних своих слушателей Харнак назвал Карла Беренса[6], Бодо Шлезингера[7], Вильгельма Утеха[8]. В 1938 году Харнак познакомился с Гербертом Гольновом[9], оказывая влияние на политические взгляды Вольфганга Хавемана[10] и Лео Скржипчинского[11].
Эрдберг внимательно слушал своего собеседника, стараясь не пропустить ни одного слова и все запомнить. В конце беседы он договорился с Корсиканцем о встречах в ближайшее время.
Анализируя результаты состоявшегося разговора с Корсиканцем, Коротков не мог не признать твердость убеждений своего нового Партнера и верность принятому однажды решению. Его просветительская деятельность невольно поражала своим размахом. В отчете Коротков указал более десятка лиц, с которыми контактировал Корсиканец, но лишь Старшина (Харро Шульце-Бойзен), старший лейтенант разведывательного отдела министерства авиации, Итальянец и Старик (Адам Кукхоф), известный в Германии писатель и драматург, а также отчасти знакомство Рабочего с полицейским представляли, на взгляд резидентуры, информационный интерес.
Письмо резидентуры заставило Центр внимательно его изучить.
Еще большее внимание привлекла телеграмма из Берлина, в которой сообщалось следующее:
«
Совершенно секретно
«Корсиканцу» со слов «Албанца»[13], беседовавшего по нижеследующему вопросу с офицером верховного командования немецкой армии, стало известно о том, что в начале будущего года Германия намерена начать войну против Советского Союза. Предварительным шагом на этом пути должна стать оккупация вермахтом Румынии, которая намечена на ближайшее будущее.
Эрдберг задал Корсиканцу по существу дела несколько уточняющих вопросов, тот обещал по возможности собрать более полные сведения.
Незаметно подкралось Рождество 1940 года, а Эрдберг не появлялся. Близкие родственники Арвида Харнака собрались у него за праздничным столом. Все были оживленны и весело шутили, особую радость вызвали рождественские подарки, приготовленные супругами Харнак для дорогих гостей. Временами, однако, на лице Арвида мелькала тень озабоченности и беспокойства, словно он чувствовал приближение пока невидимой опасности.
— Мои дорогие! — Харнак встал из-за стола с бокалом шампанского в руке. — Я вас очень люблю и желаю вам только добра. Я всегда высоко ставил свободу личности и желал Германии благополучия и мира. Я очень опасаюсь, как бы Гитлер не обрек немецкий народ на тяжелые испытания, бросив его в горнило новой, еще невиданной войны. Она принесет стране тяжелые разрушения! — Он остановился, так как спазм перехватил его дыхание. — Желаю всем счастливого Рождества и мира!
Что же произошло с Коротковым и почему он не поздравил Корсиканца с таким большим и радостным праздником, как Рождество?!
В начале октября 1940 года в Берлин прибыла советская разведчица Червонная с паспортом на имя Елены Хас, проживавшей в Данциге (Восточная Пруссия). Перед ней стояла задача осесть в Берлине и устроиться машинисткой в одном из крупных правительственных учреждений. Агент Катлевский должен был оказать ей в этом содействие, но он оказался арестованным, а у него на квартире организовали засаду. Клетка захлопнулась, и в руках гестапо оказалась Червонная. Многие беды в разведке происходят потому, что, вопреки требованиям конспирации, «кое-кто много знает». Катлевский был связан с Фюрстом, недостаточно изученным агентом, с которым встречался Коротков. В Москве забеспокоились, что, если гестапо, допрашивая арестованных, получит сведения о советском разведчике, оно доберется и до Короткова.
По этой ли или по какой другой причине из Москвы Захару последовало телеграфное указание, чтобы Степанов «законсервировал» свои контакты с Фюрстом и Корсиканцем, восстановление других связей приостановил и немедленно выехал в Москву.
Новый 1941 год Коротков встретил дома, а на следующий день, как обычно, отправился на службу, на Лубянку. Руководство разведки воспользовалось пребыванием Короткова в Центре, чтобы при его участии составить план дальнейшей работы резидентуры с Корсиканцем. План на трех машинописных страницах представлял образец штабного документа разведки, отмеченный, несомненно, печатью своего времени. Высоко оценив возможности партнера и его личные качества, составители перспективного документа наметили важные информационные задачи, решения которых следовало добиваться с помощью А. Харнака.
Задачи, поставленные в плане, условно можно было бы разбить на крупные блоки, в первом из которых речь шла преимущественно об оппозиционных силах в Германии, не примирившихся с фашизмом и готовых при определенных условиях выступить против Гитлера. Там же обращалось внимание на необходимость выявления «противоречий внутри правительства, Национал-социалистической партии, рейхсвера и ведущих промышленных кругов по вопросам внешней и внутренней политики Германии прежде всего в отношении СССР».
Другой блок был связан с хозяйственными вопросами: экономическим положением Германии, ее обеспеченностью продовольствием и стратегическим сырьем, источниками их пополнения, использованием ресурсов в оккупированных европейских и других странах в военных целях. Здесь же содержалось указание на то, чтобы раскрыть «экономические планы и расчеты Германии в отношении средств ведения войны, ее затяжки и расширения».
Важное место занял блок о советско-германских экономических отношениях, сформулированный так: «Расчеты на ресурсы СССР в хозяйственных планах ведения войны Германией. Конкретные планы немцев в части хозяйственных отношений с СССР. Отношение Германии к выполнению ее хозяйственных обязательств перед Советским Союзом, лазейки и ухищрения для оттяжки выполнения договорных обязательств и соглашений».
Ряд вопросов касался оперативно-разведывательной деятельности резидентуры, в том числе совершенствования конспиративного контакта с Корсиканцем. Поддержание деловых отношений с источником возлагалось на Короткова.
Развитию отношений с Корсиканцем в разведке придавали большое значение.
Заместитель начальника разведки, просматривая проект плана, задавал Короткову уточняющие вопросы и по договоренности с ним вносил некоторые дополнения и поправки. Доработанный план поддержал начальник разведки П.М. Фитин. Его заместитель тут же по внутреннему телефону позвонил Берии:
— Товарищ нарком, разведка подготовила перспективный план работы с Корсиканцем. Разрешите доложить? Здесь присутствует замрезидента Коротков.
— Заходи через пятнадцать минут. Коротков не нужен, пусть подождет.
Вскоре заместитель Фитина вернулся и радостно сообщил:
— Нарком одобрил план без единой поправки!
Фитин взял протянутую красную папку, открыл ее.
В левом верхнем углу под резолюцией «
Фитин подумал: означает ли это, что Берия был полностью согласен с планом или он не захотел брать на себя формальную ответственность за него? Передал документ Короткову:
— Внимательно прочитай еще раз, Александр Михайлович, запомни и выполняй.
Внизу на последней странице под отпечатанной строкой «Читал, усвоил и принял к исполнению» Коротков четко и крупно расписался: «Степанов. 26.XII.40».
Читая не раз этот внушительный документ, я каждый раз ловил себя на мысли о том, что в нем таилась какая-то недосказанность. При этом всегда невольно останавливался на его четвертом пункте (их всего в плане было десять): «Проверить и, в случае подтверждения, детализировать ранее полученные Корсиканцем сведения о военных планах Гитлера в отношении СССР». Хотя мысль о неизбежности войны с Германией проходила красной нитью через весь план, она носила общий характер и никак не затрагивала ее возможных сроков, тем более в ближайшие месяцы 1941 года.
Располагая сегодня значительно большим объемом информации, мы знаем, что уже на следующий день после приема советского посла Деканозова, нанесшего протокольный визит Гитлеру, он 18 декабря 1940 года подписал директиву, известную как «План Барбаросса» — подготовка и осуществление нападения на СССР. Корсиканец, очевидно, располагал на этот счет сведениями, хотя они по ряду естественных причин не могли быть исчерпывающими. Тем не менее он был одним из первых, кто проник в величайшую тайну фюрера. Почему ее дальнейшее раскрытие не стало первым пунктом плана Корсиканца и отодвинулось даже не на второй, а на четвертый план, достоверно и убедительно ответить никто не сможет, а документы, вместо ответов, порой порождают лишь недоуменные вопросы.
В плане работы с Корсиканцем отсутствовали также какие-либо сроки исполнения поставленных информационных задач. Можно только предположить, что документ был рассчитан на значительный период времени и в зависимости от меняющейся обстановки должен был корректироваться.
В первых числах января 1941 года А.М. Коротков возвратился в Берлин и возобновил конспиративные встречи с источниками. Начался новый, интенсивный, особо важный этап в деятельности разведки, по времени совпавший с реализацией командованием вермахта указания Гитлера о тайной подготовке агрессии против Советского Союза. 7 января под покровом глубокой темноты, когда на улицах Берлина и в окнах домов не было заметно ни единой полоски света — результат строго соблюдаемой светомаскировки — Эрдберг посетил квартиру Корсиканца. В отличие от первого знакомства, эта встреча была проникнута взаимной теплотой. Корсиканец поделился с Эрдбергом последними новостями. Не без удивления разведчик услышал, что число единомышленников антифашиста, которых он ориентирует в нужном направлении, приблизилось к шестидесяти.
— Так недолго провалиться, Арвид. В сферу вашего влияния легко могут проникнуть провокаторы гестапо.
— Я действую достаточно осмотрительно. Многих из членов организации я никогда не видел, да и они ничего не знают обо мне. Я общаюсь с ограниченным числом проверенных и надежных людей, они — с другими, и так по цепочке далее.
Информация, сообщенная Корсиканцем, заставила Эрдберга насторожиться. После одного-двух уточняющих вопросов он понял, что его друг рассказал все, что узнал, а собрал он сведения, по мнению Короткова, очень актуальные. Их срочно следовало передать в Москву.
Совершенно секретно
По данным Корсиканца, в кругах, группирующихся вокруг «Клуба господ», нарастает мнение, что Германия проиграла войну[14]. В связи с этим появилась настоятельная необходимость договориться с Англией и Америкой о том, чтобы повернуть оружие на Восток.
По сведениям, полученным Корсиканцем от Старшины, Геринг все больше склоняется к мнению о том, чтобы заключить мирное соглашение с Америкой и Англией.
В штабе авиации Германии отдано распоряжение начать в широких масштабах разведывательные полеты над советской территорией с целью аэрофотосъемки всей пограничной полосы СССР. В сферу разведывательных полетов включен и Ленинград.
Геринг распорядился также о переводе русского референта министерства авиации в так называемую активную часть штаба авиации, разрабатывающую и подготовляющую военные операции.
Почти следом пришла не менее тревожная телеграмма.
Совершенно секретно
По сведениям Корсиканца, в хозяйственном отделе имперского статистического управления получено указание верховного командования вооруженных сил Германии составить карту размещения промышленных объектов Советского Союза.
Поделиться книгой: