Опять ягодка (сборник)

– Нэт, брат, ты не прав! Смотри лучше, внимательно смотри! Они не светлые, понимаешь? Они темно-светлые!

Отвязаться от торговца было нелегко из-за паршивой интеллигентской боязни обидеть человека, но обидеть в конце концов пришлось, иначе его бы заставили все-таки купить совершенно ему не нужные штаны.

– Не возьму! – отчаянно крикнул в лицо кавказца Семен и, еще повысив голос: – Они мне не нужны! Не нужны, понял!

И только тогда торговец, с лицом провалившейся на экзамене в театральный институт абитуриентки, отошел в сторону. Разочарование и обида стелились за ним, как шлейф его неудавшейся на этот раз рекламной акции. Сема и Нелли, убежав от торговца штанами, решили попытать счастья на обувном поле. Необходимо было все же разыскать настоящие крутые байкерские ботинки. И снова не нашли.

– Не мой день, – пожаловался Семен порядком уже уставшей подруге.

– А зачем тебе именно такие? – спросила Нелли, полагая, что все эти вздорные правила в байкерской одежде – не более чем условность, чей-то там в далеком прошлом вкус, какого-то мотоциклиста, который первым предложил всю эту кожаную униформу. А вообще-то можно ведь ездить в обычных джинсах и нормальной обуви, мотоцикл не обидится, ему только легче будет, если летом его не будут пришпоривать этими толстенными двухкилограммовыми ботинками на измученных от жары, уставших ногах байкера, слепо подчиняющегося укоренившемуся шаблону.

Сема, мгновенно превратившись в Сэма, прочитал ей краткую лекцию о том, что байкерство – это не только стиль в одежде, но и стиль жизни, и что всему их сообществу надо следовать не какому-то своему, личному вкусу, а только общему байкерскому и соблюдать раз и навсегда установленные для одежды правила.

– Может, пойдем поменяем вкус, а? – с робкой надеждой спросила Нелли, у которой ноги уже невыносимо ныли от долгой ходьбы по рынку.

– Я те поменяю! – грубо, воистину по-мужски ответил Сэм, внутренне гордясь тем, что способен на такой бескомпромиссный тон со своей женщиной – своей, как говорили индейцы Фенимора Купера, скво. Скво должна знать свое место и не возникать!

– Ой, кого я вижу, что я слышу! – раздался сбоку фальшиво радостный, глумливый голос. – Тут какой-то семейный, кажется, скандал! – И вслед за голосом тут же нарисовался его владелец, продавец женского белья и экс-любовник Нелли Ширинкиной Вася. Вот почему Нелли не хотела идти на этот рынок с Семеном, вот почему возражала. Она ведь могла тут встретить кого угодно. Черт знает кого могла тут встретить! Опасалась она не напрасно. Неприятная встреча с прошлым все-таки произошла.

Глава 12

Кася

Мы расстались с Касей в тот момент, когда она переступила порог холостяцкой квартиры приятеля Стефана Лехи, совсем даже не подозревая, что угодила в логово порока, разврата, насилия и презрения к женщинам как таковым. Во всяком случае, хозяин «логова», облаченный в фиолетовый халат, был конкретным, упертым женоненавистником. Еще в хрупкой, неокрепшей юности, не способной противостоять женскому коварству, он был соблазнен, а затем попал в настоящее рабство к богатой стерве, которая выдумывала для отрока все новые и новые пытки. Его жизнь стояла тогда на перепутье: он писал стихи и мог бы стать поэтом, романтиком, но мог – подлецом и циником, а еще – алкоголиком. Витязь у трех дорог: направо – коня потеряешь, налево – смерть свою найдешь, прямо пойдешь – назад не вернешься. Все три варианта, прямо скажем, не очаровывали. И надо же было такому случиться, что Леша Набоков освоил все три непривлекательные дороги, еще до перекрестка выбросив на свалку своей биографии все романтические идеалы. Мосты были сожжены. И все благодаря этой жуткой бабе с именем, которое поначалу казалось Леше загадочным и обворожительным – Марианна. Она истерзала бедного Леху своими постоянными изменами, истериками и слезами в качестве типичного средства для удержания юноши возле себя, несмотря на свои мерзопакостные поступки и наилегчайшее поведение. Особенно любила она проявлять «наилегчайшее поведение» в самолете, в туалете со случайным попутчиком. Или, например, в лифте с незнакомым сантехником, вызванным для ремонта в какую-то квартиру их дома. Поэтому она частенько по пьянке садилась в лифт в плаще или шубе на голое тело и ездила вверх-вниз в ожидании добычи. Леха, бывало, искал ее и вытаскивал из жутких притонов, в которые она попадала специально в поисках острых ощущений. Роскошная квартира в центре Москвы ей осточертела. Грязи хотелось ей, грязи, вонищи – это ее, видите ли, возбуждало! Мальчик Леха поначалу глубоко и сильно страдал, но постепенно душа его тоже стала обрастать густым мхом цинизма и неверия. Однако он продолжал писать стихи, но уже совсем другие. И однажды на одной из вечеринок, в тот раз у нее дома, он, обратившись к своей доморощенной Кармен, сымпровизировал. Но не на ровном месте, без повода, ни с того ни с сего. Она попросила, желая в своем пьяном кураже показать гостям, какой у нее под боком живет поэт, исполняющий все ее прихоти: «Лешенька, зайка, давай, сочини про меня экспромт, вот сразу! Можешь?» Леха, недолго думая, выдал то, что накипело: «Сердце невольно тает в огне. Сделай мне больно – трахнись при мне». И нежная Марианна в розовом пеньюаре, в котором бесстыдно встречала гостей, без улыбки ответила: «Легко». И тут же на ковре исполнила это с Лехиным другом, просто завалив его на себя. Несколько минут гости сидели, оцепенев, завороженные зрелищем, а потом Марианна со смехом крикнула всем: «Что сидите, окаменев, как полинезийские истуканы?! Присоединяйтесь!»

И вскоре вечеринка естественно переросла в свальный грех, оргию, которую Марианна наутро вспоминала с гаденьким удовольствием. Он и тогда ее не бросил, так привязался. Бросила она. Леха тогда впервые подумал, что женщины – вообще другой мир, другая планета. В самом начале она тебя пламенно любит, все время говорит об этом: жить, говорит, без тебя не могу, сокровище, говорит, мое; буду, говорит, любить тебя вечно. (Тут ты уже не совсем веришь, ибо слово «вечно» тебя пугает.) Потом что-то у них, у очень многих, – щелк! И всё! Будто кто-то взял и нажал выключатель. Выключатель любви! И с этого момента тебя нет. Просто нет совсем, вообще! Ты не входишь в ее круг внимания. И дальше, если даже ты помрешь, – она и не вздохнет, воспримет известие об этом, как информацию о дорожной катастрофе, допустим, где-то в Боливии. Марианна как раз была из таких.

Вот эти прозрения и даже, не побоюсь этого слова, озарения посещают часто очень многих мужчин, которые пытаются проанализировать личный опыт и трагический путь своих любовных взаимоотношений с женщинами, совершенно не подходящими ни для отношений, ни тем более для их анализа.

Вот и Сему Бестужева, Сэма, под старость посещали такие откровения, а второстепенный персонаж Леха Набоков открыл их для себя гораздо раньше, когда бросила его отпетая шлюха Марианна, которую он поначалу принял за Лорелею. И Леха потом начал беспощадно мстить. Он заметил, что многие состоявшиеся дамы полагают, что купить можно любого. Таких Леха знал и ненавидел. Главный кайф его жизни был в том, чтобы соблазнить такую «толстосумку», пожить с ней недолго в качестве альфонса, а потом резко, без объяснений, бросить. Объявить ей о расставании неожиданно и насладиться ее слезами. Впрочем, и других женщин и девушек он тоже если не ненавидел, то презирал и считал их не более чем мясом для альковных утех. Касю он из этого общего ряда не выделил, с какой стати! Да и намерение Стефана было яснее ясного, так что Касе предстояло быть всего лишь использованной и употребленной, чем-то вроде основного блюда за обедом. То есть первое в жизни соитие обещало быть отнюдь не поэтичным и даже не красивым.

Преамбула была обычной и короткой. Еще несколько бокалов вина сумели внушить Касе мысль, что жизнь легка и прекрасна. И что ей, в сущности, для полного ощущения радости не хватает только одного – близости с мужчиной. И когда Стефан «невзначай» положил теплую, почти горячую руку на ее бедро, она взволновалась и слегка раздвинула ноги. А многоопытный Стефан, почувствовав, что возражений не последует, стал своей нахальной и горячей рукой массировать слегка внутреннюю поверхность нежного Касиного бедра, поглаживать. И в этом не было вроде ничего опасного, только то самое, желаемое удовольствие, на которое она и рассчитывала. А с другой стороны, она ведь и сама собиралась идти сегодня до конца в поисках еще не познанной радости. Она ведь собиралась обрести ее и узнать, наконец, – что такое настоящий оргазм, а не жалкий его эрзац в виде самоудовлетворения. А Стефан тем временем уже по-настоящему завелся. Подметив в Касином состоянии животворные перемены в виде неровного дыхания и полузакрытых от наслаждения глаз, он приступил к разведке Касиных эрогенных зон, но это скорее была экспресс-разведка, время предварительных ласк можно было сокращать, учитывая то, что девушка оказалась не только не фригидной, а очень даже легковозбудимой. Места женских эрогенных зон Стефан знал не понаслышке, и поэтому Кася через несколько минут была уже готова к опытам постельной любви. Теперь только на лопату и в печь – как всегда поступала Баба-яга с любознательными детьми. И, аккуратно приобняв Касю за образцовую талию, Стефан повел ее в соседнюю комнату, служившую Лехе спальней. Слегка подталкивая ослабевшее тело Каси к двуспальной кровати, которую Леха стандартно называл сексодромом, Стефан обернулся и подмигнул Лехе, давая тем самым понять, что тот скоро тоже вступит в действие. Всю винно-кокетливую часть Леха молчал, сидел напротив и только посмеивался, глядя на развертываемый Стефаном сценарий порнофильма, который он уже неоднократно смотрел.

Ну а дальше, конечно, – вялые и формальные попытки остановить локомотив страсти, безвольно дергая стоп-кран слабеющей рукой в сопровождении задыхающегося шепота: «Не надо, прошу тебя, не надо, что ты со мной делаешь, только не здесь, зачем тебе это, я ведь еще девушка…»

Вот тут Стефан привстал. Он услышал, и этот последний девичий всхлип его обескуражил, несмотря на то, что он стоял над ней практически голый, и дело (то есть тело) близилось к завершению.

– То есть как? – с интонацией обиженного ребенка, которому купили любимую игрушку, но тут же отняли, спросил Стефан. – Ты это что? Хочешь сказать, что у тебя никого еще не было?!

– Да, дурачок! Но это не имеет значения! Да! Да! Иди ко мне сейчас же! Хочу, чтобы ты у меня был первым! – Кася посмотрела на испугавшегося Стефана помутневшими глазами из-под полуприкрытых век, затем резко поднялась, обхватила его за шею и с силой бросила на себя. Ну-у, тут уже – девушка не девушка, струсил не струсил, инстинкт взял свое.

Через полчаса Леха с изумлением увидел, как в комнату, где он ждал и пил, пошатываясь, вошел его друг, прикрыл дверь в спальню, зажал себе рот двумя руками и захохотал.

– Э-э! Ты че? Ты че? – перейдя на шепот, спросил Леха.

– Ниче. Ты только не смейся. Она была целка.

– Да ты что? – потрясенно пробормотал Леха.

– Правда. Давай другую простыню. Я сейчас вернусь, потом тебя позову.

– Когда? – вожделенно ерзая, спросил Леха.

– Скоро. Я с ней сейчас второй раз, а потом позову тебя во время акта, понял? Ты потихоньку войдешь, обстановку оценишь и пристроишься третьим.

– А если она заорет?

– Не заорет. Она согласится, вот увидишь. Она заводная, ей понравится. Сначала, конечно, поломается для понту, а потом вдохновенно отдастся процессу, увидишь.

Стефан любил иногда в разговоре перейти с уличного языка на язык филологического семинара. Друзьям это нравилось.

В общих чертах так и получилось. Когда Стефан вернулся в спальню, он увидел прекрасную юную женщину с блаженным выражением лица, на котором блестели восторженные глаза. Рыжеватые волосы разметались по подушке, руки потянулись к своему первому мужчине. Мужчина незамедлительно лег рядом, не забыв подложить под их распаленные тела новую простыню, чтобы прикрыть следы Касиного грехопадения.

Ей все нравилось. Она еще раз, уже в статусе женщины, испытала, как говорил генсек Л.И. Брежнев, чувство глубокого удовлетворения, а проще говоря – оргазм. А потом… Потом, после знака, поданного Стефаном нетерпеливому Лехе, последовал сеанс группового секса малых форм, то есть втроем. Кася, увидев распахнутый фиолетовый халат и обнажившийся из-под него внушительных размеров грозный член того же, что и халат, оттенка, испугалась, возмутилась, но быстро поняла, что протестовать и кричать – бесполезно, все равно ведь изнасилуют. И последовала совету одной многоопытной тетки, который звучал так: «Если вас насилуют, не сопротивляйтесь, а расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие». Кася в себе такое не подозревала. Она от этой любви втроем испытала острейшее наслаждение, которое ее даже испугало слегка: что же теперь, она всю дальнейшую жизнь будет искать вот такой экстрим, чтобы достигать «глубокого удовлетворения»? Неужели она настолько порочна, неужели она – такая бесстыжая развратница? Ну да ладно, процесс продолжается, и она подумает об этом позже. А сейчас чудовищный в ее представлении половой механизм Лехи, чуть-чуть не дотягивающий по размеру до такого же органа среднеазиатского ишака, ритмично вонзался в нее, совершая поршневые движения, от которых Кася просто сатанела, теряла остатки разума, и когда Стефан в то же самое время принудил ее к оральному сексу с ним, она с энтузиазмом взялась и за это. Оргазмов, таким образом, было много, она даже не считала. Наконец, все закончилось, все устали, переместились в другую комнату, еще выпили, посмеялись, и тут Стефан стал собираться.

– Ой, – неожиданно воскликнул он, взглянув на часы. – Я дико опаздываю.

– А я? – встревожилась новоявленная женщина Кася.

– Ты? А что ты? – улыбнулся ее первый мужчина. – Хочешь, идем со мной, а хочешь оставайся. Леха не против. Ты ведь не против, Леха?

Леха был не против. Он вывел Стефана в коридор и там предложил страстным шепотом:

– Слушай, отдай ее мне, а?

– Так она, по-моему, и так не против.

– Нет, против, смотри… – Они заглянули в комнату. – Смотри, она уже одевается…

– Ну-у, не знаю, – Стефан уже прикидывал, какую выгоду он мог бы извлечь из ситуации. – Она вроде как влюбилась в меня.

– Да окстись, какая на хрен любовь! Ей секс нужен. В большом объеме. Иди, поговори с ней.

– Не-е, я не пойду, – возражал Стефан, – истерик мне только не хватало. Сейчас отвезу ее, куда скажет, пообещаю встретиться завтра и все – финита ля комедиа. В общем, все как всегда. А тебе-то она на что?

Стефан предчувствовал, что сейчас последует предложение, «от которого он не сможет отказаться», и более того – не захочет. Он ждал. И дождался.

– Да какое тебе дело – на что она мне! Понравилась! Живая девка такая… Ну, хочешь я тебе заплачу?

Стефан посмотрел на друга с фальшивой укоризной. И смотрели они – глаза в глаза, молча – секунд десять. И все поняли. А все друг про друга они знали уже давно. Поэтому без лишних слов Стефан спросил:

– Сколько?

– Штуку, – ответил друг.

– Давай, – согласился Стефан.

Деньги, как ни странно, были уже в кармане фиолетового халата. Друзья вернулись в комнату, и Стефан сказал Касе, что ему надо по делам, и он ее взять с собой не может, но очень просит, чтобы она осталась здесь, чтобы была здесь, когда он вернется. А он, мол, непременно приедет вечером.

– В ресторан потом сходим, – врал он, нежно поглаживая Касю по щеке. А Леха, в свою очередь, пообещал все это время за ней красиво ухаживать.

Аргументы вроде бы были разумными, и Кася после недолгих колебаний согласилась. Все ведь хорошо, ее мужчина приедет вечером и заберет ее. Все нормально. И этот симпатичный Леха с улыбкой клоуна Олега Попова вовсе не страшный, а очень даже ничего. Она не знала, что Стефана больше не увидит никогда, а симпатичный Леха три дня будет держать ее взаперти и сношать с утра до вечера своим огромным членовредителем с небольшими перерывами на еду и выпивку. Когда он выходил в магазин за водкой, вином и провиантом, он запирал Касю на ключ. А через три дня он ее выпустил и дал денег. Последствия этих соитий действительно оказались травматичными для девушки, искавшей в Москве приключений на свою голову, задницу и вагину: началось кровотечение, «Скорая», несколько швов, еле спасли. Не спасли только от одного. Через месяц на родине, в Сызрани, выяснилось, что Кася залетела, понесла, забеременела. И было совершенно неясно – кто из тех двоих «счастливый отец», кто же все-таки «обрюхатил». Фирменные контрацептивы свои Стефан ведь так и не использовал, не успел. Но тут и она сама отчасти была виновата, когда после признания в девственности первая же бросила его на себя. До предохранения ли тут было? Это как высморкаться перед первым поцелуем – несовместимо и неорганично.

Перед исполнением мечты – поехать в Ригу и остаться там – у Каси было намерение, даже задача – стать женщиной. Но вот матерью – в планы не входило. Совсем! Однако после всего случившегося в Москве, после обследования врачи очень не советовали прерывать беременность. Спасибо еще, что бойкие мальчики (бедовые парубки) ничем не заразили ее. Короче, не вдаваясь в медицинские подробности, было настоятельно рекомендовано врачами для сохранения здоровья – все-таки рожать. А как жить с этим? В одиночку. С нежеланным ребенком на руках? Случайных отцов она искать не собиралась, да и при всем желании не нашла бы. Ту самую квартиру, ее месторасположение, она совершенно не помнила. А уж этих двух самцов она постаралась забыть сразу, как только уехала из Москвы. Ей было стыдно. И мерзкое ощущение грязи, которую хотелось смыть, долго не покидало ее.

Это омерзение усугублялось еще и тем, что она не могла забыть, с каким жадным, плотским удовольствием она в этой грязи барахталась в тот вечер. Так что – хочешь не хочешь – Касе предстояло вынести еще и это, заплатить за тот свой грех моральным ущербом.

Однако Касе повезло на этот раз. Она не осталась одна, лицом к лицу со своей тяжелой проблемой. Ей помогли. Не только ведь такие паразиты, как Леха и Стефан, населяют нашу грешную землю! Есть все-таки люди! Есть! И поэтому не умирает надежда на лучшее.

Глава 13

Семен

Семен был не очень готов достойно противостоять наглой бандитской морде – Васе. Вася же был достаточно пьян, чтобы не бояться вообще никого. Так он, по крайней мере, думал весь последний час, после того как распил на двоих с Колей-Гондоном литр вискаря практически без закуски.

А Семен, Сэм, новоявленный байкер в старой косухе, подаренной ему бывалым байкером и драчуном Тайсоном, вообразивший себя почти уже совсем крутым, стоял и фальшиво улыбался, не зная – что делать, что предпринять, чтобы ко всему еще и не потерять лицо перед своей девушкой Нелькой, которая прижималась к нему испуганно и будто прося защиты. А просила напрасно, защитить он не мог, его самого надо было защищать. Его благоприобретенная «крутизна» таяла, рушилась прямо на глазах у возлюбленной Нелли, которую он вскоре намеревался сделать своей женой. Их отношения крепли с каждым днем, а пьяный ублюдок Вася мог все разрушить в одно мгновение.

Многие мужчины хоть раз в жизни побывали в такой щекотливой ситуации, когда в бескомпромиссной схватке сходились честь и трусость. И предстоял нелегкий выбор. Семен уже обожал свою первую женщину. И в океане нерастраченной нежности детдомовского паренька с наслаждением тонула Нелли Ширинкина, тусовщица и содержанка, вдруг оценившая жизнь и любовь по-другому, не так, как было до встречи с наивным и искренним Семой. Она чувствовала, что так, как он, больше никто ее любить не будет, никто не будет с таким умилением слушать ее глупую болтовню, никто не будет так ласково, как он, и любовно называть ее «бубнилкой». И она безоговорочно примет предложение Семы, которое он еще не сделал, но оно вот-вот готово сорваться с его губ.

«Мальчик, мой милый мальчик», – с материнским чувством повторяла она в ответ на любую грубость, которую позволял себе Семен, чтобы поддерживать в себе, как он по-дурацки предполагал, обязательную мужскую брутальность. Но – не сочеталось, не катило. Перефразируя известную песню поп-звезды, которого одна газета назвала «романтическим странником в вечном поиске настоящей любви», что, в какой-то мере, давало ему право продолжать «вечные поиски», всякий раз сокрушенно вздыхая о том, что «дельфин и русалка – не пара», – относительно Семена можно было спеть так: «Очки и косуха, бандана и Сема – не пара, не пара, не пара».

Однако честь и трусость, долг и испуг, желание не дать в обиду любимую и полное отсутствие средств для этого – продолжали свою жестокую борьбу в уме и душе Семена.

Вася же стоял и ждал, покачиваясь и поигрывая ножиком-бабочкой в руке, на предплечье которой красовалась синяя татуировка: «750 дней без женской ласки», что могло означать либо скрытую угрозу, либо обещание каких-то невероятных, особенных любовных утех. Перегар из приемного пункта левого вискаря, то есть рта торговца женским бельем, убивал всех насекомых в радиусе пяти метров от группы, члены которой находились во взаимном противоречии.

Все трое хотели разного: Вася – просто развлечься, повеселиться; Семен – достойно выйти из создавшегося положения, по возможности без драки, в которой он наверняка потерпит поражение, а Нелли – чтобы Вася отстал без оскорблений и грязных намеков на ее прежние связи. И вот именно Неллино желание оказалось невыполнимым, несбыточным и привело к критической точке, после которой и без того слабая надежда на бескровное и мирное разрешение назревающего конфликта обрушилась и сгинула в облаках рыночной пыли и Васиного перегара. Вася ведь молчать не стал. А что он вообще мог сказать без грязи? Да ничего! Вот он и разразился небольшим, но выразительным монологом в адрес Нелли, не обращая ни малейшего внимания на стоящего рядом какого-никакого, но все-таки – мужчину. Будто его вообще не было, будто он – пустое место, что было для Семы-Сэма особенно обидно.

– Ну чё, Нелька, – задиристо произнес Вася, будто приглашая ее к диалогу, в котором он, однако, совершенно не нуждался. Монолога ему хотелось, сольной партии перед рыночной аудиторией. – Ну чё, Ширинкина?! Ты чё нас бросила? Всю компанию нашу, а? А ведь мы, плеть, тоскуем по тебе, скучаем, плеть, понимаешь ты это? Вспоминаем, сука, как ты, Ширинкина, знакома была со всеми нашими ширинками. – Вася хрипло заржал, очень довольный своей пошлой игрой слов, тем более что собирающаяся базарная публика явно одобряла его поведение, ожидая динамичного продолжения начавшегося шоу посреди обычной дневной скуки.

– Он врет, врет, скотина! Не слушай его! – забилась в истерике бедная Нелли, адресуя этот вопль погибающей любви своему спутнику и избраннику.

А тот стоял, белея всем лицом и понимая, что он должен, обязан защитить сейчас свою Нельку, чего бы ему это ни стоило, потому что иначе потом всю оставшуюся жизнь будет себя презирать. А торговец бельем все продолжал. Он решил, что если его чудесная реприза насчет ширинки имела успех у собравшихся коллег и покупателей, то ее необходимо закрепить и продолжить.

– Ширинкина, не вой! Не базарь, – посоветовал он рыдающей на плече Сэма девушке. – Не базарь! – повторил он. – Ведь мы же и так на базаре! – в полном восторге от себя, как шоумена, выкрикнул Вася, родивший вот прямо сейчас на глазах у всех второй подряд искрометный каламбур. Ему такое никогда не удавалось, и поэтому он прямо-таки цвел и готов был даже раскланяться под аплодисменты базарного (опять-таки) электората. – Смотри, Нелька, – все более наглея, куражился Вася, – вот моя ширинка, – он показал рукой с ножичком место, – узнаешь? Али забыла уже?!

– Вася, кончай, – последнюю попытку урезонить гада сделала Нелли сквозь слезы.

– Пока нет, – наметился у того третий каламбур, чего пропустить было нельзя. – Пошли в мой ларек, я тебе напо…

Он не успел договорить, ибо Семен, успев предварительно снять очки и спрятать их в карман косухи, врезался головой (ибо другого приема он и не знал) прямо в скалящийся рот подлого отморозка. В борьбе с интеллигентской робостью, и даже трусостью, честь на этот раз триумфально победила. Толпа ахнула. Василий упал, но тут же поднялся, сплюнув в ладонь выбитый зуб.

– Ах же ты, падла! – сказал он удивленно и спокойно, и нож-бабочка опасно засверкал в его руке. Он медленно двинулся к Семе, поигрывая своим ножиком и все больше свирепея. – Ты, тля, на кого руку, то есть башку свою тупую поднял? Ты, сука, хоть понимаешь, что жить тебе осталось минуты две?

И он сделал первый пробный замах рукой. Бабочка взлетела, затрепетало лезвие. Однако вот тут-то руку осатаневшего ублюдка кто-то остановил, перехватил железной хваткой, от которой Вася аж завизжал от боли. Хватка была – чья надо хватка! Простившийся уже с жизнью Семен разглядел сквозь близорукий туман фигуру Тайсона, а чуть позади, уже надев очки, он увидел своего улыбающегося ангела-хранителя Бандану – то есть Вениамина Юрьевича Знаменского. Но не все еще было кончено. Так просто тот злополучный эпизод завершиться не мог. Вася свистнул своим разбитым ртом два раза. И как-то очень быстро вокруг них сгруппировалось человек десять с угрожающими физиономиями и с руками в карманах, в которых явно содержалось до поры что-то очень грозное и уголовно наказуемое.

– Нас обидели, – сказал Вася, пришепетывая дыркой в линии улыбки, отчего у него получилось: – Наш обидели и ошкорбили! – При этом он показал соратникам поднятой вверх рукой свой выбитый зуб. Показал, как флаг, зовущий к борьбе, к защите своей рыночной территории. – Вот этот шибздик, – он ткнул пальцем в сторону Семена, – неожиданно, внежапно ткнул швоей тупой башкой мне в жубы, – он опять показал выбитое, – я хотел его накажать, а вот эти дяди, – он кивнул в сторону Тайсона и Банданы, – жа него жаштупаютца. Нешправедливо. Он нашу бабу увел. Нельку.

– Никакая я не ваша, – вступила в полемику камень преткновения Нелли. – И никогда я не была ваша! Что ты несешь, паскуда!

– Жаткнищ! – возразил Вася. – Ш тобой ражговор будет пожже. Надо, пашаны, ражбиратьшя ш этими. – Он опять повел головой в сторону байкеров.

Пацаны были солидарны. Бандана и Тайсон встали в центре образовавшегося круга спина к спине, а рядом топтался Семен, затолкав Нелю себе за спину и собираясь оказать товарищам посильную помощь в драке. Круг сужался. По суровому лицу Тайсона скользнула странная слабая улыбка, предвкушающая интересную и приятную для него драку. Но беда была в том, что его бойцовские навыки могли тут оказаться бесполезными: вся шпана была вооружена кастетами и ножами. Ну, вырубит Тайсон пару-тройку игроков, но дальше-то все равно пырнут, их ведь вон сколько. Пока он будет сражаться фасадом, с тыла подойдут те, кто уже одолеет или зарежет Бандану, и тогда больница в лучшем случае. А уж что будет с подопечным мальчишкой и с его барышней – даже думать не хочется. Их просто изнасилуют. Хором и обоих! И никто не поможет, потому что никто не узнает!

Такие нерадостные мысли роились в голове Тайсона в оставшиеся до побоища секунды.

И вдруг позади всех действующих лиц раздался нарастающий рев моторов. И на предполагаемую арену битвы выкатилась весьма впечатляющая группа моторизированных всадников в шлемах и черных очках.

– Ура! – чуть не закричал Семен, близкий к обмороку за минуту до этого. Он не закричал, но и не заметил, как прошептал это свое «ура» сквозь стиснутые зубы.

– Еще бы не «ура», – ответил Тайсон, услышавший слабый возглас «сына полка». – Но ничего удивительного. Мы стараемся за своими присматривать.

– Байкеры в принципе против шпаны, – добавил учитель Знаменский, изящно поправляя свою замечательную бандану, которая слегка сползла. Лоб Вениамина Юрьевича все же вспотел, все-таки волнение было – они ведь не супермены какие-нибудь, нормальные люди, и ничто человеческое им не чуждо, правильно?

Шпана тем временем как-то незаметно рассосалась, растворилась по закоулкам рынка. И теперь будет сидеть там, притаившись в ожидании новой подлой охоты, когда можно будет кого-нибудь по-тихому ограбить, избить, пырнуть… Ну а байкеры – те брезговали со шпаной даже в одном помещении находиться. Да и как это возможно: что может быть общего у подлинных аристократов и плебеев, нищих духом, лишенных чувства и ума особей, которым остались только ощущения и инстинкты. А вот байкеры – совсем другое дело. Они и книги читают, и в случае чего могут постоять и за себя, и за друзей. Так что не зря Семен к ним примкнул. К этому прекрасному братству. К кому надо он примкнул. Повезло. Он понял потом, что его не оставляли без внимания, или – как говорят в фильмах-боевиках – без прикрытия. Его опекали, заботились о нем, и это переполняло любвеобильное сердце Семена такой благодарностью, что он даже дышать не мог, когда накатывало, накрывало внезапно и в очередной раз острое ощущение, что он теперь не один, что к нему тепло относятся и, может быть, даже любят. И к тому же у него появилась женщина, которая так же хорошо относится, и даже можно надеяться, что тоже любит, как и он ее. Семену было совершенно наплевать на какие-то там темные штрихи ее биографии. Главное – что сегодня, сейчас, в этот день, в эту минуту он видел ее доверчивые, преданные глаза и верил в то, что она его не обманет. Поэтому, когда мотоциклетное товарищество, исчерпав инцидент на базаре, решило поехать на базу и там это дело отметить, Семен тоже решил кое-что сделать в этот день, в этот вечер. Он сделает своей Нельке официальное предложение, и если она согласится, а он уверен, что согласится, то вместе с друзьями они отметят еще и их помолвку.

Глава 14

Кася

Итак, Кася вернулась из Москвы в отчий дом, как говорится – «в положении», и отец не выпорол ее только потому, что опасался бить беременную женщину. Перспектива встречи с внуком через положенный срок не радовала ни его, ни Касину маму Екатерину Федоровну, чье имя Кася взяла себе, когда получила паспорт.

– Неизвестно от кого! – возмущался папа. – Что это за дела! Съездила доченька в столицу! Погуляла! И нагуляла, засранка! Знаешь, – кричал он в гневе, – как таких нагулянных детей называют? Не знаешь! Так я тебе скажу – выблядками их называют! А почему, не знаешь? Так я тебе скажу, родимая! Выблядок – потому что получился от блядок, а не от разумной семейной любви.

«Где это он видел «разумную любовь» – родилось в этот момент в голове унижаемой, провинившейся девушки. Но словесные эскапады отца были ни при чем. А при чем было то, что родители ребенка не примут, скорее всего. Однако гнев отца через пару дней поутих, он стал иначе разговаривать и поглядывал на дочь теперь уже с жалостью, а не со злостью. Кася вскоре поняла, что плохо знала своих родителей. Иван Сергеевич Поросенков был мечтателем и астрономом-любителем, о чем и было сказано в начале повествования. Жизнь не сложилась в гармонии с мечтой, и папа преподавал физкультуру в средней сызранской школе. Но в душе он оставался всегда астрономом и интеллигентом, звезды манили его по ночам, и как же мог такой человек быть сторонником «разумной любви», лишенной даже намека на романтику. Никак невозможно! Решительно! И, конечно же, он, хоть и защищал банальные, мещанские правила, но внешне, только внешне, во многом только ради жены Кати, которая как раз в мещанские истины и «жизненность» бразильских сериалов верила свято. Мечтатель жил с мещанкой – так бывает очень часто в супружеских союзах. Но, чтобы никто не обижался на слово «мещанка», заменим его на совсем необидное – практичная женщина.

Глаза Ивана Поросенкова были устремлены к звездам, и в душе яростно пылал огонь безнадежного романтизма. И естественно, он вскоре спросил у Каси, переходя на доверительный шепот:

– А ты хоть любила его?

– Кого? – удивилась дочь.

– Ну, этого, – засмущался папа, – который ребенка… от которого, ну, ты понимаешь… Влюбилась ты, да?

– Ой, влюбилась, папа! – без задержки соврала Кася, так как почувствовала, что барометр их отношений показал потепление. – Да так, папа, влюбилась, что голову совсем потеряла. Без памяти! Погибла сразу. С первого взгляда! – продолжала она вдохновенно врать.

– А кто, кто он?! – допытывался подробностей идеалист, который только что получил подтверждение того, что страстная любовь с первого взгляда существует. Он всегда в нее верил, в такую любовь, только жизнь постоянно гасила идеалы. А тут – вот оно! Родная дочь! Родная кровь!!

– Да не стоит о нем, – отмахнулась Кася. – Болгарин. Красив, как Ален Делон… Уехал сразу в свою Болгарию. Обещал потом найти, написать. Но… не будет он писать, не приедет. Бросил он меня, понимаешь, пап, броси-и-л!

Тут Кася, добираясь до апофеоза драматической сцены, дико завыла и бросилась на грудь отцу, который тоже сразу заплакал и принялся гладить дочь по удалой, бесшабашной голове. Дебют остался за Касей. Можно было теперь не опасаться, что ее выгонят из дому и что она не найдет поддержки родителей, хотя бы на то время, пока будет вынашивать ребенка.

