Помоги проекту - поделись книгой:
— Реально, круче…
— Да вы шизанулись на своей нирване-оборване, — ляпнула расставлявшая на столе посуду Даша. На нее взглянули, как на сумасшедшую.
— Ты чё, Дашук? Баскова перекушала?
Москит картинно выкатил глаза.
— На кого косичкой замахнулась?
Громко фыркнув, Даша подхватила поднос, величаво поплыла из комнаты. На ходу все же развернула личико, пальнула в ответ:
— Нормально поет. Получше ваших дефектов!
— Ооо! — взревел изумленный народ.
— В кёрлинг иди поиграй!
— С Басковым…
— Он сядет, штаны лопнут…
— Опасна-а!..
Народ снова заржал. Стадия серьезности сменилась стадией изгальства. Ребята живо и со смаком взялись перемывать кости всему телевизионному бомонду. Не пропускали практически никого. И слово: «клоун» было самым мягким из определений, какими потчевали героев эфира. Гриша на секунду представил себе, что все это слышат эстрадные звезды, и нервно хихикнул. Вот уж точно кому стало бы тошно. Прямо до обморочной дурноты. Они же там думают, что симпатичнее лемуров с павлинами, а тут, понимаешь, такое надругательство. Даже стало на мгновение их жалко. Будто не за глаза топтали, а наяву…
Костяй снова попытался поставить на видак свои ужастики, но девчонки его просто оттолкнули. Им давно уже не терпелось потанцевать. Это у всех девок шиз такой. Чуть какой музон, их прямо в дрожь бросает, коленками начинают дрыгать…
Наконец заиграло что-то бойкое с ударником. Окна тут же прикрыли шторами, и пацаны нехотя потянулись с дивана. Гришка не танцевал, только смотрел. Даже стул свой отставил подальше, чтобы не мешать. На Алку, первую красавицу класса не глядел, — страшно было. Зато смотрел на Дашу с Катькой и любовался грациозной Ульяной. Почему-то хорошо было и здорово от созерцания чужого слитного движения, от колыханья локонов и вскинутых рук. И музыка была не такая уж плохая, пусть и понтовая. Зато ударник старался вовсю — так и вколачивал в виски ритм. И было в нем что-то непривычное, по-мартышечьи задиристое.
На этот раз зажигала Уля. А ведь нигде никаким танцам не училась! Но все равно выходило клёво. Точно таилось это у нее в крови. У Гришки даже руки занемели от восторга — так у Ульки здорово получалось! И все эти изгибы с извивами — прямо в змею ее превращали. Кажется, и другие это видели. Девчонки пытались ей подражать, — и Катька с Дашей, даже Алла! Но получалось бледно и смешно. Хорошо, хоть сами девчонки этого не понимали.
Грише показалось, что Ульяна взглянула на него с особой благосклонностью — даже подмигнула кокетливо. А может, просто развеселилась, заметив его раскрытый от восхищения рот. И тут же по-цыгански мелко и часто заиграла плечиками — туда-сюда. Как будто специально для Гришки. У него даже дыхание остановилось. Глаза сами вильнули в сторону, он бы отвернулся, да не успел. Кто-то, неслышно подойдя сзади, прикрыл лицо широкими ладонями. Чужие тяжелые руки настолько испугали Гришу, что он непроизвольно дернул локтем и попал в мягкое. Шуточка не удалась, и подкравшийся сзади шутник скрючился подобием запятой. Ну, а Гриша, оглянувшись, подумал, что лучше ему было бы умереть на месте. Потому что локтем он угодил не кому-нибудь, а самому Лехе Сомову. Лешему. А уж с Лешим не ссорился даже бугай Дон.
— Размажу… — губами протянул Леший и стал потихоньку выпрямляться. Точно Терминатор после выстрелов из помповика. — Гимадрилыч долбанный… Закопаю…
— Леший ща Крупу убьет! — пискнула Танюха.
— Ага, насмерть… — всклокоченный и страшный, Леший шагнул вперед, но перед ним выскочила Катя.
— Мальчики, не здесь!
— А где, в натуре? — изумился Костяй. — В туалет им, что ли, идти?
— Почему в туалет? Хотите выяснять отношения, пожалуйста, на улицу.
Катька явно метила в начальницы. И голос хорошо поставлен, и фразочки выверенные, отточенные. Даже в грохоте музыки ее отлично поняли. Криво ухмыльнувшись, Леший кивнул Гришане. На выход, мол, сява…
Одеваться не стали. Конечно, зима, но ведь не сорок градусов. Для короткой дуэли — в самый раз, а в том, что дуэль не затянется, никто не сомневался. Да и не дуэль это — расправа скорее. Наказание кокоса, свалившегося на голову бабуину…
Секундантами во двор выкатилось с полдюжины парней. Хотя этим, скорее всего, хотелось просто курнуть. Мать Алки курить в комнатах не разрешала, вот и пользовались моментом. Ну а чем закончится то, что и дракой именовать было сложно, знали все наперед.
— Не кексуй, Крупа. Реанимация круглосуточно работает! — хохотнул кто-то из секундантов. — Ребцы, у кого зажигалка?
— Трением давай, неандертал.
— Я тебя самого ща потру…
— Ну? И что с ним делать? — Леший оглядел присутствующих, легким джебом мазнул Гришаню в челюсть. Зубы парнишки отчетливо клацнули. — Его же бить скучно.
— Пусть просит извинения, — хмыкнул Москит. — Кстати, чё он сделал-то? Я даже не видел.
— Он знает, что сделал. — Леший со скукой пнул противника в живот, и Гриша шмякнулся в снег.
— Извини, — просипел он. — Я же не знал.
— Видишь, говорит, что не знает! — заржал Москит.
— Да холодно, блин. Давайте быстрее! — заторопили ребята. Они уже вовсю дымили сигаретками, притаптывали и подпрыгивали на снегу.
— Пачкаться неохота, — Леший сунул руки в карманы. — Костяй, ты говорил фофаны умеешь ставить.
— Ага, круче крученого.
— Вот и работай. У нас сегодня что?
— Что? — ребятишки озадаченно уставились на Лешего.
— Именины у Алки. Сколько ей брякнуло?
— Четырнадцать?
— Это тебе, фуфломет, давно четырнадцать, а ей тринадцать. Вот и выдай ему тринадцать фуфырей. А мы поглядим.
— Несчастливое число! — хохотнул Димон. — У него голова лопнет.
— Голова не арбуз, не лопнет.
Костяй, разминая пальцы, шагнул к Грише.
— Встань, блин. Неудобно…
Гриша послушно поднялся, склонил голову.
Ставить фофаны Костяй, в самом деле, умел. В детском лагере научили. Там по его рассказам объявился мастер, с одного удара мог вырубить. Обычным взятым на оттяг пальцем! И их, добросовестных учеников, этот красавец целую смену учил. Почти месяц ходили за ним, как обкуренные, в синяках да шишках, с туманом перед глазами. А главное, у другого пальцы давно бы онемели, а этому ничего. Потому что Мастер… Сэнсей, блин…
Голова у Гриши загудела после второго щелчка. А после четвертого или пятого пацаны взяли его под локти, чтоб не упал. И держали до самого конца. Гришке ничего не оставалось, кроме как стискивать зубы. Казалось, в голову методично и неспешно вколачивают гвозди. Бэмс, бэмс! — и по самую шляпку.
— Больно на морозе! — Костяй подул на палец. — Фаланга будет болеть.
— Молоток! — похвалил Леший. — Только ошибся на раз.
— Да не-е, вроде тринадцать.
— Кто-нибудь считал?
— Да кому охота…
— Опана! Паца, у него кровь пошла!
— Ты чё, где? Изо лба, что ли?
— Из носа.
— Во, дает! Лупят в лобешник, а кровь из носа…
Хрупая снегом, Леший шагнул ближе, прищурил серые глазенки.
— Точно, капает… — сплюнув под ноги, он достал из кармана платок, сунул Грише. — На, утри сопли.
Гриша взял платок, онемевшими пальцами прижал к носу.
И тут же Дон, не выдержав, сгреб Москита поперек туловища, подняв, побежал к подъезду.
— Хорэ болтать, замерзнем!
— И девки шампанское без нас вылакают…
Пацаны побежали следом, оставив Гришку неустойчивым столбиком посреди двора. Голову у него кружило, из глаз катились запоздалые слезы. Почему-то подумалось странное: если он здесь, на улице, то почему по-прежнему слышна музыка?
Девятый этаж, окна, да еще расстояние до подъезда… Как там вычисляется гипотенуза у треугольника? Короче, все равно не близко. Да и не в дистанции тут дело, а в могучих Костиковых фофанах…
Гриша осторожно поднял руку, провел по горящему лбу.
— Больно?
Отдернув ладонь, он сморгнул. Перед ним стояла Ульяна. В меховой, наброшенной поверх платья кофточке, с охапкой одежды в руках.
— Да нет, нормально…
— Я вот вынесла тебе. Эти балбесы ни за что не догадаются.
— Да мне не холодно… — он сипло прокашлялся.
— Ага, пятнадцать градусов — как же, не холодно. Схватишь менингит. — Она чуть нахмурилась, всматриваясь в него, как врач. — К носу снег приложи…
— Ага.
— И закутайся.
Гриша послушно сгреб протянутую куртку.
— Дойдешь домой-то?
— Конечно, какие проблемы. Я и так давно собирался.
Ульяна неловко улыбнулась.
— Я поскакала, ага? А то прямо в туфлях выскочила…
— Ага, — он тупо кивнул.
— Тогда давай! И не мерзни. Сейчас пойду, Леху отругаю.
— Да не он это, само потекло.
— Все равно… — не зная, что сказать, она махнула рукой и, высоко вскидывая ноги, побежала по снегу к подъезду. Обратно. На праздник к Алке. Гриша на секунду зажмурился. А чего он ждал? То есть, могла вообще не выбежать, а она выбежала. Специально к нему. Одежду вынесла. Спрашивается зачем?
