Убийство церемониймейстера

– Это начальник Дворцовой полиции, одной из самых секретных служб империи.

– И он захочет помогать? Ой ли?

– Если я приду с улицы, может и не захотеть, – терпеливо пояснил Алексей. – Но Павел Афанасьевич Благово в свое время познакомил меня с генерал-адъютантом Черевиным, начальником личной охраны государя. Полковник подчиняется именно ему. Черевин, возможно, самый влиятельный человек в России. На том основании, что каждый день видит Его Величество – много чаще любого из министров. Еще он умен и независим. Надеюсь, Петр Александрович не откажет в помощи. Ни ему, ни Ширинкину ведь не нужно, чтобы среди вхожих во дворец числился преступник.

– Благово умер три года назад, – осторожно заметил Валевачев. – Генерал-адъютант может и не вспомнить вас. Или не захотеть вспомнить.

– Тогда придется просить начальство. А оно, Юра, не любит, когда к нему обращаются за помощью. Меня для того и назначили заведовать Особенной частью, чтобы начальство пореже беспокоили.

На этом совещание закончилось. Алексей взял все придворные нити на себя, а Валевачеву поручил поиск Снулого. Делать это можно было, лишь взаимодействуя с сыскной полицией, и он повез своего помощника на Офицерскую.

Вощинин, увидев Лыкова, довольно осклабился:

– Приехали забирать дело о гутуевских трупах? Обеими руками отдам! Может, еще чего возьмете? Вон, вчера на Колтовских, в банях купца Власова, человека зарезали…

Надворный советник шутливого тона не поддержал и предложил позвать Шереметевского. Когда тот явился, он представил своего помощника и попросил помочь ему. Надо ориентировать осведомителей и агентов на поиск любых сведений о человеке по кличке Снулый.

Леонид сразу же огорчил Лыкова:

– Я с понедельника уже всех зарядил. Никто о таком не слышал.

– Видимо, он не из фартовых, – предположил Вощинин. – Или приезжий. Полагаю, ваш Снулый – мелкая сошка. Был бы крупный, мы бы его знали.

– Мелкий негодяй разве может убить троих? – парировал Алексей. – Нет. Номер с лакеем обличает серьезного человека.

– Серьезный должен ходить по малинам, тереться с тряпичниками, – возразил Платон Сергеевич. – Серьезный хоть раз, да отсидел. И значит, есть в нашей картотеке.

– Ваську Питенбрюха так и не сыскали? – обратился Лыков к Шереметевскому.

– Как в воду канул.

– Может, туда и канул. Тогда у нас уже четыре убийства, а не три.

Столичные сыщики промолчали. Мысль, что не им ловить такого упыря, очевидно, их радовала. Условились, что поиски Снулого будут продолжены и новости сообщат Валевачеву. Алексей вернулся в департамент. Там он надиктовал Сергею Фирсовичу очередной рапорт Дурново. Изложил две версии убийства: «женскую» и «карьерную» – и особо остановился на последней. Лыков перечислил фамилии всех состоящих в должности, исключил из списка провинциалов, а остальных послал в агентурную разработку.

Подписав бумагу, Алексей велел Шустову отнести ее в приемную, сам же отправился в Дом предварительного заключения. Арестанты как раз ужинали. По всему четвертому «уголовному» этажу расползлись кухонные ароматы. Каша со снетком, определил надворный советник. Много лет назад он провел в тюрьме на Шпалерной несколько недель[20] и хорошо помнил здешние порядки. Посудачив со смотрителем полковником Ерофеевым о рыбалке, Алексей дал Гусиной Лапе спокойно поесть. И лишь потом вызвал его в камеру следователя.

Гайменник вошел уверенной походкой бывалого арестанта. Увидев Лыкова, снял бескозырку.

– Здравствуйте, ваше высокоблагородие!

– Здорово, Вафусий Силыч. Садись.

Студнев посмотрел на сыщика с подозрением:

– Ох, неспроста по имени-отчеству зовете… Никак просьба у вас имеется?

– Ты прав. Хочу тебя насчет Снулого расспросить. Который покойников сжигает, помнишь?

Гусиная Лапа скривился:

– Я уж говорил, что ничего о таком не слыхал!

– Помню. Но ты ведь можешь поспрашивать на этаже. Вдруг кто вспомнит? Тебе скажут.

Студнев расправил плечи и заявил с вызовом:

– Я честный гайменник. Плесом бить[21] не обучен. А вы, значитца, желаете из меня капорника сделать?

– Фартовый не должен выдавать фартового. Но тут другой оборот. Снулый – посторонний вам человек, не из деловых. Откуда взялся – никто не знает.

– А вы будто всех фартовых знаете! – съязвил Гусиная Лапа.

– Значительных – всех. Тебя вон мигом определил!

– А если он из новых? Нет, не по нутру мне. Отказываюсь!

Лыков взял стул и подсел поближе к налетчику. Оглянулся на дверь и сказал доверительным тоном:

– Что, даже не хочешь узнать, что взамен? А вот это зря.

Студнев тоже посмотрел на дверь и шепотом спросил:

– А что?

– Вафусий Силыч, ты же умный человек. Маз[22], и когда-нибудь станешь «иваном». Рассуди здраво. Вот будет суд, и тебя вернут на Сахалин. На тебе четыре грабежа с убийством да побег. И куда тебя определят?

Налетчик молчал, настороженно слушал. Было видно, что Сахалин пугает бывалого человека.

– Ну? Я тебе отвечу. Определят тебя в Воеводскую тюрьму. Ты там не был, а я заглядывал… Страшное место. Рецидивиста, пожалуй что, и к тачке могут приковать. И будешь ты по нужде ходить с тачкой. Охота тебе это?

– Ну… а куда ж деваться?

– Я скажу куда. Помоги мне поймать этого Снулого, а я тебе облегчение сделаю. Большое облегчение! Черкну письмо начальнику острова, чтобы тебя распределили не в Воеводскую тюрьму, а обратно в Корсаковскую. Там и режим помягче, и зима не такая холодная. Сбежать, между нами говоря, намного проще.

Гусиная Лапа задумался. Лыков торопливо добавил:

– И никто не узнает!

– А сахалинское начальство? – вскинулся налетчик. – Неужто им не интересно будет, за что мне такая честь? Вот я и пропал! Заставят доносить, а заупрямлюсь – выдадут каторге. На этого, мол, из Питера особое распоряжение пришло!

– Эх, Вафусий, – усмехнулся сыщик. – Нашел кому сказки рассказывать – Лыкову! Ведь я ж там был! Пароход с каторжными встает в Александровском посту, и всех подряд метут в карантинные бараки. На две-три недели. А потом уже делят кого куда. Одних в Рыковское, других оставят в Александровске, а третьих пошлют в Корсаковск. Тут-то генерал и сунет тебя в нужную партию. Единый черт знает, чем руководствуется администрация при дележке.

– Ну?

– Не нукай, не запряг! После карантина в Корсаковск пришлют сразу человек двести. Ты думаешь, смотритель станет разбирать, почему среди них оказался беглый Студнев? Много о себе мнишь. Делать ему больше нечего… Разложат тебя на кобыле, отсыпят сорок плетей и сунут в кандальную. И весь разговор.

Гайменник молчал, никак не мог решиться. Лыков подождал с полминуты и поднялся. Голос его стал жестким, властным.

– Ляд с тобой, с дураком! Поймаю Снулого и без тебя. А ты подыхай в Воеводской пади!

Гусиная Лапа вскочил как на пружине:

– Ваше высокоблагородие, я согласный!!!

Сыщик стоял молча, словно раздумывая, сжалиться или уйти. Потом сказал сквозь зубы:

– Смотри… Сроку даю три дня. И учти: такое облегчение раз в жизни предлагают!

На другой день Лыков наметил встречу с князем Долгоруковым. Ему важно было знать, как принималось решение по замещению должности церемониймейстера. И самое главное, кто из отвергнутых более других претендовал на место.

Для встречи с сановником Алексей надел все награды и облачился в придворный мундир. Экспедиция церемониальных дел помещалась в боковом подъезде Эрмитажного театра. В десять утра надворный советник появился там и велел доложить о себе.

Долгоруков, пятидесятилетний мужчина неказистого вида, славился при дворе своими огромными подусниками, переходящими в бакенбарды. Это была мода прежнего царствования, которой и сейчас придерживались многие. Князь вышел к Лыкову в мундирном сюртуке. Увидев, что посетитель при параде, он снисходительно взмахнул руками:

– Полноте! Можно было и по-простому!

Они уселись за стол посреди кабинета. Долгоруков сразу спросил:

– Господин камер-юнкер, вы случайно не из рода Лыковых-Оболенских?

В голосе князя Алексею почудилась издевка. Он спокойно ответил:

– Нет, я из других.

Обер-церемониймейстер пересчитал ордена на груди у сыщика и одобрительно констатировал:

– Впервые вижу такое у чиновника седьмого класса. Как вам удалось получить шейного Владимира?

– Именным указом Его Величества.

– Хм. Но Анна с мечами? Вы же не военный!

– Тоже по личному распоряжению Его Величества.

– Однако!

– Пришлось много воевать, – пояснил сыщик. – Но позвольте перейти к делу. Мне поручено дознание по убийству Дашевского…

– Какая потеря! – перебил его Долгоруков. Видимо, он полагал, что должен больше говорить, а другие – больше слушать. – Этот молодой человек ожидал на Рождество производства в церемониймейстеры. Очень умный и порядочный, и вот…

– Об этом я и хотел спросить ваше сиятельство. На месте службы Дашевского мне сказали, что есть письмо от министра Двора. Значит, решение, что именно он заменит умершего барона Будберга, уже было принято?

– Да. Он лучший из кандидатов. Ну, был им…

– И сейчас вам придется определяться заново?

– Увы… – князь вздохнул так, словно ему предстояло пахать землю.

– А из прочих состоящих в должности церемониймейстера – их осталось, за вычетом провинциалов, шестеро – кто был Дашевскому главным соперником?

У Долгорукова задергалась щека, большая залысина стремительно побагровела. Он вскочил в бешенстве.

– Так вот зачем ваш приход! А я голову ломаю. Перед вами, миластадарь, князь, тайный советник и Его Императорского Величества обер-церемониймейстер! А тут… какая-то полицейская ищейка…

Лыков не поверил своим ушам. С такой грубостью за время полицейской службы он встречался впервые.

– Князь, я ведь не в бирюльки пришел играть. А убийцу ищу! – стараясь сдержать себя, ответил он. – В ваших же интересах, чтобы тот был скорее схвачен и наказан.

– Меня это не касается! – отрезал Долгоруков. – Вам поручено – вот и ищите! А сюда ходить не смейте! Я запрещаю!

– Вы не в том звании находитесь, чтобы запрещать дознание по тяжкому преступлению, – попробовал урезонить зарвавшегося сановника Алексей. Однако тот уже шел к двери. На пороге Долгоруков обернулся и бросил через плечо:

– И во всей экспедиции никто не скажет вам ни слова, учтите! Ишь чего! Эта гадкая полиция уже и в дела Двора Его Величества нос сует!

Распахнул дверь и крикнул в приемную:

– Курьер! Проводить этого!

Лыков, подавляя злость, молча прошел мимо князя. Тот сказал ему в спину:

– А еще камер-юнкер!

В раздраженном состоянии надворный советник вышел на Зимнюю канавку. Злился он и на самого себя – за галунный мундир с орденами. Мундир этот – сыщик знал – ему не шел. Как фазан в перьях! Теперь надо было ехать домой переодеваться, а извозчиков вокруг не наблюдалось. Лыков плюнул на амбицию и пошел пешком – через Мошков переулок на набережную Мойки. Ему казалось, что прохожие скалятся ему вслед. Зато городовые тянулись как перед генералом! Вдруг возле Второго Садового моста чей-то очень знакомый голос воскликнул:

– Алеша!

Сыщик повернулся. У перил стояла молодая женщина в приличном платье, в модной шляпке. И смотрела на него во все глаза.

– Анюта! Боже мой!

Это была белошвейка с Итальянской улицы, подружка Лыкова в его холостяцкую пору. Осенью восемьдесят третьего, посватавшись к Вареньке Нефедьевой и получив согласие, Алексей простился с ней. Веселая и непритязательная девушка не обиделась – она знала, что это неизбежно. Деньги у Лыкова тогда были: он получил сто тысяч за возврат в казну ворованного кабинетского золота. И молодой богач расстался красиво. Он подарил Анюте тысячу рублей «на обзаведение» и кольцо с настоящим бриллиантом. Любовники простились навсегда. Белошвейка обязалась век помнить милого дружка… И вот спустя восемь лет они встретились на краю Марсова поля!

Анюта разглядывала костюм Лыкова, словно тот был турецким султаном.

– Ты… вы…

– Какое еще «вы», Анютка! – Лыков схватил женщину за талию, поднял, поцеловал в губы и вернул на землю. – Это же я, Алексей! Здравствуй! Так рад тебя видеть!