Первые шесть месяцев, целых полгода, Кася продолжала работать в кафе «Василек», но только официанткой, мойщицей посуды она больше не была. Ее нынешнее положение было ей к лицу, да и вообще в ней после визита в Москву появилось нечто… нечто очень заманчивое для мужчин, посещавших «Василек». Вполне возможно, что развратный вечер с двумя молодыми людьми вскрыл в ней такие потаённые резервы порочности и женского животного магнетизма, что белый передничек и вообще весь скромненький прикид официантки ничего не могли скрыть, и целомудренный облик Каси не мог обмануть никого из мужской клиентуры «Василька». Скрытое беспредельное распутство, обещавшее, если достичь желаемого, невыразимые постельные утехи, подозревалось мужчинами в окончательно сформировавшейся женщине Касе. Она в этих самых подозрениях была совершенно не виновата, как-то само получалось. Несмотря на то, что она после Москвы возненавидела и мужиков всех, и прежде всего себя за свои бесстыдные животные проявления, и решила с тех пор вести добропорядочный и даже аскетичный образ жизни и, быть может, даже совсем отказаться от половой жизни – так вот, несмотря на все эти благие намерения, сексуальность из нее прямо-таки лезла наружу, нагло и победительно.

Не прикрытую ничем мужскую похоть гостей директор Ашот сдерживал и оберегал Касю, однако и сам смотрел на нее изредка глазами голодного щенка, который ждет, что его, наконец, покормят. Кася, разумеется, это видела, и однажды у нее даже мелькнула хулиганская и подлая мыслишка – и это было еще в первый месяц возобновления ее работы в кафе – окончательно влюбить в себя бедного Ашота, дать ему то, чего он так давно и сильно хочет, а уж после гибельного для него, якобы с последствиями, интима анонсировать его как отца будущего ребенка. Но все-таки у Каси хватило совести или, может быть, жалости к нему – не делать этого, и она отказалась от такой подленькой и гадкой идеи. Стыдно ей стало, когда в недрах порочного сознания только-только зародилась эта дьявольская мысль.

«Все-таки нельзя, – подумала Кася, – все-таки Ашот очень хороший… и добрый. За что же его так?» То есть интим-то, конечно, состоялся, но без роковых для директора последствий. Но полюбил он ее после этого пылко и преданно и был готов на все, лишь бы сделать любимой что-нибудь приятное. Через несколько месяцев случай осчастливить любимую представился.

Кася открыла своему покровителю всю жестокую правду о своей внезапной беременности. Но поскольку чистая правда никому не интересна, Кася украсила ее детективно-художественными аксессуарами, не забыв вычеркнуть из рассказа собственное малопривлекательное поведение мартовской кошки. Очищенный от лишних деталей, рассказ приобретал, таким образом, мелодраматическое обаяние. Краткий конспект был таков: вначале, как и для отца, – неотвратимая любовь с первого взгляда, затем – полное и всецелое доверие к любимому, который в итоге оказался подлецом и сутенером, потом – визит в гости к другу (Кася придерживалась правды, когда можно было не врать), и там – коварство любимого; и, наконец, финиш – зверское изнасилование с особым цинизмом двумя негодяями по очереди и одновременно. Сладкое воспоминание в финале рассказа загорелось в глазах Каси компрометирующим блеском, но она вовремя его погасила, а Ашот, ослепленный драматизмом повествования, ничего не заметил.

– Кто он? Кто он?! – рычал Ашот, совсем как тот из романа Дюма убийца герцога Бекингэма после страшного рассказа миледи о том, как ее заклеймили лилией на плече. Ашот даже хотел поехать в Москву и отомстить, но Кася сквозь навернувшиеся от жалости к себе слезы умоляла его не делать этого. Скрежеща зубами и сверкая черными глазами, Ашот позволил себя уговорить.

А ребенок?.. Даже непонятно было, от кого он, кто «счастливый отец»: ее первая любовь или же его друг. Зачатие в данном случае произошло не двойни, а, можно сказать, двойней, дуплетом, парой подонков! Гадко, конечно, но это так.

С того дня сердобольный Ашот стал относиться к Касе больше по-отечески, чем по-мужски. Он стал помогать. Помогал и прежде, но с того дня – с утроенной силой. Она оказалась целиком на его попечении, ведь из родительского дома она ушла на седьмом месяце. Живот стал уже заметен, и признание в грехе Ашоту было очень своевременным. Родители были совсем не против внука, или внучки, или даже двойни, но Кася, упрямая и злая на весь несправедливый мир, не захотела терпеть навязчивую родительскую опеку и бороться с трудностями решила сама. Поэтому она, почти на сносях, гордо покинула отчий кров и сняла квартиру, разумеется, не без помощи мужчины, из разряда тех, кого в скором времени назовут спонсорами. Спонсор Ашот в этот непростой период Касиной жизни узнал и о ее заветной мечте – уехать в Латвию, в Ригу, и там пожить. Кася не призналась ему, чтобы не расстраивать, что намеревается уехать туда навсегда, поэтому и сказала, мол, «уехать на некоторое время и пожить там».