Он посмотрел на платок в руке, хотел было бросить в снег, но передумал. Кровь продолжала капать, а своего платка не было. В правом кармане только солдатик оловянный и лежал — тот самый часовой из повседневных игр. Только вот не мог металлический боец защитить его от реалий. И кулаки у него не разжимались, и автоматик крохотный не стрелял…
Гриша глубоко вздохнул — так глубоко, что мороз прошелся по всем закоулкам его пылающей головы, и сразу стало легче. Он огляделся. Может, и хорошо, что все так вышло? И именины, и Леший с Костяем? Башка, конечно, трещала и гудела, но не случись этого, не было бы и Ульяны.
С осторожностью нахлобучив на пылающую голову шапку, Гриша побрел со двора. В правой руке — куртка с шарфом, в левой — платок. День давно умер, город жил вечером. Электрические сумерки — так это назвал бы Гришка. Время самообмана, когда не знаешь, что делать. И жить не хочется, и спать не тянет. Впрочем, сейчас он об этом не думал. Потому что держал в руке чужой платок. Потому что, побитый и выгнанный, чувствовал себя почти счастливым.
В родном подъезде пропустил мимо себя Кирилла — салажонка-соседа, живущего этажом ниже. И впервые подумал, что уступает дорогу всем без исключения. Даже кошкам с собаками. Просто раньше этого как-то не замечал, а сегодня заметил. И запоздало удивился, что отступает в сторону перед маленьким Кирюшкой. А тот, испуганно поджавшись, торопливо проскочил мимо. Наверное, в свои семь лет такое поведение старшеклассника он принимал за издевательство. А может, за страшной силы провокацию.
Быть, как все, надежно, но скучно. Взрослым, к примеру, это нравится. У них через слово рождаются поговорки и прибаутки: «у тебя все, не как у людей», «не высовывайся», «а что вокруг скажут?» и так далее. Только ведь в этом и фишка! Пусть говорят! Что угодно и в каком угодно желто-фиолетовом эфире — лишь бы внимание обращали! Даже передачка такая есть, куда лохи со своими историями в очередь выстраиваются. И чихать, что потом полстраны им кости перемывает, — главное, засветились. Потому что во сто крат хуже быть, как в революционной песне, никем и ничем. По этой самой причине школяры и скрипели мозгами, выдумывали чушь пооригинальнее, а глупости поострее. Одни лепили на тело тату, другие щеки прокалывали, третьи волосы красили, а если не красили, так обривались наголо. Это называлось — не выделываться, а выделяться. То есть так им всем казалось, а на деле — как раз и становились такими как все — с одинаковыми стрижками, с одинаковым прикидом, с одинаковыми играми на винте. И кто без пи-эс-пи, тот фуфел гороховый, а кто плеера с сотиком не завел, тот вообще житель не земной. Типа, нежить и зомби. Полный, короче, Аватар. И ни о каком респекте, в таком случае, не мечтай.
А Гришка мечтал. Может, не очень сильно, но все-таки накатывало порой. И роились в голове несуразности, появлялись желания, о которых раньше даже думать пугался. Взять и выкинуть что-нибудь эдакое! Чтобы удивить и заметили, наконец. Дескать, елы-палы, да это же вон кто! Гриня наш изладил!.. Какой Гриня? Тот, что за третьей партой?.. Ага, ушастый такой, с носом конопатым. Реальный, оказывается, пацан…
Вот только нового и интересного у Гриши Крупицына отчего-то не выдумывалось. Не приходило в голову — и все тут. А повторять чужое было как-то в лом. Да и опасно. Вон, Макарыч пиротехнику однажды приволок. Сначала спалили за гаражами какую-то брызжущую искрами пирамидку, а после стреляли в кирпичную стену из настоящего обреза. То есть не настоящего, конечно, — самодельного, но с самыми настоящими патронами. Что-то там Макарыч выпилил из металла, что-то из дерева, а патроны принес от мелкашки. Такое не могли не заметить. На испытания сбежался чуть ли не весь класс. Даже девчонки — и те припёхали. На гаражи какая-то малышня влезла. Еще бы — Макарыч обрез принес! Офигенный!..
Сначала испытывали, попрятавшись кто где. Все-таки самодельщина, мало ли что. Макарыч и сам предупредил, чтобы не высовывались. Но боек щелкал раз за разом, а выстрела никак не получалось, Макарыч чертыхался, взводил курок и снова спускал. Хихикая, народ выбрался из укрытий, обступил испытателя.
— Знатная трещотка!
— Не трещотка, а ковырялка. Для носа и еще одного места.
— Сам ты это место! Этой штукой на тараканов охотятся. Сначала, значит, таракана ловишь, потом заряжаешь вместо патрона…
— Вместо?
— В тесто! Ушами слушай. Потом взводишь затвор, и бойком его — хлобысть! Летит, как пуля.
— А мухами? Мухами можно?
— Мухами — хуже. Их ловить труднее. Ха-ха!..
Поделиться книгой: